У каждого подъезда есть свои постовые. У этого были Зинаида Петровна и Валентина Сергеевна. Две женщины почтенного возраста, но с амбициями уровня Совбеза. В руках у них не портфели, а семечки, зато функции те же. Обсуждать соседей, фиксировать климат и регулировать движение воздуха.

— Жара, Валь, — жалуется Зинаида Петровна, обмахиваясь газеткой, — хоть яичницу на асфальте жарь.

— Или мозги, — философски добавляет Валентина Сергеевна и так отстреливает шелухой, что даже голуби на проводе пригнулись.

— Слыхала, Гальку из сорок первой по «скорой» забрали? — прищурилась Зинаида Петровна.

— Да ну? А я думала, она на даче.

— На даче! Она ж с давлением, а всё туда же лезет! Врач ей сказал: «Сидите в прохладе», а она грядки копать. Ну вот и докопалась. Саму теперь закапают.

— Эх, Галька, Галька… — вздохнула Валентина. — Не баба, а экскаватор.

Они ещё минут пять качали головами, перемывали косточки то Гальке, то её зятю, пока вдруг из-за угла не выплыла фигура. Медленно, чинно, как корабль на параде. Сумка при ней, очки на носу, платок туго повязан. Лицо незнакомое.

Старушки переглянулись. Зинаида Петровна первой включила режим «народной дипломатии». Такой нарочито дружелюбной:

— В тенёчке отдыхали?

Незнакомка с улыбкой кивнула:

— Да, там воздух свежее, полегче дышится.

— Ну правильно, правильно, — закивала Зинаида Петровна. — На солнцепёке только дураки сидят.

Та уже ключами брякает, дверь подъезда открывает.

Но Зинаиду Петровну любопытство душило сильнее жары:

— А вы из какой квартиры?

Гостья замерла, обернулась... взгляд холодный, отрезвляющий:

— А вам какое дело? — и юркнула в подъезд.

И тут Зинаиду Петровну точно током шандарахнуло. Добродушная улыбка в секунду сменилась праведным гневом. Дверь медленно закрывалась, так она в неё локтем — бух! И голосом, способным согнать ворон с тополя, закричала:

— Да чтоб ты вообще сдохла… с@ка такая…!

Эхо ещё не успело разойтись, а Зинаида Петровна уже повернулась к Валентине Сергеевне:

— Нет, ты видела, Валь? Я ведь по-доброму спросила! Из-за заботы! Вдруг ей плохо станет! Вот тварь!

Валентина Сергеевна, спокойная, как памятник, также спокойно ответила:

— Ну да. Ты ж её дверью почти придавила. Забота у тебя что надо. Хоть скорую вызывай…

— Вспомнила! Она на четвёртом этаже живёт, в 37-й квартире, под Галькой.

— А Галька-то в больнице… — вдруг осенило Валентину Сергеевну.

— То-то и оно! — Зинаида Петровна хлопнула себя по колену. — Значит, эта… как её… Антонина Михайловна она. Это та, что прошлой зимой снег с балкона сбрасывала прямо на детскую площадку!

— А-а… — кивнула Валентина Сергеевна. — Та самая, что мусорный пакет в подъезде забывает?

— Она самая! Ты представляешь, Валь, мне «какое дело»? Я ж председатель домкома! Я за всё в ответе!

Вечером, разгребая картошку на кухне, Зинаида Петровна то и дело бросала злобные взгляды в потолок, будто сквозь перекрытия видела ту самую «Антонину Михайловну».

— «Какое дело»… — ворчала она, яростно чистя овощи. — Я тебе покажу… какое мне дело!

На следующий день у подъезда появилось объявление: *«Уважаемые жильцы! Напоминаем, что оставлять мусор в подъезде запрещается. Нарушители будут разоблачены и пристыжены. С уважением, домком»*.

А через неделю Зинаида Петровна с торжеством доложила Валентине Сергеевне:

— Видала? Теперь её муж мусор выносит!

— Ну и слава богу, — вздохнула Валентина Сергеевна. — Вони меньше будет в подъезде. Садись...

Но Зинаида Петровна уже прищурилась, глядя на новую фигуру вдали:

— Слушай, а это кто такой идёт?..

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aLbmQCVzVgNyfuE7

У третьего подъезда каждую вечернюю смену собирался Совет Старших. Народ называл их просто «бабки», но это было ошибкой. Это был настоящий орган власти, куда ни один домоуправ не мог пробиться без санкции.

На скамейке сидели они... С семечками, с газетами, с шерстяными платками, натянутыми до самых глаз. Они знали, когда у тебя зарплата, с кем у тебя интрижка, и что у тебя гастрит. А если не знали, то придумывали. Что ещё хуже, чем правда.

Бабка Зина была летописцем. У неё был толстый школьный дневник, куда она писала каждую мелочь: «23:15. Петров вышел выносить мусор. Пакет тяжёлый. В пакете явно бутылки. Значит, пьёт. 23:17. Вернулся без пакета. Пакет пропал. Нужно пойти проверить, донёс ли он до мусорки пакет или раньше выкинул?!».

Бабка Тамара была стратегом. Она сидела с биноклем, подаренным внуком, и вела наблюдения из окна напротив. Если кто-то менял занавески, она тут же докладывала Совету: «Жена уходит!».

А бабка Валя считалась пророчицей. Она утверждала, что по стуку каблуков определяет, будет ли у человека развод или просто простуда. Никто не смел спорить, потому что её диагнозы сбывались. Вон, у соседа на втором, сперва жена ушла, а через неделю насморк случился.

Иногда жители дома пытались возмутиться. Но бабки управляли слишком тонко. Кто-то вдруг начинал чувствовать, что у него подозрительно шатается почтовый ящик. У кого-то дверной глазок залеплялся пластилином. А у кого-то звонок на двери начинал звонить сам по себе. Все знали, это неспроста.

Говорят, что однажды в дом заселился молодой айтишник, который, наивный, подумал, что сможет игнорировать их. Прошёл мимо без «здрасьте», не дал отчёта про то, с кем он живёт и куда ходит.

Неделю спустя он исчез. Сначала пропала его куртка с лестничной клетки, потом велосипед, потом интернет. А потом и он сам. На его дверь бабки повесили бумажку: «Съехал».

И все поверили. Даже те, кто видел, что свет в его окне ещё горел ночью. Потому что против их слова не шёл никто.

Только Павел с первого этажа, который всегда носил им хлеб и клал на лавочку газету, жил спокойно. Потому что бабки решили: «Наш человек».

В доме понимали, что они не просто сидят у подъезда. Они держат под контролем весь двор, весь дом, и, возможно, что-то больше.

Если у кого-то ломался лифт, все знали — это воспитательная мера. Если в почтовом ящике оказывалась пустота, хотя человек ждал письмо, значит, оно было «перехвачено».

Ходили слухи, что у Совета Старших есть свой язык. Длинные тянущиеся шёпоты, которые по ночам слышались в трубах отопления. Кто случайно расслышал, тот начинал болеть или уезжал из дома.

А кто пытался насмешничать, того записывали в тетрадь. И тогда квартира пустела сама собой. Люди уходили, теряя документы, деньги, даже память о том, зачем они здесь жили.

Иногда казалось, что это не старухи вовсе. Слишком долго они сидели на тех же местах, слишком одинаково двигались. Кто-то уверял, что когда заходил во двор ночью и видел их в окнах всех подъездов сразу, в одинаковых позах.

Другие клялись, что лавочка, где они сидят, никогда не покрывается снегом и не намокает от дождя.

И всё же самое страшное было другое. Каждый новый жилец, едва переезжал в дом, на второй день уже знал их имена. Никто не представлял, откуда. Просто выходил к подъезду и язык сам произносил: «Здравствуйте, Зинаида Ивановна».

А старухи улыбались.

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aKseYzxm-hCxf7T2