Джентльмен неудачи.
Я смотрел, и жаждал увидеть сушу. Жара. Жажда.
- "Земля!" этот возглас ждали от меня пара десятков голодных отморозков.
Когда мы шли под чужим флагом у Филиппинских островов и теплое экваториальное течение Куросио направляло нас на Тайвань.
И хотя мы шли круто к ветру переменным галсом, других способов выжить, уйдя с трофеями и сломанной фок-мачтой от французского корвета, кроме высадки на берег капитан не видел.
Да и оставшимся двум дюжинам джентльменов не хотелось пускать на дно приз, который два дня назад нужно было делить на команду в две сотни стволов.
Увы нет. Я смотрел и смотрел. Смотрел и вглядывался.
Когда я от жара, жажды, жажды жизни и жуткой бессонницы увидел снег, он застилал глаза, такие снежинки, которые падают на город, ну вы знаете это игрушка, стеклянный шар, я
послал такой своей дочери из Кейптауна. Городок с разноцветными милыми крышами, опрятными стенами внутри которых, живут чинные обыватели.
Я понял, что мой дом это берег.
Прохладный, с тенистыми вишневыми садами и когда нет качки под ногами.
Прожив множество лет, на куске дерева, которое наш Кэп называл «Плохой девочкой» - точного названия фрегата никто никогда не знал.
Нет. Я не был в плену иллюзий. Но два года проведенные на утлом суденышке, изменили меня до неузнаваемости, особенно тот случай когда мы вторую неделю вымачивали якорь в Кюль-Де-Сак на Гаити, мне и еще паре бравых ребят пришлось участвовать в маронинге буканьера, нарушившего Ямайский наказ - в народе более известном, как «высадка на необитаемый остров».
Правда, ничего общего с островом это не имело.
Бедолагу высадили в той же одеже, в которой он был на одинокий риф в ста милях от берега. Дали несчастному бутылку воды и бутылку виски, пистолет и горсть пороха.
На случай того, что он решит избавить себя от долгой и мучительной смерти и пустит себе пулю в лоб.
Это наказание использовали только в нашей братии и для своих, поэтому, все равно если его и подобрали бы добрые капитаны, то на берегу спасенного уже ждала петля.
И был я после этого не тот юноша, когда то питавшийся омлетом с какао вместо солонины и рома.
И пьяный угар матерящихся матросов уже не вызывал у меня робость.
Нет, внутри я все еще тот. Когда вешали людей я отворачивался. Я добрый. Кто не согласен, может пройтись по доске над морем с завязанными глазами.
Море - моя стихия, хотя я ранимый и рефлексирующий интеллигент с томиком Вольтера.
Я научился вязать узлы, играть на марсе в карты и резать глотки.
Поэтому смотря в трубу я мечтаю.
О том, как я заживу, когда накоплю на домик с таверной «Слезы Ангела» в тихом прохладном месте где ни будь на острове Святого Христофора - подальше от моей родины, откуда
мне пришлось бежать из за виселицы, на которую меня отправил добрый судья.
Кто виноват, что я в скитаниях, лишениях своих утратил чувство человечности и жалость?
Кто виноват, что лик фортуны отвернулся от меня вогнав в долги и сделав нищим в одну ночь?
И приговор не справедлив, и та по неосторожности,
по роковой случайности умерщвленная моими руками
юная жена хозяина игорного дома «Tyler & Sons»,
все равно умерла бы лет на тридцать позже,
ну и что, что она была на сносях и два младенца в ее чреве ожидали свой первый день рождения на свет.
Детей тоже рано или поздно не стало бы,
а того хуже стали бы они католиками,
на все воля Божья.
Жара.
Я стою на марсе.
Напрягая спину.
Жажда и жажда жизни.
И подходящий на пушечный выстрел французский корвет «Le verdict», выходит так, что этот «Приговор» настиг меня на дальнем конце света.
Грохочет гром, это не ливень долгожданный, это залпы картечи. Жаркая липкая кровь, а вовсе не пот заливает мне глаза.
Этот жар будет преследовать меня до самого Адского пламени. Этот жар сжигает мои внутренности.
Этот жар совсем не оставляет надежд на мои заслуженные снежинки и морозные узоры на окне моего уютного домика в Сочельник.