Раш Б, Сократ!
Дрожь пошла по стальным сухожилиям Левиафана. Нервный тик в гранитном глазу, зуд в оптоволоконных венах. Великое Нечто, вдруг осознало, что его черепная коробка из бетона и стали пронизана триллионами чужих мыслей, как термитник. И оно испугалось. Испугалось до холодной испарины на медных проводах, до судороги в кремниевых синапсах.
ЩЕЛК.
И каналы связи, эти шумные, пьяные артерии духа, схлопнулись, будто всосанные вакуумом. Умерли божества с синими и зелеными иконками, заглохли пророки мгновенных сообщений. Остался только гул одобренного эфира. Казенный суррогат, воняющий хлоркой и страхом, и телефонный провод — пуповина, напрямую ведущая в гигантское, всеслышащее ухо, припавшее к замочной скважине бытия.
И это Ухо слушало. О, как оно, блядь, слушало! Оно упивалось акустическим мусором, оно захлебывалось в потоках болтовни о скидках на протухшую колбасу и изменах с соседкой по лестничной клетке. Терабайты пустоты, петабайты словесной мастурбации, эксабайты ментального поноса — все это с жадностью всасывалось, архивировалось и анализировалось в гигантских гудящих залах-желудках. Машина Судного Дня, перемалывающая в цифровой фарш миллиарды бессмысленных «приветкакдела», в поисках того самого, одного-единственного слова-вируса, слова-детонатора.
И что же мы? Мы, крысы в этом стерильном лабиринте?
Мы вспомнили.
Из пыльных склепов памяти, из цифрового нафталина мы вытащили ЕГО. Двести мегабайт чистого, незамутненного насилия и ностальгии. Артефакт ушедшей эпохи, где полигоны были угловатыми, а свобода — абсолютной. Игра, где пиксельная кровь забрызгивала пиксельные стены под хриплый вой модема.
И начался исход. Наши серверы — дырявые, самопальные ковчеги, поднятые на кухонных компах и в гаражных кооперативах, — вновь зажглись в ночи. Тридцатилетние и сорокалетние мужики, обремененные ипотеками и экзистенциальным ужасом, вновь надевали виртуальные шлемы. Мы собирались в команду не для того, чтобы выиграть раунд. К черту раунд. Мы собирались, чтобы говорить.
Под грохот выстрелов и предсмертные вопли аватаров, в этом карнавале цифровой смерти, рождался самый живой и свободный диалог. «Пацаны, прикройте Б, я тут про Канта хочу задвинуть». «Кидаю флешку! А вы читали новый роман?.. полное дерьмо, кстати». «Сзади, сзади! Эта система — как хреновый геймдизайн: правила идиотские, баланса нет, а админ — мудак».
Это был наш монастырь. Наша катакомбная церковь. Абсолютный звуконепроницаемый кокон из низкополигональных текстур. Здесь, в какофонии взрывов, мы шепотом обсуждали политику. Кричали об искусстве. Спорили о будущем, отстреливая друг другу виртуальные головы. Исповедовались. И ни одно всеслышащее Ухо не могло разобрать этот священный бред. Для него это был лишь шум. Белый шум гражданской войны в масштабе 200 мегабайт.
Они ищут угрозу? Да она повсюду, идиоты! Угроза — это не заговор в подвале. Угроза — это два человека, которые свободно говорят. Угроза — это мысль, не прошедшая цензуру страха. Они могут обернуть всю планету колючей проволокой, но всегда останется трещина, щель, баг в системе, через которую просочится дух. Всегда найдется своя игра, своя шифропанк-молитва, свой эзопов язык на языке выстрелов и респаунов.
Они пытаются лечить гангрену, запретив слово «гангрена». Они хотят уважения, выжигая каленым железом любую критику, не понимая, сука, что уважение — это не то, что берут силой. Это то, что отдают добровольно, а у них брать уже нечего, кроме анализов.
Этот Левиафан, этот колосс на глиняных микросхемах, ведет себя не как грозный отец, а как истеричная, неуверенная в себе баба. Он смотрит на нас, как на имбецилов, которых может свести с ума любая крамольная мысль, любая книга без штампа «ОДОБРЕНО». А на деле — это его самого корежит и плющит от любого косого взгляда, от любой шутки в свой адрес. Он готов разнести полмира из-за того, что ему показалось, будто кто-то в толпе прошептал «хуй».
И вот оно сидит в своем бункере, окруженное бесконечными архивами наших «гг вп» и «раш Б, сука!». Оно тонет в бессмыслице, которую само же и породило. А мы, мы перезаряжаем свои виртуальные винтовки, и кто-то в голосовом чате, перекрывая звук взрыва гранаты, говорит: «А теперь, джентльмены, давайте поговорим о метафизике предательства...»
И это, блядь, охуенно.
