— C другими группами взаимоотношения какие были?

— Мы репетировали в Доме культуры энергетиков вместе с Градским, у которого тогда была группа «Скоморохи», это — Саульский, Фокин, Градский.

— Респект имел место?

— Ещё бы! Ну, как пел Градский, и как пел Макаревич*... Или как играл на барабанах Фокин, и как я. Ну, и Саульский был музыкант. Конечно.

Но... Я не помню, чтобы было какое-то высокомерие с их стороны, настолько по-товарищески складывались отношения.

Было очень много, я помню, на той стадии замыслов: собрать лучших музыкантов — лучшего взять вокалиста, лучшего гитариста, лучшего ударника... Лучшего клавишника. И будет лучшая группа в мире.

— ?!

— Ну разумеется, в мире, конечно! Но все-таки тогда, если не умом, то чем-то другим, мы чувствовали: сила-то группы не в том, что она лучше всех поет, играет и барабанит.

<…>

А ещё была странная штука, «Скоморохи» ведь тоже пели несколько песен своих на русском. То есть там и сама песня «Скоморохи» была, и «Синий лес до небес»... Но как-то чего-то не хватало, чего-то не получалось. Мне кажется, у Макаревича* у первого начало легко получаться накладывать, просто вот связывать русский язык с би ом: тогда говорили бит, между прочим, не рок. И это получилось естественно, органично.

Одной из первых была песня «Дом»: «Где-то в лесу дремучем...»

Я помню, Градский её просил. Не дали. «Отдайте!» Мы сказали: «Извини, нет». И играть было легко, и стучать можно было громко! И хорошо ложилось. Вот это ни у кого не получалось. Это был бит, безусловно бит, и легко ложился русский текст.

PS. КОММЕНТАРИЙ АЛЕКСАНДРА ГРАДСКОГО

Попросил Александра Борисовича прокомментировать эпизод с песней, которую он - в трактовке Юрия Ивановича - «просил» у «машинистов» для «Скоморохов»; отповедь в жёсткой стилистике Градского образца 70-х:

«Они к тому времени имели другой состав совсем. Борзов играть не умел на барабанах, вместо него взяли Капитановского. А потом Капитановского поменяли на Кавагое. При мне Капитановский стал звукорежиссёром группы. У Кавагое был папа… Вот усилитель, который я у Макаревича* брал постоянно на концерты, "Айстон", через него гитара звучала круто. Это, кажется, привез папа кавагоевский.

А потом я сам купил себе свой "Айстон", немножко другая была модель, и он звучал он тоже нормально. А орган? Если бы не Кавагое — в группе бы такого никогда не было, это "Vox": черные клавиши на красном фоне и красные — на черном. Две клавиатуры.

У них его украли, кстати. Они аппаратуру разгружали в каком-то доме, приехали куда-то на квартиру, не успели глазом моргнуть, как кто-то украл орган. Какой-то человек зашел в подъезд, пока они таскали… Это было горе…

А про песню… Но это невозможно, — я её просил?! Зачем? Спеть для чего? Скорее всего болтали, дурака валяли за пивом… У нас своих хитов было восемь штук.

У нас Лермана были хиты, у нас Шахназарова были песни. У нас было двенадцать примерно вещей в репертуаре на русском языке, отделение целое. Какие это песни?

"Чего-то не хватало, чего-то не получалось", — Борзов говорит… ну и ну… на наших концертах и Макар*, и Костя Кинчев, тогда еще Панфилов, многие бывали, и это был в основном русскоязычный, свой репертуар. Чего-то не хватало, и до сих пор на компакт-дисках продается?!»

Вот как бывает при отсутствии Интернета… все перевирается

Александр Градский: Макаревич* перетянул одеяло на себя.

Барабанщику «Машины времени» – светлая память.

* 2 сентября 2022 года Минюст РФ внёс Макаревича в реестр физических лиц — «иностранных агентов».

— Песня, — говорит Градский, — особый, удивительный жанр. Звукомир длиною в три минуты. За эти три минуты надо рассказать столько, сколько хороший писатель укладывает в толстый роман или акт драмы. И песня на это способна. И еще: сколь новым, современным ни был бы музыкальный язык, внутренней основой, стимулом и конечной целью песенного поиска является простота. Она для песни обязательна. То, что поет, к примеру, Чеслав Немен, это уже вокально-инструментальные симфонии...

Но есть простота, которая хуже воровства. Нарочитость, подделка. «Запоет народ или не запоет народ?» — спрашивает автор, относя песню на грамстудию «Мелодия» или в радиопередачу «С добрым утром». И — отсекает все, что может помешать «народу» немедленно воспроизвести услышанную мелодию.

Широкий диапазон? Сделаем его узким. Синкопы или фиоритуры? Выбросим их. Напев длинен — сделаем его из пяти-шести нот. Темп — ни медленно, ни быстро — средний! Вот так: все лишнее спилим, острые углы отшлифуем — потребляйте! Вместо того чтобы воспитывать публику, создается нечто «среднеарифметическое» — винегрет из расхожих музыкальных оборотов...

Всё сказанное не означает вовсе, что я выступаю против легких песен. Нет, они тоже нужны в качестве музыки хорошего настроения, музыки для отдыха, точнее, музыки, которая не мешает отдыхать.

Я все-таки предпочитаю писать такие песни, которые помешают вам есть суп или играть в шахматы, песни, которые надо слушать.

...И ещё несколько слов о языке песен.

В чём основное противоречие между музыкальным и словесным интонированием современных эстрадных песен (речь идет прежде всего о средних и быстрых темпах)? Русские слова чаще всего многозвучны и многосложны, но с немногими ударениями. Мелодии же современных эстрадных песен ритмизированы, в них часто акцентированы все четыре доли четырехчетвертного такта... Попробуйте подставить сюда длинные слова — например, «замечательный пейзаж». Выйдет «зАмечАтель-нЫй пей-зАж», и это «зА» и «нЫй» выглядит нарочитостью, нарушением языковой нормы. Но если найти слова короткие, например «Если тЫ менЯ унЁс», все встанет на свои места.

Когда-то казалось, что русский язык совсем не подходит для песен такого рода — ритмизированных. Но это только на первый взгляд. Можно найти массу прекрасных стихов, легко укладывающихся в метроритмику рок-музыки. Особенно богатыми оказались для меня переводы Маршака (Бернс, Шекспир и др.), а также Пастернак, Асеев, Вознесенский, Казакова, Мандельштам, Окуджава, Гарсия Лорка, Кирсанов. Я не написал еще ни одной песни на пушкинские стихи, но уже «слышу» их музыкально...

Просто надо искать. Поэзия, особенно русская поэзия, замечательно разнообразна.

Как показал телеопрос, имя Александра Борисовича народу было хорошо знакомо, но при этом ни один из опрошенных не сумел вспомнить почти ничего из «творческого наследия».

При этом все знали, что Градский — композитор & певец, и говорили о нём с большим уважением.

Александр прокомментировал это обстоятельство так:

— Похоже, я стал «лейблом». И слава богу.

На вопрос, как ему это удалось, ответил не задумываясь:

— Народ меня назначил. «За душевные качества и за внутренний мир полюбил одноглазую боевой командир...»

А если серьёзно, то всё это дань общественной ошибке. Общество ставит тебя в какие-то рамки, а потом выясняет, что ты или не соответствуешь этому выбору, или соответствуешь, и тогда оно не разочаровывается в тебе. Если совершать поступки, которые укладываются в твою общественную позицию и то, что общество думает о тебе, у тебя возникнет с ним альянс, ибо оно не ошибается в тебе (так оно считает), а тебя это устраивает.

Сделав паузу на прикуривание десятой за трапезу сигареты, продолжает:

— Так я стал композитором фильма („Романс о ....“).

Но музыки мне показалось мало, и я стал править тексты. И поправил я стихи Булата Шалвовича Окуджавы. Это не улучшило наших отношений, понятное дело.

Хотя на тот период никаких отношений вообще-то не было. Мы познакомились значительно позже. Окуджава обиделся на Кончаловского, который позволил все это проделать. Хотя и ко мне у него претензии были. Ну вы представляете: где-то были не его тексты, но было написано — Окуджава. Потом, за несколько лет до его смерти, мы помирились. Дело было на каком-то банкете, как это у нас водится. Мы с ним сидели рядом с одним политиком, очень известным. Демократическим таким. И политик как-то некрасиво ел курицу. Приличный человек, все нормально, но как-то вот не получалось у него с этим делом. И весь он был какой-то измазанный и как-то очень жадно ее ел... И вот я смотрел на него искоса и вдруг поймал взгляд Окуджавы, который тоже смотрел на него. Таким же точно взглядом, как и я. И мы переглянулись. И подтекст того, как мы переглянулись, был такой: как они вообще нами управляют? с курицей справиться не могут...

И потом, когда этот политик отошел куда-то в сторону, Окуджава посмотрел на меня и сказал: «А чего ты ко мне не заезжаешь?»

Так вот сразу! Взаимопонимание — штука тонкая. Я говорю: «Булат Шалвович, я думал, вы на меня сердитесь за то, что было в „Романсе“». Он говорит: «Да ладно! Давай заезжай на дачу!» Я сказал: «Да, да, конечно, заеду!» И не заехал. О чем, конечно, сожалею. Но у меня все время такие вещи случаются, о которых я потом жалею. Но почему я не поехал, я не знаю.

Помимо Окуджавы, тексты которого дерзко оттюнинговал Саша, в ленте звучат стихи Николая Глазкова и Натальи Кончаловской и прекрасный вокал Валентины Толкуновой и Зои Харабадзе.

***

Александр Градский. «Семейное». 25 фактов.

Фортепианное исполнение песни Александры Николаевны Пахмутовой "Как молоды мы были..." на слова Николая Николаевича Добронравова

Оглянись, незнакомый прохожий,
Мне твой взгляд неподкупный знаком...
Может, я это, - только моложе, -
Не всегда мы себя узнаем...

Ничто на Земле не проходит бесследно,
И юность ушедшая все же бессмертна.
Как молоды мы были!
Как молоды мы были!
Как искренне любили,
Как верили в себя!

Первый тайм мы уже отыграли
И одно лишь сумели понять:
Чтоб тебя на земле не теряли,
Постарайся себя не терять!

Ничто на Земле не проходит бесследно,
И юность ушедшая все же бессмертна.
Как молоды мы были!
Как молоды мы были!
Как искренне любили,
Как верили в себя!

В небесах отгорели зарницы,
И в сердцах утихает гроза.
Не забыть нам любимые лица.
Не забыть нам родные глаза...

Ничто на Земле не проходит бесследно,
И юность ушедшая все же бессмертна.
Как молоды мы были!
Как молоды мы были!
Как искренне любили,
Как верили в себя!