Ну вот... Теперь я чувствую себя дегенератом, вспоминая свои поделки на природоведении...
Светильник для книжной полки
Вот такой светильник у меня получился) Ставится между книг на полку и создаёт уют)
Такой маленький теплый мирок для книжных героев) Необычно.. Красиво)
В работе использовала всё, что нашла в лесу: палочки, веточки, мох( он, кстати,очень долго остаётся зеленым). Сам короб из фанеры. Плюс светодиоды и готово!)
Моё начало
Представьте: оказаться здесь, в этом домике в лесу.Пить горячий шоколад и читать любимую книгу, любоваться на реку и горы, а ночью смотреть на звёзды.....
Фрагменты Ч.2
Как же обидно, что все сорвалось! Бедная баба Рая! Ладно, обойдемся тем, что есть.
Он скакал по ступенькам вверх, как гигантский кузнечик. Чуть не стукнулся в выступ мусоропровода и еле удержался от желания высыпать содержимое кульков туда, сразу, чтобы освободить главное от ненужного мусора. От аналогичной субстанции он освободил и свою голову — ну и что, что шеф требует месячный отчет к послезавтра, это мелочь, успеется. В его руках сейчас, быть может, такие бумаги, которые станут в разы важнее всех отчетов в мире.
Дома, развернув пару невзрачных листочков, он сел на кухонный табурет и отдышался, глядя в окно. Нарочито не опуская глаз, сунул листки под столешницу, медленно перетасовал. Вытянул первый.
«Насекомое ниже человека. Оно не смеет ему докучать. Если какая-нибудь муха влетит в дом, не бегай за ней по комнатам, не швыряй в неё тапком и не злись понапрасну. Открой окно и немного подожди, пока она не вылетит на свежесть и свет, покинув дом. Глупая муха, не сделавшая этого, понесет заслуженную кару. Её ждет мушиная комната.
Нет нужды объяснять — такие места есть в каждом квартале. Изловленную муху запустят в комнату запрут за ней люк. Муха хочет ощупать и обнюхать все и сразу, найти грязь и разнести её повсюду, докуда только долетит. Но её ждет разочарование: в комнате лишь пол, потолок и голые, без окон, стены. Мерзкая летунья будет надеяться на доступ к скверне, но и час, два, и три будет лишь злобно и алчуще зудеть, не находя нигде ни места для себя, ни человека, чтобы навредить ему. Когда она устанет биться из угла в угол, присядет отдохнуть, та плоскость, куда она сядет, завибрирует, сгоняя её с места. То же повторится снова и снова, а через небольшое время стены комнаты начнут плавно сдвигаться, оставляя мерзавке все меньше простора.
Муха не понимает, что происходит, стремится вылететь на воздух — но тока воздуха нет. Хочет метнуться в более широкую часть комнаты — но и та сжимается все заметней. Вот от комнаты осталась узкая щель — и тогда начинают сдвигаться пол и потолок. Насекомое понимает, что попало в западню, но не бросает надежд вырваться на волю. Какая тщетность! Да, муха хочет жить! Что мешало ей не мешать людям? Плоскости сближаются, она уже не может поворачивать, с каждой секундой стучит в них беспомощным комочком, ударяясь все чаще и больнее Уже вопит, елозя крыльями о беспощадные равнодушные стенки, вдоль которых она привыкла носиться. Но больше она не летунья. В одном углу комнаты есть выход тонкой трубочки, по которой можно слушать её последние метания. Услышать все, до толстой зудящей ноты, до последнего выдающего живую тварь писка, что громче привычного в разы! И до краткого сочного хруста, который даст тебе покой. Она заплатит за вред, что причинила, хоть и не осознает это по-настоящему. Но такова её участь. Справедливость должна восторжествовать».
— Это что-то новенькое, — растерянно пробормотал Филиппов и, не желая делать поспешных выводов, взялся за оставшийся листок.
— Опять картинки! Ну, вроде, нормальные.
Снова новое — какой-то песенник, судя по рисункам и текстам — детский. Кудрявый мальчик с серьёзным, сосредоточенным лицом читал толстую книгу. Над изображением — строфы песенки про Ленина.
«Октябрятская, надо же», — накатило на мужчину облегчение. Впервые попалось что-то знакомое и родное. Настоящее. На обороте, не считая уже привычных красных полос, тоже были простенькие стишки…
Точнее, всего одна строфа. Из одинаковых строчек.
На верхней картинке четверо ребят-младшеклассников заходили в осенний лес. Ниже располагались те самые строки и ноты, которые Филиппов понимал. Мелодия походила на песенку про маленькую елочку, которой холодно зимой. На картинке под нотами из леса выходили те же ребята, но их было только трое. Лица двоих были напряженными, даже испуганными. Но задний блаженно улыбался.
— Опять нелады, — плюнул Филиппов и, не найдя на листке больше ничего предосудительного, рассеянно пропел вполголоса дурацкую строчку:
— Чёрная сморо-одина, вы-ыбери меня… Чёрная смо…
Пол под ногами еле заметно дрогнул, за окном, в здании подстанции через дорогу оглушительно и утробно хлопнуло, заставив мужчину сжаться и закрыть уши, и вокруг наступила тьма.
— Ч-черт бы вас всех… — прошипел Филиппов, пробираясь к окну. Света не было на всем видимом с шестого этажа пространстве. Ругаясь, он нашарил выключатель, но в этот миг свет и уют сами вернулись в дом. Чернота за окном пропала, сменившись блеклым фоном стекла, в котором засияли угловатые созвездия горящих окошек. Выдохнув, он поднял глаза на мирно светящуюся над головой лампу и обмер.
На него щерился дугой жаркой вольфрамовой улыбки отвратительный лысый череп с сияющими глазами, искривленными, будто в подмигивании.
— Сука! — заорал Филиппов и всей пятерней вмазал в выключатель. Стало темно и хорошо. А минуту спустя стыдно. Неправильно здоровому мужику стоять, влипнув в стеночку, и бояться повернуть голову на собственноручно вкрученную лампочку. Был бы у тебя кот -и тот на смех бы поднял!
Он нажал плоскую кнопку, исподлобья метнул взгляд на лампочку, шагнул вправо, влево. Никакого впечатления рожи не осталось.
«Завтра все решим. А сейчас — спать».
∗ ∗ ∗
Встав немного раньше звонка будильника, он почувствовал в мыслях удивительную ясность. Может, вчерашних впечатлений хватило для вывода, а может, часть мозга и впрямь работает во сне активнее, чем днем. Так или иначе, все странности сложились в более-менее цельную картину. И чем четче она казалась, тем меньше радовала.
Внешние и внутренние признаки листков не оставляли сомнения в одном — они несли негатив. Рассказ о жуликах, написанный столь талантливо, что заставлял задумываться над планами обмана человека и не на шутку сопереживать аферисту. Букварь, больше смахивающий на мрачные кодексы майя с их дурными ритуалами. Развлечение рассматриванием ужасов, порожденных больной фантазией фотографа. Садистский учебник, мушиная казнь, странная песня, после распевания которой из квартета певцов получается трио. Матрешки выбивались из общего ряда, но по дюжине листов из книги конечного мнения не составишь.
Те, кто создал это, не просто глумились над реальностью. Они хотели причинить зло.
Филиппов запил завтрак густым чёрным кофе. Ладно, их цель в общих чертах понятна. Что ещё? Он сбегал за листками, разложил их поверх крошек на клеенке стола.
Нашел. Любая книга несла на страницах красную полосу, поле, уголок. Для школьников полоса была яркой и широкой, для тех, кто постарше — узкой и багровой. И ещё эти надписи про левый и правый глаз… Стереокнига?
Он составил обрывки букваря и постарался расфокусировать зрение. Результатов это не дало. Либо очередной розыгрыш, либо для получения эффекта нужен цельный разворот.
Но книжка о матрешках также ничего не дала. Только на одном из полей он заметил овал из пестрых пятен. Цветная искристая пыль. Отпечаток крыла красивой бабочки. На полях обнаружились нарисованная ручкой стрелка, указывавшая вверх и кривая приписка «У неё прелестная шейка, правда?».
— Нет уж, не морочьте! — рассердился вдруг Филиппов и сделал новый вывод. — Все читатели должны смотреть на красное. Детей к этому приучают сызмальства, а старшие все понимают и так. Но к чему?
Подняв глаза, он увидел бившуюся меж оконных стекол муху. Большую и чёрную.
— Прибить бы заразу, — с приязнью вспомнился вчерашний изуверский текст. И тут же…
— Ах вы, сволота! Втянули меня в дерьмо, а теперь и вовсе наглеете! Ну, уж нет!
Это все бабки. Как он раньше не догадался? Пропитанные какой-то легкой наркотой листочки вызывают привыкание, а потом и зависимость. По телевизору как-то рассказывали, что в сетевых ресторанах и супермаркетах клиентам дают крохотные дозы марихуаны вместе с покупками, или распыляют их в помещениях. А тут — сельский подряд! Внук у неё на югах, семечки растит, ага! Там ещё много чего растет! Хотите нажиться на унюханных дурачках? Фигу вам!
Еле дождавшись лифта, Филиппов влетел в кабинку. Отчет… да, он успеет его сделать. Сегодня воскресенье, за часок выведет гнусных бабок на чистую воду, добьется от них правды и сразу — домой. Он успеет. Все успеет.
— Дядь, пните, пожалста, мячик! — звонко окликнули его. Из глубины дворовых кустов на Филиппова смотрели несколько ребят лет десяти. Вылитые школьники из того букваря. Мужчина увидел перед собой, на тротуаре у подъезда, тускло блестящий, склизкий мяч, покрытый глянцевыми пятнами. Мяч недобро щерился.
Он молча обогнул мяч по широкой дуге и юркнул со двора на проспект. Заскочил в автобус и, занятый мыслями о пресечении злодеек, не сразу заметил, как транспорт свернул с привычного пути.
«Спутал! Параллельный маршрут!», — сообразил он и пробился на выход почти в момент закрывания дверей на ближайшей к нужному дому остановке.
На пятачке старого асфальта ютились совсем другие старушки, и семечки в их мешках были черными, как антрацит.
— Где они? — едва не заорал Филиппов на торговок. — Вчера были, вот тут, на этом месте. Три бабушки, продавали…
— А, Ната с Катрой, что ли? — прищурилась ближняя бабка. — Сегодня их нет. Наверное, на поминки уехали — Раисе девять дней уже. А вам зачем?
— Я… мне надо к тете Наташе, — не моргнув глазом, четко ответил Филиппов. Моргать ему было некогда, он оглядывал новых торговок. Такие же пенсионерки-бизнеследи, только товар у них другой, и поверх мешков белесо блестят рулоны полиэтиленовых пакетов.
— Вы родственник?
— Да, я тети Наташи племянник… из Ростова, — хитрый кусочек воспаленного мозга выдал заведомо путаный топоним. Нечего этим Фроськам знать лишнего.
— А что ты ей не позвонил? — вмешалась соседняя бабка, отпустившая покупательницу.
— Телефон… аккумулятор сел. А я первый час в городе, только с вокзала, и раньше не был у неё, вот. А дома её нету…
— Ну, тогда точно, у Райки они, — перекрестилась первая бабка. — Если так горит, загляни. Адрес знаешь? Хотя откуда тебе знать.
— Старосибирская, шесть! — повторил вслух Филиппов и чуть не бегом двинулся к перекрестку. Загорелся зелёный, мужчина ступил на «зебру», краем глаза отметив, что вместо серо-белой она черно-красная. Остановился, разглядел жирные алые буквы:
ДЛЯ ЛЕВОЙ НОГИ
— Дрянь! — скрипнув зубами, резко свернул с полосатой зоны, пересекая улицу по длинной диагонали. Встречная группа пешеходов показалась наступающей на него бандой, и Филиппов взял ещё правее.
На него почти налетела отчаянно кричащая легковушка, миг спустя едва не сшибла грузовая «газель». Филиппов, неуклюже отмахиваясь, стукнулся в окошко киоска, влетел в прохожих, получил толчок в бок. Вокруг на кого-то орали
— Сумасшедший, что ли!?
— Хуже. Пьяный.
— Глупые, — бормотал под нос Филиппов — не мешайтесь, ради вас же стараюсь.
Выбравшись с людного места, он миновал череду дворов, близ бульвара наткнулся на новую красную надпись. Это оказалась обычная реклама какого-то ломбарда.
Сбавил шаг. До нужного места было недалеко. В голове прояснилось.
Все не так, все это — обман. Как ты не догадался сразу!
Неведомая штука, заключенная в проклятых листах, дурманила его, заставляя видеть в обычных вещах всякую дичь. Надпись на первом переходе была самая обычная, и мячик у подъезда лежал совсем не злой. Это наваждение! Чем меньше ты контактируешь с бумажками, тем быстрее они тебя «отпускают».
А бабу Раю не отпустило.
Он медленно побрел по аллее. Прежние измышления стали казаться смешными. Что ты знаешь о кульках? Если они могут дурить человека, то запросто могут его и убить. При передозе. Но один факт не вписывался в это объяснение. Авария на подстанции, аккурат после произнесения дурацких книжных слов. Совпадение?
Филиппов остановился, пораженный.
Баба Рая умерла из-за книжки. Точнее, из-за того, что хотела продать её постороннему.
Теперь он сомневался, что старухи причастны к бумажным безобразиям. Бумаги несли темную силу. Хаос и зло. Чем дольше с ними соприкасаешься, тем больше грязи они в тебя вкачают. Что бы за этим ни крылось, оно было плохим.
Но зачем это безвестным мерзавцам? Насколько надо не любить человечество, чтобы устраивать такие штуки? Знали о том старушки или нет, но влиянию злого фокуса они подвергались чуть ли не каждый день, понемногу.
А теперь они в бабкиной квартире, рядом со скопищем этой дряни, раз она принесла её от внука! Надо их спасти! Может, они и виноваты, но обрекать их на гибель нельзя.
Мужчина увидел нужный дом, осмотрел окрестности и наткнулся на свою многоэтажку. То-то адрес показался ему знакомым! Покойница обитала через двор от его жилья. Туда!
Не успел он повернуться к искомому зданию, как на темя обрушился мягкий, горячий удар, и мир стал чёрным, с неровной багровой каемкой понизу.
∗ ∗ ∗
— Ну и куда его, Катра? — просипел серый голос.
— Отмякнет, потом решим. Ты тоже молодец — хряснула от души! Говорили тебе…
— Я вполсилы, как и говорили! Это он хоть?
— Купи второй глаз! Конечно он, разве не помнишь?
— Тут хорошего глаза даже за миллион не достанешь! — огрызнулась спорщица. — Неумехи. Живут как поросята, зато орут на всех углах — вот мы, венец творения! Тьфу!
— Ладно вам! — прервал ворчание третий голос. — Дураки не дураки — а дело стоит. Дайте ему понюшку. Он должен быть в себе.
— Не жалко? — спросил второй старческий голос.
— Есть немного, Ната. Но как иначе? — угрюмо ответил третий.
— Да, впустил от нечего делать, а нам теперь опять переезжать!
Филиппов пришел в себя, послушал разговор, подвигался, не ощущая почти никакой свободы, и только потом открыл глаза. Голова и шея болели.
Он лежал на дощатом полу полутемной избушки, Сильно пахло сыростью и хвоей. Через грудь в несколько колец протянулись бельевые веревки, их грубые узлы пережимали спину и ноги. Над головой темнел свод большого стола — мужчину бросили под него, наружу торчали только голова и правая рука, прикованная холодными наручниками к массивному кольцу крышки погреба. На столе виднелся пыхтящий самовар. Перед Филипповым стояли, тревожно глазея на него, две знакомые бабки-торговки — высокая, с тростью в руках, и та одноглазая. Третья, с презрительным видом разглядывала его, восседая на лавке. Попал, так попал. Дурак.
— О, не нужна понюшка, — проговорила высокая, завинчивая набалдашник своей трости.
— Пустите, маньячки! — заскрежетал зубами Филиппов, переворачиваясь набок. — Я вас не сдам, никому не скажу…
— Цел, соображает, — прокомментировала одноглазая Ната, обращаясь к сидящей на лавке.
— Ну, здравствуй ещё раз, умник, — строго сказала председательница. — За маньячек, конечно обидно, мы тут тебя и прочих ваших спасать собрались, а ты — ругаться.
Филиппов понял, что бабки эти — очень серьёзные.
— Да идите вы! — яростно крикнул он. — Хрен с вашей наркотой и семечками! Да, я понял! Не нужны мне ваши дела! Я уйду, уеду, работу, город поменяю, пустите только! Куда вы меня… Зачем я вам, а?!
«Главная» бабка удивлено приподняла брови.
— Наркота? А, ну да. Ты ошибся, значит, все ещё идет хорошо, если можно так сказать… Не дергайся, самовар со стола грохнется — и сваришься! Катра, дай ему чуток воли!
Орудуя освобожденной левой рукой и связанными ногами, он червяком выскользнул из-под стола и опасливо оперся на его ножку, не забывая о нависшей сверху горячей бадье.
— Стой, подкрашу пока, — высокая достала откуда-то кусок красного мела и обвела периметр комнаты неровным контуром. За узким оконцем стояла ночь. Слышалось пение последних осенних сверчков. Окончательно запутавшись, Филиппов спросил главное:
— Зачем я вам и кто вы такие?
Старухи переглянулись. Старшая негромко спросила:
— А как думаешь сам, парень?
— Бандитки вы, — без обиняков выдал Филиппов, потирая ноющий затылок. — Барыжите всякой дурью, а остатками свои семечные кульки натираете, чтобы народ к вам возвращался… Ну простите, что я вас вскрыл, я не нарочно! Нечего было приманивать!
— И это все? — хмыкнула одноглазая. Филиппов растерялся.
— Вы ещё и книжки наделали, чтоб свои по ним вас узнавали, вроде знака… да? Да?
Троица молчала.
— Не нужны мне ваши секреты, мне своя жизнь дорога, забыл я все это, забыл! Слышите?? Забыл! — отчаянно забился он, но грубые узлы держали крепко.
— Эх, Филиппов, — печально изрекла атаманша. — Если б это были наши секреты, я б дала тебе чемодан этих ваших… долларов. За добрую весть.
— Это… как? — изумился мужчина.
Бабка шустро для своего возраста соскочила с лавки и без опаски присела перед ним.
— Раз все вышло так глупо и случайно, то знай. Мы — беженцы.
— Цыгане, что ли? — ляпнул Филиппов. Пара бабок сдержанно хохотнули. Главная отрицательно покачала головой. Её тон был спокоен и серьезен.
— Что тебе не понравилось в наших и Райкиных кульках?
— Что? Ну… Плохие они. Неправильные… Не людские, что ли, — он сам изумился точности подобранного слова. Бабка кивнула.
— Все так. Эти книги — не ваши. Это часть того жалкого багажа, что мы унесли с собой.
— Откуда? — выпучил глаза Филиппов. Бабке, несмотря на его опасное и дурацкое положение, почему-то хотелось верить.
— Из Вечной Сердцевины, почти такой же как твоя родная Земля… кстати, почему Земля?
— Н-не знаю, — затряс головой и конечностями Филиппов. — А это далеко?
— Вот все вы так. Стыдно не знать… А что до нашей родины — моей, Катры и Наты, то она совсем рядом. В четырёх градусах и сорока минутах отсюда.
Он долго молчал, соображая. Прохрипел внезапно севшим голосом:
— Аа, это… Вы из другого времени, как в кино, да?
Вожачка поморщилась.
— Нет же. Мы с вами синхронны. И во времени, и в пространстве. Просто состояния материи у нас различны, понимаешь?
— Измерения, что ли? — он слышал себя, как чужую магнитофонную запись.
— Примерно так. У нас с вами одна планета. Только ось нашей отклонена на 28 градусов с хвостиком. А выглядит так же. Надеюсь, и сейчас… Материки, океаны, вещества, виды жизни, история. И мы сами — по сути, такие же люди, как вы.
Боль, испуг, усталость, даже сознание собственного положения на время отступили. Мужчину поглотил горячий интерес.
— Что у вас случилось?
— Беда, — вожачка будто ждала вопроса. — Вы любите пугать себя всякой бесовщиной и темными силами. У нас, к сожалению, эти силы вполне осязаемые и мешают нам жить. Живая тьма. Откуда она? Не спрашивай. Мы не знаем.
— Темень, темень, уходи, — забубнила одноглазая. Старшая задумалась.
— Да… Они сильны и коварны. Сидят в земле, копятся в небе, отравляя настоящую жизнь и губя её. Мы веками боролись с ними, и добились успехов… но кое-где пришлось отступить. Немного…
До Филиппова дошло. Все фрагменты сложились в зыбкое, но ощутимое целое.
— Вы приносите в жертву детей?
Катра засопела, а атаманша подняла руки:
— Нет, конечно! Мы их приучаем не бояться темного, уменьшать это, жить с ним в одном месте и все же порознь. Но они малы, и иногда…
— И поэтому воспитываете привычку к страху у старых и малых?
Она кивнула.
— А зачем это? — он указал на красные линии.
— Красное бьет чёрное. Нужный цвет. Бьет тьму. Должно бить.
— Но однажды не побило, — не смог не съязвить мужчина. — Раз вы тут.
— Это был частный случай. Наши ученые нашли лазейку к вам и отправили туда ходоков, а за ними — тысячи душ из накрытого тьмой местечка. Но они что-то упустили из виду, и главная партия переселенцев пропала, никуда не добравшись.
Филиппов помолчал.
— А что с тем местечком? Победили тьму?
— Мы не знаем. Обратно уже не попасть. Только вперед, в следующий мир.
— А я вам нафига? — он снова начал злиться. — Вы, вроде, хорошие.
— Ты видел что-то неправильное в своем мире, когда касался наших вещей?
— Бумажек этих? Ну, видел, — проворчал он. — И что?
— Критическая масса, — назидательно сказала атаманша. — Наш мир содержит в себе частички живой тьмы, и от них не избавиться до конца. Когда мы пришли сюда, то пришлось отказаться от наших одежд, орудий, части органов…
— Вы же сказали, что не отличаетесь от нас, эй! — возмутился Филиппов, но не удостоился ответа. — И да, как вы нашли мой двор?
— По запаху, как же ещё, — бодро ответила одноглазая.
— Неважно. Мы думали, что все наладилось. Но с годами даже крохи, оставшиеся у нас от родины, стали копить в себе тьму. Последнее, от чего мы могли избавиться — это кучка наших книг, если бы они стали опасны для твоего мира, порождая перемены и в нём. Но мы и не думали о такой возможности. А догадались, как понимаешь, слишком поздно.
— И вы сплавляли их по листку, пока не…
— Пока ты не собрал целую кучу и не впустил её! — крикнула Катра, хватаясь за палку.
— Кого — её? — в ужасе спросил мужчина.
— Хватит! — прицыкнула хозяйка, но без толку.
— Впустил! Впустил! — каракали бабки. — Ходил, смотрел, лепил на себя! Всю дрянь собрал и сюда вытащил! Зацепер сраный!
— Да понял я, понял! Но откуда мне было знать? А!? — заорал Филиппов. — Сами затупили, козы древние, а теперь с больной башки на здоровую, да?
— Зацепил! Такой зацеп, что не отцепишься!
— Молчать, я сказала!
Бабки воззрились на предводительницу.
— Ладно. Я уже решила, — сказала она. — Есть средство. Выручу всех. И вас, и нас.
— Какое? — прошептал Филиппов.
— Обещай, что не будешь сбегать и вести себя глупо.
— Да уж с вами глупей и не придумаешь, — горько усмехнулся он.
∗ ∗ ∗
Они шли гуськом по дикой тропке. Начавшие облетать деревья приятно шумели, воздух был прохладен и свеж, и уже не докучали комары. В ушах переливались трели сверчков, а в редких просветах меж крон высоких деревьев мелькали звезды.
Перед тем пришлось ехать на поразившем Филиппова старушечьем железном коне — чёрном с красными полосами джипе Райкиного внука, который он оставил бабке.
— Вы давно у нас? — интересовался он у старух.
— Девять лет, а Райка все двенадцать жила, пока темень её не задушила, — неохотно ответила одноглазая. — Только так мы и поняли, что и оставшиеся бумаги опасны.
— А почему именно здесь, и… в нашей стране?
— Тут легко быть неприметными, а ещё, — обернулась, отвлекаясь от руля, Катра. — Где ещё найдешь место с таким соцобеспечением?
— Так Европа там, Запад…
— Э, нет, — махнула рукой атаманша. — Слишком много контроля, слишком много придирок… У вас — другое дело. Хорошо! Живи, старушка!
И все трое противно захихикали.
Они прибыли в лесополосу близ шоссе, ведущего в город. Это, как и доверительные рассказы диковинных старух, немного его успокоило.
— Значит, я вытащу последнюю книгу из вашего схрона, и просто сожгу её?
— Да, все так, — пыхтела Катра, пробираясь сквозь подлесок. — Только кто-то из ваших может без вреда касаться вещей нашего мира.
— Здесь! — вожачка указала на небольшую прогалину, заросшую ароматной травой. — Иди к кривому вязу. Вот спички. Мы подождем тебя тут.
Мучимый стрессом, тупой болью и нарушенной вестибуляцией, Филиппов двинулся к дереву, надеясь, что все происходящее — белая горячка или пусть даже коматозный сон. Как бы там ни было — расквитаться с этими безумными, и конец! Он им все же верил.
Уже на середине поляны мужчина услышал из-за спины страшный крик.
— Выбирай!!!
Он резко обернулся, и заметил лишь пятна бабкиных спин, быстро мелькнувшие в чаще. Вокруг сгущалась темень.
— Эй, вы куда?! — заорал он. — Совсем с ума посходили?
Но старухи, треща палыми ветвями, уже скрылись.
— Вы ж сами хотели сюда! Чего боитесь?
Припустив было за ними, Филиппов понял, чего. Того, что за его спиной. И того, что они только что пригласили… выбирать?
Волну сладкого холода, коснувшуюся шеи, он ощутил прежде, чем обернулся.
Под вязом, стройная, высокая, почти невесомая стояла она.
Филиппов тонко, сквозь сжатые зубы, завыл, дернулся в чащу, упал на четвереньки — потоки чернильно-фиолетовой взвеси окутали его всего, заставив кашлять и слепнуть.
— Обманули, — захрипел он, выплевывая липкую терпко-приторную пыль. — Дурррак…
Сбился с пути, пополз, не глядя, к краю поляны, приподнял голову, чтобы осмотреться.
Задышал свободно. И забыл о страхе и опасности.
И правда, дурак. Как все просто. Когда смотришь на неё, тебя не душит её аромат. Он губит лишь её врагов, тех, что трусливо бегут прочь, показывая спину…
Он повернул в сторону, чуть не захлебнувшись сахарным смрадом, убедившись в своей правоте. И её мудрости.
Она по-прежнему стояла у дерева — молодая женщина в зелёном плаще и с широким, фиолетовым, роскошно ниспадающем концами в сухие травы шарфом. Звезды освещали её белое лицо, укрытое до носа тонким, отмечающим губы, платком.
— Здравствуй, выбранный, — прошелестел её мягкий, шепчущий будто со всех сторон голос.
— Ты за мной, — потрясенно отозвался Филиппов, мигом забыв все и всех.
— За тобой, за единственным. Чтобы принять и укрыть. Иди ко мне.
— Да, щас… — он пополз к ней, желая скорей достигнуть сочившихся из краев шарфа источников нежного тумана, обнять её ноги, приникнуть к ней… Он не знал, кто она, но знал главное — она нужна.
— Ближе, дружок — она приблизилась к нему, не шагая… Да и зачем ей ноги?
— Ты лучше, ты должна плыть над землей, — горячо зашептал Филиппов. Дева молчала.
Налетевший ветер на миг прояснил его мысли.
«Почему она не стала ближе?». Напрягая зрение, мужчина рассмотрел девушку. Сразу поняв, что роста в ней метров пять, и до неё ещё далеко.
«Беги!», — отчаянно завопил разум, и он бросился прочь.
Колющий в легких сахарный песок превратился в обычный, и Филиппов, не пробежав и десяти шагов, рухнул наземь, отхаркивая комки грязи. Туман накрыл его целиком, спутал мысли, а миг спустя мужчина, улыбаясь, уже стоял перед девой, задрав голову. Она наклонилась, прошептав с мягким укором:
— Кто был непослушным? Ты загулялся допоздна в лесу, малыш. Но не бойся — ты прощен.
Её пояс и грудь украшали ряды бус из огромных темных ягод. Такими же ягодами с остатками побегов на месте зрачков были её блестящие глаза. Над бледным челом чёрным светом горел кристалл. Там, где чешуйчатые ленты волос смешивались со змеиным ободом обруча.
— Чёрная Смородина… — выдохнул Филиппов.
— Да, — произнесла фигура. — Я помогу тебе. Ты отринешь красное и станешь спокоен. Иди на ручки!
Края шарфа вздыбились, оплели человека и, оставляя ожоги на открытой коже, приподняли в тягучий воздух. Когда Смородина взяла его на руки, он увидел, что это не руки, а длинные, черные ветви. Ветви нервно щупали его.
— Ой, а мне ещё отчёт писать… на завтра, — чуть не захныкал он. — Можно, не буду писать?
— Можно, милый. Не будешь. У тебя где-нибудь болит? — участливо спросила дева.
Филиппов захотел спать, свернулся комочком на древесных руках и просопел:
— Угу, — утром, грызя ноготь, он сглотнул кусочек, и теперь тот занозой напомнил о себе.
— Не беда. Сейчас я тебя вылечу. Совсем-совсем.
— Хорошо, — томно зажмурился Филиппов, обнимая коряги.
— Лучше не бывает, — улыбнулась дева под платком. Её волосы взвились вверх, как у утопленницы, и щупальцами обрушились на Филиппова, шарф снова ожил, прижигая кожу. Черные сухие пальцы растопырились, подбросив опутавший человека ком в воздух. Поймала его одна из веток, стрелой пробившая горло аккурат там, где с утра болело.
∗ ∗ ∗
Когда до беглянок долетел дикий, погибельный человеческий крик, Катра осела наземь, закрыв уши руками.
— Сколько же можно! — простонала она. — Даже здесь! Здесь!
— Будет тебе, — пробормотала, дергано оглядываясь, одноглазая. — Он ещё долго держался.
— Умен, вот и держался. Не малец, как-никак, — отозвалась атаманша.
— Да. С машиной что сделаем?
— Утром мой племянник сожжет. Эта-то сыта, но на всякий случай… Все, скорее на шоссе!
Далеко между деревьями возник мимолетный фиолетовый сполох. Пенсионерки с нестарческой прытью продрались через бурелом и бегом припустили по прогалине.
— Сильно мы сглупили, — охала Ната.
— Потому и средство нужно только сильное, — парировала старшая. — Теперь она на сорок лет уснет, а дальше… Убраться успеем.
— Если уберемся отсюда, то она вымрет?
— Может, вымрет, а может, переползет к нам! Из-за очередного такого придурка, как этот!
— Не будь кто-то легкомысленным, придурок бы не пришел! — ругнулась Катра. — Хотели же раздергать на листы и сжечь в разных областях!
— Накладно! Подозрительно! — пыхтела Ната. — А нас, лоточниц, никто не приметит…
— Цыц! В лес нас вошло четверо, стало трое. Значит, все чисто. Смородина взяла свое.
— Сморила, на то и смородина… Когда переберемся в новое место?
— Завтра. Вторник как раз. Вторая попытка. У этих понедельник — день тяжелый, может, оттого и вышло неладно.
— А если Смородина… не наелась? — запыханно спросила Катра.
— Ну, умрет без корма, все равно тут её звать никто не умеет. А не умрет — не наше дело. Пусть местные сами разбираются…
— Хватит трепаться! — бросила атаманша через плечо. — Они тут умные, должны что-нибудь придумать. Но лучше без нас. А ну-ка подтянулись!
Лес редел, приближалось шоссе. Старухи бежали.
Автор - Андрей Гарин, 2019 г.
«...себе и потомкам — и лес, и книги. Распорядись бумагой по-хозяйски!». СССР, 1985
Определяем породу дерева по текстуре
Как подготовить машину к долгой поездке
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
Рыба без головы
Вивианн жила в лесу всегда. Всегда-всегда - не только всю свою жизнь, но и бесконечно долгую жизнь леса. Никто точно не знал, кем она была, да и существовала ли вообще, но это знание и не было нужно. Иногда ей все наскучивало, и она начинала дремать и иногда ненароком прорастала корнями в землю, да так сильно, что потом еще сотню-две годков походила на чудное дерево, расхаживающее по лесу.
В отличие от лесных духов, не старше столетнего дуба, она никогда не интересовалась людьми - они не были ей нужны, как считала сама Вивианн, но, возможно, она просто не хотела с ними связываться, ведь их жизнь для нее была мимолетна, как день. Все, что связывало Вивианн с людьми – это ее обязанности - она должна была смотреть за тем, чтобы люди не навредили лесу, к тому же она сама была лесом, неотъемлемой его частью. Да, это было единственным, что связывало ее с людьми. По крайней мере, до этого дня.
"О, Патрик, она идет. Та же, что вчера, я так и знала, что она придет снова. Будь добр, последи за тем, чтобы она тут нам пакостей не натворила, а я скоро вернусь, обещаю".
Вивианн и сама бы понаблюдала за девушкой, как она сама себе призналась, ей страсть как хотелось за ней понаблюдать, было в ней что-то этакое, что Вивианн загорелась интересом к этому человеческому существу.
Но она не могла этого сделать сейчас, потому что, когда они с Патриком (довольно странным существом), как обычно, играли в некую разновидность скрэббла в придорожных кустах, у Вивианн вдруг возникло доселе незнакомое ей чувство тревоги. Вивианн облетела весь лес во мгновенье, но, как ни странно, чувство тревоги исчезло. Поэтому душа леса вернулась к Патрику и сразу же поняла, в чем дело. Да, та девушка шла по лесу. Шла и пела.
Анна приходила сюда всегда, когда у нее было тяжело на душе. Грусть исчезала, в голове возникали теплые мысли, а на ум сами собой приходили странные песни, которых она никогда в жизни не слышала. Она не отваживалась их петь. Не отваживалась до этого дня. В этот раз песня снова пришла сама. Прилетела, легкая, словно нимфа, и в то же время мудреная, словно самые густые заросли. Она была о лесе и его духах, о людях и людских деяниях, о любви и ненависти и, наконец, о жизни и смерти. И тут Анна внезапно осознала, что, сама не замечая, она уже поет, ее чистый, струящийся голос, словно ручей в зеленой чаще, обволакивает лес.
Лес вокруг был зеленый-зеленый, и чудной, и чудесный. Ветки сплетались у Анны над головой, образуя изумрудную крышу, а трава под ногами была мягче шелка и отливала тоже изумрудом. Анне аккомпанировал ручей, шелест веток, мягкое покачивания на ветру клевера и мяты, еле слышное гудение корней и сладкий шепот черники. А еще чьи-то неведомые голоса - одни тонкие и звонкие, а другие таинственные и протяжные.
Но вдруг, внезапно, как и началась, песня прервалась. Закончилась и сменилась криком Анны. Девушка вскричала, да и любой бы сделал это на ее месте, ведь она увидела перед собой, покачивающееся на ветках стародавнего дуба, очень странное существо.
Оно могло напоминать древнее земноводное, могло быть похожим на чешуйчатую рептилию, но Анне показалось, что это была рыба без головы.
"Успокойся, девушка, это всего лишь Патрик", - Вивианн появилась из ниоткуда, но ведь она всегда появлялась из ниоткуда и исчезала в никуда.
Перед Анной стояла сама душа леса. Совсем недавно она долгое время дремала, поэтому сейчас не могла совладать со своей внешностью, и изредка ее кожа становилась словно трухлявый пень, и Анна вздрагивала, но через мгновенье кожа Вивианн уже просто отливала зеленью. Глаза ее были точно два изумруда, а волосы словно нефритовая река. На ней был плащ, сшитый из листьев, и лист-шапка, а ноги Вивианн напоминали лапы лягушки, потому что она считала это очень практичным.
"Откуда ты знаешь эту песню, девушка?" - спросила душа леса.
"Меня зовут Анна", - ответила Анна.
Вивианн было все равно, как ее зовут, но она повторила свой вопрос, так как ей очень нужно было получить на него ответ.
"Откуда ты знаешь эту песню, Анна?"
"Я ее не знаю, это она знает, что я должна ее спеть. Но кто же ты?"
Вивианн ответ девушки показался очень странным, так что ее вопроса она уже не слышала, хотя она вообще никогда не отвечала на вопросы людей, даже если ей и доводилось изредка разговаривать с ними.
"Пойдем, Патрик, нам надо все обдумать", - сказала Вивианн.
Патрик поднял с ветки свою голову и прикрепил на место, а затем послушно поплыл по воздуху вслед за Вивианн. Анна сочла все это сном, но завтра решила непременно зайти поглубже в лес. Но лучше бы ей было и вовсе с этого дня не переступать его порога.
На этом месте я бы хотела немного прервать наше повествование и рассказать вам историю Патрика. Возможно, она покажется вам довольно увлекательной или же весьма милой.
Сначала Патрик был обыкновенной рыбой. Как и все остальные рыбы, он плавал в лесной реке и имел голову, хвост и два плавника. Это продолжалось до тех пор, пока Вивианн не решила попрыгать по веткам, находящимся над рекой Патрика, и ее лист-шапка не упала в ту самую реку. Патрик был рыбой воспитанной, поэтому он принес Вивианн ее шапку.
С тех пор Вивианн частенько наведывалась к той реке, и они с Патриком очень сдружились. Сам Патрик был немногословен, ведь он был рыбой, а рыбы, как вам известно, говорят лишь по очень важным случаям, но ему нравилось слушать смешные истории про духов, которые рассказывала Вивианн. Вскоре они и вовсе стали лучшими друзьями, и Вивианн сделала Патрика бессмертным, из-за чего у него иногда отваливалась голова, а также наколдовала ему ноги, чтобы они могли вместе гулять по лесу.
Вот такая миленькая история дружбы духа и рыбы, ну а нам с вами пора продолжить наше повествование.
"Что здесь происходит? Кто эта девчонка?" – Вивианн была в ярости.
Она поняла, кто может знать интересующие ее вещи, и мигом прилетела в маленькую пещерку-грот около водопада. Эта пещерка была в таких глубоких глубинах леса, что не то что ни один человек - ни один лесной дух туда не забирался. Кроме, разумеется, Вивианн и еще одной особы.
"Лили, что все это значит?" – без предисловий спросила Вивианн.
Из самого сердца пещерки послышались звуки, напоминавшие журчание тысячи ручьев, вода начала быстро-быстро стекать в одну точку, и вскоре из нее материализовалась расплывчатая фигура, которая заявила голосом, скорее похожим на бульканье:
"Не понимаю, о чем ты, Вив".
"О нет, напротив, ты меня прекрасно понимаешь, сестричка, - проворковала Вивианн, а потом резко подскочила к Лили, душе вод, на своих лягушачьих лапах и, еле сдерживая злость, пробормотала, - Почему эта девчонка бродит по лесу и распевает такие песни?"
"Прости меня, сестрица, но я не понимаю, почему ты меня об этом спрашиваешь. Я думаю, наш папа, верховный дух, говорил достаточно ясно, когда распределял обязанности душ, и твои обязанности, Вив, целиком и полностью твои, касались леса и всех людей, которые там бродят".
"Ну хорошо, Лили, ты сама напросилась. Коли не хочешь отвечать мне по-хорошему, то я скажу тебе так. Если ты не объяснишь мне сейчас же, что происходит, то я завтра же прикончу эту девчонку, как только увижу".
"Нет! – вскрикнула Лили, но тут же себя оборвала, - Поступай, как знаешь".
"Ну-ну, все, ты уже выдала себя, сестричка. Давай, рассказывай, кто она, и поживее, ведь ты отлично знаешь, что я свои обещания всегда исполняю".
"Хорошо, но знай, что я говорю это тебе потому и только потому, что ты меня подло вынудила это сделать. Так вот, она моя дочь, и если теперь, когда я признала это, ты ее хоть пальцем тронешь, то будешь иметь дело со мной и всеми духами воды!"
Тут Вивианн расхохоталась и хохотала все то время, пока летела в свое излюбленное дупло, и даже Патрик тихонько посмеивался своим рыбьим ртом.
Анну нельзя было назвать красивой, но все же, если бы кто-то взглянул в ее глаза цвета перечной мяты и увидел, как развеваются на ветру ее волосы цвета льна, он заметил бы, что какое-то особое очарование было ей присуще. Она как будто была частью природы, будто никогда и не отдалялась от нее, как другие люди.
Леса, все поросшие мхом, загадочные сплетения веток, запах ели и смолы. Эти островки первозданной природы всегда вдохновляли Анну, и, если жизнь надоедала ей, точно маленький, но вездесущий клоп, она всегда могла сорваться с места, и побежать, и скрыться в самой темной чаще.
Поэтому тем памятным деньком она и шла по привычной лесной тропке, хоть внутренний голос и подсказывал упорно, что нужно убираться из этого леса, и ничего не подозревала о хитроумных планах Вивианн. Зато сама душа леса не забывала о девушке ни на минуту, поэтому, когда та показалась из-за куста, Вивианн мигом выпрыгнула на тропу, утянув Патрика за собой, и он опять забыл свою голову, хотя и не очень хотел пугать девушку.
Анна вновь вскрикнула, ведь она уже почти полностью уверилась в том, что все происходящее вчера было сном, но, когда пришла в себя от неожиданности, выпалила:
"Но почему же у этой рыбы есть ноги, но нет головы?"
Вивианн рассмеялась, и Патрик издал короткий смешок, а потом душа леса сказала:
"Много будешь знать, скоро состаришься. Ты пела вчера песню, которую не должен был слышать лес, девушка. Любой другой дух на моем месте уже давно убрал бы тебя, но не я. Я даю тебе возможность сыграть со мной в игру: выиграешь – получишь от меня подарок и полную свободу делать в лесу что угодно, проиграешь – всю свою жизнь будешь служить мне. Но ты можешь и отказаться. В таком случае убирайся прочь из моего леса и никогда сюда не возвращайся".
У лесных духов эта игра называлась Кэбр, люди привыкли звать ее в своих рассказах игрой со ставкой на жизнь.
Анна колебалась, она с раннего детства знала, точно заповедь, одно правило – от лесных духов добра не жди. Надо было ей бежать без оглядки и впредь обходить стороной тот лес, но Анна, даже она, была алчна, как и все люди, и прельстилась речами Вивианн о подарке, ждавшем ее при выигрыше. Так что, промолчав минуту, девушка еле слышно вымолвила:
"Да, я согласна. Я готова сыграть с тобой в эту игру".
Ветви начали расти, сплетаясь в замысловатые узоры, образовывая прочную-прочную стену. Листья закрывались, словно занавес, кусты разрастались, как надоедливая сорная трава в огороде, трава перестала казаться Анне мягкой, а птичьи трели мелодичными. Лес из манящего друга превратился в зловещего хитреца.
Вивианн щелкнула пальцами, и это безумие затихло, но теперь они стояли на маленькой поляне, окруженной непролазной чащей, здесь царила полутьма и мертвая тишь.
"Не могла бы ты подать голову Патрика, - как ни в чем не бывало попросила Вивианн, - Она лежит точнехонько рядом с твоей правой ногой".
Анна, словно во сне, подняла холодную и немного скользкую рыбью голову с огромными глазищами, которые взирали на нее с усмешкой, хотя может быть ей просто показалось. Тем временем тело рыбы подбежало к девушке на своих коротких странноватых ногах, и Анна подала ему голову.
Вивианн достала большие игральные кубики из листьев (ведь Кэбр очень напоминает наши кости) и уселась на жесткую длинную траву, поджав под себя свои лягушачьи ноги, и Анна последовала ее примеру. Играла эта душа тысячелетнего леса с невероятным азартом, торжествуя, она потирала руки при победе и, негодуя, размахивала ими при проигрыше. Они сыграли бесконечное множество партий, Анне даже иногда казалось, что прошло несколько лет ее жизни, и тогда ее сковывал страх.
Вдруг обе поняли, что следующей партии быть последней, и подкинули кости. Анне казалось, что прошла целая вечность, пока они, наконец, упали на землю. Между игроками доселе была ничья. Анна, едва взглянув на кости, с торжеством во взоре посмотрела на Вивианн, но та, к изумлению девушки, смотрела на нее с таким же торжеством. Анна вновь перевела взгляд на кости, ох, как бы ей хотелось им не поверить.
Выигрыш безусловно остался за Вивианн, и Анна не понимала, как же она могла так ошибиться. Не понимала, пока не увидела злобную ухмылку на зеленоватом лице души леса. Тогда все стало ясно, Вивианн подменила кости, ведь лесные духи никогда не принимали людей всерьез, они могли крутить их судьбами, как хотели, так как жизнь людей была ничтожной по сравнению с жизнями духов. Анне казалось, что над ней насмехаются все духи и души всех кустов и деревьев, их едкий, злобный смех доносился ото всюду: сверху, снизу, со всех сторон. Они никогда не были добрыми просто потому, что им это не было нужно, они ненавидели и презирали людей, они всегда готовы были разрушить их судьбу. Анну сковал леденящий страх.
"Но ведь это нечестно!" – в слезах, с отчаяньем в голосе вскричала она, вырывая пучки травы, ведь теперь она ненавидела все эти растения, зная, что за каждым из них скрывается злобный дух.
"В этом мире многое нечестно, дорогая моя", - сказала Вивианн и закрутилась-завертелась, как дубовый лист, а затем улетела в самую темную чащу, которую только смогла себе вообразить. Говорят, после этого она совсем перестала следить за своей внешностью, и теперь похожа на старое, трухлявое дерево.
Судьба Анны была печальна, она всю жизнь прослужила лесу, и даже, когда сама девушка умерла, ее душа все равно бродила по разрозненным тропкам, всегда преследуемая странным существом, напоминающим рыбу без головы.