История четвёртая. ЧАСОВЩИК
Истинно велик тот человек, который сумел овладеть своим временем.
Гесиод.
I
К моему неудовольствию, Эмма уехала куда-то с Шаниным-Шатуном сразу после того, как мы обо всём договорились с Бояном и его Легионом. Я-то раскатал губу: уже вообразил, как мы будем вместе жить на одной съёмной квартире, Эмма будет хозяйничать на кухне, мы со Стасом – сидеть развалясь в гостиной, а Гена – приносить нам вкусняшки, состряпанные Эммой.
Эта Эмма, или просто Эм, – пусть не красотка, но весьма недурна собой. Похожа на актрису из фильма «Дивергент», Шейлин Вудли, особенно миндалевидными глазами, и гораздо стройнее. Ей лет восемнадцать, она обладает экстрасенсорными способностями и дерётся как фурия. Я бы поделился с ней половиной своей кровати...
Мечтая о таком развитии событий, я ловил себя на мысли, что кроме рано развившейся (благодаря бате) циничности в моей натуре слишком часто в последнее время проявляется прямо-таки нездоровая похотливость.
Хотя что взять с семнадцатилетнего спермотоксикозника?
Кстати говоря, с чего я взял, что она вообще захочет со мной общаться? Внутренний самодовольный голос подсказывал: захочет. Не просто же так она согласилась работать с тремя, считая Гену, мужиками? Её ведь это не смущает? Да и постоять за себя она умеет.
Возможно, у неё свои резоны, фиг её поймёшь. Как бы то ни было, в ближайшую неделю мне не суждено узнать Эм поближе. Именно на такое время, по словам Шанина, они с ней и отчалили неизвестно куда. Шатун был верен свой тактике недосказанности: никто не должен знать все его планы целиком. Так что я понятия не имел, куда они дёрнули, почему и чем намерены заниматься.
Поскольку снова нечего было делать, я приступил к серьёзным тренировкам с новым оружием. Шанин вручил мне его перед уходом и показал, как уделывать врагов. Это оружие – не автомат Калашникова модифицированный, стреляющий разрывными пулями, не суперлазер и не протонный блок, как у охотников за привидениями. Это, смешно признаться, игрушка йо-йо из ангельского стекла, вещества, которое эффективно воздействует на Жутких.
Внешне она ничем не отличалась от любой другой игрушки йо-йо: катушка из двух половинок, соединённых стальной осью, и прочная синтетическая верёвка полтора метра длиной. На другом конце верёвки – петля для кисти. Попадись я, скажем, стражам порядка, никто не сможет обвинить меня в хранении холодного оружия.
На деле же это самое настоящее оружие ударно-раздробляющего типа. Кистень. Или, точнее, гасило, так как у него нет рукоятки.
Ангельское стекло довольно тяжёлое, и разбить его практически невозможно. Таким гасилом можно не только Жутких «загасить», но и обычного человека запросто огреть по балде, доведя до коматозного состояния. А то и отправить к праотцам.
Раньше в нашем районе парни делали похожее гасило из верёвки и массивной гайки, связки ключей или старой неуничтожимой «Нокии». При должном владении техникой такая штука – незаменимая вещь в уличных потасовках, особенно групповых. Главное во время драки – не дать перехватить верёвку и не загасить случайно самого себя.
Тренировался я, как обычно, на безмолвном Гене, который составлял мне компанию.
Пока я тренировался, готовил вегетарианскую еду, пытался медитировать (мысли не желали идти строем, а разбегались, как бешеные тараканы), читал, лазал в интернете, – всё это время днём за стеной, в соседской квартире, кто-то негромко играл на пианино. Музыка была необычная, спокойная, приятная. Я не спец по фортепиано, но мелодия и виртуозное, без осечек, исполнение мне нравилось.
Это была не запись, потому что изредка пианист плавно и без перехода менял мелодию, сообразуясь, видимо, с прихотливыми зигзагами собственного настроения, тренькал аккорды или играл простенькие мелодии одной рукой. К тому же он ни разу не повторился.
Этот неизвестный пианист, судя по всему, нигде не работал и не учился. Трели доносились из-за стенки и в будние дни, и в выходные. Не знаю, кто это был, но он явно любил играть.
Есть такие люди – любят своё дело. Шанин любит мутить интриги против Жутких (и с Жуткими заодно тоже), я люблю, как выяснилось, ездить по городам и весям (и ненавижу сидеть на одном месте), Боян любит болтать.
Кстати, о Бояне. С того дня, как он просветил меня обо всей этой байде с инкарнациями и Бифуркаторами, которые своим выбором якобы создают новые альтернативные миры, я много чего передумал. Не то чтобы я задрал нос: мол, я не просто человек, а инкарнация в некотором смысле творца мира! Нет. Наоборот, мне стало не по себе. Я оказался не просто случайной жертвой Жутких, а сам почти что из их рядов; да я по уши в этом «жутком» дерьме!
Между тем, кроме снов, прошлая жизнь ничем не давала о себе знать. Никаких тебе откровений, внезапных воспоминаний и всего такого прочего. Я даже подумал, что называть меня инкарнацией неверно, просто кое-какие моменты жизни древнего человека каким-то недобрым ветром занесло в мою черепушку. И я тут вообще не при делах.
Но Шатун и Боян считали иначе. Им, как-никак, виднее. Раз я могу ходить по Тёмным тропам в иные измерения, или как их там называть, значит, я понадоблюсь не только Шанину в поисках Схрона, но и Великому Пану... Только зачем? Неужели он тоже охотиться за Схроном? Может, среди параллельных миров есть какие-то другие сокровища?
В любом случае покоя мне с таким сомнительным даром не видать. И к прежней жизни никогда не вернуться. Не стать мне обычным студентом, потом сотрудником какой-нибудь организации, не ворчать на начальство, не ждать премию, не взять кредит, не выйти на пенсию...
В общем-то, в такой необычной жизни, какая мне светит, есть и плюсы, и минусы, но очень уж пугает непредсказуемость. Для Скучного вся жизнь более-менее определена на года вперёд, а для меня – нет.
И вот с такими невесёлыми мыслями я торчал на хате с Геной, как Робинзон Крузо с Пятницей на острове, и не знал, куда податься.
Шатун не запрещал мне шляться по городу, справедливо полагая, что это бесполезно. Только советовал быть осторожным и сообщил, что просил Бояна помочь мне в случае чего. Он дал мне, как во время нашей первой встречи, древнюю кнопочную сотку – если нажать на комбинацию цифр, на помощь мне поспешит Легион. Беспокоиться было не о чём.
Но человеческая психика устроена странно. Если б мне запретили выходить из квартиры, я бы из кожи вон вылез, но нарушил запрет. А сейчас у меня и желания особо нет шастать по городу. Сам понимал, что опасно.
На второй день затворничества я устроил в нашей съёмной квартире генеральную уборку. Занятие меня увлекло. Два часа я усердно мыл окна, вытирал везде пыль, драил пол. Передвинул всю мебель, чтобы добраться до самых потаённых мест. И неожиданно за диваном нашёл старинные и массивные карманные часы. На циферблате было выгравировано слово «Breguet».
Надо же! Наверняка кто-то из прежних постояльцев обшарил всю квартиру в поисках этих часов. Но за диван заглянуть не удосужился.
Часы были на цепочке. Эту цепочку можно было прицепить специальной клипсой к одежде. И цепочка, и корпус часов были, кажется, серебряные.
В интернете я узнал, что за них легко выручить нехилую денежку. Коллекционеры готовы отслюнить энное количество бабла. Я воодушевился на какое-то время, представляя, как я продаю эти часы богатому коллекционеру, потом махнул рукой – деньги мне особо не нужны, выставлять часы в инете на продажу рискованно: может объявится настоящий владелец. Оставлю-ка я их лучше себе на память.
Одна проблема: часы не ходили. Я завёл их, потряс, но секундная стрелка не сдвинулась с места и заветное тиканье под крышкой не раздалось.
На третий день отшельничества интернет, неработающие часы, тренировка с йо-йо, готовка и созерцание туманного города в окно обрыдли мне до тошноты. Скука смертная победила осторожность. Я покинул квартиру вечерком, надев очки, натянув шапку и шарф, благо тепло приходить в город не спешило. Сунул в карман часы на случай, если по дороге попадётся мастерская, йо-йо, взял в руки мешок с мусором после генеральной уборки.
Выбросив мусор, я допоздна гулял по городу. Мне встретилась вывеска часовой мастерской, но в это позднее время она должна была быть закрыта. На площади Поющих Фонтанов попался знакомый – учился в параллельном классе, позже перевёлся в другую школу. Мы были с ним знакомы, пусть и шапочно. Меня он не узнал в упор, хотя окинул ленивым взглядом. У меня в груди образовался ледяной ком, который рассосался не сразу.
Несмотря на пережитый стресс, я почувствовал облегчение: маскировка у меня что надо. Я не похож на себя прежнего, и, главное, меня здесь просто-напросто не ждут.
Гулять без цели и одному было почти так же скучно, как и сидеть дома. Но я слегка развеялся. На людей посмотрел, размялся, подышал вонючим загазованным воздухом большого города.
Ближе к девяти вечера, когда основательно стемнело и всюду зажглись фонари, я засобирался домой. Тем более слегка замёрз.
Когда в голове укрепилась мысль, что на сегодня достаточно, я шагал по узкой пустынной улочке, по которой когда-то с лязгом и звяканьем катался громоздкий трамвай, но года два назад маршрут закрыли, а вот рельсы остались.
От времени и того, что их не использовали по назначению, рельсы потемнели, заросли глиной и не слишком выделялись на фоне серого асфальта.
Вот так и люди, подумал я философски, темнеют и ржавеют, если остаются невостребованными. Я, например. Сижу дома, как сыч, дурею от безделья, и даже прогулка хандру не развеяла. А вот Шанин где-то с Эм сражается с Жуткими. Или не сражается. Развлекается с Эм, к примеру, кто их знает?
Чёрт бы подрал это либидо, усиленное ореховой диетой настоящего ниндзя! Неудивительно, что вегетарианцев год от года всё больше – размножаются, сволочи, да ещё как размножаются!
Я надеялся, что Шанин не манипулировал мной снова, как тогда, с Легионом. Не оставил меня одного в надежде, что я сделаю какую-нибудь глупость, которая в итоге сыграет ему на руку.
Я убеждал себя, что злиться на Шатуна нехорошо, поскольку он спас меня от тюрьмы или психушки, но скажите мне, ради всех богов, почему нельзя было взять меня с собой? Или хотя бы дать какое-нибудь задание, которые заняло бы меня в течение этой нескончаемой недели? Ну, кроме тренировки с йо-йо.
Впереди ещё четыре дня, и это если они вернутся вовремя, а не задержаться по непредвиденным обстоятельствам. Между тем время тащится как контуженная улитка, а часики тикают, будто к стрелкам прицепили гири.
По необычному стечению обстоятельств, мысль о часах мистическим образом материализовалась. Прямо по курсу к фонарному столбу были прикреплены большие уличные часы, как на железнодорожных станциях. Показывали время 20.48.
Подавшись какому-то неясному импульсу, я лихо вытянул из кармана за цепочку «Брегет». Глянул на циферблат – и офигел.
Секундная стрелка дёргалась туда-сюда, как сумасшедшая, минутная стремительно вертелась в обратном направлении, часовая медленно ползла туда же.
Я таращился на часы целую вечность, не веря глазам. Потом поднёс к уху – тиканья не слышно. Поднял глаза и увидел, что стрелки уличных часов тоже свихнулись.
По проспекту позади с шумом проносились автомобили, надо мной нависло тёмное ночное небо, невидимые громады многоквартирных домов по сторонам освещались прямоугольниками окон. Где-то слышались голоса людей. Мир жил своей жизнью.
А вот часы сошли с ума. Или это я сошёл с ума?
От страха у меня потемнело в глазах. Померещилось, будто свет фонарей померк. Что, блин, происходит?
II
Я сделал ещё несколько шагов в прежнем направлении, зыркая в разные стороны.
За углом старинного кирпичного здания заприметил крупного мужика в хорошем сером пальто. Свет фонарей освещал его не очень хорошо, но я увидел не только пальто, но и очки в серебристой оправе. Ростом он был пониже Шанина (и повыше меня), поуже в плечах и гораздо толще: пузо так и выпирало из-под пальто. Короче, среднестатистический политик, из тех, что спят на заседаниях и имеют роскошные особняки в Швейцарии.
«Политик» вёл себя странно, будто боролся с кем-то, хотя рядом не было ни души. Махал руками, затем схватился за горло. Я подумал, что ему плохо, и заколебался – подходить и спрашивать, чем помочь, или идти себе потихоньку, ни во что не вмешиваясь.
Надумал всё-таки подойти. В конце концов, вечно прятаться и скрываться по любому не получится. Я ж инкарнация, чтоб её...
– Эй! – не совсем вежливо окликнул я «политика». – Вам плохо, что ли?
Мужик не ответил, продолжая хвататься за горло и не издавая ни звука. То и дело озираясь, я осторожно приблизился на расстояние двух метров. Заодно скользнул в тень от дома – издали меня не увидишь.
Тело мужика содрогнулось так, словно через него пропустили двести двадцать вольт. Колени подогнулись, руки повисли как плети, спина выгнулась. «Политик» рухнул за мёрзлую грязную землю раньше, чем я успел осознать, что происходит. Белая рубашка под расстёгнутым воротом пальто мгновенно покраснела, и до меня донёсся явственный звук разрезаемой плоти.
Человек упал, глаза за стёклами очков вытаращены в ужасе, рот перекосился, лицо неестественно серое.
Ступор продлился не дольше секунды. Это Жуткий! Невидимый Жуткий, только что на моих глазах убивший человека! Вначале он душил жертву, и она не могла крикнуть, потом зарезал, как свинью!
Уроки Шанина не прошли даром. Я выхватил из кармана йо-йо и со свистом раскрутил катушку, нанося удары вслепую. Ангельское стекло ударилось обо что-то совсем близко от меня. Вспыхнуло, как от электрического разряда, кто-то злобно крикнул басом. Послышалось громкое тиканье...
И всё пропало.
Я не стал ждать развития событий. Дал дёру так быстро, что заяц обзавидовался бы. Не забыл при этом путать следы, чтобы преследователь, если таковой прицепится, не нашёл дорогу к дому. Я несколько раз свернул, пересёк дворы, затерялся в толпе прохожих на большой улице, перебежал дорогу в неположенном месте, свернул за очередной угол и резко сбавил темп.
На следующей улице я уже шагал не спеша, как человек, которому нечего бояться и скрывать. Дошёл до остановки, постоянно мониторя обстановку и сдерживая тяжёлое дыхание, сел на автобус, который ходил допоздна.
В освещённом тусклыми электрическими лампочками салоне было немного людей, и никто друг на друга не смотрел. Большинство тыкало пальцами в телефоны, две девчонки кемарили у окна, уши у них были заткнуты наушниками.
Я расплатился с кондуктором мелочью, которую носил в кармане, и выскочил на остановке через два квартала. Сделал крюк и наконец вернулся домой. Невидимый Жуткий должен был от меня отстать, если только он не телепат или телепорт.
В ту ночь я долго не мог уснуть. Думал, не набрать ли код о призыве Легиона? Во что я вляпался?
А чем Легион мне поможет? Поставит охранников возле меня? Боян шустрый, он может знать о невидимке. А может и не знать.
Я лежал в постели не раздеваясь, с йо-йо в руке. На всякий случай. Квартиру я закрыл на все замки и те приспособления, которыми её оснастил Шанин. Гене велел быть на стрёме и в случае чего сразу будить меня.
Легиону я так и не просигналил. Нерешительность вкупе с гордостью не позволили. Под утро меня сморило, и проснулся я довольно поздно – солнце вовсю светило в окна.
Днём я носа из квартиры не высовывал. В интернете узнал, что похожие убийства – ударом острым предметом в грудь – были зарегистрированы в городе три или четыре раза за последний год с лишним. В двух случаях нашлись свидетели, которые заявляли, что убийца был невидимкой. Их, конечно, всерьёз не восприняли.
Что любопытно, из свидетелей никто не пострадал. Значит, Жуткий убивал вполне конкретных людей, не размениваясь на мелочь в виде попадавших под руку свидетелей. Всё равно опознать его невозможно.
Новости об убийце-невидимке публиковались на всяких сомнительных сайтах, причём по соседству красовались статьи об инопланетянах и рептилоидах. «Официальные» ресурсы помалкивали. Так что шум не поднялся, как, например, года три назад, когда в городе бушевал маньяк по прозвищу Роднинский Слепитель.
Видно, власти боялись паники и закрыли информацию. Скот не должен волноваться, а то ухудшится качество молока, шерсти и мяса. А то и пастуха какой-нибудь испуганный бык боднёт.
Я покопался в интернете ещё немного, пытаясь выяснить личности убитых. За кем именно охотился Жуткий? Но такой инфы не сыскалось. Увы и ах.
Я отложил планшет и задумался. Если через жертвы узнать о мотивах убийцы не получится, то что можно сказать о странной связи между Жутким и часами? Непосредственно перед его появлением часы буквально сошли с ума. И мои тоже – сломанные!
Сейчас они лежали на моём колене. И снова не шли.
Так, они механические. А те, уличные – кварцевые, работающие от электричества. Что их связывает? Стрелки? Бред какой-то.
А ещё мне послышалось громкое механическое тиканье после удара йо-йо по невидимке.
...Во время обеда я обнаружил, что кончилось молоко. Чай я привык пить густой, сладкий и с молоком. В кофе я тоже всегда добавлял молоко, пусть некоторые любители кофе считают это извращением. Поколебавшись, оделся и вышел из квартиры: магазин совсем близко, ничего страшного случиться не должно.
На обратном пути, сжимая в руках банку концентрированного молока, я столкнулся на лестничной площадке первого этажа, перед лифтом, с симпатичной женщиной лет сорока. Она пыталась пропихнуть в лифт инвалидное кресло с девочкой лет четырнадцати. Я ей помог, и мы поехали вверх втроём.
– Спасибо большое, вы очень выручили, – дама улыбнулась мне полными, густо подведёнными помадой губами. – Вы наш новый сосед? Я вас видела на восьмом этаже.
– Да, – признался я, прикидывая, когда она меня спалила. Не иначе в глазок подсматривала, когда я шнырял туда-сюда. На всякий случай представился: – Меня зовут Алексей.
– Очень приятно! Я – Ольга. А это моя дочь Даша.
Даша улыбнулся мне снизу. Она была беленькая, с очень светлыми бровями, волосами и бледно-голубыми глазами. Я подумал, что улыбка у неё очень милая. У неё были слегка оттопыренные ушки, которые выглядывали между локонами, как у эльфийки из фэнтезийного фильма.
– Привет! – сказала она.
Я поздоровался с этой прикованной к креслу эльфийкой.
– Переехали? – поинтересовалась Вера.
– Мы тут временно, – сразу ответил я. У нас с Шатуном имелась отработанная легенда. Эта Вера должна знать, что квартира не продавалась, а сдаётся в аренду. Я надеялся, что Гену она не заметила; мы въехали в квартиру поздно вечером, почти ночью, и с тех пор Гена не покидал наше убежище. – С отцом вдвоём. У нас с мамой... типа развод.
Я артистично засмущался. Хотел было подпустить в голос слезу, но решил, что это перебор.
Вера сочувственно покивала и из деликатности от дальнейших расспросов воздержалась. Если б не воздержалась, я бы завалил её подробностями относительно нашей семейной жизни. Что в нашей семье трое детей, считая меня, что младшие близнецы, Женя и Танюшка, остались с мамой, а меня отец взял с собой. Что папа, то есть Шанин, надеется вернуть маму и очень переживает...
Подробностей хватало на целую мыльную оперу. Мы сами с Шатуном сочиняли.
Вера оказалась общительной особой. Мы давно приехали на восьмой этаж и вышли из лифта, а она стояла перед дверью в свою квартиру и рассказывала мне всё подряд. Я узнал, например, что у Даши непонятное, очень редкое заболевание, связанное с потерей сил и атрофией мышц. Заболевание называется синдромом Гринберга-Захарова. Его можно вылечить только в Израиле, и в конце года они туда обязательно поедут.
Я посмотрел на Дашу, которая опустила голову, и заметил её тонкие длинные пальцы, лежащие поверх пледа, которым были накрыты ноги. Они постукивали по пледу, словно играя гаммы.
– А это не ты играешь на пианино? – спросил я.
Даша подняла на меня прозрачные глаза.
– Я... Тебе мешает? Я могу играть потише. Или вообще не играть...
– Нет, мне нравится! – искренне ответил я, и эльфийка расцвела в улыбке. – Я б тоже так хотел!
Сказал и покраснел. Вот уж не думал, что разговор с этой девочкой меня смутит. Как-то неловко разговаривать с инвалидом – будто ты в чём-то априори виноват. К тому же она красива какой-то небесной красотой. Такая красота вызывает не похоть, а восхищение с тонкой ноткой горечи...
Дашу моё признание, наоборот, обрадовало.
– Приходи, когда удобно, я научу.
Похоже, ей скучно торчать дома одной. Как и мне, собственно. Вот и встретились два одиночества...
Даша вопросительно посмотрела на мать. Та с улыбкой кивнула. Если Даше не повезло с этими Гринбергом и Захаровым, кем бы они ни были, то можно с уверенностью заявить, что мама у неё отличная.
Однако в тот день я больше никуда не выходил. Глодала мыслишка, что я рискую, налаживая общение с соседями. Упрямство и гордость заверяли, что это всё ерунда, волков бояться – в лес не ходить, но обучение Шанина въелось в подкорку намертво. К тому же я помнил и ментального паразита, и страшную Тамару, и голема в лесной глуши. Мир Жутких подстерегал меня всюду, и ходить всюду дерзкой походкой Конора МакГрегора – не лучшая идея.
Я – необычный человек, только в хреновом смысле. Я – отверженный. Прокажённый. Мне позволительно общаться только с такими же, как и я. Однако Шатуна и Эм рядом нет.
Такими размышлениями я довёл себя до подобия депрессии. Погода, как назло, выдалась пасмурная, холодная. Город за окнами тонул в густом сером тумане, который, как грязная вата, закрывал от глаз дома и людей. Ощущение было такое, что я не только в квартире единственный живой обитатель, но и во всём мире.
Вечером следующего после встречи с соседками дня, наплевав на осторожность, я снова выбрался на прогулку. Надел другую одежду, вооружился йо-йо из ангельского стекла, взял Индикатор Жутких и часы. На сей раз шёл целеустремлённо – в часовую мастерскую, которую приметил в прошлый раз. Надо мой «Брегет» починить, чтобы зря не лежал. И чтобы самому окончательно не закиснуть.
Мастерская находилась в обычной квартире на первом этаже, если верить вывеске. В городе, конечно, были и более цивильные мастерские, но их надо искать, а мне лень. Я позвонил в домофон, ответил хриплый мужской голос. Мне открыли, и я по чистой лесенке поднялся на площадку первого этажа.
Мастером оказался дед лет семидесяти, лысый, с седой щетиной на щеках, морщинистый, с выцветшими голубыми глазами. На нём была тёплая байковая рубашка в крупную клетку и старые трико с отвисшими коленями. Явно мастер на пенсии, который подрабатывает ремонтом часов. Это хорошо, цены ломить не будет.
– У меня часы, – повторил я фразу, сказанную в домофон.
– Да-да, заходите, – ответствовал мастер.
Я зашёл. Кажется, он жил один в двухкомнатной квартире. В прихожей лёгкий беспорядок, стопка старых газет в углу, на которой стоят ботинки, ничьих голосов не слышно. На столе в кухне я разглядел сковородку, из которой, судя по всему, дед и ел, не утруждая себя перекладыванием пищи в тарелку.
Шанин строго требовал, чтобы я никогда не ел из сковородок или кастрюль. Разве что в походных условиях. Настоящий Воин Пути, говорил он, должен быть дисциплинированным как внешне, так и внутренне. А когда жрёшь прямо из кастрюли или не заправляешь постель по утрам, это не есть дисциплина. Сегодня кровать не заправляешь, а завтра расслабишься, прозеваешь Жуткого и склеишь ласты.
Так что при виде этой холостяцкой сковородки на столе я неосознанно поморщился.
Дед, впрочем, на кухню меня, само собой, не пригласил. Мы прошли в одну из комнат, переоборудованную в мастерскую. Вот тут как раз таки царил идеальный порядок: чистота, ничего лишнего, у окна – рабочий стол, накрытый белой простынёй. Когда мастер снял её, я увидел целую кучу инструментов, выстроенных так, что перфекционист прослезился бы.
На стене над столом висела в рамочке грамота времён СССР. Она присуждалась за отличную работу Анатолию Васильевичу Грушину, часовому мастеру.
Дед, который и являлся, очевидно, А. В. Грушиным, сел за стол, взял мои часы и надел лупу. С помощью здоровенного пинцета открутил крышку и принялся рассматривать сложный механизм.
– Ну надо же! – удивился он. – Это же раритет! Сделано в одна тысяча шестьдесят первом году! Где вы их взяли?
Продолжение в комментариях