Будто проснувшись, я нашла себя в комнате у окна. Это были мои мысли? Или я блуждала в Юлькиных воспоминаниях? Казалось, Динка с Русланом ушли несколько часов назад. Я опустила взгляд на часы: восемь минут после полуночи. В голове кто-то рявкнул: «Началось!»
***
В день нашего заселения шел дождь. По-осеннему липучий, холодный, непрекращающийся. Я вспоминаю себя – первашку, в огромной незнакомой толпе, что носила меня от одной двери к другой по общажному коридору. На моих трясущихся руках в ходе этих кочевий осели простыня, полотенце, одеяло, наволочка… водоворот – и я уже волоку куда-то тяжеленный матрас. Юлька тащится рядом.
За неделю до этого, в корпусе института, где нам предстояло учиться, мы стояли в очереди на получение комнаты, и слушали общаговские легенды, рассказываемые незнакомыми старшеками:
- Третья – самая страшная. Ты оттуда выйдешь или алкоголичкой, или наркоманкой, или беременной…
- Там живет парень один, Самурай. Вот от него, девчонки, держитесь подальше…
- В прошлом году, в Малом крыле, одна девушка умерла, от менингита. Ну, по официальной версии.
- А мыться лучше к родственникам ездите. В душевых там – фууу… Да и в комнатах. Живут по пять человек, никакой гигиены.
Нам с Юлькой досталась комната под цифрой 228. И, вопреки байкам, заселили только нас двоих. Я помню, как мы стояли на пороге, сбросив матрасьи кули и застиранные простыни, и смотрели на нее – нашу комнату. А она смотрела на нас. Казалось – перешагни порог, и все, что было «до» станет прошлым. В окно заглядывал тусклый внутренний двор, дождь, стихая, скребся в стекло, и комната будто вздыхала. Наваждение длилось пару секунд. Вскоре нас снова накрыл грохот заселяющихся общежителей – такой, словно по каждому этажу носился паровоз. А спустя еще полчаса нам стало весело. Общага бурлила, она жила. Я не знаю, чувствовала ли это Юлька, но я буквально осязала эти потоки энергии, которые здание пропускало сквозь себя. Они исходили от девчонок, которые, воспользовавшись стихнувшим дождем, вытрясали паласики во дворе, от мальчишек-соседей, успевших под пятью разными предлогами к нам заглянуть, от свистевших из кухни чайников, от звенящих стекол распахивавшихся окон. Я впервые чувствовала жизнь так близко, ощущая себя винтиком в большом организме.
Вечером в кухне прошло собрание. Нам, первашам, объяснили, когда выносить мусор, менять белье, ходить в душ. Где курить и что этого не следует делать. За что выселяют и могут отчислить: нельзя пить алкоголь, покидать общежитие после одиннадцати через окна и пытаться проникнуть через них же после закрытия. Я разглядывала старших с восхищением. Какие они спокойные и веселые. А эта девочка, проводившая собрание – староста всей общаги, как она уверенно и ладно говорит! Рядом с нами стояла девочка второкурсница, и я шепотом спросила:
- Как ее зовут? Нашу самую главную?
- Гульназ. Но она здесь совсем не главная. Только формально, - ответила девушка и усмехнулась. – Вон. Самая главная.
Она кивнула в сторону, и я посмотрела, на кого было указано. У выхода, прислонившись к стене, стояла щуплая девчонка, на вскидку – лет пятнадцать. Казалось, что она мерзнет: сгорбившись, куталась в серую кофту, скрыв рукавами кисти. Короткие тусклые волосы собраны в крысиный хвост. Вид у нее был такой, словно ее вообще не колышет, что происходит вокруг. Я в недоумении уставилась на второкурсницу. Та с уверенностью закивала: мол, поверь уж. И добавила:
- Не связывайся лучше.
Можно подумать, кто-то собирался. Я снова – но уже украдкой – бросила взгляд на серую мышку у выхода. Неужели она – если я правильно поняла свою новоиспеченную советчицу, держит в страхе всю общагу? Да на нее ж никто внимания не обращает, стоит себе в стороне. Но вдруг я поняла, что окружающее ее пространство – не что иное, как почтительное расстояние.
Да, связываться нам с ней не пришлось. Тонька сама это сделала. Как-то глубокой ночью, пьяная, она перепутала окно. Лезла в свое, а попала в наше. Мы проснулись от стука, испуганные, сонные, долго возились со шпингалетом, дрожа от Тонькиного мата. . Не очень-то аккуратно втащили внутрь.
- Я, блин, окном ошиблась.
Мы, блин, поняли. Но естественно, промолчали. За те две недели, прожитых здесь, нам порассказали о ее бесстрашных и безбашенных подвигах. Одна драка с сожителем воспитки чего стоит!
Она, потирая коленку, ухромала к себе. Следующие три дня нас полоскали в комнате Мавры, потом в кабинете Коменды, дальше – у замдекана, уговаривая: «Ну вы же пустили кого-то в окно? Мы же знаем. Ну, скажите: кого? Ничего вам за это не будет, вы же не причем!». Но мы не поддавались. Стояли на своем – не было такого, и все! О том, что руководство отчаянно мечтает выдворить Тоньку из общаги, мы тоже наслышаны. Всякий раз ей удавалось выходить сухой из всех бурь и штормов, которые она сама же и устраивала.
Показав таким образом свою верность негласным принципам студенческого братства, мы с Ю были уверены если не в благодарности, то хотя бы признательности со стороны Тоньки. Но в ответ на наши улыбки при столкновениях на кухне или в умывалке, она продолжала демонстрировать презрительную отчужденность, делая вид, словно ничего и не произошло, она нам совершенно ничем не обязана.
- Вот стерва! – возмущалась Юлька. – Как будто ей тут все обязаны! Хоть бы спасибо сказала!
Я соглашалась. Высокомерная зазнайка, вот кто такая эта «главная». Мы думали так до того ужасного дня, самого страшного в моей жизни. Страшнее даже, чем тот, когда я нашла в комнате Элинку, бесформенным тряпьем свисающую с крюка на ремне от джинсов.
От нахлынувших воспоминаний я чуть слышно застонала – уже тут, в реальности, сидя у стены в ожидании рассвета. Юлька вскинула голову:
- Что? Приснилось что-то?
- Нет, - ответила я, усаживаясь поудобнее. – Просто вспомнила о том, что произошло тогда, в сушилке.
- Нашла о чем думать! – фыркнула подруга. – Это давно в прошлом. Видела же, как Динка сегодня зубы сушила, к тебе обращаясь. Да и вообще – пошли они все к черту. Мы сваливаем утром.
Но я уже не могла справиться с потоком воспоминаний. Мысли потекли по прошлым дням, несли меня, как по бурной горной реке, царапая об острые камни. Позволив им вскрыть старые раны, я задержалась на начале лета, когда мы только узнали о том, что к нам должны подселить первашку.
***
Первый закон Инструкции звучит так: «Или ты выживаешь, или выживают тебя».
Или: «Выжить другого – значит, выжить самому».
Об этом первом – и самом важном законе – мы узнали в последнюю очередь. Во время летней сессии, к нам зашли Тонька с Кристинкой и сказали новость:
- Во втором общежитии – ремонт!
Мы валялись на кровати, закинув ноги на стену, и пытались учить философию – последний экзамен, который нам предстояло сдать. Июньское солнце, летний шум города, короткие ночи – все было против идеи сосредоточиться на повторении лекций. Которых у нас, к тому же, почти не имелось.
Я пробормотала из-под тетрадки:
- Ну и что?
- Вы еще совсем зеленые, и не знаете, чем это чревато, - Кристина подошла к окошку и бесцеремонно отодвинула штору, так заботливо укрывающую нас от полуденных лучей. Юлька загородилась от света подушкой, мне же пришлось встать.
- Чем? Давай, не томи уже.
- Короче, не надейтесь, что на следующий год будете жить тут вдвоем, - Тонька не любила долго рассусоливать, в отличие от Крис.
- Да, ремонт – это надолго. Во второй сейчас по пять человек живут. В сентябре еще первокурсники приедут. По-любому, подселят кого-нибудь. И хорошо, если только одну.
Теперь уже и Юлька вскочила с кровати:
- Да с какого хрена?! Ты видела эту комнату раньше? Мы ее вылизали, обои новые наклеили! Сами купили! Ликин батя приезжал гардину налаживать – для каких-то первашек? Я руками в косяки упрусь – но никого не пущу!
Юлькина решительность меня всегда восхищала. Так же, как и легкость, с которой она сыпала пустыми обещаниями.
Тонька усмехнулась, невозмутимая, как всегда:
- Да куда ты денешься.
Убийственна в своей прямоте. Юлька запальчиво ответила:
- Вы-то тоже не останетесь в счастливой идиллии!
Тонька с Кристиной снисходительно улыбнулись друг другу. От Юльки не ускользнул этот жест:
- Что? Есть какие-то варианты?
Девчонки молчали. Их переглядки откровенно начинали раздражать. Кристина пожала плечами:
- Да скажи им, все равно же не отстанут.
- Есть одна схема. Мавру задобрить. Понимаешь?
Мы не понимали. Взятку дать, что ли? Сколько? И откуда у нас даже мало-мальски приличная сумма?
- Деньги она не возьмет. А вот мяса, меда там, сметаны деревенской. Ну, или что вы можете ей подкинуть? Кто чем богат, в общем. Идите только прямо сейчас. Не мы одни такие умные. Заселять же ей тоже надо куда-то.
Радуясь, что побывали накануне дома, мы выгребли все запасы из холодильника, добавили к этому добру коробку конфет из ближайшего супермаркета и красивую бутылку вина, и отправились штурмовать комнату воспитки.
Если бы я пошла одна, то мялась бы и мямлила. Но Юлька бойко изложила все наши просьбы и чаяния и торжественно вручила глупо улыбающейся Мавре два пакета. Попытки воспитательницы изобразить смущение и замешательство смотрелись бездарно. Да и выстроившееся вдоль стены банки-склянки словно бы хитро подмигивали. Заверив, что у нее и в мыслях не было покуситься на наш покой, она упихала пакеты под стол, и мы, чувствуя себя крутыми чиками, ловко обстряпывающими дела, радостно упорхнули.
Первое, что мы увидели тридцатого августа, подойдя к распахнутой двери своей комнаты – это тощую девчонку, в окружении баулов со шмотками. Она сидела на моей кровати и неуверенно улыбалась.