Вечная глупость и вечная тайна. Глава девятнадцатая⁠⁠

Глава девятнадцатая. Кошмар.


Конфеты, которые Игорек дал Вере, чтобы она раздала врачам и медсестрам, она просто бросила под кровать, уезжая в детскую больницу. Павлик, в отличии от других детей, не кричал совсем, было видно, что свою маму он очень боится. Она вела себя очень плохо, постоянно была раздражена, грубила всем и часто без всякого на это повода. С ней невозможно было ни о чем разговаривать, она постоянно к чему-то придиралась и устраивала истерику. В детской больнице главврач пригласила меня в свой кабинет и начала на неё жаловаться, говорила, что впервые сталкивается с такой невоспитанной и недисциплинированной матерью. Рассказала, что она поломала жалюзи в палате, отказывается взвешивать ребенка до и после кормления, ходит по отделению там, где ей ходить нельзя, ругается матом. Меня просили сделать что-то с моей женой, призвать её к порядку. Я стыдливо извинился за её поведение и обещал сделать все, что от меня зависит.

От моей работы до детской больницы было не очень далеко. На велосипеде я доезжал за двадцать минут. Однажды я освободился с работы достаточно поздно, приехал в больницу, и застал веру в совершенно невменяемом состоянии. Сначала она несла какую-то чепуху про полнолуние и разную чертовщину, потом пожаловалась, что от неё требуют взвешивать ребенка, а она боится механических весов, и потому больше не будет его кормить. Я пытался её успокоить, хотя и не умел этого делать, и это привело её в ещё более возбужденное состояние, в котором она заявила, что хочет убить нашего сына, чтобы он не мучился. Я спросил, почему она думает, что он будет мучиться, и она ответила, что у него слишком маленькие гениталии, и расти они больше не будут. Только тут до меня дошло, что она психически больная, и с этим надо что-то срочно делать, а то она и вправду может навредить Павлику.

Стены одноместных палат были прозрачные, но дежурная медсестра не особенно утруждала себя наблюдением за матерями с маленькими детьми. Слушать, что несет Вера у меня больше не было сил, я подошел к медсестре, сказал, что у моей жены очень плохо с головой, попросил понаблюдать за ней повнимательнее, пока я не вернусь. Медсестра подозрительно посмотрела сначала на меня, потом подошла к Вериной палате, увидела её странное поведение и кивнула мне, в знак согласия со мной. Я пошел в кабинет главного врача. К моему счастью, она была на месте, и сразу начала опять жаловаться на плохое поведение моей жены. Я перебил её жалобы своим требование срочно вызвать скорую помощь для моей жены.

- Понимаете, - замялась она. – У нас детская больница, мы занимаемся только детьми. Мамы – это не наш профиль…

- Она мне сейчас сказала, что собирается убить ребенка! Надо срочно что-то делать! Она совсем не в себе, у неё вообще после родов что-то не так с головой стало. Ей нужен психиатр! Вы же сами только что говорили, что она ведет себя неадекватно! Если что-то случится вам придется за это отвечать!

После этой истерической триады, главврач отделения сказала, что вызовет скорую помощь. Я немного успокоился и пошел обратно в палату. Мне разрешили еще немного побыть с женой и ребенком. Потом пришли врачи, и я отправился домой, уже темнело, когда я доехал до своей любимой студии. На небе была полная луна. Я только у входа в дом обратил на это внимание, и вспомнил о том, что у многих психически больных людей обострения наступают именно в полнолуние.

Заснуть мне не удавалось, в голову лезли вопросы. А если приехал не психиатр? А если ей сделают укол, но он ей не поможет? Я не выдержал, сел на велосипед и поехал в бар «Зайга», который работал круглосуточно. Там я пил одну кружку пива за другой. Туда то и дело заходили проститутки, стоявшие на улице Лачплеша и отдавали свою выручку женщине за стойкой. Одна из них села в темном углу и зарыдала. Барменша, наливая мне пиво, шепотом сказала мне, что у неё ВИЧ. В ответ я рассказал ей о том, что происходит с моей женой и она выразила мне словесные соболезнования. Под утро, пьяный я кое-как доехал на своем велосипеде по пустынным улицам до дома, рухнул на диван, проспал пару часов, пожарил себе яичницу и поехал на работу.

На следующий день я освободился с работы пораньше, отложил на следующий день много того, что мог сделать тем вечером и вместе с мамой поехал в детскую больницу. Там мне передали рецепт на таблетки для жены. Вера была уже спокойна, сидела, уставившись в одну точку, на её лице, когда я с ней ласково говорил, иногда появлялось выражение похожее на улыбку. Я тут же сходил в ближайшую аптеку за таблетками и проследил за тем, чтобы она их приняла. Что это были за лекарства, я не запомнил. Благодаря этим таблеткам Вера до самой выписки из детской больницы вела себя прилично, и с ней даже можно было немного поговорить на общие темы.

После больницы Вера решила на какое-то время поехать к маме. Я был не против этого, хотя и не хотелось расставаться с сыном. Мой отец взялся довезти её до Прейли на машине. На полпути он пригласил нас в придорожный ресторан и угостил там дорогим обедом. Вере был очень приятен тот факт, что её возят на автомобиле и приглашают в ресторан. Уже на следующих выходных она позвонила мне и сказала, что хочет приехать в Ригу на несколько дней, очень прозрачно намекая на то, чтобы я попросил своего отца приехать за ней. Это вывело меня из себя, я наорал на неё, сказал, что больше она не будет мотаться туда-сюда, тратя мои деньги.

- Хотела отдохнуть у мамы? – вопил я в трубку. – Отдыхай, сколько влезет, но потом никто не будет тратить тонны топлива, чтобы ты потешила свое самолюбие.

- Все вы рижские солущие, как крысы мокасейные!

- Да, я жадный! И я больше не буду кидать деньги на ветер, только потому что тебе чего-то вдруг захотелось!

Но я все-таки пошел в ломбард тем же вечером и купил ей большие золотые серьги. И перевел по почте ей денег на коляску, которую она хотела купить именно в Даугавпилсе. Я так расщедрился, потому что город Рига выплатил мне единовременное пособие по рождению ребенка в двести лат. Как я узнал впоследствии, Вера тоже получила единовременное пособие по рождению ребенка в сто лат и начала получать пособие по безработице с минимальной зарплаты. Рождение ребенка ей засчитали, как год трудового стажа. Она мне о получаемых деньгах ничего не говорила, а когда я заявил о том, что все знаю, она сказала, что её деньги – это только её деньги, а мои деньги – это уже наши деньги.

Когда я пришел получать это пособие в какую-то государственную контору, чиновница выплатила мне его очень нехотя, основательно проехавшись нелестными комментариями о моей внешности, свидетельствовавшей о моем неправильном образе жизни. Да, вид у меня был довольно помятый и неопрятный, после бессонных ночей на работе и отдыха на выходных за кружкой пива. Чиновница сомневалась в том, что пособие будет истрачено на ребенка. Меня это высказанное вслух сомнение очень задело, и я все чаще стал задумываться о том, как бы изменить существующее положение вещей. И сколько я ни думал об этом, всегда приходил к тому, что, чтобы бросить пить, мне необходимо уйти от Веры, ибо жить с ней в трезвом состоянии было разрушительно для психики.

Она требовала, чтобы я звонил ей каждый день, а когда я ей звонил, она только орала на меня, недовольная тем, о чем я с ней говорю, и как я с ней говорю. Я спросил её, принимает ли она таблетки, которые ей выписал психиатр. Она сказала, что выбросила их, и никогда больше принимать не будет, потому что ей очень не понравилось, как она себя вела под их воздействием.

- Черт возьми! – взревел я. – Ты под этими таблетками была нормальным человеком, с тобой можно было разговаривать. Ты даже мне немного нравиться начала…

- Я была какой-то глупой овцой! – возразила она. – У меня защитные функции совсем не работали. На меня мог кто-то напасть, и я бы не дала ему сдачи…

И тут мне стало ясно, что та психическая болезнь, которой она наверняка страдала, зашла так далеко, что она уже отождествляет проявления этой болезни со своей сущностью, и потому категорически не желает лечиться, не хочет избавиться от того, что портит ей жизнь. Да, она была убеждена в том, что её кто-то уважает, за её хамство, за её агрессию, за её невежество. Ей казалось, что её все боятся, а если её перестанут боятся, то тут же набросятся и уничтожат. И в каком же постоянном ужасе перед окружающем мире она живет! Но жаль после осознания всего этого её мне не стало.

Я уже точно не помню, сколько именно она жила у мамы, а я жил один в этой студии. Вероятно порядка месяца длился мой отпуск от Веры. Помню, что мне позвонила её мама и попросила её забрать побыстрее. Да, у моей тещи уже не выдерживали нервы, я должен был поблагодарить её за предоставленный отдых, взять у неё этот крест, нести его по жизни и радоваться. Пока не было жены, пил я только по пятницам и только пиво, в субботу целый день парился в бане, в воскресенье долго спал, а потом готовил себе есть на неделю. Как-то раз в субботу утром, я отсыпался после ночи в пивной и тут сначала послышался стук в стеклянную дверь с улицы, потом кто-то открыл стальную дверь ключом, это была Вера. А её подруга стояла около стеклянной двери на улице. Моя безумная жена принялась обыскивать комнату. Заглянула в тумбочку под раковину, в тумбу под телевизором, посмотрела, что в ящике для белья в диване.

- И что ты хочешь найти? – спросил я, ничего не понимая, протирая глаза.

- Где баба? – спросила она, открывая холодильник. – Уже выпроводил, нидзяглый?

- А где Павлик? У тебя что денег много – туда-сюда кататься и подругу с собой возить? Вот! Возьми эти сраные золотые серьги, и вали обратно к ребенку! Ты мать или кто?

Она завела свою потасканную жизнью подругу внутрь, предложила ей попить чаю. Я тоже сел позавтракать. Она со злорадной улыбкой спросила меня, что лежит у меня под подушкой. Я без всяких стеснений ответил, что там лежит порнографический журнал.

- И ты при Олеське не стесняешься об этом говорить? – возмутилась она. – Да настоящий мужик бы со стыда сгорел!

- Твой косяк – вышла замуж за ненастоящего мужика и живешь с мамой, пока он онанизмом тут занимается. Ладно, делайте тут что хотите, только дверь закройте, когда уходить будете. Я в баню пошел, буду поздно.

- В какую еще баню? Я тебя не отпускала!

- В общественную баню на улице Таллинас, мне нужно расслабиться и почистить перышки после долгой и трудной недели. Пока!

Я быстро взял приготовленный заранее мешок с банными принадлежностями, сунул туда домашние тапки, обулся и вышел. Парился я в тот день с неприятным ощущением того, что в моем доме хозяйничают чужие нехорошие люди. Пока курил, взял телефон из шкафчика, и прочитал множество сообщений от Веры. Она писала о том, что я её опозорил перед подругой, а значит перед всем её родным городом. Я ей коротко ответил, что не надо было спрашивать меня о том, что у меня под подушкой при подруге, и никакого конфуза бы не было.