Не прошло и десяти минут, как Макс без проблем разговорил новенького. Он внимательно выслушал и об увлечениях оккультизмом, и о музыкальных пристрастиях, и понимающе хмыкнул, услышав историю необычной прически. А потом самым что ни на есть серьезным тоном заявил Асгароту, что тому, чтобы стать своим, придется провести ночь на кладбище. В давно уже разграбленном склепе одного цыганского барона. И если остальных это очень повеселило, то я наблюдал за диалогом без улыбки. Понимал, что над тощим попросту издеваются. По взгляду Славика становилось понятно, что ему тоже не по себе. Сказались годы учебы, за время которых он не раз подвергался издевательствам от одноклассников. Эти гадкие смешки и он, и я слышали часто.
- Это жестоко, - тихо сказал я, когда Асгарота выпроводили из квартиры, вручив ему бутылку вина и старое одеяло.
- Почему? – тут же спросил Макс. Причем в его голосе не было издевки. Ему правда было интересно, почему я так думаю.
- Вы над ним просто издеваетесь, - ответил за меня Славик. – Что-то сомневаюсь, что каждый здесь на кладбище ночевал. Или скажешь, что нам тоже это предстоит?
- А вы хотите? – улыбнулся Макс. – Нет. Так я и думал. Если не хотите, то не придется. Он вот хотел.
- На кладбище переночевать, чтобы заслужить ваше уважение? – спросил я.
- Нет. Хотел влиться в нашу тусовку. И готов ради этого на все. Мы просто дали ему то, что он хотел. Вот и все.
- Могли бы и пиздеца добавить. Голубя там в жертву принести в полночь или в ритуальное агентство к Шакалу залезть, - добавила Настя.
- Он мог отказаться, - продолжил Макс. – Мог сказать, что не готов к такому посвящению. Мог заорать и послать всех нахуй. Но он сделал свой выбор. Согласился и отправился на кладбище. Мне без разницы, переночует он там или нет. Важнее то, что он будет верить, что справился с посвящением. А значит, станет достойным нашего круга в собственных глазах. Нельзя осуждать чужой выбор, каким бы он ни был.
- Я на кладбище ночевать не буду, - насупившись, ответил Славик. Макс широко улыбнулся и хлопнул его по колену. – И не просите.
- Только если сам захочешь.
Я понимал, что Макс стелет слишком гладко. Понимал и то, что в чем-то он был прав. И злился, что он был прав. Честно говоря, мне было плевать на этого Асгарота, плевать на посвящение, плевать на смешки, ведь смеялись не надо мной. Я пытался найти изъян в словах Макса и не находил его. И снова злился. Потому что он был прав. И пусть Макс довольно быстро забыл о нашем разговоре, я неоднократно к нему возвращался, сам не понимая, какой ответ пытаюсь найти.
Зато чуть позднее я понял, о чем говорила Настя, когда упомянула талант Макса. Стоило ему взять в руки старенькую Трембиту, как мигом в квартире воцарилась тишина. Даже взъерошенный Пью выбрался из спальни, вид имея довольно меланхоличный и помятый. А потом Макс коснулся струн… и мир перестал существовать.
Исчезла квартира Слепого Пью, исчезли люди, исчез кислый запах дешевого вина, а на смену им пришла тихая прохлада и грусть. Я словно сидел где-то на окраине древнего некрополя, под мелким, холодным дождем, который, струясь, стекал по моим щекам, оставляя на коже не грязные разводы, а кровавые раны. Пожалуй, так себя чувствовали каменные ангелы, склонившиеся в скорби над могилами давно забытых людей. Когда же Макс запел, я невольно открыл от удивления рот. Потому что его волшебный голос смог затмить не менее волшебную музыку. Пел Макс на французском, причем без акцента, будто всю свою жизнь свободно изъяснялся на этом языке. Пел низким, красивым голосом и в этом голосе сплелась и мрачная мощь Пита Стила, и английская хрипотца Anathema, и нарочитая грубость My Dying Bride. Что уж там, даже Славик, которого удивить, казалось, было невозможно, хмурился и шевелил губами, стараясь неслышно подпевать. Когда Макс закончил, в гостиной воцарилась благоговейная тишина. Никто не решался ее нарушить, пока одинокий плеск чьих-то ладоней не превратился в оглушительный шум. Я тоже хлопал. Громко, восторженно и никого не стесняясь.
- Это «Парижский сплин», да? – тихо спросил Славик, когда Макс отложил гитару и сделал глоток вина. – Ну, «Сплин» Бодлера?
- Ага. Одно из моих любимых стихотворений. Ну, цикл вернее, - в свою очередь удивился он. – Приятно, что тебе это знакомо.
- Я люблю Бодлера. Есть в нем свое очарование, - кивнул Славик. – А музыка?
- Моя аранжировка. Вася помогла, чтобы звучало все гармонично.
- Это было потрясающе.
Тут уже удивился я. Удивить Розанова музыкой – та еще задачка. А здесь он был искренне потрясен.
- Рад, что тебе понравилось, - улыбнулся Макс. – Похвала от музыканта вдвойне приятна.
- Поебитесь еще, - хохотнула Настя. – Два таланта. А вообще… давай ту, нашу любимую.
- Ты про Бонни Тайлер? – уточнил Макс.
- Про нее родимую. Мощная баба. Сразу видно, что с душой пела. Но ты, родной… Твоим язычком ее песни звучат еще прекраснее. Рви душу, Максимушка. Не стесняйся.
- Сделаем, - кивнул он, снова берясь за гитару. И снова настал черед удивляться. Хотя бы потому, что своим голосом Макс владел превосходно. Чувственный темный романтик уступил место веселому, пьяному панку, который драл глотку, выдавая одну из самых необычных перепевок «Holding Out for a Hero», что я слышал. Пел он так громко, так весело, что народ, не удержавшись, бросился в пляс, не обращая внимания ни на пыль, которую выбивали десятки ног из старого ковра, ни на яростный стук по батарее от разъяренных соседей.
За ту ночь через квартиру Пью прошел, казалось, весь неформальный город. Такого количества неформалов всех сортов и расцветок я попросту никогда не видел, а от их имен начала болеть голова. Ни я, ни Славик тогда еще не догадывались, что через месяц будем знать каждого гота в городе. С кем-то сложатся приятельские отношения, кто-то мелькнет бледной тенью и исчезнет в водовороте времени, а кто-то станет частью нашей жизни. Но тогда мы видели лишь незнакомых людей. Странных не только внешне. Впрочем, я слукавлю, если скажу, что так никого и не запомнил, кроме Макса, Андрея, Насти и Василисы. Запомнил.
К примеру Лаки, которая приехала ближе к трем ночи. Холодная, тихая, с пакетом, в котором лежали две бутылки особого вина. Лаки, увидев Макса, расплылась в улыбке и, подойдя к нему ближе, слилась с ним в поцелуе. Таком, от которого сразу стало жарко. К моему удивлению, Макс через десять минут обнимался с Настей, причем их объятия дружескими назвать было сложно. Прояснил все, как ни странно, Андрей, предпочитавший сидеть рядом со мной на диване и потягивать холодное пиво.
- Слышал что-нибудь за полиаморию? – улыбнувшись, спросил он, рассеянно наблюдая, как Макс целуется с Настей. – В нашей компашке многие ее практикуют. Удобно, свободно, без нервотрепки.
- Первый раз слышу, - честно признался я. Андрей серьезно кивнул и подался чуть вперед.
- Фактически это полигамия. Ну, одна из форм. В общем, у одного человека может быть несколько партнеров.
- И их устраивает? – удивился я.
- Ага. В этом и смысл. Отношения строятся только со всеобщего согласия. Если кто-то из партнеров против определенного человека, то это обговаривается. Свобода выбора, хули, - снова улыбнулся он.
- А ты… тоже?
- Я? Не, брат. Это не мое, - рассмеялся Андрей. – Я – эгоист-единоличник. Если я увижу, как моя девчонка с кем-нибудь сосется, я расшибу рожу и ему, и ей. Но у нас много тех, кто не против иметь несколько партнеров. Макс, например. Блодвен, Лаки, Энжи… А, вот и она. Привет, дорогая.
- Привет, привет, - пролепетала подлетевшая к нам худенькая девчушка, одетая в черную блузку с пышными рукавами, черную юбку и черные, солидно истерзанные ножницами, колготки. Она чмокнула Андрея в щеку и метнула в мою сторону заинтересованный взгляд. – А ты кто?
- Ярослав, - представился я, пусть и пришлось ради этого повысить голос, что тут же отдалось привычной болью в горле.
- Новенький, - пояснил Андрей. – Знакомься. Это Энжи, а позади нее – Никки.
- Очень приятно, - ответил я, пожимая бледную ладошку девушки. Из-за ее спины показалась еще одна. Тоже худенькая, темноволосая, с ехидной улыбкой, делавшей ее похожей на шкодливого бесенка.
- А ты симпатяжка, - усмехнулась она, вогнав меня в краску. Правда интерес ее быстро улетучился. Махнув нам рукой, девушки помчались здороваться с остальными гостями Слепого Пью.
- Ну, определенный интерес ты вызвал, - усмехнулся Андрей. – Только совет, брат. Захочешь Энжи трахнуть, резинку не забудь. Избирательностью она не славится.
- И в мыслях не было, - покраснел я.
- Ну-ну… О, вот с кем тебя познакомить надо. Шак, поди сюда!
К нам приблизился высокий, болезненно худой парень, одетый слишком уж странно даже для гота. Больше он походил на аристократичного джентльмена, выбравшегося из прошлого, чтобы посетить тусовку готов. В его наряде черных цветов тоже было в избытке, а неровно остриженные до плеч волосы покрывал настоящий цилиндр, пусть и слегка засаленный. Андрей похлопал рукой по дивану и парень, словно нехотя, опустился рядом.
- Я же просил не звать меня так. У меня есть полное имя, - недовольно процедил он. Голос у него был скрипучим и неприятным. Словно пенопластом водили по стеклу. – Никакого уважения!
- А, прости, брат, запамятовал. Короче, знакомьтесь. Это Ярик, новенький.
- Шакал, - представился тощий, протянув мне ладонь, испачканную в пудре. Улучив момент, я резко вытер руку об штанину, чем повеселил Андрея.
- Ярослав, - кивнул я.
- Чего звал? – спросил Шакал, повернувшись к Андрею. – Если ты про билет, то я пуст. Пью последнее забрал.
- Не, я не за этим. Просто познакомить вас хотел.
- А, ты по теме фармацевтики? – в голосе Шакала прорезался интерес. Пришлось Андрею снова вмешаться.
- Блядь, говорю ж, новенький он. Просто познакомить хотел. В общем, секи сюда, брат, - он повернулся ко мне и положил широкую ладонь на плечо. – Шакал у нас гений запрещенки. Если тебе надо расслабиться, то это к нему. Абсент, дурман, чо хочешь достанет. И могилку выкопает, когда передознешься.
- Чего? – нахмурился я.
- Шучу, - улыбнулся Андрей. – Шак у нас…
- Шакал!
- Да, да. Шакал у нас в ритуалке работает. Ну, в ритуальных услугах. И барыжит до кучи всяким. Ты маякуй, если захочется.
- Не, - поморщился я. – Это не моя тема.
- Как знать. Макс не брезгует, - пожал плечами Андрей. Шакал демонстративно задрал подбородок и поплелся в сторону Слепого Пью, напомнив мне большого, плешивого стервятника. Андрей проследил за ним взглядом и задумчиво добавил. – Он странный, не без этого, но человек хороший. За своих в лепешку расшибется. Короче, слыхал, как в начале девяностых в ресторане «Шалаш» братков положили?
- Да, - кивнул я. Об этой истории не слышал только ленивый в нашем городе. Тогда, осенним вечером, в ресторан ворвались пятеро, вооруженных калашами, и перестреляли всех – от посетителей до обслуги. А виной всему слушок, что Вова Черный будет трапезничать тем вечером в «Шалаше». Однако Вовы в ресторане не оказалось, зато оказались его люди, которых и изрешетили неизвестные в масках.
- Шакал посудомойкой тогда подрабатывал. В общем, повезло ему. Стоял себе спокойно на кухне, посуду мыл… Как стрельба началась, он под раковину нырнул, там тумба метр на метр. Менты его потом с монтировкой выколупывали, потому что застрял. Тумбу правда тоже прострелили, когда за персонал взялись. Поэтому Шакал теперь хромает. Пуля в ногу попала, кость повредила. А влез бы другим боком, тут бы не ошивался, - буднично ответил Андрей. – С той поры крыша у него и поехала. Смерть, кладбища, и все такое. Институт бросил, в ритуалку устроился, могилы рыть. Так там и работает. Ну, братва наша городская его уважает, что неудивительно. На нашем кладбище у многих соседи незапланированные есть. А фармацевтика… так, хобби. Ну и неудивительно, если честно. После такого какой только хуйней закидываться не начнешь.
- Жуткая история, - поморщился я. Андрей улыбнулся и кивнул.
- Не без жути. Поломанных, как Шакал, в нашей тусовке тоже много. Тянет их к смерти, как ты ни крути.
- Тебя тоже?
- А как же, Яр, - вздохнул он и, допив пиво, поднялся с дивана. – Я на кухню. Захватить бухло?
- Не, хватит, - мотнул я головой.
- Хозяин-барин. Не скучай.
Я не скучал. Наоборот, наслаждался компанией людей, которым было плевать на мое травмированное горло, на хрип, вырывающийся порой вместо слов. Людей, не гнавших меня прочь и не насмехавшихся надо мной. Людей, просто взявших и принявших меня в свое общество. Пусть с непривычки от шума болела голова, пусть на языке от дешевого вина остался горьковатый привкус, меня это не волновало. Более того, я пытался впитать в себя как можно больше эмоций и чувств, которыми была наполнена в ту ночь квартира Слепого Пью. Однако, кое-что все же не ускользнуло от моего внимания.
Пусть Пью и был хозяином, он был хозяином именно квартиры, а не тусовки. В этом плане лидерство себе забрал Макс. Сразу же, как только зашел. Это становилось понятно по глазам и улыбкам готов, когда он оказывался в поле их зрения. Каждый хотел перекинуться с Максом парой слов, а тот не отказывал желающим в этом, с удовольствием принимая участие в беседе.
- Потрясающе, - буркнул Славик, падая на диван рядом со мной.
- Что именно? – поинтересовался я.
- Все, - горячо воскликнул он. – Люди эти, компания, музыка… Макс. Все потрясающее. Мы столько обсудили, ты даже не представляешь. Он… он музыку чувствует на интуитивном уровне. Я показал ему свою пьесу… Ну, ту, что утром написал. Так он сразу же ухватил суть. Понял, что я пытался сказать. И дал ценнейший совет, как сделать концовку еще пронзительнее.
- Интересно, ты хоть когда-нибудь можешь просто взять и отдохнуть, как нормальный человек? – вздохнул я, поняв, что Славика снова потянуло в привычные дебри.
- Грешно упускать такую возможность, - улыбнулся Славик. – Ты знал, что Максим стихи пишет?
- Нет.
- А он пишет. Прекрасные стихи.
- Осторожнее, еще чуть-чуть и влюбишься, - поддел я его. Лицо Розанова вытянулось и он, не сдержавшись, хихикнул.
- Если и влюблюсь, то только в того творческого гения, что сидит у него внутри. Потрясающий человек. Точно тебе говорю.
- Верю, верю, - улыбнулся я и кивнул Максу, который, заметив, что мы о чем-то бурно общаемся, подошел ближе.
- Не скучаете? – спросил он.
- Ничуть, - ответил я. – Слава захлебывается восторгом и, кажется, потихоньку в тебя влюбляется.
- Ну, не он первый, - рассмеялся Макс. – Два творца всегда найдут тему, на которую можно зацепиться языками. Кстати, он показал ту часть со скрипкой, которую ты добавил в его пьесу. Весьма недурно.
- Спасибо. Просто на музыке мы с ним оба повернуты, - улыбнулся я и, поморщившись, помассировал горло. – Прошу прощения. Когда долго говорю, горло болеть начинает.
- Точно, - кивнул Славик. – Он за сегодня норму на полгода по словам выполнил.
- Занятно, - чуть подумав, ответил Макс. Он тряхнул головой, словно прогоняя ожидаемый и навязчивый вопрос, после чего добавил. – Кстати, раз уж разговор о музыке зашел. Так получилось, что я, Андрей и Вася тоже понемногу музицируем.
- О, мы можем помочь, - тут же встрял Славик и, судя по широкой улыбке Макса, этого от него и добивались. – Тем более вы самоучки.
- Славик… - поморщился я, надеясь, что Макс не обратит внимания на грубость. Однако тот махнул рукой и кивнул, веля Розанову продолжать.
- А что? – искренне удивился тот. – Да, есть таланты и среди самоучек. Но им нужна твердая рука человека, для которого музыка – вся жизнь. А помощь я предлагаю совершенно искренне.
- Искренне верю, - беззлобно поддел его Макс. – Думаю, мы еще вернемся к этому разговору. А сейчас советую вам выдохнуть, налить в бокалы вина и насладиться чарующей ночью. Скоро, совсем скоро небо заалеет и ночь кончится. Уйдет прохлада и явится зной. А с ним уйдем в тень и мы.
- Поэтично, - буркнул я. Макс шутливо поклонился и, подмигнув улыбающемуся Славику, отправился вглубь гостиной, где Пью мучил гитару, выводя не слишком стройную версию «Осени» от ДДТ.
Раннее августовское утро по-своему прекрасно. Прекрасно тем, что нет зноя, нет людей, нет шума. Только тишина и редкий ветерок, шелестящий в листве деревьев. Прекрасно, что ты можешь спокойно идти по бульвару и не бояться перепивших гопарей, которым всласть хоть до кого-нибудь доебаться. Прекрасно, что можно просто идти вперед и молчать.
Зевающего Славика я довел до подъезда и, попрощавшись с ним, перешел дорогу и медленно пошел к своему дому, надеясь, что Гоша уже ушел и мне не придется куковать у подъезда лишние два часа. Но ждать все равно пришлось, так как крохотная красная нитка, которую я приклеил между дверным косяком и дверью была нетронута, значит, из квартиры еще никто не выходил. Вздохнув, я спустился по ступенькам вниз и, толкнув деревянную дверь подъезда, вышел на улицу. Затем, чуть подумав, уселся на лавочку в тени сирени и оглушительно зевнул. С непривычки до одури хотелось спать, голова все еще была тяжелой, да и послевкусие от пары бокалов вина приятным тоже не назовешь. Конечно, всегда можно прикорнуть на подоконнике в подъезде, но стоило вспомнить ехидную рожу Гоши, который не упустит случая покуражиться, когда будет спускаться, как желание пропадало напрочь.
- От он, - зевнув, пробасил Гоша, выходя из подъезда. Он колко усмехнулся и помотал головой, прогоняя остатки сна. – Чо, снова полночи тут сидел?
- Нет, - тихо ответил я.
- Ну, мамка у тебя – это нешто, - он противно почмокал слюнявыми губами и почесал пятерней пах. – И чо батя твой откинуться надумал? Такую женщину бросать – преступление.
- Не знаю, - поддерживать разговор не хотелось, но я понимал, что Гоше надо поиздеваться. К счастью, он, видимо, куда-то торопился, поэтому просто махнул рукой и, закурив, вразвалочку пошел по дороге на остановку. Вздохнув, я достал ключи и отправился к подъезду. Сейчас хотелось просто добраться до кровати и хоть немного поспать. Тусовка у готов, кажется, высосала у меня все силы.
- Ну-ка, сюда иди, - услышав недовольный голос мамы, я по привычке вжал голову в плечи, бросил ключи на шкафчик и вышел из прихожей. Мама сидела на кухне. В халате и с непременной сигаретой в руках. В квартире ощутимо пахло перегаром и сексом. Подойдя ближе, я остановился в трех шагах от нее и молча кивнул. – Где шлялся?
- У Славы ночевал, - соврал я. Мама сразу почуяла ложь и зло улыбнулась. От этой улыбки мне стало не по себе. Ей просто нужен был повод, чтобы хоть до чего-нибудь доебаться. А если ищешь, то всегда найдешь. Так получилось и в этот раз.
- Ну-ка, - повторила она, подходя ко мне. – Дыхни. Это, блядь, что? Ты пил?!
- Мы вино выпили. По стакану. Бабушка Славы угостила, - я запутывался в своей лжи все сильнее и сильнее. И мама это прекрасно понимала. Тяжелая пощечина прилетела слева, как всегда, неожиданно. Неожиданно и больно обожгла щеку, заставила кровь прильнуть к ушам, а сердце пустилось в галоп.
- А ну, сука, не ври мне, - прошипела она, вцепившись стальными пальцами в шею. Боль пронзила горло и отдалась где-то внизу, у сердца. – Где ты шлялся?
- У друзей был. На вечеринке.
- Что пил?
- Вино. Два стакана, - на этот раз я сказал правду и попытался объясниться. – Ты же меня сама выгнала.
- Выгнала? Я выгнала? Я тебя к этому каличному отправила. А не бухать хуй пойми с кем. Что, взрослый стал? Свободу почуял?
- Мам, отпусти, - скривился я, когда хватка стала крепче. – Больно.
- Больно? – тихо переспросила она. – Я покажу тебе, что такое больно. Ну, сука…
Она не договорила. Отпихнула меня в сторону и пулей вылетела в прихожую. Сердце заныло от страха, когда я понял, куда она пошла. Через мгновение мама вернулась из ванной комнаты, сжимая в руке шланг от стиральной машины.
- Пьешь, сука? Матери врешь? Взрослым стал? – заорала она и, резко замахнувшись, обрушила на меня шланг. Инстинктивно я закрылся левой рукой и тут же взвыл от боли, когда рука приняла на себя удар. Шланг был жестким, тяжелым и всегда оставлял после себя жирные, набухшие фиолетовые полосы. Везде, куда попадал. Второй удар пришелся уже на спину. От удара и последующей боли перехватило дыхание. Третий удар рассек кожу на щеке, на водолазку упали капли крови. Странно, но маму это только раззадорило. Она перехватила шланг и принялась лупцевать меня еще сильнее. Эту боль я почти не чувствовал. Тело словно отупело, превратилось в мертвый кусок мяса, которому плевать на все. Лопалась кожа на спине, ныли пальцы, которым тоже досталось, саднила щека, а мама все не успокаивалась. Угомонилась она только тогда, когда по батареям застучали недовольные ранним пробуждением соседи. Но я знал, что ни одна блядь не поднимется по ступеням и не позвонит в дверь, чтобы выяснить, что происходит. Ни один человек потом не спросит, что произошло. Останутся только глухие шепотки в спину, когда люди будут думать, что ты не слышишь. Но ты все равно услышишь.
Это потом мне стала понятна вспышка родительской ненависти. Мама просто что-то не поделила с Гошей, а я попал под горячую руку. Приди я домой на пару часов позже, всего этого, возможно, и не было бы. Но случилось то, что случилось. Мама выплеснула злость, а я превратился в отбивную. Хоть сейчас на сковороду клади. Нежнейшего мяса хуй найдешь. Интересно, когда-нибудь я смогу дать отпор? Или буду скулить от ужаса, пока шланг оставляет на моей коже новые шрамы?
Мама ушла на работу в десять. Она так и не заглянула ко мне в комнату. Просто хлопнула дверью, оставив после себя тишину и запах валерьянки, намертво въевшийся в стены нашей квартиры. И лишь после того, как она ушла, я смог наконец-то попасть в ванную комнату и увидеть, в какого красавца меня превратила мамина рука.
Боли больше не было. Она попискивала где-то глубоко внутри, словно вгрызалась крохотными зубками в истерзанные мышцы. Была лишь обида, которая тоже быстро исчезла, стоило мне бросить взгляд на отцовскую опасную бритву, которая все так же лежала на полочке с мыльно-рыльными принадлежностями. Взяв ее, я завороженно посмотрел на блестящее, смертоносное лезвие и опустил взгляд на свою руку. Синюю, покрытую вспухшими шрамами, оставленными шлангом от стиральной машины. Вздохнул и убрал бритву обратно, понимая, что трус, сидящий внутри меня, ни за что не допустит, чтобы сталь коснулась вен. Не позволит мне секануть по коже лезвием и не даст уйти так легко. Все же у труса внутри меня были свои понятия о чести. Такую трусость отвергал даже он.
Вернувшись в комнату, я не лег спать. Сон исчез, его выбил из тела сраный шланг. Вместо этого я достал тетрадку, куда записывал свои мысли и, чуть подумав, написал на девственно чистом листе бумаги. «16 августа, 1998 год. Ненавижу».
Никто не знал, но семнадцатое августа девяносто восьмого ненавидеть будут куда сильнее, чем я ненавидел себя и свою жизнь. Потому что в этот день многое изменилось. И жизнь многих в нашем городе пошла по пизде.
Глава третья. Ночь вечна.
Дефолт девяносто восьмого по многим прошелся катком. При своем остались лишь избранные. Такие, как моя мама.
Всю свою жизнь она проработала бухгалтером на заводе, а как случился развал Союза, не стеснялась брать шабашки на стороне. Так в ее жизни появились братки, которые вдруг решили податься в предпринимательство и начали имитировать законную деятельность. Мама вела у них документацию, ночами корпела над налоговыми декларациями и сводила концы с концами. За свою работу она получала не только деньги, но и покровительство. Однажды к нам в квартиру забрался домушник и стащил мамину шкатулку с золотыми украшениями. Шкатулку вернули через два дня, причем принес ее сам домушник. Отпизженный до неузнаваемости. Хороших бухгалтеров в те времена всегда ценили. Тем более те, на кого работала мама. Я же запомнил другой момент. Как она выговаривает по телефону кому-то, зачем так сильно избили человека, а тем же вечером отлупила меня до синевы ремнем за то, что я нечаянно уронил хлеб на пол. Глупо было искать логику в ее поступках. Но я порой пытался.
Дефолт маму не коснулся. Она его почти не заметила, и, пока соседи тихо шушукались у подъезда о том, что делать и как жить, она спокойно уходила к десяти утра на работу и возвращалась в пять, как обычно. Единственным изменением стало то, что мама вдруг озаботилась моим будущим. Разговоры были короткими и странными, а их суть сводилась к тому, что мне пора бы задуматься о том, что делать после школы.
- Я могу пойти работать, - тихо ответил я на очередной вопрос мамы. Та в ответ ехидно фыркнула и чиркнула зажигалкой, прикуривая сигарету.
- Ты? Работать? Ты окромя пиликанья на скрипке своей и не умеешь ничего. Без должного образования будешь на помойке сухари искать. Учиться тебе надо, пока возможность есть. А вот где – это вопросец. Ты ж тупой, как валенок. Цифры не понимаешь, так бы в бухгалтерию устроила.
Это была ложь. Математика не являлась для меня проблемой. А тройки, которые всплывали в дневнике с завидной регулярностью, были местью моей учительницы Елизаветы Семеновны. Старая проблядь попросту отказывалась принимать те способы, которыми я доходил до правильных решений и существенно зарубала оценку просто из вредности. Маме на родительских собраниях она прямо говорила, что я тупой. А мама соглашалась и верила почетному педагогу, учившему когда-то ее саму.
- Юристом тоже не вариант. У тебя ни голоса, ни стати. В НИИ какой-нибудь? Ага, хуи там сосать, да ледышки. Петров вон, Андрей Палыч, всю жизнь в НИИ своем, а по итогу с голой жопой на улице остался. Хорошо хоть квартиру выбить успел… Ну? Что молчишь, бестолочь? Есть в твоей черепушке хоть какие-нибудь мысли? Или о будущем твоем я должна думать?
Я молчал. Потому что понимал, что ни скажи, маме это все равно не понравится. Проще промолчать, пока она сама не решит, что делать. Как и всегда.
- В Кулек тебе идти надо, - буркнула она. Кульком называли институт культуры в нашем городе. Да и в других городах такое название тоже приживалось. – Единственный вариант вышку получить, а там, глядишь, и не посмотрит никто. Главное, что высшее есть. Ну и по кабакам всегда можно пойти. Деньги там нормальные получают. Знай себе пой то, что народу нравится.
- Можно в консерваторию, - рискнул предложить я и тут же поморщился, услышав мамин смех. Жалящий и колючий. – Слава Розанов туда собирается.
- Консерваторию? Ну, не самый плохой вариант. Хоть музыкалка твоя окупится. Да и в переходе со скрипкой на хлеб с маслом всегда заработать можно. Даже такой бестолочи, как ты. Ладно. Решим потом. Уроки сделал?
- Да, мам.
- Неси, проверю.
Но был от дефолта и еще один плюс, который начисто перечеркивал все минусы. По крайней мере, для меня. Мама стала рассеянной и почти перестала обращать на меня внимание. Нет, регулярные избиения с формулировкой «если тебя не лупить, ты на шею сядешь и ножки свесишь» никуда не делись. Уменьшился мамин контроль, благодаря чему я смог проводить больше времени вне дома. Главное, чтобы уроки были сделаны и учителя не звонили домой из-за моих плохих оценок. Так что, когда мне звонил Славик и звал гулять, мама обычно была не против.
- Ярослав? – шумно дыша, спросил Розанов, когда я подошел к телефону.
- Ты знаешь, что здесь живем только мы с мамой, - вздохнул я. – И постоянно спрашиваешь одно и то же.
- Хочу убедиться, что это ты, - парировал он. – Какие планы на вечер?
- Планы поработать. В пьесе для скрипки меня смущает середина. Она будто проваливается.
- Значит, не занят, - резюмировал Славик. – Я зайду за тобой в шесть.
- Погоди, погоди. В смысле, зайдешь?
- В прямом. Максим пригласил нас на черную мессу. Дико пафосное название для их сборища, но он настоятельно советовал прийти.
- Я еще от прошлой не отошел, - хмыкнул я, вспомнив, как мама отхлестала меня шлангом.
- Понимаю. Но мероприятие намечается культурное. И пить тебя никто не заставляет. К тому же, думаю, тебе будет полезно послушать Максима. У него есть пара потрясающих идей насчет музыки, - упорствовал Славик. В отличие от меня, он быстро влился в компашку готов и частенько с ними пересекался.
- Ладно. Надо только у мамы отпроситься.
- Я зайду в шесть. Дресс-код черный, - ответил Розанов и в трубке послышались короткие гудки. В этом весь Славик. Но и к его чудачествам привыкаешь быстро. Как-никак, он мой друг. Единственный в моей жизни. А единственным не принято разбрасываться.
Мама с головой провалилась в очередной отчет и лишь махнула рукой, когда я сказал, что собираюсь пойти погулять. Она даже не поинтересовалась – куда и с кем. Только кивнула и вновь принялась щелкать кнопками калькулятора, считая налоги очередному клиенту. Вздохнув, я налил себе на кухне чай и отправился в комнату. Славик придет к шести, а значит, есть время поработать над пьесой. Странно, но написание музыки меня успокаивало. Исчезало время, исчезала боль, исчезал я. Оставалась только музыка, кривыми нотами струящаяся по нотному листу.