Мемуары прабабушки 16-17 страница⁠⁠

-16-

В такие голодные годы я ходила побираться. За весь день иногда приносила 2–3 картофелины, 100–200 грамм хлеба. Когда я побиралась, мало мыслила о чём-то другом, кроме еды. Идёшь от деревни к другой и мечтаешь, что вот в этой деревне вдруг бы мне подали столько хлеба или картошки, чтобы накормить свою семью досыта. Мечты, мечты...

В нашей деревне было четыре двора, которые, я считала, ели хлеб досыта и без примесей. Так что я ходила только в два двора. Это к тёте Даше. Она жила зажиточно, хотя была уже одинокой. Её муж умер за два года до голодных лет, а её дочь — год тому назад.

С ней получилось так, что вечером, во время игры, игра называлась «Третий лишний», она стояла в паре со своим женихом. Она уже была с ним помолвлена. О ней говорили — «Дарька невестица». Эта пара должна была оббежать того, кто «голил», то есть разлучал их. Дарька пробежала через ров по короткому пути, оступилась и упала грудью на бугор — и тут же умерла. При вскрытии трупа обнаружили: у неё лопнула печень.

Тётя Даша была очень набожной, и она, подавая милостыню, говорила: «Не ешь одна, а передай Устину Ивановичу, пусть он прочтёт молитву за упокой души моего Степана и Дарьюшки». Тятя имел большой авторитет среди религиозных людей.

Второй дом был будущей моей учительницы. Жили они зажиточно, имели свой магазин. Торговали в лавке — или отец, или мать. В дом я не ходила, а заходила прямо в магазин и была счастлива, если в лавке находилась мать. Она мне подавала кусочек хлеба и полстакана молока. Ах, какой это был хлеб! Вкусный, душистый — ни раньше, ни позже я такого не замечала. Я отказывалась есть. Она удивилась и спросила, почему я не ем. Я ответила: тятя и Федя очень больны и голодны. Тогда она другой кусочек хлеба положила в мою сумку и велела скушать тот, что подала в первый раз. Если же торговал сам хозяин — я уходила, не смея попросить подаяния.

В остальных дворах совсем не подавали, и даже на стук в ворота никто не выходил. Как я тогда мечтала: если у меня появится хлеб, я обязательно поделюсь с голодным. Это до старости осталось со мной — беречь хлеб и пищу.

-17-

Голодным можешь быть в любой день, но разовое голодание — это совсем другое, чем постоянное недоедание. Разовое голодание — человек, когда наестся, пьянеет и расслабляется, и вскоре забывает, что был голоден; его организм питался старым жиром. Постоянное голодание — человек даже не всегда думает о еде, как бы привыкает к этой участи, наступает безнадёжность, он слабеет, его клонит ко сну.

Попрошайничать меня никто не посылал. Я сама надумала. Скорее, даже никто не знал, куда я исчезала. Возвращаясь домой, думала: мне попадёт. Но когда я клала свою добычу на стол и увидела, как обрадовался Федя, а тятя заплакал от своей беспомощности, он сказал: «Если ты надумаешь в другой раз идти, чтобы ты сказала, а то мы тебя потеряли и спрашивали по соседям, не видел ли кто тебя».

Остальная семья не подала виду — обрадованные они или обиженные моим поступком. Мои приношения тятя делил всем членам семьи — и мне тоже. Нина говорила: «Может, Фаечка что-то покушала, дорогой?» Отец ответил: «Нет, она не тронет ни одной крошки». И это было чистой правдой.

За 20 дней до похорон отца мы схоронили Колю, а через 10 дней — Федю. Однажды нас разбудили рано утром. Отец велел принести из кладовки ящик его первой жены. Там находились холсты, сарафаны, шали, платки. Всё это он велел разделить на четыре части. Это значило — маме, Тасе, Нине и мне. На мою долю велел положить всю религиозную литературу.

Он нам рассказал, что видел сон: пришла женщина — белая, как вата, — и хотела увезти его с собой. Но он ответил, что не готов. Она сказала, что оставляет его на 12 дней: «Управляйся со своими делами». — «Это была моя смерть», — сказал он. Мы посчитали, что он умрёт на четвёртый день Рождества.

Назавтра после такого события сильно заболел Федя. Ночью он стонал, просил маму смазать ему левый бок маслом. На рассвете затих. Мама запрягла лошадь ехать за дровами. При выходе из избы Федя сказал: «Мама, подержи меня в последний раз на ручках». Что мама и сделала. — «Ну а сейчас положи меня и поцелуй в лобик. Наверное, моя болезнь заразная».

Когда я пришла из школы, дядя Тима уже делал гробик для Феди, а мама приехала поздно вечером.

Наступил двенадцатый день с утра. Вся семья была дома. Отец был в здравом уме. Делал нам всем наставления — как жить.