– …И это твой лучший галстук? – Спросил Начальник.
Они ехали в бронированном лимузине Начальника по Большому Каменному мосту, за ними неслись два джипа сопровождения с мигающими красно-синими огнями на крыше. Справа, на фоне кромешной ночной темноты, видны были ярко освещённые красные кирпичные стены Кремля. Внизу чёрная Москва-река медленно несла ещё не растаявшие пласты снега.
– Да, Алексей Алексеевич, – ответил Громов.
– И пиджак это твой лучший? – Спросил Начальник.
– Лучший. А твой? – Он кивнул на его чёрный пиджак, – лучший?
– Не передёргивай, – осадил его Начальник, поправляя галстук, – и не нажирайся. По крайней мере, до поросячьего визга.
Машина притормозила, резко свернула и остановилась у Боровицких ворот. Охранники кивнули водителю и, взглянув на номера автомобиля Начальника, открыли огромные тяжёлые ворота.
Раз в год Пахан давал шикарный приём, на который приглашал всех своих самых близких друзей – в благодарность за верную службу.
В этот вечер в стенах Главного Здания страны собирались бизнесмены, чиновники, главы госкорпораций, губернаторы, а ещё известные и самые уважаемые деятели науки, искусства, звёзды эстрады.
За кортежем Начальника ворота закрылись. Джипы с охраной поехали на отдельную парковку; лимузин Начальника торжественно покатился по кремлёвской брусчатке, свернув в узкий проезд, подъехал к Большому Кремлёвскому Дворцу, к входу, у которого из нескольких автомобилей класса «люкс» уже высаживались высокопоставленные гости.
– Жалко, тебя на прошлогоднем приёме не было. На мой взгляд – один из лучших, – сказал Начальник.
– Сам же знаешь, что не мог. – Спокойно ответил Громов. – Думаешь, он меня вспомнит?
– Может быть, – пожал плечами Начальник – может и притвориться, что вспомнил, или перепутает с кем-нибудь. Он последнее время вообще всё путает. Вплоть до «право-лево»; хер знает, что у него в башке происходит. Ты главное, не волнуйся. Он, когда подойдёт, поменьше говори и побольше кивай.
Охранники открыли двери машины, и Громов с Начальником вышли на брусчатку.
– Когда же уже холод этот грёбанный закончится, – пробурчал Начальник.
Они вошли. В фойе Большого Кремлёвского Дворца всё было из мрамора: пол, белые стены, чёрные колонны. Среди гостей, там и тут мелькали знакомые лица. Начальник с Громовым взошли по ступеням, застеленным красной ковровой дорожкой, в аванзал с бело-зелёными стенами; с высокого потолка свисала шикарная люстра. Всю стену напротив лестницы занимала хорошо знакомая Громову картина Куликовской битвы. В последний раз, два года назад, когда он был здесь под сильным кайфом, он рассматривал её около часа, пока не подошёл Начальник и, взяв его за локоть, буквально не оттащил от произведения известного русского живописца. От этих воспоминаний он даже чуть вздрогнул, проходя мимо.
Гости собирались в самом богато украшенном зале дворца – Георгиевском. В зале, перпендикулярно красному ковру, тянущемуся через всё пространство, расположились длинные столы. На белых скатертях стояли украшенные вензелями тарелки для горячих блюд и закусок, рядом – бокалы, рюмки, фужеры и стаканы; посредине столов живописными группами высились бутылки с коньяком, графины с водкой, соками и морсами. Накануне приёма в Кремль доставили лучшие французские вина и коньяки; шампанское, стоимостью больше чем в сорок тысяч рублей за бутылку. Одной чёрной икры было закуплено больше, чем на миллион рублей, а сыр – закуску под вино – был импортирован с лучших швейцарских и французских ферм. На каждом столе красовался букет из свежих роз.
Начальник с Громовым прошли через инкрустированные золотом высокие двери в ярко освещённый зал с белыми стенами; на каждой – белая мраморная доска с начертанными на ней золотом именами Георгиевских кавалеров. Стены тянулись вверх и смыкались, образуя сводчатый потолок. В конце зала, по обе стороны от дверей, ведущих в следующий зал, гордо стояли два развёрнутых полотнища флага страны.
Гости всё собирались. Начальник внимательно осматривал вновь пришедших. Войдя в зал, некоторые подходили к Начальнику и Громову, здоровались. Иногда начинали говорить о делах, делая это негромко, как-то особенно настороженно. Уже все были в курсе разгоревшегося конфликта между Следственным Комитетом и Комитетом по Надзору. Начальник кивал сочувственно: да, не получится у Валентина Просвина насладиться этим прекрасным вечером в их дружеской кампании. Так же, как и у Церберева и Глухового; Церберев на днях отправился в качестве заместителя губернатора в одну очень далекую область.
Появились Трясогузка и Картечь. Оба – в синих мундирах, при погонах. За ними – два сына Трясогузки, уважаемые и талантливые бизнесмены: старший – невысокий, в очках, как отец, с тонкими усиками; младший – огромных размеров гороподобный детина с по-детски наивным лицом и озорными маленькими глазками, тоже в очках. Эта живописная группа подошла к Начальнику с Громовым, обменялась с ними короткими приветствиями, прилюдно не демонстрируя свои дружеские отношения. Громов незаметно указал на маленький кусочек торта в уголке рта у младшего сына. Тот стушевался и вытер рот рукавом костюма. Отец его одёрнул – не гоже вытирать рот рукавом. Трясогузка с сыновьями и невозмутимый Картечь удалились.
Через несколько минут в зал вошел Здорин. Вид у него был явно не здоровый: некогда пухлые щёки обвисли, глаза провалились, под ними образовались мешки. Здорин нервно осмотрел зал. Заметив Начальника, он направился прямо к нему.
– Алексей Алексеевич, дорогой, – шёпотом забубнил он, – прости, бес попутал, правда, прошу тебя, – он не отрывал взгляд от лица Начальника. Тот почти не реагировал. – Я сколько раз хотел приехать, обсудить. Но просто выбраться не мог... У нас тоже такое происходит... Ну, зачем ты всё это начал?.. Я, правда, ну не специально... Это всё Церберев, сам… Я даже и не знал...
– Не здесь. – Холодно отрезал Начальник. – Не будь идиотом, Ваня. Отойди от меня. – Несколько из проходящих мимо мужчин в костюмах бросили взгляд на расстроенного Здорина. Тот, замешкавшись, почесал макушку и отошёл.
Вместо него, как из-под земли, вырос Лизогуб с широченной улыбкой. «Тьфу ты, блядь, и он тут», – подумал Громов. Лизогуб любил такие мероприятия и никогда не упускал возможности побывать на них: тут он находил новые связи, которые потом использовал для собственной выгоды.
– Привет, Саня, – кивнул он Громову. – Алексей Алексеевич, – он крепко пожал руку Начальнику, – прекрасный вечер намечается. Какая атмосфера! – Он решил сделать широкий жест рукой, но не рассчитал и случайно задел спешащего к столам официанта. – Ой, прости, – сказал он и похлопал его по плечу.
– Что-то ты больно весёлый, – презрительно хмыкнул Громов, имея в виду недавний скандал с его женой и Просвиным.
– О, да, – на секунду Лизогуб погрустнел, – что поделать, я так её любил. – Он замолчал, демонстрируя сожаление. Но очень скоро опять повеселел. – Ну, что же, я побежал, столько друзей собралось, – он широко улыбнулся и исчез.
Чтобы понять, какие люди были приглашены на приём, нужно хоть немного знать Пахана. Начальник долго с ним спорил, утверждая список гостей, Пахан настаивал на своём. Не смотря на свой жёсткий характер и частые разногласия с либералами, порой переходящие в открытую конфронтацию, Пахан любил интеллигентную публику и интеллектуальную атмосферу, а потому окружал себя людьми разных, на первый взгляд удивительных родов занятий. Среди его ближайших друзей оказывались люди многосторонне одарённые и незаурядные: виртуозы-виолончелисты, знатоки экзотических языков, спортсмены. Именно к таковым можно было отнести и группу пожилых мужчин. В узких кругах их называли «старшими». Это были старинные друзья Пахана. Со многими он сблизился ещё со времени их работы в дачном кооперативе «Лужа», где у молодого Пахана строилась дача. «Старшие» из «Лужи» недолюбливали Начальника. Особенно после его назначения главой Комитета по Надзору. Начальник тогда перешёл им всем дорогу, когда влез в Администрацию и ограничил контакты с Паханом. В конце десятых многие из «Лужи» по тем или иным причинам начали терять своё влияние. А когда органы госбезопасности перешли под контроль нового Комитета по Надзору, члены кооператива «Лужа» утратили практически всё своё влияния, за что возненавидели Начальника. Могла бы разразиться настоящая кровавая бойня, если бы не умение Начальника договариваться с Паханом. К тому же, у членов «Лужи» всё ещё оставались связи в верхних эшелонах власти, и постепенно они сумели монополизировать все сферы бизнеса в стране.
У всех вошедших «старших» на груди висела медаль героя России – Золотая звезда. Так высоко был отмечен вклад каждого из них в развитие страны. Вклад, оцененный лично Паханом, и лично для него весьма важный.
Из этой группы особенно выделялся старейший из друзей Пахана, в прошлом – переводчик с португальского, а сейчас монополизировавший добычу, переработку и транспортировку нефти во всей стране. На его груди красовалась не одна Звезда. Его бледное морщинистое лицо скривилось при виде Начальника. Впившись в него маленькими кровожадными глазками, он скривил тёмно-фиолетовые губы в тонкую улыбку, пожал Начальнику руку, обмениваясь с ним формальными приветствиями. Со стороны могло бы даже показаться, что встретились два давних приятеля. Остальные друзья Пахана и, одновременно, члены кооператива «Лужа» прошли мимо, предпочитая не здороваться с Начальником. Начальник проводил их холодным взглядом.
– Придёт и их время, помяни мое слово, – он прошипел Громову.
Вошло грузное существо с тремя головами, растущими из круглого тела, напоминающее Змея Горыныча. Существо отвечало за охрану нравственности и морали, а ещё оберегало семьи, защищало детей и пеклось о незыблемости Русской Национальной Идеи. Три головы сидели на высоких шеях, каждая извивалась как змея, рассматривая всё по сторонам. Средняя голова – мужская, круглолицая, с рыжей бородкой, рыжими волосами и в очках, сидящих на коротком носу. Голова справа могла бы принадлежать противной пожилой даме с седыми волосами, стянутыми сзади в пучок, из числа тех, кому не дано понять, что их время ушло, и средневековая идеология больше не применима в современном мире. Эта голова, имеющая своё непререкаемое мнение по всем вопросам, постоянно его высказывала. Левая голова – тоже женская, но моложе правой, олицетворяла собой современную плохо образованную и не умную блондинку; все её достоинства – это ярко накрашенные красные губы и длинные волосы, свисающие локонами по обеим сторонам лица.
При желании, каждая голова могла вытягивать шею настолько далеко, насколько простирались границы великой огромной страны. Противная бабка с пучком на затылке днём вытягивала шею в театры, кино и галереи. Проверяла, то ли, что надо, смотрит население? Она же решала, как тот или иной вид искусства отразится на населении, и чем он может быть опасен для психики граждан. Считалось, что таким образом она защищает психологию молодёжи, предотвращает суициды и разного рода извращения. По ночам она проникала через открытые форточки и залезала в постели к молодым парам, контролируя, чем те занимаются. Советовала, с какой стороны лучше, где нужно медленнее, а где быстрее, во что можно, а во что нельзя. Населению вообще и молодёжи, в частности, это далеко не нравилось, но бабку приходилось терпеть. Средняя, рыжая голова с толстым подбородком больше всего любила бороться с нетрадиционной сексуальной ориентацией и рукоблудством, защищая Великое Русское Православие и Русскую Национальную Идею. Однако пару раз она была замечена с бегающими глазами и стекающий слюной в клубах, где собирались мужчины этой самой нетрадиционной ориентации. А в ответ на упрёки оправдывалась, что оказалась там исключительно для надзора и контроля, проверки и последующего закрытия заведения. Многие недолюбливали среднюю голову, требовали её отрубить за безалаберность, бредовые идеи и абсурдность всего, что в неё время от времени приходит. Но эти требования разбивались о её высоких покровителей, и голова продолжала сладострастно облизываться при виде маленьких мальчиков и кричать на мужчин, которые слишком близко друг с другом шли по улице. Левая голова тоже нашла себе занятие. Большую часть времени она тратила на битьё лбом о включенные компьютерные мониторы, пытаясь таким образом отключить ворлд вайд веб – это сатанинское западное изобретение, нацеленное на совращение молодых российских умов и направленное на уничтожение Святой Русской Национальной Идеи. Разбив один монитор, она тут же принималась за другой. Так в день у неё получалось разбить от ста до ста двадцати мониторов. Пахан даже как-то наградил её медалью за тяжёлую службу.
– О-о-о, – протянула голова бабки, – КНОПБовцы самые духовно стойкие люди в нашей великой стране, – она облизнулась и внимательно осмотрела Громова.
– Носители света и морали. Защитники Русской Национальной Идеи. – Прошамкала средняя рыжая голова, тоже присматриваясь к Громову, – богоизбранные, русские богатыри.
– Включая монитор, вы попадаете в сатанинские сети, – прошипела левая голова, сквозь красные губы стал виден раздвоенный длинный язык.
– Лоб-то не болит, голубушка? – Усмехнулся Начальник.
– Я считаю, – средняя голова на этот раз стала ещё и плеваться, – что надо обратить особенное внимание на поведение молодого мужского поколения. Не признавая Русской Национальной Идеи, они прогибаются под тлетворным западным влиянием. Причём, прогибаются в самом что ни на есть прямом смысле, изгибаясь друг вокруг друга, и трясь, входя и выходя, потея. – Шея, держащая рыжую голову, на секунду перестала извиваться, глаза прикрылись от удовольствия.
– Ладно, – сказал Начальник, – вы тут охраняйте и ограждайте, а мы пойдём, выпьем.
– А где Льезгин? – Спросил Начальник Громова, когда они отошли подальше от трёхголового страшилища.
– И Льезгина пригласили? – Возмутился Громов.
– Ну, да. Пусть мальчик посмотрит, как люди отдыхают.
– Он же идиот, Алексей Алексеевич. – Громов потёр лицо руками. – А что, если он вдруг снова начнет ныть? Ты же представляешь, что может начаться! Здесь вообще для этого не подходящая кампания!
– Саша, – наставительно сказал Начальник, – раз ты так волнуешься, то ты с ним и поговори. Иди, кстати, поищи его, не удивлюсь, если он потерялся где-нибудь. А мне всё равно надо кое с кем поздороваться. – Начальник отошёл в сторону стола, за которым рассаживались несколько губернаторов.
Громов пробурчал что-то себе под нос и пошёл через весь зал. Многие гости уже расселись, начали разливать напитки, громко смеялись, оголяя жёлтые зубы, и хватаясь за круглые животы.
Мимо Громова прошёл знаменитый деятель культуры – накаченный репер с длинной чёрной бородой. Его смуглая кожа была покрыта татуировками. Он шёл не спеша, держа за локоть одного из глав кавказских республик. Сам репер – турок по национальности, сначала работал под западную эстраду; был популярен среди определённой части молодежи. Сейчас – одумался и стал исполнять исключительно патриотические речитативы. На этой почве сдружился с главой одной кавказской республики, с кем и расхаживал сейчас по заполняющемуся гостями залу. Глава республики внешне напоминал небольшое, но очень хищное животное; в нём было что-то от бешеного пса с агрессивным взглядом. На лице длинная козлиная бородка. Оба что-то громко обсуждали, издавая непонятные горловые звуки. За парой следовали два огромных охранника с такими же длинными чёрными бородами. Если в главе ещё можно рассмотреть человека, то в его охране людей Громов не увидел вообще.
Пройдя дальше, Громов подошёл к одному из столов, за которым ещё никто не сидел. Он быстро налил водку из графина в первую попавшуюся рюмку, выпил. Поставив её на место, он повернулся и наткнулся на матерящегося министра культуры. Министр шёл, держа за руку байкера, обругавшего прессу на открытии памятника Ивану Дураку. Байкер явился в Кремль в полном обмундировании: в шапочке, из-под которой ложилась на плечо тщательно заплетенная чёрная коса, в кожаной жилетке с байкерскими знамёнами, с хромированными браслетами на руках и в тяжёлых ботинках. Громову показалось, что глаза байкера были накрашены ещё больше, чем в тот раз. Время от времени байкер бросал заинтересованный взгляд на министра, а потом, хихикнув, снова устремлял его вперёд перед собой. Министр громко рассуждал о важности Ивана Дурака в развитии русской истории и о его героических поступках. Громов отодвинулся, давая министру с байкером пройти. Сделав ещё несколько шагов, он наткнулся на старого еврея-клоуна с красным круглым носом, в длинноносых оранжевых ботинках, розововолосом парике и ярко-жёлтом пиджаке, из карманом которого торчали купюры. Клоун противным голосом громко выкрикивал лозунги, причём, каждый следующий по смыслу противоречил предыдущему. Выкрики сопровождались взмахами рук и тыканием указательным пальцем во всех проходящих мимо.
– Предатели, уроды! – Кричал он, указывая на Громова. – Это такие, как вы, страну разваливаете, выгнать вас всех надо! – Он облизнулся и вытер губы рукой. – Да если бы не они, нас тут не было бы! Война была бы страшная! Думаете, мы бы её пережили? Чёрта с два! – Продолжал он, отвернувшись и указывая на проходящего мимо мужчину в дорогом стильном костюме, который не обратил на него никакого внимания. – Помните, десять лет назад? Что бы мы без них делали? Пропали бы!
Громов прошёл дальше вперёд и уткнулся в лысого телеведущего воскресной новостной программы. Его голова сидела прямо на плечах, шея отсутствовала напрочь. Последний раз Громов видел его программу, когда тот рассказывал про писателя Рогатова. Ведущий выглядел точно так же, как и на экране, но вёл себя совсем по-другому: никаких непонятных движений руками. Он то и дело осматривался вокруг себя и что-то тихо обсуждал с рядом идущим человеком. Громов прошёл достаточно близко, чтобы услышать часть разговора.
– Предложите им больше денег. Как я не могу туда поехать? Что мне тут делать? Любыми способами добейтесь разрешения на въезд.
Телеведущий был, что называется, невыездным и давно мечтал выехать на яро проклинаемый им Запад.
Громову надоело искать Льезгина. Он осмотрелся. За тем столом, с которого он выпил водки, так никого и не было. Он подошёл и быстро налил себе ещё. Выпил. Закусил, зачерпнув ложкой чёрной икры из серебряной вазочки. Кто-то тронул его за локоть. Быстро проглотив икру, он обернулся. Перед ним стоял потерявшийся Льезгин в тёмно-синем костюме.
– Наконец-то я кого-то знакомого нашёл, – с облегчением вздохнул Льезгин, поправляя очки.
– Тьфу, это ты, – сказал Громов, – а я тебя везде ищу.
– А где Начальник? – Спросил Льезгин.
– Занят, – отрезал Громов, – пошли-ка, поговорим.
Они вышли из зала и прошли вниз в фойе.
– Куда ты меня тащишь? – Недовольно спросил Льезгин.
– Да покурю я. – Они вышли на крыльцо. Громов достал пачку сигарет, закурил.
– Я тебе вот что сказать хотел, – начал Громов выдыхая дым, – поскольку мне за тобой таскаться придётся, ты уж, будь добр, веди себя хорошо. Лучше от меня далеко не отходи. И поменьше с людьми разговаривай. – Он курил торопливо, делая частые затяжки.
– Это ещё почему? – Чуть смутившись, спросил Льезгин.
– А потому, Миша, – Громов явно злился,– что если ты там, – он показал пальцем на вход в здание, – начнёшь свои байки рассказывать, про группировки всякие, про то, как тебе кажется, работа неправильно идёт, то Комитет херово выставишь. Понял? – спросил он.
– Понял, понял, – торопливо сказал Льезгин и снова поправил очки, – да я, на самом деле, и не собирался. Я и так тебя понял, с первого раза.
– Ладно, – сказал Громов и бросил бычок на брусчатку. – Пошли обратно, скоро рассаживаться уже будем.
Громов с Льезгиным вернулись в зал. Громов заметил Патриарха, сидящего за одним столом с каким-то генералом. Патриарх в золотой рясе, тонкими пальцами с длинными ногтями ковырял в тарелке какую-то непонятную массу, зацеплял её и отправлял в широко открытый рот с жёлтыми зубами.
Перед Льезгиным вдруг появилась молодая блондинка. Миловидная, ростом чуть ниже Громова, она была в короткой тёмно-синей юбке и белой блузке; прямые волосы гладко зачёсаны назад.
Громов не знал её лично, но много слышал о ней. В середине десятых она довольно часто появлялась на телеэкране, когда работала прокурором в одной из новых областей России. Потом она переехала в столицу и заняла высокую должность в аппарате правительства. Кем она была сейчас, Громов точно не знал. Несмотря на свою внешнюю миловидность и даже наивность, она была человеком влиятельным и властным. Пара фактов из её биографии даже свидетельствовала о том, что она может быть опасной. Так, в начале своей карьеры она потратила немало сил и времени на расследования, направленные против нескольких крупных предпринимателей. Те, почти сразу после того, как оказывались в поле её зрения, попадали за решётку.
Она слегка дотронулась до плеча Льезгина, поздоровалась с ним, отчего тот смутился. Громова рассмешило то, как неуверенно себя вёл Льезгин.
– Как твои дела, Миша? Рада тебя видеть. Ты давно приехал? – Она говорила быстро, почти не делая пауз между предложениями.
Льезгин совсем растерялся, не зная, куда смотреть и что отвечать. Заметив, как недовольно на него смотрит Громов, он понял, что его надо представить.
– Александр Сергеевич Громов, – выдавил он, – мой коллега из Комитета.
– Очень приятно, – Громов протянул руку. Она слегка её пожала, вскользь взглянув на Александра, и тут же повернулась к Льезгину. Это привело Громова в некоторое замешательство. Ему показалось очень странным, что такая симпатичная женщина совершенно не обратила на него внимания, предпочтя ему Льезгина. Тот, в свою очередь, в конец растерялся. Он мямлил, оглядывался по сторонам, смотрел в пол или на потолок, делал странные движения руками, его голос то становился неслышно тихим, то усиливался почти до крика. Блондинка же ничего этого или не замечала, или игнорировала. Это ещё больше злило Громова. Она продолжала говорить с Льезгиным, о чём-то его расспрашивала, что-то рассказывала о себе, не обращая внимания ни на Громова, ни на отвечающего невпопад Льезгина. Громов попытался начать отвечать ей вместо Льезгина, иногда даже пробовал шутить. Но и тогда она даже не повернула голову в его сторону. Это его совершенно ошеломило, даже вывело из себя. Почему она проявляет такой живой интерес к этому жалкому Льезгину, не имеющему никакого представления о том, как надо общаться с женщинами? Почему она обращается к нему, а не к Громову, который открыт для любого разговора?
– Кто это такая? – Недовольно спросил Громов, когда она, попрощавшись, ушла. Он не отрывал взгляд от её удаляющейся стройной фигуры.
– Старая знакомая, – сказал Льезгин. – Анастасия Реверансова.
– И много у тебя таких знакомых? – Сказал он, разозлившись. – Странная она какая-то, не общительная. Что она вообще хотела?
– Да, вроде, поздороваться подошла, – поправил очки Льезгин.