Чай будто отогрел сердитого Лемехова, и он ободряюще сказал:
– Ничего, Фёдор Романыч, мы с тобой Сталинград прошли, неужели тут, с какой-то мразью лесной не управимся?
– Увертливые они, гады, – отозвался Богуславский, – схроны свои в лесу накопали, сложно обнаружить. Есть своя разведка, контрразведка, склады, типографии, госпитали и даже тюрьмы.
– Ничего, как говориться, на кручёную задницу... – усмехнулся полковник. – Есть тут у меня одна задумка.
Хутор Угодьево, окутанный предутренним туманом, спал, когда в крайнюю хату острожно постучали.
– Кто? – сонно спросил хозяин, грузный седоусый селянин Тарас, хотя прекрасно знал кто.
– Открывай, дед, – послышался глухой голос.
В хату вошли трое вооруженных мужчин. Двое из них были в солдатских шинелях советского образца, на третьем была камуфляжная пятнистая куртка, какие носили гренадёры СС. Все трое были вооружены советскими ППШ.
– Проходите, гости дорогие, – засуетился Тарас, доставая краюху хлеба, – сейчас Оксана сало принесёт!
Жена Тараса, грузная неулыбчивая женщина, молча ушла из хаты и вскоре вернулась с бутылкой самогона и увесистым куском сала.
– В общем так, хлопчики, – начал Тарас, – больницу и школу москалики начали ремонтировать, в сельсовете читальную открыли. Разговорился с ихним зоотехником, болтает, что скоро из Винницы новые породы свиней привезут.
Все трое, не перебивая, слушали, лениво жуя сало с хлебом. Старший, в эсесовской куртке, вытащил пачку сигарет и комната наполнилась едким дымом.
– Кто больше всех с коммуняками дружит? – спросил он, испытывающе глядя на старика своими бесцветными глазами. – Кто в колхозе самый ярый активист?
– Так вестимо кто, – отозвался Тарас, – записывай, Лис, всех знаю.
Лис достал блокнот, химический карандаш и мусля его стал мелко записывать фамилии сочувствующих большевикам жителей хутора. Пока он писал, старик нежданно всхлипнул :
– Всех под корень надо, Лис. За сынка моего, за Дмитро! Скажи Михасю...
– Заткнись, – подал голос один из гостей, – ты про это имя вообще забудь для твоего же блага.
Третий гость, самый молодой, парень лет пятнадцати, ничего не сказал, продолжая сосредоточенно жевать.
Разговор длился ещё около часа. Наконец все трое поднялись и пожали руки Тарасу.
– Спасибо, дед, за помощь Повстанческой Армии! Слава Украине!
Тарас и даже Оксана нестройно отозвались:
Трое вышли из хаты и быстро исчезли в утреннем тумане, уходя в лес.
– А что, Лис, дед-то надёжный? – спросил один из оуновцев – тот, что посоветовал Тарасу заткнуться.
– У него сына прошлым летом под Бродами коммуняки убили, – отозвался Лис, – в «Галичине» служили вместе.
– Дядя Лис, – подал наконец голос подросток, – когда москалей будем вешать, ты мне дай одного, ещё раз потренироваться.
– Помню я, Говнюк, как после прошлой тренировки ты проблевался, – хохотнул Лис. – Бери пример с Грицко из четёртого провода. Младше тебя, а жида к воротам приколотил гвоздями – любо-дорого глядеть.
– Я не Говнюк, – обиделся подросток.
– Пока не отличишься в операциях, будешь Говнюком, – отмахнулся Лис.
Богуславский пил пиво в областной райцентре, когда в условленное время к нему подошел информатор.
– Добрый день, Григорий Иваныч, – поприветствовал его Фёдор, с удовольствием отхлёбывая горьковатое «Жигулёвское», – угощайтесь
Григорий Иваныч, крепкий ещё старик лет семидесяти, не стал ломаться и тоже приложился к одной из четырёх кружек, стоявших на столике возле пивной. Поговорили о погоде, о международной обстановке, Богуславский даже рассказал несколько анекдотов.
– Ночью к Тарасу Худобе опять приходили, – как бы между делом сказал старик.
– Трое. Видимо из банды Михася. Только не спрашивай, Фёдор Романыч, где они ховаются. Лес большой, а я, Гриша Ковш, маленький.
Богуславский протянул старику жирного леща:
– Этого, Григорий Иваныч, и не потребуется. От тебя нужно только одно. Чтобы ты зашел к Худобе в гости. Желательно ближе к вечеру. Сколько раз в неделю к Худобе гости приходят?
– Когда как. Я ведь тоже не дежурю круглые сутки около его хаты. Да и не любят они гостей.
Богуславский терпеливо наставлял:
– Придумай что-нибудь, чтобы зайти. А как зайдешь, сделаешь вот что...
Ещё не стемнело, когда в хату Тараса Худобы осторожно постучали.
– Кого ещё там черти несут, – пробурчал Тарас, ловко плетя корзину.
– Гришка Ковш, – отозвалась Оксана, выгляну в окно.
– Коммуняцкий прихвостень, – пробурчал Тарас, – ну ничего, скоро все плясать будут с петлями на шеях.
– Доброго здравия! – стаскивая шапку сказал Ковш, вытирая ноги у порога. – А я к тебе, Тарас Сергеевич, по делу.
Он достал из кармана тряпицу и развернул со словами:
– Старуха моя заболела, а денег на лекарство нет. Купи, Тарас, два креста мои. Серебро! Пятьдесят рублей всего!
На ладони Ковша лежали два Георгиевских креста, полученные Григорием за Империалистическую войну.
– Хм... ну куплю, раз такое дело, – буркнул Тарас, мгновенно посчитав, что сам он их легко перепродаст за двести.
Пока он ходил за деньгами, Григорий Иванович, полез за кисетом, незаметно достав из кармана пиджака маленький пузырёк с какой-то жидкостью и так же незаметно плеснув ее на тряпку у порога.
Весь следующий день прошел в заботах, а на утро воскресенья в окно отделения областного НКВД застучали.
– Что такое, – встрепенулся задремавший дежурный.
На пороге стоял мальчик лет двенадцати.
– Из Угодьево я, – запыхавшись, выдохнул он, – дед велел передать...
Он на несколько секунд замолк и выпалил: «Кружка для Сокола. Совы прилетели.»
Через полчаса в хутор мчались два «студера» набитые солдатами. Ещё в одном ехали бойцы с овчарками. Сонное Угодьево было мгновенно разбужено рёвом моторов. В дверь Тараса забУхали удары кулаков.
Оттолкнув ошалевшего Тараса, в хату ворвался Богуславский, за спиной которого был боец с чёрной немецкой овчаркой на поводке. Боец присел на корточки сунув псу под нос тряпку которая лежала на пороге, ласково сказал ему:
Собака уткнулась в тряпку влажным блестящим носом. Боец выпрямился.
Овчарка мгновенно рванулась на улицу.
– Этих задержать, – кивнул Фёдор на Тараса с Оксаной и бросился догонять Байкала.
Рота НКВД рассыпавшись цепью, прочесывала лес. Впереди бежали солдат с Байкалом и Богуславский.
– Хорошо идёт, след совсем свежий, – крикнул на бегу боец.
Автомат ППШ больно колотил по спине Фёдора:
– А ты, как, Саша, думал, – крикнул он, – для собаки этот запах, как валерьянка для кота. Наши химики постарались.
След привёл к старому колодцу, который был недалеко от деревни Ляховка.
Солдаты взяли оружие на изготовку, окружив колодец.
– Вы окружены, сдавайтесь! – крикнул Богуславсий
– Э..О..А.. – гулко отозвалось эхо
– Никого, – растеряно сказал стоявший рядом с Фёдором сержант.
Байкал заходился в лае, норовя прыгнуть в колодец.
– Тут! – твёрдо сказал Богуславсий. – Нужно искать лучше!
Несколько бойцов осталось сторожить колодец, остальные рассыпались по округе, ища следы выхода из схрона.
– Есть! – крикнул один из солдат.
В пятистах метрах от колодца в кустах бузины Богуславский увидел едва заметную трубу, небольшого диаметра, едва торчавшую из травы.
– По запаху нашел, – доложил боец, – видать худо у них с гигиеной.
Фёдор вытщил из сумки несколько дымовых гранат и одну за другой опустил их в трубу. Через десять минут из колодца раздался удушливый крик:
– Сдаёмся! Ведро опустите!
Богуславский снова заглянул в колодец и всё понял. Лаз в бандитский схрон был в стене колодца и попадали туда оуновцы, спускаясь на ведре, которое кто-то опускал вниз.
Через пятнадцать минут перед Фёдором стояли два десятка кашляющий и плачущих бандитов. Богуславский подошел к одному из них.
– Если не ошибаюсь, Михась? Будь моя воля, я бы тебя тут, гниду, кончил, но вот судить тебя будут.
Он посмотрел на совсем молодого парнишку, размазывающего по грязному лицу слёзы.
– Ну а ты, шкет, на кой полез сюда? Тебе в школу, балбесу, надо бегать.
Сержант, шедший за Фёдором, вдруг не вытерпел. Он пнул под зад одному из пленных и строго сказал: «Зробы тризуб, сука!»
Пленный, сразу поняв, что от него хотят, послушно поднял руки вверх, согнув их в локтях. Подросток, стоявший рядом втянул голову в плечи и тоже, видимо, на всякий случай, «зробыл тризуб». Грянул громовой хохот, и даже Фёдор не смог удержаться.
Вечером Богуславский докладывал Лемехову.
– Схрон был в колодце. Задержано пятнадцать бандитов, среди них Михась и его помощник Лис. Самому младшему из группы – четырнадцать лет. Кличка забавная у него – Говнюк.
Отсмеявшись, Лемехов сказал:
– Проверьте, если ничего на нём нет, дайте подзатыльник и отпускайте его. Нам сейчас Михась и Лис важнее. Ну а ты, Фёдор Романович, сверли дырку для ордена. Взять без потерь таких волчар – это не фунт изюма. А сейчас...
Лемехов полез в сейф и достал оттуда початую бутылку коньяка «Сталинский» и две стопки.
– Ну, за Победу, Фёдор Романыч!
Площадь независимости в Киеве была полна народу. Кто-то гулял, кто-то фотографировался, но основная масса горожан глазела на нестройно шагающую колонну стариков, одетых в серые мудниры, увешанные многочисленными медалями, с польскими фуражками на головах.
Над колонной веяли желто-голубые и красно-чёрные флаги.
– Дорогие киевляне и гости города, – гундел в мегафон детина в вышитой рубахе и серьгой в виде трезубца в носу, – сегодня, пятнадцатого октября две тысячи двенадцатого года, мы чествуем наших дорогих ветеранов УПА, боровшихся с коммунистами и нацистами. Они победители! Слава Украине!
– Хероям Слава, – раздались ответные возгласы.
Пожилой мужчина с девочкой лет пяти, стояли в стороне, наблюдая за шествием.
– Деда Федя, а кто это? – спросила правнучка. – Солдаты? Ветераны?
– Ветераны, да не те, – горько усмехнулся мужчина, сжимая в руках трость.
Совсем рядом с ними из ниоткуда возникла бойкая группа телевизионщиков.
Парень с видеокамерой на плече начал снимать интервью с одним из «ветеранов». Богуславский невольно прислушался. Судя по рассказам деда, Вторую Мировую Войну он выиграл в одиночку, остальные только слегка помогали.
Но девушка, державшая микрофон около старика, слушала благоговейно и даже открыла рот от его баек.
Внешность деда вдруг показалась знакомой Богуславскому. Он вгляделся в бегающие глазки старика. Ба!
Фёдор Романович протиснулся к деду и отодвинув девушку, презрительно посмотрел ему в глаза.
– ЗдорОво, Говнюк. Зробы тризуб!
С этими словами Богуславский плюнул в лицо опешившему старику и хромая, исчез в толпе.
