В следующую субботу пришла мыться, и, раздевшись, пошла тереться об угол бани — тем местом, где должны будут вырасти груди. По приходу из бани хозяйка меня спрашивает:
— У тебя, наверное, чесотка? Я видела, как ты чесалась об угол бани.
Я ответила:
— Никакой чесотки у меня нет, а тёрлась я сосками, чтобы у меня выросли груди.
— А зачем тебе груди?
— Когда я вырасту, у меня будут дети, а грудей не будет — чем я буду их кормить?

Милая детская наивность... а может, пробуждение юности.

Ещё был случай немалой важности. Жила я у этих хозяев. Хозяйка мне говорит, что видела маму — она велела мне прийти домой повидать Тасю. Прибыв домой, я увидела Тасю, лежащую на кровати, привязанную к ней верёвкой. Была она в ненормальном состоянии.

-31-

Тася болела тифом. Её положили в больницу, и, когда у неё был переломный период болезни, она в полубессознательном состоянии ночью, в больничной рубашке, прибежала домой. Расстояние от больницы до дома — 8 километров.
Дома подумали, что она с ума сошла, поэтому и привязали к койке. Вскоре после моего прихода за ней приехали из больницы и увезли её. Через месяц Тася выздоровела.

Вечером Нины дома не было. Я решила проверить, как она проводит вечера. Барак, где помещался клуб, — там были танцы, пляски, игры. А Нина со взрослыми девками и парнями курила на улице. Я позвала её домой. Она мне ответила, что она уже взрослая и имеет право распоряжаться сама собой.
Мне было жаль её оставлять вот так, на произвол судьбы, в таком обществе. Сказала я маме, чтобы мама не распускала Нину, тем более Нина эпилептически больна.
Мама пошла и поймала Нину с папиросою во рту. Мама похлестала Нину, и вдруг ей стало жаль её — она и меня ударила два раза, «как я беду». Это было впервые, что ко мне применили рукоприкладство.

Такой чудовищной обиды я не перенесла. Вышла в сени, обрезала верёвки с лаптей отчима и пошла в березняк, чтобы повеситься. Но за мной, оказывается, следила мама — она уговорила меня. Не заходя домой, ушла я к своим хозяевам.

Вот пришла за мной мама, что я была дома необходима.. У мамы появился мальчик Миша, и что Нину часто бьёт эпилепсия. Она узнала: есть лекарь в деревне Колода, лечит от падучей болезни. Мама отправила нас с Ниной искать знахаря.

Деревня находилась в 12 километрах от нашего посёлка. Дом лекаря был двухэтажный. На первом этаже находилась кухня и его самодельная аптека. Там было много склянок с настойками трав, и очень много по стенам висело пучков разных листьев, цветов, корней и трав.

Мама называла у меня нарыв от кости, а врач назвал это свищом. Когда свищ созрел, он не прорвался. Соседи маме посоветовали напарить семя льняное и намылить овчинную лапку, привязать к свищу. Мама это проделала, и я впервые за всю болезнь уснула.

Мой нарыв прорвался. Я буквально плавала в гнойной массе. Мама, обтерев меня, положила на чистую тряпку. К утру следующего дня моё тело охватил болезненный зуд — тело покрылось тёмно-багровыми пятнами. Потом образовалось 34 чирья, охватившие всю спину и бока. Я не могла даже сесть — могла только стоять или лежать на животе.

-29-

Врач сказал, что я заразилась гнойной массой от свища. Из отверстия свища ещё месяц вытекала сукровица, и я хромала.

Вскоре дядя Гриша привёз Нину, а меня забрал с собой. За всё лето я с Тасей виделась только два раза. К ней попасть было нелегко: в ограде — две собаки. Тася говорила, что её хозяева очень богатые: четыре дойных коровы, много овец, лошадей и всякой птицы. Кроме неё, они держали ещё трёх работников. Ко мне приходить у неё не было свободного времени.

Наконец настал покров. Я спешила домой, думала: мне разрешат учиться. Дядя Гриша положил на телегу два мешка муки, два килограмма шерсти — это было сряжено. Тётя Нюра сшила мне из своего сарафана платье, положила луку, чесноку и семечек. Сказала: «Это тебе, Фёкленька, за хорошую службу». Прощаясь, прослезилась.

Позднее, через год, мы узнали, что дядя Гриша утонул в реке Бачат, переезжая по мосту, который обрушился. Я от души жалела его, тётю Нюру, Олю, Васятку. Какая судьба дальше у этой семьи без дяди Гриши?

Мама работала по-прежнему день и ночь: днём находила работу — побелка квартир, на ночь несла узлы грязного белья для стирки. Пекла калачи из пшеничной муки к пассажирскому поезду.

Отчим, что зарабатывал, успевал пропить, ещё не получив зарплату. Варил самоводку: накрошит хлеба в миску, зальёт самоводкой и хлебает, а потом два-три дня с ножом или топором гонял семью.

Дело было в субботу. Отец с утра варил самоводку. Мама сказала мне, чтобы я сходила за Ниной, говорит, что я по ней соскучилась. Хозяйка Нину отпустила с тем условием, если я останусь нянчить.

Отчим, конечно, к вечеру напился, стал дебоширить. Мама с грудным ребёнком, Тася и Нина босиком по снегу выскочили из дома и спрятались у близ живущих соседей. Соседка была дома одна — закрыла дверь на крючок. Пока отчим рубил дверь, моя семья выбила окно и выскочила из дома. Через два дома мама с Тасей спрятались у соседей в избе, а Нина не успела. Она забежала в ограду, зарылась в копну сена.

Жили в однокомнатной избе. Дом назывался пятистенком, если было три-четыре комнаты, кухня и комната, а однокомнатный дом назывался избой.

Обстановка в доме: кровать, стол, две скамейки, качалка Оленьки, прикреплённая к потолку, русская печь, где с Васяткой мы спали. На стене прибит шкаф для посуды. Два окна смотрят на улицу. Крылечко с четырьмя ступеньками.

Вскоре бабка, мать дяди Гриши, пригласила меня за клубникой. Тётя Нюра отпустила.

-27-

Местность была холмистая, с лужайками и кустарниками. Недалеко возвышалась гора. Бабка сказала: «Пойдём на змеиную гору. Туда редко кто ходит, а ягод там много».

Из ивняка она вырезала себе и мне прутики. «Надо так махать, — сказала она, — чтобы прутик свистел. Змеи этого боятся и разбегаются».

Ягод было хотя и не густо, но зато клубника — крупная. Вот мы уже набрали почти полные корзины ягод. А они попадались. Как-то я не заметила, отделилась от бабки. И вдруг мимо моих рук проползла змея — серая, с жёлтыми пятнами. Невольно я проследила за ней — она сползла в яму.

Яма диаметром около четырёх метров, на конус вглубь — два метра, берега пологие, мелкокаменистые, земля коричневая.
Что я вижу?
Там, на дне ямы, было столько змей, что если бы долго смотреть, наверное, не сосчитать. Когда я опомнилась, стала кричать бабку и махать прутиком. Дно ямы ощетинилось: все змеи подняли головы и высунули языки.

Опомнилась я, когда бабка тянула меня за руку, и мы бежали под гору, сломя голову. Змей я позднее много раз видела поодиночке, но такое — только один раз. Бабка сказала мне, что это змеиное лежбище.

Начался покос. Хозяева уезжали на пашню или косить сено. Их земля находилась далеко от дома. Они с понедельника до субботы там жили. Вот тут, чтобы мне не бояться ночью, я вспомнила тятины холодные ноги.

В мои обязанности входило: нянчить, готовить и кормить Олю и Васятку, стирать пелёнки, мыть посуду, мыть пол, доить корову, встречать и провожать её к пастуху. Корова была смирная, слаботитяя, но мне всё равно было тяжело доить — я доила один сосок обеими руками.

В субботний день я таскала воду из нашего родника в баню. Через дом от нас жили родители дяди Гриши. У них была баня. В неё я носила дрова и воду. К вечеру затапливала печь бани.

Старики дяди Гриши никогда не приходили проведать внучат, посмотреть, как я управляюсь с хозяйством. Однажды я поинтересовалась у тёти Нюры: почему старики не приходят к нам? Она ответила: «Мы с Гришей поженились по любви, но против согласия его родителей».

Закрывали кадушкой петуха с курицей, а на полу сыпали зерно: три кучки — высокую, среднюю и низкую. Открыв кадушку, наблюдали, у какой кучки будут клевать зерно курица и петух. Если у высокой — жених будет богатый, если у средней — середняк, а у маленькой — бедняк.

Кидали башмаки за ворота. В какую сторону башмак упадёт носком — в ту сторону девушка выйдет замуж.

Гадания были разные, всё не опишешь: гадали на чайной гуще, в зеркало со свечкой и под венечным кольцом, гадали на блюдце.

-25-

Утром всю неделю ходили славить по домам, пели молитвы: «Рождество Твоё, Христе Боже наш». За это дарили конфеты, печенье или деньги.

На Масленицу катались на ряженых лошадях. Домашние обязательно пекли блины. Делали коток с горы — деревянную дорогу, как железную. Полозья ставили на расстоянии метра друг от друга. Надевали на ноги лапти с обледенелыми подошвами, становились на полозья: кавалер с барышней — лицом друг к другу, держались руками и катились. Жгли костры — вся неделя сопровождалась весельем.

К Пасхе ставили качели, разные исполины, карусели. Варили и красили яички, христосовались при встрече — говорили: «Христос воскрес!» — в ответ: «Воистину воскрес!» После чего целовались. На улице водили хороводы, устраивали игры, пляски. Так проходила вся пасхальная неделя.

Скитание по Сибири.

Приехали в большую зажиточную деревню Кемеровской области. Деревня называлась Колода.
Отчиму надо было купить махорки. Хозяин, у которого мы приютились, сказал отцу: «Вон видишь дом, крытый красным железом? Только в нём продают табак».

Отец пришёл домой только вечером. Купил два стакана самосада. От дома с железной крышей его послали на другой конец деревни — к дому, крытому черепицей. И так он ходил по пяти адресам. Голодный, уставший. Наконец, ему один старик продал два стакана махорки. «Здесь люди насмешники, и табак есть, да не продадут — будут вас гонять от дома к дому ради забавы», — сказал он.

Отчим наш расстроился и от обиды заплакал.

Отец, наш отчим, захотел переехать в другую деревню: как же жить среди таких зверей? Снова переезд.
Деревня Каракан по количеству населения ещё крупнее, чем Колода кемеровской области.

Я сказала бы, религия правильно предусмотрела разгрузочные недели от мяса, яиц и животных жиров. Крестьяне выгадали на этом дважды. Это к молочным дням скапливали молочные и мясные продукты, а излишки продавали на базаре. Иначе где же им деньги брать? Кололи бычков, баранов и прочую живность только к праздничным дням. Немалую роль играли посты как защитники от гипертонической болезни. Я позднее, когда стала страдать от печени, почек, желудочных болезней, стала сравнивать людей с теми периодами и настоящим. Перебрала всех, кого знала в деревне, ни одного гипертоника не нашла. А вот сейчас едим каждый день мясо, жиры, яйца, сладости, даже фрукты мало защищают от гипертонии.

-23-

Итак, ещё в голодные годы, ещё при жизни тяти, мы съели жеребёнка, а кобылу со всей упряжью продали за два пуда муки. Крестьянину без лошади нечего было делать в деревне. Многие тоже остались без лошадинки. Такая беднота решила ехать в Сибирь. Отчим уговорил маму продать хату, что они и сделали. Когда мы паковали свои нехитрые пожитки, Катя вдруг расплакалась с причетом, что мы уедем, а она останется совсем одна, и что она очень и очень несчастная. Я не выдержала, убежала в огород, упала на копну сена и тоже плакала с причетом. Когда я вернулась, Катя уже улыбалась. Я тоже сделала вид, что будто бы не плакала.

Отчим — Калинин Алексей Афанасьевич. Он овдовел. У него осталось три дочери. Шестнадцатилетняя жила у дяди по её матери, с нами она не поехала. Тринадцатилетнюю отец сдал в детдом за год до женитьбы с мамой. Отчим перед отъездом в Сибирь искал её по приютам и не нашёл. А малышку Пашу, ей было три года, он привёл с собой. Девочка была очень спокойная, смуглая, с большими чёрными глазами. В центре лба, чуть выше бровей, было родимое пятно цвета зрачков, величиной с копейку. В этот же день Паша влилась в нашу семью, как будто бы она родилась у нас.

Мы совещались, как вести себя с приходом Паши, чтобы не отпугнуть её от нас. И вот, дверь открылась, вошла Паша. Увидев маму, подбежала к ней, оглядела нас и сказала, что это моя мама. Вся наша договорённость рухнула. Позднее, увидев веник, она сказала: пол мести буду только я! Тут же веником размела сор под скамейки, очистив середину пола. Когда она уходила играть на улицу, мы быстро подметали пол. Мама в её присутствии хвалила её, что пол всегда у Паши чистый. Когда надо было помыть пол, мама наливала воды в тазик, туда же ложила тряпки — маленькую и другую, большую, — говорила: девочки, помогите помыть пол Паше. Паша мочила тряпки, а Нина его намывала.

Вот она, наша семья — шесть человек. Мы отправились в путь. Ох, что же он сулит нам?

По прибытии на вокзал я находилась с раскрытым ртом от удивления. После посадки в вагон решили подкрепиться. Мама заготовила хлеба — белого каравай — и мёд, а отчим — чайник кипятку. Нам, девочкам, дали по ломтю хлеба, намазанного мёдом. Я впервые почувствовала запах душистого, пшеничного, пористого хлеба и мёда.

Первый раз я увидела железную дорогу, паровоз, много незнакомых людей. И мало встретилось людей, обутых в лапти. Невольно подумала: только ради этого стоило уехать из Вятки.

Мы говорили по-другому и почти к каждому предложению добавляли «то». Например, спрашивают: «Откуда ты?» Ответ: «Кто? Я-то? Я-то Московской. Да долго я в Вятке проживал».

Закончив институт, Сергей пригласил друга на свадьбу. Перед поездкой в церковь к венцу Володя увёз Зину, конечно, по её согласию, в город Вятку к своим родителям. Там их и повенчали.

Родители Володи боялись, что Сергей отомстит молодым, и отправили их далеко на восток, в город Елуторск. Сергей так и не женился — вот почему его звали женихом Зины. Он часто бывал в нашем доме ввиду болезней тяти и Феди. Но основная причина — узнать, нет ли весточки от Зины.

В последний год нашей жизни, перед Сибирью, было письмо от тёти Зины.

-21-

Она писала: «С Володей жили любя и дружно — он врачевал, а я ему помогала. Через год Володя купил земельный участок, и мы открыли золотой прииск. Вскоре нам повезло: мы купили большой дом с садом. В саду был фонтан, вода из него падала на камень. Из подполья дома был проделан потайной ход, а выход замаскирован в этом камне. Когда ломилась к нам банда воров, Володя из подвала потайным ходом меня отправил в этот камень. Он сказал: чтобы с тобой ни случилось, ты должна молчать, чтобы остаться живой».

«Дело было ночью. На рассвете я услышала голос садовника — он звал меня: "Зинушка, здесь ли ты?". Выйдя из камня, я увидела труп Володи. Его голова была разбита. На этом камне мне показалось, что мозг ещё живой — он трепетал».??? (неразборчиво)

Вот так я запомнила это письмо. Меня поражает до сих пор то, что брат и сестра мамы сумели добиться такого богатства — и не могли помочь сестре, у которой дети побирались, и писали только тогда, когда в их жизни наступило ЧП.

Перед нашим отъездом в Сибирь мама пригласила врача Сергея и дала ему прочесть письмо Зины. Прочтя письмо, он, как ребёнок, плакал, всхлипывая, как малое дитя. Жутко смотреть, когда взрослый мужчина плачет. Это я за свою жизнь видела только один раз. О чём и о ком он плакал?

Может, жалел друга? Или тётю Зину? А может, свою разбитую жизнь? Он ведь так и не был женат. А может, от радости? Может, у него появилась надежда встретиться с тётей Зиной и соединить свою судьбу с ней? Может, он думал, что Зина полюбит его? Адрес тёти Зины он переписал себе.

Мне, как малолетке, трудно было понять его. А когда я стала старой, то поняла так, что едва ли он, прочтя письмо, в чём-то сам разбирался. Я спросила маму: почему дядя Серёжа так сильно плакал? Мама ответила: «На этот вопрос коротко не ответишь». Она и сама едва успевала утирать свои глаза.

Юность без детства.

Еще был случай, его нельзя не запечатлеть на бумаге, так как он сыграл большую роль в мои девичьи годы.

Пока мы ужинали, вскоре пришла мама. Я наотрез отказалась идти домой. В школе я прожила четыре дня. Кушать мне приносили из дома сестрёнки. Все вечера Ксения Матвеевна мне рассказывала страшные истории — что одним женщинам нельзя жить в дому, что ночью приходят воры, убивают хозяев и берут, что им понравится. Но она ни разу не сказала, чтобы я вернулась домой жить.

На пятый день я поверила, что нам необходим отчим, и отправилась домой. Уже темнело. Я залезла на печку. Пришёл отчим в избу и спросил: «Пришла ли Фаечка?» — «Пришла», — ответили. (не разобрать) Я и жить ему разрешаю, если он будет выполнять всю мужскую работу и не будет болеть, как тятя.

-19-

Нужно ещё охарактеризовать, что могли работать мои родители. Мама — нет таких крестьянских работ, которые она не могла бы выполнять. Работала быстро, ловко, с весёлым лицом, и, казалось, что это не тяжёлая работа. Так она работала — играючи.

Маму приглашали на помочи и отработки. Говорили: «Ты, Настасья, своим задором споришь всю работу».

Тятя для дома и базара плёл лапти, морды, сачки для ловли рыбы, шил хомуты, сёдла для лошадей. По приглашению ходил и учил, как сбивать шерсть на пряжу и валенки. За это нам помогали молотить хлеб, скирдовать снопы, метать сено в стога.

Дядя Тима был мастер по дереву. Под навесом всегда было много разного леса с надписями — например: «Петрова тёсина, с такого-то числа». Лес выдерживался от года и более — для резьбы на оконные наличники, на ворота, карнизы. Лес был разных пород и деревьев: для поделки колёс, телег, ткацких станков, мялок, самопрялок, бочек, кадушек. Дядя всё умел делать. Только для таких работ не годился, как пахать, сеять, молотить. Поэтому в основном работал на отработки, а излишки возил на базар.

Мама нам рассказывала о своём раннем детстве. Я уже писала, что отец мамин овдовел, и малышку-маму на воспитание взял прадед мамы. Отец женился на другой. У них родились мальчик Коля и девочка Зина. Когда Коле исполнилось 12 лет, он сбежал из дома. Родители долго искали его и не нашли.

Прошло много лет. Мама от Коли получила письмо и фотокарточку. Фотографировался он с невестой в подвенечных костюмах. Коля писал, что мальчиком он добрался до города Омска беспризорным. Каким-то образом попал на глаза одному бездетному чиновнику. Тот его взял к себе и усыновил. Через год они с женой ещё удочерили девочку. Впоследствии эти дети полюбили друг друга. По исполнении совершеннолетия приёмных детей их поженили. Коля хвастался женой и приёмными родителями.

Когда я уже стала читать письма от дяди Коли, пришло ещё одно письмо. Он овдовел, снова женился на вдовушке, у которой имелся свой кожевенный завод. Больше писем мы не получали.