Как считаете, какое детство могло бы быть у будущего медицинского гения? Ну, в смысле, что именно вот так могло бы направить обычного человека в русло доказательной медицины, в эту суровую науку, и толкать его всю жизнь, гнать вперед в бесконечной жажде знаний? Как по мне, так это большое число вопросов.
Одним из них стал вопрос - почему мы умираем. Не от болезней, а от ран. Почему кто-то может пережить удар топором в грудь или потерю ноги от взрыва артиллерийского снаряда, а кто-то нет? Почему два человека в равных условиях во время одной и той же операции или травмы имеют разные судьбы? Кто-то бы сказал - такой человек сам жить не хочет, или банальное “не судьба”. Но ведь это ненаучный ответ, и ни одного анестезиолога или хирурга ваше мнение о бренности бытия не заботит. Как тогда ответить на этот вопрос?
Вот вам одна интересная история про открытие травматического шока.
Маленький Анри Лаборит родился в Ханое, в те суровые времена, когда Индокитай был ещё французским, а не великим, и было это в далеком 1914 году. Его отец тогда был офицером колониальной армии, врачом, и, судя по всему, непоседой и затейником - из-за трагической случайности он заразился столбняком и оставил крохотулю Анри сиротой в 1920 году. Спустя ещё 6 лет Анри сам заболел туберкулезом. В те годы, надо сказать, колониальные войска в тропиках болели всем, что там обитало и шевелилось - отчасти поэтому, осиротев, он вернулся в Париж. Будучи аристократичен и знатен, Анри получил степень бакалавра в медицине. Потом попросил назначение на медицинское судно и отправился назад в Индокитай. Поработав там, неугомонный Анри поступил на военно-морскую службу в Бордо, квалифицировался как медик, вернулся на флот и отправился в Сиди Абдаллу Бизерту (Тунис), в порт напротив Франции. Ощутив зов призвания, Анри наконец понял, что хочет быть Хирургом,с большой буквы “Хе”! Кромсать и резать, спасать и лечить. Но в грандиозные планы Анри вмешалась грандиозная по размаху Вторая Мировая война.
Во время Второй Мировой войны Анри был размещен на торпедном катере Сирокко, который в мае 1940 года отправили в Дюнкирк - помочь переправить прижатых немцами к морю союзников. Конкретно для Сирокко план эвакуации вышел не очень удачным. Хотя, несомненно, в этой истории были и положительные моменты. К примеру, спасательный жилет. Именно он был на Анри, когда Сирокко стремительно пошел ко дну. Как он потом описывал эту жуткую ночь: море было усеяно кричащими в панике мужчинами, разливы топлива горели и далеко не все умели плавать, а те что умели - не все уплыли далеко. Чтобы выжить, ему пришлось отбиваться от трех других несчастных, у которых жилетов не оказалось. Наступила ночь 30-го мая 1940 года. Анри Лаборит дрейфовал в ледяной воде, наблюдая, как число солдат на плаву постепенно сокращается.
Сирокко прибыло в разгар операции по эвакуации трех оставшихся после Блицкрига армий, запертых на небольшом полуострове возле порта. Каждое судно, способное удержаться на плаву, будь оно английским или французским, в то время считало своим долгом принять участие в спасении. Сирокко прибыло к берегу, маневрируя между полузатопленными судами и летящими с берега снарядами, и, окутанное клубами дыма, оно взяло на борт около 800 французских пехотинцев и отправилось в Британский Довер в 50 милях от Дюнкирка. Но сделать это в открытую было невозможно. Перегруженный эсминец из-за господства в небе немецкой авиации вынужден был отплыть от основной суматохи вдоль берега и ожидать наступления темноты, чтобы наконец сбежать под покровом ночи.
Около полуночи вахтенный сообщил о вражеском судне. Немецкий торпедный катер сумел найти в сумерках противника и выпустил 2 приветственные торпеды. Анри видел, как они прошли мимо. Следующий залп - попадание. Грохот до глухоты. Всплеск черной ледяной воды. Почти мгновенное затопление корабля, тянущего во мрак за собой все спасенные до этого жизни. Шли часы, и с каждым становилось всё тише. Как подготовленный медик Анри прекрасно понимал - почему. Черные волны высасывали из хрупких человеческих тел последнее тепло, гипотермия убивала размеренно и наверняка.
Если это продлится немного дольше, он тоже умрет. Но на сколько его хватит? Вокруг Анри раненые и обожженные. Кто-то уже умер, кто-то держится из последних сил. Его пальцы и ступни уже начали неметь, ноги и руки постепенно становились ватными. Понизьте температуру тела и у вас начнется шоковая реакция, кровяное давление начнет падать, дыхание станет поверхностным, кожа начнет белеть, а мышцы будут наливаться холодной беспомощностью. Сколько для этого нужно времени? Час? Два? Три? Анри Лаборит уже видел, что из 800 спасенных пехотинцев почти никого не осталось, и лишь немногие члены экипажа, по счастливой случайности оставшиеся в жилетах, всё ещё были на плаву. Меньше половины команды Сирокко. Анри пытался мыслить здраво, двигаться. На подбородке ремень от каски натирал шею. Он снял его. Почему он всё ещё в каске? Казалось, замедлялся сам разум, мысли бежали всё медленней и были совсем не о том, о чем бы следовало.
Вдалеке показались огни. Это был британский корабль, который собирал выживших. Моряки с палубы бросали веревки и погрузочные сети, а люди из последних сил цеплялись за них. Они толкались, падали вниз, срываясь обратно в воду, чтобы исчезнуть в ней навсегда. Это был настоящий сумасшедший дом, не лучше самой катастрофы Сирокко.
Анри заставлял себя ждать, пока хаос не уляжется. Многие утонули во время спасения. Анри поднялся одним из последних. Как только он оказался на палубе, он потерял сознание. Позже, уже в госпитале во Франции, окончательно поправившись, Анри впал в глубокую и продолжительную депрессию. Сегодня бы это назвали посттравматическим синдромом. Сам он же тогда описывал свое состояние как потерю почвы под ногами: “Я словно пришел в замешательство от идеи продолжать жить”. Ему было всего 26 лет, и он смог с этим справиться. Выживших назвали героями Сирокко, ему дали французский военный крест с отличием и новую должность, а ещё он обрел специфичное медицинское чувство юмора, черное, как ночные воды Дюнкирка.
С тех пор вся его жизнь, под каким бы углом он на нее ни смотрел, казалась немного далекой, как-будто это взгляд из окна. Когда французские вояки поняли, что Арни выздоровел достаточно, чтобы работать, но не достаточно, чтобы на фронте, его отправили на военно-морскую базу в Дакаре, столице Сенегала, чтобы среди песков и солнца он приходил в себя и занимался общемедицинской практикой. И Анри приходил в себя как только мог. Изо всех сил. Работал по утрам, не слишком много и не слишком долго, а затем рисовал, писал, катался на лошадях. Но пережитое кораблекрушение и боевой опыт оставили не только травму. Бонусом к ней у врача назрели вопросы. Не зная, как на них ответить, он практиковался в хирургии под руководством местных специалистов. Сначала в морге, а затем и с живыми пациентами.
На операционном столе Анри заметил ещё один интересный момент. У некоторых раненых без видимой причины прям посреди операции, без всякого разрешения со стороны оперирующего хирурга, резко падало давление, дыхание становилось поверхностным, а пульс учащался. Как правило, такие пациенты после этого умирали, и ничего с этим было сделать нельзя. Тогда врачи называли это “хирургический шок”. Никто понятия не имел, почему так происходит и что делать, чтобы этому противостоять. У кого-то в одних и тех же обстоятельствах шок наступал, а у кого-то нет. Какая-то игра на выживание. Казалось, не было ни связи, ни объяснений. Анри вспоминал людей, которые не могли подняться на борт из воды, или поднявшись, тут же умирали, хотя до этого выглядели неплохо, насколько это применимо к попаданию торпеды.
Анри Лаборит стал искать ответы. Перемещаясь по разным назначениям, все годы войны он собирал всю медицинскую литературу по теме “хирургического шока”, которую мог найти. Пазл начал складываться в целостную картину. Шок, по мнению большинства медиков, был ответом на травму, в том числе ту, которая происходила в момент выкладывания пациента на стол и его разрезания в лечебных целях. Нашлись материалы, которые помогли Анри выяснить, что раненые животные тоже реагируют на травмы, выпуская в кровь поток неких химических веществ. Таких как, например, Адреналин, который в 1895 году открыл Наполеон Цибульский, польско-литовский беларус, живший на территории тогдашней России. Адреналин вызывал реакцию “беги-дерись-замри”. Работает это как суперспособности взаймы, и вы их не контролируете. Но не путайте с алкоголем. С виду похоже, но не то.
Во время реакции «заморозка» в реальности происходит множество физиологических изменений. Стартуя в миндалине, сигнал несется в гипоталамус, который решительно поднимает на ноги вегетативную нервную систему (ANS) вбросом огромного числа гормонов и самопроизводной химии. ANS в свою очередь состоит из симпатической и парасимпатической нервной системы. Симпатическая нервная система стимулирует реакцию «сражайся или беги», а парасимпатическая вызывает замерзание - оцепенение. То, как вы реагируете, зависит от того, какая система доминирует в ответе в данный момент.
В целом, это означает вброс адреналина и кортизола. Что, в свою очередь, на пару минут повышает ваши эволюционные шансы свалить от какого-нибудь разъяренного леопарда, которому вы по невнимательности наступили на хвост. Ваше сердце бьется быстрее, а дыхание ускоряется, чтобы доставлять больше кислорода к мышцам, дабы вы сиганули в нужную сторону с нужной скоростью. Ваши зрачки расширяются и пропускают больше света, что помогает лучше видеть приближающийся ужас. По мере притока крови к мышцам и органам конечности могут начать мерзнуть, кожа побледнеет. Кровь станет чуть гуще, чтобы подготовиться к травме. Даже слух станет лучше. Но что если гепарда перед вами нет, а ногу вам уже оторвало? Так ли нужен этот эффект супермена? И чем за него придется заплатить, когда нужно будет компенсировать действие выделенных веществ?
На тот момент это был один из подходов. Не первый и не единственный. Некоторые считали, что причина шока чисто психологическая, а не физическая. В качестве аналогий приводили природу страха. Ведь, если кому-то начать угрожать ножом и убедить его, что сейчас будет больно - действительно будет и действительно больно - у него и так участится сердцебиение, дыхание станет неровным и поверхностным, ручки и ножки побелеют, зрачки расширятся и холодный пот выступит на всех голеньких частях тела. Другими словами, психическое состояние тоже вызывает шок, и доказать это проще, чем хотелось бы.
Анри Лаборит наблюдал это за своими пациентами, которые в течение нескольких часов перед операцией иногда становились настолько напряженными, настолько обеспокоенными приближающейся болью, что у них начали появляться признаки шока задолго до того, как скальпель коснулся кожи. Возможно, хирургический шок был просто продолжением этой паники - естественной реакцией, которая зашла слишком далеко и каким-то образом вышла из-под контроля. Анри не мог сбросить обе идеи со счетов и предложил их объединить. Его логика звучала так: беспокойство и страх пациента перед операцией вызвали выброс химических веществ в кровь. Затем физический шок от операции увеличивал его, поднимая на категорию выше. Следовательно, психическое напряжение и физические реакции были связаны. Поэтому, возможно, ответ заключался в том, чтобы замкнуть процесс, ослабив страх перед операцией. Облегчить его и уменьшить беспокойство, блокировать или замедлить химические процессы крови, приводящие к смертельному шоку во время её проведения.
Но что это были за вещества? О чем вообще шла речь? Без химического подтверждения вся теория “бей-беги-замри” была теорией. О таких молекулах, как адреналин, было известно очень мало, поскольку они высвобождались в очень небольших количествах, быстро растворялись до почти не обнаруживаемых уровней в крови и затем полностью исчезали за несколько минут.
Кроме того, адреналин не был единственным “волшебным” веществом. Были еще и другие, которые предстояло идентифицировать или открыть. Лаборит прочитал на эту тему все, что смог, став одним из тех редких хирургов своего времени, которые глубоко разбирались в биохимии и фармакологии и начали экспериментировать с идеями о смягчении влияния стрессовых химических веществ в организме задолго до появления фактических данных. Как то водилось, но надеюсь уже не водится, его пациенты стали его подопытными кроликами. Увлекшись процессом, Анри просидел всю войну в Африке. Но, если раньше он мечтал о том, чтобы попасть на фронт или хотя бы вернуться во Францию, то сейчас был вполне счастлив, занимаясь исследованиями. Пытаясь успокоить своих пациентов “до” и сдержать негативную реакцию во время операции, он смешивал разные наркотические коктейли и втюхивал их всем больным в отделениях хирургий местных больниц.
Конечно Анри не был первым, кто решил давать пациентам морфий или барбитураты перед серьезным членовредительством (читайте историю анестезии и историю барбитуратов в моем изложении). Но он первый, кто захотел, чтобы они не просто засыпали или не чувствовали боли, но и оставались в узкой кондиции нормального настроения и сознания до и без сознания во время операции.
Его поиски привели к тому, что греки назвали бы атараксия - особенное психическое состояние человека, который одновременно свободен от стресса и беспокойства, но при этом более менее адекватен и сохраняет тонус. Изначально Анри хотел добиться этого состояния путем использования только наркотических средств. Он продолжал искать и тестировать. Тестировать и искать. Не найдя явного ответа, он обратился к своему опыту - он снова и снова вспоминал экипаж Сирокко и раненых пехотинцев, которые в ледяной воде ждали помощи, переговаривались и сохраняли жизненные показатели даже будучи ранеными, но поднявшись на борт спасательного судна, которое они так долго ждали, и получив помощь - внезапно умирали. Тогда он решил проверить идею о том, что холод замедляет метаболизм. Будь у него данные об опытах в Дахау для Люфтваффе от доктора Менгеля, он бы, конечно, знал об этом столько же, сколько и другие сверхдержавы. Но Арни действовал вслепую. Он придумал и ввел процедуру, которую назвал «искусственная зимняя спячка». Суть была в том, что помимо наркотических седативных препаратов пациента погружали в ванну со льдом. Как вам такой план в Африке-то?
Параллельно с идеями Анри развивалась другая медицинская школа анестезии, противоположная, согласно которой наш организм создавал стресс, чтобы бороться с травмой, а значит эту борьбу надо не подавлять, а помогать ей. Колоть ещё больше адреналина, помогать с дыханием, бодрить и согревать его, решившего тут на столе под скальпелем замереть и остыть.
Но Арни был не из таких. Он верил, что именно замедление метаболизма и такие меры, как искусственная спячка, могут помочь врачам выполнить свою работу по спасению пациента, тогда когда организм уже точно не справился. К 1950-му году он опубликовал первую серию положительных результатов своих исследований в нескольких медицинских журналах. Его работа привлекла так много внимания, что руководство немедленно вызвало его в Париж.
Анри перевели не просто из Дакара в Париж. Его перевели из задницы медицинской исследовательской мысли в один из её эпицентров. А именно, в самый престижный военный госпиталь страны, Валь-де-Грас, это всего в нескольких кварталах от Сорбонны. И здесь уже возмужавшее дарование решило развернуться по полной. Здесь был доступ к лучшим библиотекам и к коллегам, о которых можно было только мечтать. Анри сильно не хватало знаний в области наркологии, и именно в Париже он познакомился с восторженным исследователем наркологии Пьером Гугенаром.
Там, имея доступ к широкому кругу экспертов и гораздо большим ресурсам, в том числе наркотическим, Анри расширил свои исследования. Ему нужен был специалист по наркотикам, и он нашел его в ипостаси любопытного и молодого Пьера. Анри поделился своими идеями, рассказал о том, что именно ищет, и увлек коллегу за собой в обширное поле деятельности, которое они назвали искусственной гибернацией.
Они искали что-то, что могло бы подойти, среди коктейлей на основе атропина, прокаина, или кураре (стрихниновое), различных опиоидов и снотворных. Их заинтересовало одно из веществ, которое наш организм так же охотно выделяет при травме - гистамин. Гистамин является органическим азотистым соединением, участвующим в местных иммунных реакциях. Его производят базофилы и тучные клетки соединительных тканей. Если грубо выражаться, он повышает проницаемость для лейкоцитов и некоторых белков, что позволяет запустить иммунную реакцию в ответ на какую-нибудь хренотень вроде вируса или гангрены, или вирусной гангрены, и начать воспаление. По факту, его избыток может начать топить вас соплями в отсутствии инфекции, но при наличии пыльцы тополей, так как организм решил, что это опасность и надо воспалить вам половину лица.
Проще говоря, гистамины вовлечены во всевозможные реакции в организме - они не только высвобождаются в ответ на травму, но и участвуют в аллергиях, и в том, что мы называем укачиванием, и в стрессе. Возможно, гистамин играл роль и в шоковой реакции? Чтобы это проверить, Анри предложил добавить антигистамин в свой коктейль. Первое поколение антигистаминных препаратов появилось как раз в 1930-х годах. Это стало началом медикаментозного лечения назальных аллергий. И, по сути, речь идет об открытии антагонистов H1, также называемых H1 блокаторов, класса лекарств, которые блокируют действие гистамина на H1 рецептор, сводя действие гистаминовой паники среди клеток к минимуму. Добавление в коктейль антигистаминных средств вывело игру на новый уровень.
Все дело в том, что тогдашние антигистаминные препараты выглядели как очередное великое семейство “чудо лекарств”. Казалось, они влияли на всё и могли облегчить симптомы чего угодно: от сенной лихорадки до морской болезни, от простуды до болезни Паркинсона. Фармацевтические компании тратили миллиарды денег, пытаясь разобраться в том, как это работает, чтобы занять новую нишу лекарственных средств. Последовательно открывались и всплывали блокаторы рецепторов Н2, а затем и Н3 и Н4. Казалось бы, заткнуть гистаминовую дыру в организме - и можно избавиться от любых симптомов или дискомфорта.
Но у любого лекарства есть побочные эффекты. Особенно мешал маркетингу антигистаминных препаратом такой эффект как “тревожная сонливость”. Это сейчас вы пьете антигистаминные, которые не вырубают вас как лучшие из барбитуратов, а в роковые 50-е, чтобы избавиться от насморка, нужно было потерять сознание. При этом это не было похоже на сонливость, вызванную успокоительными или снотворными. Антигистаминные препараты не замедляют все процессы в организме. Вместо этого они, казалось, были нацелены на определенную часть нервной системы: то, что врачи в 1940-х годах называли симпатическими и парасимпатическими нервами (сегодня это вегетативная нервная система). То есть это как бы потеря сознания без потери сознания, или сон на яву.
“Бинго!”, подумал Анри. Именно нервная система вызывает шок, а значит правильное комбо гистаминов позволит подавить вегетативную нервную систему до того, как она убьет организм. Антигистаминные препараты выглядели так, будто они были специально созданы для экспериментов Пьера и Анри. Тестирования начали как только узнали о выделении гистамина. Первые же опыты показали, что введение антигистаминных за несколько часов до операции приводило пациентов в состояние, в котором они были в сознании, но как написал потом Лаборит, «не чувствовали боли, беспокойства и часто вообще не помнили операцию».
В качестве бесплатного дополнения Лаборит обнаружил, что его пациентам нужно меньше морфина для подавления боли. Его обогащенные антигистамином коктейли, наряду с искусственной гибернацией холодом, приводили к меньшему числу случаев хирургического шока и меньшему количеству смертей под ножом или циркулярной пилой. Но впереди всё ещё был непочатый край работы. В конце концов Анри вообще-то искал успокоительное, а не средство от аллергии с широким списком побочных эффектов, среди которых была седация. Ему нужен был антигистаминный препарат, у которого единственный эффект был побочным. Нужна была только легкая седация.
Он решил срезать угол и написал письмо напрямую в крупнейшую французскую фармацевтическую компанию Rhône-Poulenc (RP) и спросил, есть ли у них что-то такое. К счастью, письмо попало к нужным людям в нужное время. Р.П. очень активно искала новые улучшенные антигистаминные препараты, поскольку аллергии только входили в моду. И, как и все фармацевтические компании, имела в своих исследованиях длиннющий список неудачных препаратов, где кроме побочных эффектов и заковыристого названия ничего интересного не было. Послав пару аспирантов на поиски нужного неудачного лекарства, которое было слишком токсично и слишком опасно, чтобы выпускать его на рынок, весной 1951 года компания радостно сообщила ученым, что у них есть перспективный препарат под загадочным названием RP-4560. Компания перестала работать с RP-4560, потому что как антигистаминное он практически не работал, то есть воспаление как таковое препарат не снимал, и иммунной системе не мешал, однако он сильно влиял на нервную систему. Что, собственно, Анри и просил.
Тесты на животных показали, что это был относительно безопасный препарат. Для Анри это оказалось лучшим компонентом всего его состава, вишенкой на торте, так сказать. RP-4560, применяемый перед различными операциями, от лечения ран до незначительных вмешательств, снижал беспокойство пациентов, улучшал настроение и уменьшал потребность в других лекарствах. Пациенты, которые принимали его, были бодры и адекватны, лучше переносили боль, нуждались в меньшем количестве анестезии, чтобы потерять сознание. Его применение описывали достаточно странно. Как-будто боль не то что бы прошла - её всё ещё чувствовали - но, похоже, просто не беспокоились о ней слишком сильно. Даже перед самой операцией пациенты знали, куда идут и зачем, но их это совсем не заботило.
Препарат из забытого и списанного стал новинкой в Валь-де-Грасе. И увлеченный своим открытием Анри стал его промоутером. Не как с Эйвон конечно, но всё равно. Например, однажды во время обеда в столовой для персонала он услышал, как глава психиатрического отделения больницы жалуется на необходимость помещать своих тяжелых психически больных пациентов в смирительные рубашки - старая школа, система по уходу за душевнобольными, насчитывающая сотни лет жестокой практики. Они кричали и извивались, иногда нападая на других или причиняя вред себе. Вопили и убегали, всячески мешая их лечить по всем канонам психиатрии. Анри незамедлительно встрял в разговор, предложив своим коллегам применять на пациентах с маниакальными расстройствами его метод седации и гибернации - выдать дозу RP-4560 и охладить их льдом. И знаете что? Коллеги последовали его совету и высоко отозвались о результатах.
Это вдохновило Анри на дальнейшие опыты. В психиатрической больнице Вильжюифа в ноябре 1951 года он и Монтассут ввели внутривенную дозу своего коктейля психиатру Корнелию Карти, который действовал в качестве добровольца-энтузиаста. Вскоре после введения Карти отметил безразличие к происходящему, потом он куда-то засобирался, но упал в обморок после того, как встал, чтобы пойти в туалет, и поэтому дальнейшее тестирование было прекращено.
Пьер Деникер, французский психиатр, профессор психиатрии и неврологии, узнал о работе Лаборита от своего зятя, который был хирургом, и заказал хлорпромазин (PR-4560) для клинического испытания в больничном центре Сент-Анн в Париже. Вместе с директором больницы, профессором Джин Делэй, они опубликовали свое первое клиническое испытание в 1952 году, в котором они лечили 38 пациентов с психотическими расстройствами ежедневными инъекциями хлорпромазина без использования других седативных препаратов. Результат обескураживал даже больных - лечение хлорпромазином выходило за рамки простой седации, пациенты демонстрировали улучшение мышления и эмоционального поведения.
Вскоре Деникер посетил Америку, где публикация этих работ подвела американское психиатрическое сообщество к мысли о том, что новое лечение может стать настоящим прорывом. Хайнц Леманн из протестантской больницы Вердена в Монреале испытал препарат на 70 пациентах, и также отметил его поразительный эффект: симптомы исчезали после многих лет неослабевающего психоза. Спустя всего год, к 1954 году хлорпромазин использовался в Соединенных Штатах для лечения шизофрении, мании, психомоторного возбуждения и других психотических расстройств. Рона-Пуленк лицензировала хлорпромазин для Smith Kline & French (сегодня GlaxoSmithKline ) в 1953 г.
Влияние этого препарата на опустошение психиатрических больниц сравнивалось с влиянием пенициллина на борьбу с инфекционными заболеваниями. Хлорпромазин заменил электросудорожную терапию, гидротерапию, психохирургию (лечение лоботомией) и шоковую терапию. Первый нейролептик и бабушка всех антидепрессантов. Именно с него началась история гуманной психиатрии и практика седации, после которой пациент не умирает от шока, вызванного самой мыслью о травме, настоящей или будущей. С него начинаются и антидепрессанты Мэрилин Монро и галоперидол для советских диссидентов.
Хлорпромазин разработан на основе антипаразитарного средства в попытке вылечить модный насморк. Препарат-ошибка, первый в истории нейролептик, который отключал вегетативную нервную систему, позволяя пациентам выйти из психоза - он был найден и применен благодаря наблюдательности одного из забытых военных хирургов такой далекой сегодня войны. RP-4560, более известный под названием аминазин в РФ, до сих пор входит в перечень жизненно необходимых и важнейших лекарственных препаратов.
