В «Новой Боровой» милиция 3 дня составляет списки жильцов с личными данными
Жители «Новой Боровой» в эти дни невольно ощутили себя преступниками и обитателями деструктивного гетто. По их словам, представители органов уже три дня составляют поквартирный список жильцов, достают жировки из почтовых ящиков (видимо, чтобы с ними свериться), а людям с флагами на окнах, которые не открыли дверь по звонку, отключают свет в щитках, чтобы «выкурить» из квартиры. Во многих подъездах милиция опрашивает всех входящих и выходящих: интересуется не только именами жильцов, но и телефонами, местом работы, номерами автомобилей, наличием видеорегистратора. Все это длится уже 3 дня, силовики уезжают только после 20 часов, а утром приезжают вновь. В МВД говорят, что данные мероприятия проводятся во всех новостройках Минского района. Но юрист ставит под сомнение законность формирования такой базы данных, а отключение света в щитках называет произволом.
Поначалу казалось, что милицию интересуют только жильцы с флагами в окнах. У дверей таких квартир силовики проводят часы напролет, ожидая, что им откроют. Если жильцы не открывают дверь, некоторые сотрудники «выкуривают» их другими способами. Например, отключают свет в щитке, чтобы вынудить выйти в тамбур.
— Мы не открывали сначала, но они были очень настойчивы, — говорит Юлия, хозяйка квартиры в «Новой Боровой». — Отключили свет, затем вчетвером полтора часа стояли под дверью. Стемнело, детям стало страшно, есть пришла пора — решили открыть. Минут 40 майор уголовного розыска оформлял протокол по 23.34, изъял два флага, вынес предупреждение. Только на нас 4 сотрудника потратили 2 часа.
Юлия предоставила Onliner видео, где сотрудник органов говорит, что ничем ее не обидел. А в ответ на возмущение о выключенном свете объясняет свои мотивы так: «Надо ж было вас как-то выманить, я же не стал вам выпиливать дверь».
— На соседей давят через родственников: милиция обзванивает сестер и родителей с посылом: «Скажите вашим родственникам, чтоб сняли символику, а то будем выносить дверь», — утверждает Юлия.
Но этим странность милицейских рейдов не исчерпываются. Если поначалу силовиков интересовали только квартиры с флагами, то потом начался поквартирный опрос всех подряд
— Во многих подъездах на первых этажах стоят силовики и переписывают всех жильцов, которые входят и выходят, — рассказывают жители района. — Хотят узнать фамилию, имя, телефон, место работы, номер авто. Если отказываешься называть личные данные — требуют номер квартиры. Милиционеров настолько много, что их возят целыми бусами. Мы с женой шли и со словами «У нас уже спрашивали» прошли мимо. Они вдогонку спросили, из какой мы квартиры. Я сказал, что мы уже говорили их коллегам, что воздержались от ответов. Поначалу мы думали, что ходят 2—3 патруля, но теперь понимаем, что их очень много. Это стало ясно, когда соседи в чате начали одновременно сбрасывать скриншоты со своих камер.
— При встрече я спросил, можно ли отказаться отвечать на вопросы и зачем вообще их задают? Мне ответили, что информация якобы нужна на случай, если соседи будут жаловаться на жильцов, — продолжает житель района.
Милиция интересуется не только жителями «Новой Боровой», но и их гостями.
— Сегодня из моей квартиры вышли гости и стояли около машины на парковке. Милиционеры, вероятно, спросили, из какой квартиры они вышли, потому что сразу после этого позвонили мне в домофон. Я не подняла трубку — не хотела отвечать на их бесконечные вопросы.
Кроме того, активно исследуются жировки местных жителей. Возможно для того, чтобы свериться со списками.
Комментарий МВД
— Сейчас у нас в Минском районе проводится специальное комплексное мероприятие «Правопорядок». Не только в «Новой Боровой», но и в Копище, Колодищах. Мероприятие плановое, проводится в новых домах и новых районах, которые только застроились и информации по которым особо нет. Это поквартирный обход, который совершают участковые, знакомятся с жильцами, отрабатывают иностранных граждан, проживающих на территории Минского района. Они формируют опросные листы, уточняют, кто проживает в квартире, и прочие данные, после чего информация вносится в электронный журнал административного участка. Эти журналы ведутся по всей республике, данную информацию использует участковый в своей работе. Кроме того, в рамках СКМ «Правопорядок» проводится проверка наличия оружия и условий его хранения, проверка личного транспорта, проверка осужденных на «домашнюю химию». Помимо этого, участковые проводят беседы в связи с участившимися случаями кибермошенничества.
— А зачем им данные о месте работы, номере телефона, автомобиля, наличии регистратора?
— А как участковому дозвониться до человека, если ему понадобится это сделать? Участковый собирает все данные, он должен ими владеть.
— Жилец имеет право отказаться предоставлять данную информацию?
— Принудить его не могут, но участковый все равно будет собирать эту информацию в других источниках.
— Нам сообщили, что там работают не только участковые, но и сотрудники уголовного розыска.
— Там могут быть работники криминальной милиции, но они присутствуют по другим причинам: наркоконтроль и прочее.
— Имеет ли милиционер право отключить свет в квартире, в которой, по его мнению, находится административный правонарушитель?
— Не готов прокомментировать. Это уже вопрос правового поля.
Ссылка: https://realt.onliner.by/2021/01/18/v-novoj-borovoj-miliciya...
Про пердолётчиков и Бабайку
Есть много на свете, друг мой пикабушник что раздражает и злит (в данном конкретном случае, толк идёт про шум)
Соседи-синяки/перфорасты? Тупеньке детишки с колонками? Ха! Подростки & их первая ТАЧИЛА, вот где моща :) туда и динамики подрубить можно, и самочек покатать.
Вот и у меня во дворе юные водятлята, надыбали где-то старое раздолбаное шахаобразное корыто, которое всё еще чудом на ходу.
Этот древний пердолёт - на ходу издает такие звуки... типа прямотока но совсем уж позорные.
Услышишь такой, ни за что не подумаешь "-офигеть. что за тачка такая лютая"", зато наверняка в голове пронесётся множество нелестных отзывов и пожеланий тому пердолётчику который сидит за баранкой этого агрегата.
Собирается компашка подростков-корытоводов, и катаются. Никаких дел у них ясное дело нет (ни грузоперевозок, ни таксовать на таком корыте, да еще и без прав...
Катаются по дворам, потому что на дорогу нельзя, менты повяжут, тачилу отнимут. по дворам-то тоже нельзя без прав, но гибддэшники же не патрулируют дворы, да и там не у всех из компашки их нет всегда можно успеть пересесть.
В общем катаются-шумят. Пердолёт у них ОЧЕНЬ громкий, я телик громче делаю чтоб слышно было. Ну так вот
Еще у нас во дворе живет Бабайка. натуральная такая бабайка (утверждать не стану, но вроде как погоняло у неё от фамилии появилось Бабаева) это дворовая сумашедшая, которая с некоторой периодичностью обкладывает прохожих матюгами и прочей нецензурщиной из окна своей квартиры, Бывает просто гуляет по двору орёт в голосину. В целом безвредная. не бросается, не кусается, не кидается (почти) Бывали случаи когда она кидалась из окна своей квартиры заготовленными заранее пакетами с экскрементами - не часто. я вот ни разу лично не видел. Ага, вы правильно догадались...далее со слов приятеля-соседа который сам все видел
В очередной свой круг по двору, в лобовуху шахи прилетает пакет, Бабайка она меткая наверное метательницей молота/копья/диска/ядра в молодости была. Дворовые летописи не помнят ни одного её промаха, если уж кидает то в цель :-)
Содерживое знатно размазывается по всей лобовухе и передку. "содержимое" пердолёта по тормозам, прочухались, вылезли, и вот вроде местные, но неопытные, начали сраться с ней. А ей это дело за милую душу, может так часами упражняться. Но в этот раз она решила подкрепить крепкое словцо ещё одним говноснарядом
участковый мент, рассказывал что когда бывал у неё в квартире по очередной жалобе, видел заготовленную "батарею снарядов" у бойницы окна
Сосед клянётся что следом донеслись аплодисменты и крик -Слава Бабайке!
Уж не знаю как они там в компашке порешали меж собой, кому чмыриться и отмывать заговняную тачилу. но на следующий день они продолжили. но объезжая тот сектор обстрела угол двора стороной.
Само по себе явление пердолётинга не редкое. В летние месяцы у нас на прямом участке дороги часто носятся мотохрусты, на своих "ракетах" Вот как часто вы слыша такие завывания с уважением и некоей завистью думали "-ООО. МОТИК. КРУТОТА-ТО КАКАЯ!" ? Чот я уверен что в 99% думают совершенно иное. Ну да, я по себе сужу, но я такой весь неуникальный. не думаю что я один такой
Предупреждая вопросы. -А чего поговорить с ними нельзя было? В основном нет, Быдлячье племя человеческую речь конечно понимает, но не разумеет, сие неоднократно проверено жизненным опытом.
так и живём.
Хорхе Масвидаль: махач до UFC
Если кто не знает, до перехода в смешанные единоборства Хорхе бился на улицах гетто и рубился даже с теми, кто был выше него в весовой категории. У этого человека драки в крови!
Хайтонское гетто
Многие слышали про американские гетто с чернокожими, но районы, в которые стороннему человеку опасно зайти даже днем, существуют и в куда более спокойной Англии, более того рядом с Ливерпулем, городе Битлов.
Полицию сюда вызывают по 10 раз в сутки, а некоторые дома выставляли на аукцион по самой низкой цене, так как никто не хочет их покупать. Тут норма огромные кучи мусора, частые пожары и заколоченные окна, чтобы не влезали грабители.
Этот район называется Примроуз-Корт и он расположен в Хайтоне, что неподалеку от Ливерпуля. В течении многих лет это место ничем не отличалось от другого пригородного района Ливерпуля, но в 2018 году сюда въехало множество новых семей и вскоре наступил кошмар.
Водители такси бояться приезжать сюда, так как на них неоднократно нападали с бейсбольными битами. Хотя Примроуз-Корт не особо и большой, он состоит из 18 многоквартирных домов, сейчас он превратился в настоящую клоаку с горами перевернутой мебели, брошенной в садиках, разбитыми стеклами и заколоченными окнами.
Некоторые из домов сейчас полностью заброшены, так как жильцы поспешно покинули их, а новые отказались заселяться. Глядя на эти фото, кажется невероятным, как всего за два года можно было настолько засрать это место.
Одна из бывших жительниц на условиях анонимности поделилась с журналистами своей историей. Она жила тут уже 7 лет, когда у нее появились новые соседи, сначала одна семья, а потом и множество других. Эти люди начали драться, пить, а мусор выбрасывали прямо под окна дома.
В один момент женщина стала серьезно опасаться за жизни своих дети, играющих на этой улице и решила уехать отсюда. А ее покинутый дом вскоре после этого подвергся нападению местной молодежи, они разбили окна и громили все, что было возможно.
Несколько месяцев назад сразу три дома были выставлены на аукцион с начальной ценой всего в 99 пенсов. Кто-то купил их, но так и не стал приводить их в порядок. Они до сих пор стоят разбитые и со следами пожогов.
Другой местный житель рассказал, что когда он ехал тут на велосипеде, группа молодежи стала забрасывать его камнями, а потом сделала попытку забрать у него велосипед. Полиция пытается бороться с антиобщественным поведением в этом районе, но пока дальше задержания отдельных людей за торговлю наркотиками и регулярных патрулей дело не зашло.
Журналисты ничего не говорят о том, к какой социальной или этнической группе принадлежат местные вандалы и хулиганы, но в комментариях пишут, что это те, которые живут на пособие и получили это жилье бесплатно, и именно поэтому они не ценят то, что им досталось.
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Уроки Xолокоста: воспоминания очевидцев
Известному экономисту, профессору Борису Сребнику, каждую ночь снится война. «Выстрелы, крики, я куда-то бегу и все ощупываю себя: не ранен ли?». Борис Владимирович посещал психотерапевтов, но все бесполезно — говорят, эти воспоминания не вытравить ничем.
Больше двух лет он прожил в минском гетто — самом крупном на территории бывшего СССР. Оккупанты разместили там больше ста тысяч российских и немецких евреев. Постепенно уничтожили всех, за редкими исключениями.
Погром начинается с кладбища
В комнате Бориса Сребника стоит старая фотография — молодой, улыбчивый парень, одетый в театральный костюм. Это практически начало его семейного архива — снимков родных или собственного детства у него не осталось. Когда началась война, Борису было семь.
емецкая армия заняла Минск уже в конце июня. Сразу же издали приказ коменданта: всем евреям собрать носильные вещи и пройти в дома на указанных в письме улицах. В случае неповиновения — расстрел. После переселения оккупанты приказали обнести район стеной — строить ее должны сами узники нового гетто. Выходить из гетто не разрешалось. Остатки ценностей и одежды тайком меняли у местных жителей, подходивших с другой стороны колючей ограды. На картошку, муку — они уже стали предметом роскоши.
Осенью начались погромы — оккупанты выбирали один из районов и полностью уничтожали всех его жителей. Первый погром провели 7 ноября, но слухи о нем появились гораздо раньше. Борис с родными жил в большом доме у старинного еврейского кладбища. Старшие члены семьи рассудили, что погромы должны начаться именно отсюда: чтобы трупы далеко не везти. Семья отправилась ночевать к знакомым, на Хлебную улицу. Но, оказалось, начать решили именно оттуда.
«Рано утром нас всех выгнали во двор старого хлебозавода, выстраивали в длинные очереди, сажали в машины и увозили в неизвестном направлении. Автомобили возвращались пустыми».
«Я помню эту очередь, помню, каким был уставшим, и мне очень хотелось сесть уже в машину, покататься. Я просил об это маму, но как только подходил наш черед, она кричала, что ее муж работает в лагере специалистов. Мужчин „с профессией“ из гетто забрали и поселили отдельно. По колонне прошел слух, что членов их семей не будут забирать. Мама кричала, ее били прикладами, но она мужественно оттаскивала меня в хвост очереди. И так несколько раз. А потом начало темнеть, закончился рабочий день и немцы остановили погром. Они народ основательный — работали четко по расписанию».
Из тех, кого увезли на машинах, в гетто больше никто не вернулся.
Жизнь в «малинах»
Скоро не стало и мамы Бориса — она тайно отправилась в русский квартал, к знакомым: уговорить, чтобы они забрали сына. На тот момент он был светловолосым и почти не имел выраженных еврейских черт. В гетто его мама не вернулась — ее узнал полицейский, выдал немецким солдатам. Помимо погромов, существовали и облавы: вламывались в дом, забирали выборочно, по определенным признакам. Например, только подростков. Так Борис лишился старшего брата.
В гетто не отмечали праздников — все позабыли о собственных днях рождения. Главной радостью были встречи после погрома, люди выбегали на улицу, приветствовали знакомых, оставшихся в живых. Трогали друг друга, поздравляли.
Очень скоро немцы потребовали отдать все теплые вещи — единственную валюту, на которую можно было купить продукты у местных жителей. В домах стали организовывать «малины» — вырывали в полу ямы, куда прятали всю целую одежду, сверху накидывали тряпья, задвигали кроватью — часто единственной на комнату. А проживало там обычно 15–20 человек. Там же в случае погромов прятались. Вход присыпали махоркой. «Я помню, однажды все в очередной раз сидели в таком убежище, вырытым под кладбищем, в страхе, панике и жуткой тишине.
У кого-то начал плакать ребенок, все начали шикать. Но младенец очень быстро замолчал. Не уверен, но кажется, его задушили. Ради спасения других».
Есть хотелось больше, чем жить
К концу 41 года вещей не осталось, есть было нечего. Начинался голод, который вкупе с суровой зимой работал не хуже организованных погромов. «Идет человек, от голода весь опухший, раздувшийся, и на ходу как бревно какое-то падает. Секунда — и его не стало», — вспоминает Борис. Мальчишками они прятались за кладбищенскими памятниками и смотрели, как расстреливают военнопленных. Однажды рядом с пленными внезапно упала и умерла лошадь: измученные люди бросились к ней, руками раздирали и поедали плоть. Немцы стреляли, угрожали, но от лошади никто не отошел по своей воле.
Борис показывает следы на руках — шрамы от колючей проволоки. Вместе с другом Маиком они начали совершать вылазки из гетто. Это было запрещено под страхом смерти, но есть хотелось больше, чем жить. Побирались у местного населения, искали на помойках. Добывали гнилые картофелины, вялые капустные листы — кому-то мусор, а кому-то — щи.
«Страшнее всего было, что выдадут. Мы пробирались по разрушенному Минску, за нами бежали белорусские мальчики и кричали „Жидята!“. К нам тут же подходили полицейские и требовали снять штаны. Спасало то, что мы были не обрезанные. Нас отпускали».
Местное население евреев своими союзниками не считали — первый еврейский партизанский отряд появился только в 1942 году. Наоборот, оголодавшие белорусы устраивали набеги на гетто — требовали драгоценности, потому что «у жидов же всегда есть золото». Чтобы защититься, рядом с каждым домом вешали рельс, при появлении мародеров с его помощью били тревогу, вызывали охрану гетто. С мародерами немецкие солдаты расправлялись беспощадно — право на насилие они признавали только за собой. Военная ревность. «А одного мародера, захваченного прямо в нашем доме, было ужасно жалко», — вспоминает Борис.
На его глазах ежедневно кого-нибудь убивали. Он жил рядом с кладбищем. Трупы привозили и сбрасывали в огромные ямы. Иногда среди них были еще живые, но раненые люди. Ямы, чуть присыпанные землей, шевелились. Подойти, найти, помочь — страшно и почти непосильно.
Еврейские партизаны
Люди умирали, гетто сужалось, выживших переселяли в другие дома. Отдельно поселили около 30 тысяч евреев из Германии, местные называли их «гамбургскими»: говорили, им пообещали, что депортируют в Палестину, сказали, взять с собой только ценности. Это гетто не просуществовали и года — всех уничтожили за короткий срок.
В белорусском гетто погромы устраивали все чаще. Борис никогда не ходил за территорию гетто один, только с другом Маиком, но однажды утром Маик идти отказался: у него была порвана обувь. «Мне ужасно не хотелось уходить просит милостыню, я чувствовал, что иду, как на Голгофу, — вспоминает Борис Владимирович. - Но еда была нужна, не мог отказаться. Вернулся вечером на пустое место — гетто уничтожили окончательно, всех, кто там был, убили».
Восьмилетний Борис был в отчаянии, шел по городу с твердым намерением сдаться: не представлял, как и где жить одному. Внезапно встретил знакомых, Иосифа Левина и его младшую сестру Майю, переживших погром гетто. Иосиф знал, как пройти к партизанам. Три дня они искали по городу выживших евреев — набралось 10 человек, все - дети и подростки. Направились в лес. Придумали даже стратегию: идти попарно, на отдалении друг от друга, оккупантам говорить, что направляются в деревню к родным. Шли босые, голодные, скоро остались почти без одежды — забирали деревенские мальчики, у них не было и того. Ссорились и между собой. «Мы же были дети», — вспоминает Борис. Однажды после ночевки отряд ушел, оставив его спящим — самого маленького воспринимали как обузу. Борис проснулся, кричал, плакал. Потом побежал. Чудом оказалось, что в верном направлении. Догнал.
«Когда мы через трое суток подошли к партизанской зоне, был конец дня, уже заходило солнце, — вспоминает Борис. — Внезапно из кустов выходят полицейские в форме, молодые ребята, мы начинаем им рассказывать свои басни, они в ответ: знаем, вы жиды, сейчас будем вас расстреливать. И поставили к кустарникам лицом, начали щелкать затворами. Никто не плакал, не просил отпустить. Помню только свою горькую детскую обиду: на кой-черт было столько лет мучиться, чтобы вот так закончить. А потом они сказали: шутка, ребята, мы партизаны. Никто из нас не повернулся. Потом они достали селедку, спросили, есть ли у нас хлеб, и уже тогда мы им поверили».
Воспоминания о еде — самые приятные. Картошка с молоком, которой кормили партизаны в первый вечер в отряде, гороховый суп в доме, куда Бориса как-то пустили на постой. Пора было уходить, но там начали готовить еду. Мальчик прятался на печи, «манкировал», искал способы остаться. Гороховый суп он любит до сих пор, хотя тот — так и не попробовал.
Уже после победы через село, где размещался патризанский отряд, проходила советская воинская часть. Русский танкист спросил ребенка, откуда он. Узнал, что из Минска и забрал с собой - было по пути их наступления. Вместе с другими детьми Борис добрался до разрушенного города. «Помню, как мы стояли посреди развалин, к нам подошел мужчина, сказал: «Лучше бы на Украину поехали, там хотя бы хлеб есть». Где находилась эта Украина никто из детей, конечно, не знал. Пошли искать советскую власть, набрели на военкомат. Получили направления в детский дом: борьба за выживание продолжилась уже там. Голод, холод: «бывает, спишь под тоненьким одеялом, в помещении без отопления, в одежде. Просыпаешься голым: все сняли товарищи по несчастью».
«Когда я узнал про закон Димы Яковлева, мне захотелось лично встретиться с этими депутатами, рассказать им, что такое детский дом, потому что они, кажется, не в курсе», — рассуждает Борис Владимирович, сейчас — работник Высшей школы Российской Федерации, член Нью-Йоркской академии наук. Тогда — обычный беспризорник. Никакой компенсации и льгот дети из минского гетто не получили — вплоть до перестройки явление Холокоста в СССР не признавали. Да и сознаться, что жил в гетто, было страшно. Узников концлагерей иногда репрессировали уже на Родине.
«В 1990м году я был инициатором создания „Ассоциации несовершеннолетних узников гетто“, — рассказывает Борис Владимирович. — Чтобы хоть как-то сберечь память обо всем, что было. Зачем? Ответ очень банальный. Если мы забудем, все может повториться снова. Я по долгу службы работаю со студентами, и они про войну 1812 года знают больше, чем про Великую Отечественную. После ВОВ мы растеряли много важных воспоминаний: потому что о них запрещалось говорить». Борис Владимирович рос в то поколение, когда фраза "20 лет без войны" казалась мечтой — Русско-Японская, Первая Мировая, Советско-Финская, Халкин-Голл. «Сейчас живут люди, которых ни одна война не коснулась. И мне немного страшно, что они ценят мир гораздо меньше, чем мы».