Навоз, как средство от простуды (хроники пандемии) – 14
Тяжелая сырая туча, висевшая несколько дней над полем, ночью осыпалась холодным ливнем. Дождь то затихал, то, словно очнувшись, стучал по карнизу и хлестал в окна. К утру вся туча вытекла и растаяла, дождь прекратился. Над полем, спускаясь к реке, повис туман. Из деревни было не различить, пар ли стоит над водой, или это шальная черемуха опадает белыми лепестками. Где-то за речкой глухо бухнул колокол. На ферме замычала корова. В Новых Оглоблях начался новый день.
Наспех выпив чаю, Женя с Авдеичем поехали в морозильник. Пришло время вывозить комсомольцев обратно в город. Все эти дни они «оздоравливались» в карантине. Способность молодых людей поглощать спиртные напитки оказалась выше производственных мощностей бабы Дуси. К этому дню деревня была полностью осушена и перешла в режим «трезвого образа жизни». Это грозило чрезвычайными последствиями на предстоящих майских. Трудящие, в лице землепашцев, конюха и деревенского агронома, жаждали похмеляться после поминовения усопших в Радуницу.
Чтобы не провоцировать конфликт с местным населением, сонных комсомольцев загрузили в открытый кузов старого ГАЗа. Женя вызвался сопровождать активистов до штаба на улице Советской в Гомеле. В дороге комсомольцев растрясло и проветрило. Они словно черви сами полезли из кузова, кода машина прибыла на место.
Женя отпустил машину, а сам через площадь отправился в парк. Старый парк на высоком берегу Сожа всегда был украшением города. Кроме дендрария здесь можно отметить дворец Румянцевых-Паскевичей, собор Петра и Павла и пару черных лебедей в пруду у фонтана.
Женя прошел по аллее вдоль Киевского спуска, перешел через овраг и оказался у пешеходного моста, который стрелой летит через Сож и упирается в пляж на другом берегу. Женька вышел на середину моста, постоял, опершись на перила и глядя вниз на мутную воду. Желтый пляж на другом берегу по весне пустовал. Вдали по железному в решетках мосту прогрохотал товарный поезд. Вскрикнула чайка, падая вниз к самой воде.
В нашем детстве пешеходного моста еще не было. На воде, куда от площади сбегает Киевский спуск, размещался деревянный дебаркадер-вокзал и несколько железных причалов, откуда вверх и вниз по реке сновали пароходики, возившие детей в пионерские лагеря по обе стороны города. Со временем причалы и пароходики исчезли, детские лагеря закрыли после Чернобыля, а набережную залили бетоном.
Полюбовавшись видом с моста, Женя решился проведать тещу, которую поместили в отдельную палату Первосоветской больницы на краю парка. Часы были не приёмные, но те, кто знал, как просочится на третий этаж, без труда проникали в бывшее отделение душевнобольных.
Женя отворил двери палаты и к изумлению обнаружил у кровати больной свою первую жену. Выхода не было, сбегать было поздно. По отдельности Лиза и Варвара Васильевна были терпимы, вместе – взрывоопасны.
«Бедная Лиза» - так прозвали Женькину супругу их общие знакомые – не соответствовала книжному образу. Она была бледной костлявой девицей с литературными наклонностями. Как часто бывает среди детей ответственных работников, выросшая в достатке, Лиза была девушкой вялой, вовсе не похожей на пробивную мамашу, которая как сорняк, поднялась от самой земли. Окончив Московский институт культуры и не найдя достойного мужа в столице, Лиза вернулась в Гомель к матери. Здесь, у случайных друзей, она познакомилась с Женей и от страха, как мать остаться одной, вышла за него замуж. Семейная жизнь была недолгой из-за назойливого присутствия тещи. Порой Женька не понимал, на которой из них он женат. Бабы «пили из Жени кровь» и он, не выдержав, ушел жить в общежитие маляров.
К этому дню Варвару Васильевну отмыли от краски, бледная теща с химией на голове возлежала на высокой кровати. Рядом, сжавшись пружиной, присела бедная Лиза. Обе женщины были рады покончить с взаимными упреками и переключили внимание на вошедшего Женю.
Поняв, что насилие неизбежно, Женька покорно опустился на стул и отключил свои сенсоры. Претензии женщин проходили насквозь, не оставляя следа в его голове. Через какое-то время до него вдруг дошло, что бывшая требует компенсации за потерю невинности. Варвара же Васильевна обвиняет его в своей утраченной молодости, которой она пожертвовала ради всеобщего счастья. Отпираться было бесполезно, Женя быстро согласился компенсировать дамам их материальные потери и с облегчением выскочил вон.
Женька шагал через парк, вспоминая, как он попался в этот семейный капкан. На главной аллее, окруженной дубами, Женя нос к носу столкнулся с дядей Жорой – своим старым знакомым. Женька и дядя Жора были связаны общею тайной, тайной воскрешения стоматолога Марата Моисеевича Цукермана, зубные протезы которого известны во всем мире от Бобруйска до Осиповичей. До сих пор стоматолог снится очевидцам этого происшествия. В этих снах Марат Моисеевич иногда берет электрическую дрель с длинным тупым сверлом и ледяными глазами заглядывает в рот свидетелю. Мало кому удается досмотреть до конца этот триллер.
Дядя Жора был то ли румыном, то ли евреем, и представлял интересы Яши-цыгана в деле замороженного стоматолога в первой части этой правдивой повести. После воскрешения замороженного стоматолога Жора женился на еврейке и вслед за супругой выехал на постоянное жительство в Израиль. Там он сторожил какой-то офис, а в перерывах занимался мелким разбоем. Жора, как и Женька, застрял в Гомеле, приехав сюда, чтобы перевезти родственников в Землю Обетованную.
Жора предложил Женьке зайти в ближайшее кафе. Присев за столик, оба стали вспоминать прошлую жизнь и общих знакомых. Под впечатлением встречи с бывшей женой и тещей Женька жаловался на обстоятельства. Дядя Жора кивал, соглашаясь.
«Дурные бабы – страшное дело, - заметил дядя Жора, - а феминистки – это полный абсурд!».
«Феминистки?», - не понял Женя.
«Феминистки с харассментом, - пояснил продвинутый Жора. – Эти бабы любого президента могут легко отиметь. Помнишь Клинтона? Или вот, тоже история: приходит какая-то баба со своим адвокатом в газету и сообщает, что давным-давно президент Кацав ее домогался, и Мойша легко получает семь лет тюрьмы. Может потом плакать и кричать, что его подставили – «жизнь удалась!». Ну, не чудо ли? Любую скотину мужского рода можно теперь оприходовать, даже если она член из ширинки еще не достала».
«Бабы и зоозащитники - это страшная сила, - поучал Жора. - Вот петух гонится за курицей, чтобы ее оседлать, как природа велит - а это уже насилие! Или, к примеру, конь высунул хрен до ветру, похвастать перед кобылой, эксгибиционист недоделанный. А это уже домогательство! Вот где перспективы: сделать обрезание всему мужскому естеству вплоть до устрицы! Только высунул – хуяк серпом по яйцам! А ты со своим навозом….. Запомни, Женя, бабы нас еще отимеют, отплатят за все …….».
После этого заключения дядя Жора глубоко задумался и впал в прострацию. А Женька тихо сидел за столиком, потрясенный широтой Жориного кругозора и разнообразием выражений родной речи. Женская привязанность вкупе с алиментами долго держали Женю за причиндалы, стесняя свободу перемещения. Кому, как не ему, было знать силу «любви» слабого пола. Даже мне как-то досталось от Лизы. Найдя в сети мое повествование о приключениях Жени, она его натурально запретила, угрожая мне отключением интернета.
Расставшись с Жорой, Женька вернулся в парк и бродил здесь в темных аллеях, среди вечных дубов, зеленеющих кленов и рыжих белок, скачущих между древ. Оставалось немного времени до той чудной поры, когда на спуске к воде распустится белая акация и напоит медовым ароматом весь парк, соседнюю площадь и окружающую природу.