Засиделись на именинах холостяка Крагина до «красных светлячков». Первых лучинок и коптилок, осветивших деревенские избы еще до петухов. Потом разбрелись, зевая, по разным сторонам. Я пошел в свою Фащевку для короткости лесом, как и всегда из Двуречек. Уже сворачивая мимо кладбища, увидал кирпичника - дядю Матюху. Матвей, умный рукастый мужик, нес вязанки хвороста. Рослый и бородатый, с топором, всегда краснолицый от обжига своего товара, он прямо «пылал» в занимающемся рассвете. Чистый разбойник, подумалось мне. Так вот в лесу встретишь, не знаючи-то, сухих штанов не напасешься.

Но Матвей улыбнулся, поздоровался и сказал: «Побереглись бы вы, Виталий Васильевич, лесом ходить. Опять Уховёрт лютует. Вчера Евдокию Синявину за ягоды наказал, кровь левым ухом так и льет, как бы не оглохла». Я вздохнул на эти надоевшие мне с ребячества сказки, но ответил, что имущество Уховёрта меня не интересует. Значит, можно надеяться, что мы не встретимся. И пошел себе, думая о Матюхе, который мудрее и богаче меня, посещает «церкву», сроду не замечен пьяным, однако уверен в рассказе бестолковой девки Евдокии. Каковую до сих пор мать не подпускает к корове, потому что в крайний раз она спалила хлев и чуть не сгорела сама... И которая наверняка жадно пригнулась к ягоде и не заметила сук или ветку. Такое и с бабами поумнее бывало.

На половине своего пути я загляделся на низкий широкий пень, размерами с общий обеденный стол из веселого столичного кабака. Два месяца назад мы отмечали в таком окончание курса. А поскольку все пировавшие выпускались с естественных наук, то уговорились принести символы своих дисциплин. В этом состязании победил, ко всеобщему изумлению, молодой приват-доцент М-ов, укравший две кадки с карликовыми березками из соседнего питейного заведения «Трактъ». Я-то, круглый дурак, со своею страстью к ботанике, принес тропических лилий, выращенных с таким трудом в университетской оранжерее...

Вот и сейчас мои безвинно погибшие лилии заново встали перед глазами, да не просто так - ибо на трухлявом пне что-то желтело. С детства слабый зрением, я подошел ближе и увидал нарциссы! Чуть ниже и венчиком курчавее обычных, это, без сомнения, были представители семейства Amaryllidaceaе, прекрасно себя чувствующие посреди губчатой грибницы. В начале августа, в черноземном уезде...  Вчера их тут не было, а я шел из дому, значит - навстречу пню, и не заметил... Что это, розыгрыш или дар Судьбы?! Хотя кому тут шутить подобным образом?

В предвкушении настоящего открытия и будущей монографии с золотым тиснением, с ученым трепетом я сорвал с тенистого участка пару лопухов, еще влажных от росы. Несколько нарциссов взял на букетик - Ольге Ильиничне. В углубление другого лопуха, скопившего целое озерцо, постарался вместить тройку цветов с корневищами. Добыть их из пеньковых трещин оказалось неожиданно легко.

Увлекшись, я не сразу почувствовал что-то мокрое на левой щеке. Провел рукой по лицу почти машинально, но вскрикнул, когда перед глазами оказались красные пальцы. Боясь за хрупкие стебли и соцветия, я зажал свою добычу одной рукой, а другой стал утирать щеку. Но крови становилось всё больше, я никак не мог ее вытереть! Чуть склонив голову набок, понял, что бежит она из левого уха. Где я теперь ощутил боль и явственное скопление жидкости. Слабо тряхнул головой - и кровь полилась, точно из артерии, будто ее выталкивало. Ужас завладел мной, я швырнул проклятые цветы на пенек, обхватил голову руками и громко закричал, отмечая усиление давления в своей черепной коробке: «Хозяин, прости и забери, прости и забери, прости и отпусти!». И упал уже от слабости, видя, как кровь моя питает землю вокруг.

Крагин, тот приятель, у кого были именины, нашел меня у пня после обеда. Он и шел ко мне, с «новыми» петербургскими журналами, что доставлены были, вопреки обыкновению, с опозданием лишь в две недели... Говорит, обнаружил меня очень бледным и в сознании, но в полубреду, с закаченными зрачками. Я, как безумный, бормотал на латыни про Narcissus. Кровь на лице осталась двумя разводами, вроде как оцарапанными пальцами мазнул. Левое ухо было, надо полагать, долго прижато к земле, оттого несколько скрутилось и вытянулось трубочкой, на манер героев норвежских сказаний. Надежды на научное открытие испарились без следа, как и нарциссы, конечно. Одолел Уховёрт, местный леший, интересом взял. И алчностью нашей человеческой.