Серия «Мифы географии»

Богатая история культурного развития Африки плохо сочетается с «цивилизующей» миссией европейских империй, которые пытались эту историю как раз переписать в попытках оправдания своих действий. До восемнадцатого века африканцев не называли всех скопом «кровожадными, суеверными и склонными к деспотии». Мы знаем, что случилось: 13 миллионов, увезённых в рабство, 20% из которых умерло, не достигнув пункта назначения. С тяжёлыми последствиями столкнулись общины, которые поставляли рабов. В условиях, когда белый «цивилизатор» платил звонкой монетой за живой товар, стало выгодно воевать с соседями и продавать в рабство соплеменников за долги. Прежние формы сотрудничества и управления прекратили своё существование.

В девятнадцатом веке колонизаторы принялись нарезать континент на участки для извлечения прибыли и отправились вглубь континента. Они заботились лишь о благе метрополии и полагались на местные элиты, с которыми жили в симбиозе. После обретения независимости африканские страны не получили в наследство хорошо работающий госаппарат, систему образования или надёжную юстицию. У новых элит не было ни опыта, ни инфраструктуры, ни легитимности для того, чтобы править огромными территориями. То, что оставили колонизаторы, не имело высокой ценности. Так что не было у стран Третьего мира той «привычной» суверенности, которая должна быть у любой нормальной страны. В то же время, призывы к объединению со стороны отдельных африканских лидеров тоже ни к чему не привели.

Так что трудно сказать, что с колониализмом в Африке покончено. На территории многих стран Восточной Африки находятся французские войска, часть их валютных резервов хранится во французском казначействе. Аграрные экономики полагаются на монокультуры, унаследованные от колонизаторских схем. Уязвимость бывших колоний является почвой для коррупции и диктаторства.

Наёмники Вагнера помогли ЦАР, Мали и Нигеру избавиться от французских военных, но по сути эти страны сменили одних иностранцев на других, а уровень насилия только вырос. То, что случилось, лишь подчёркивает слабость этих стран.

На этом фоне удивляет ностальгия некоторых кругов бывшей метрополии по старым добрым колониальным временам. Новое поколение консерваторов заговорило о «доброй силе» Британской империи, призывая рассказывать об «обоих сторонах» истории. Некоторые бывшие колонии, например Ирак, поминают добрым словом британскую систему управления, но они явно в меньшинстве (подтверждения в книге не предоставлено). Многие и в самом деле начинают верить, что в общем и целом наследие колониализма имеет знак плюс, и что деколонизация была, в основном, благоприятным и даже добровольным процессом. Вместо того, чтобы честно взглянуть на своё неприглядное прошлое, бывшие колонизаторы становятся на путь забвения ради преодоления чувства дискомфорта и стыда. Документы систематически скрываются или вообще уничтожаются. Ведутся попытки контролировать будущее через контроль прошлого. Если продолжать закрывать глаза и романтизировать империю, то существующие несправедливости будут сохраняться. Такие «национальные» ценности, как демократия, равенство, человеческое достоинство, толерантность, справедливость и свобода, были достигнуты, во многом, благодаря труду и сопротивлению порабощённых народов. И чтобы осознать это, необходимо деколонизировать не только карту, но и разум. Кто настаивает на «сбалансированном» подходе, тот просто пытается сохранить миф о неспособной Африке.

Этот пёстрый континент представляет собой «живое, дышащее и сложное место», не чурающееся инноваций государственного устройства. Это колыбель человечества. Африканское искусство вдохновляет ведущих деятелей. Настало время вернуть этим людям, чья история долгое время была подчинена нарративу бывших колонизаторов, их культурные сокровища из музеев бывших метрополий.

Начал за здравие, закончил за упокой. Что можно почерпнуть из этой главы – это то, что Африка может похвастаться монументальными достижениями древности, а также то, что колонизаторы не давали ей развиваться. Но миф-то не об этом! Миф – о неспособности Африки пойти по пути Азии, где тоже хватало колоний, страдавших под тяжким гнётом. Автор упоминает о неоколониализме, но ведь и он является мировым, но не чисто африканским феноменом. Нужно смотреть правде в лицо: у африканских стран был (и остаётся) шанс к успешному развитию, но большинство из них им не воспользовалось в должной степени. Деньги давал Запад, помогал и Советский Союз, теперь настала очередь Китая, но снова и снова это выливается в неокупаемость проектов и долговой ловушкой. Те же, кто добились существенного прогресса, достигли этого, благодаря богатству своих недр.

Однако, я должен сделать важную оговорку: автор был прав насчёт нечёткости границ континентов и пестроты Африки. Картина достаточно сложная, и есть исключения. Но в целом пока африканцы не дорабатывают. Однако и списывать их со счёта нельзя. Здесь автор прав. Континент молод и динамичен, его будущее обещает быть бурным, и, кто знает, может быть, и славным.

Автор упомянул географию в названии книжки, а книжка, на самом деле, о политике. Это вводит в заблуждение. Изложение нелогично и засорено пропагандой. Ссылки в большинстве своём электронные и в большинстве своём указывают на западную прессу с Гардиан во главе. Я надеялся узнать что-то новое, но в который раз напоролся на плохо замаскированную агитку. Эх.

Есть проблемы с окупаемостью и в кенийской энергетике. Малайзийский премьер прямо называет китайские проекты формой нового колониализма. В 2020 году на выборах в Мальдивах победила партия, шедшая под антикитайскими лозунгами.

От Момбасы до Мальдивов, китайские заклинания о «духе Шёлкового пути» могут быстро натолкнуться на чувства угрозы, небезопасности и экологическую деградацию на местах.

Этот проект – весьма сложная и запутанная история. Его нельзя низводить до простого экономического империализма, поиска сбыта для промышленности или даже новых моделей развития, не учитывая его противоречий. Здесь ещё много непонятного. Нужно вникать и постигать.

За этим скрежетом зубовным слышится плохо скрытое сожаление, что страны Третьего мира сотрудничают больше с Китаем, чем с Западом. В этом смысле не удивляет факт, что Китаем чаще всего недовольны члены британского Содружества. Но ведь у Запада всегда была возможность проинвестировать хорошие и полезные проекты, но кончалось всё это почти неизменно долговой кабалой. Сами африканцы отмечают, что китайские условия явно выгоднее западных. Да, не всё идёт гладко, но ставить на этом основании весь гигантский инфраструктурный проект под сомнение – пожалуй, рановато.

Что же касается предполагаемого «мифа» о китайской экспансии – достаточно посмотреть на растущую долю рынка, которые занимает в Третьем мире китайский производитель. Можно прямо сказать, что он там безраздельно доминирует и продолжает укреплять своё присутствие. Я бы сказал, что эта глава в книге – самая слабая. Если бы не прочитал последнюю главу.

Несмотря на явное несоответствие между богатством и счастьем, правительства гоняются за ВВП как мерилом успеха страны. Особенно явно это видно на примере Китая, который поставил восьмипроцентный рост в число главнейших своих целей. Недостатки ВВП как средства оценки благосостояния отмечал ещё создатель этого инструмента Саймон Кузнец, предлагавший, в своё время, исключать из расчёта вредные производства и преступную деятельность. У него не получилось. В ВВП входят и доходы казино, и борьба с последствиями технологических катастроф. Помимо этой проблематики, следует отметить, что определённые вещи очень трудно посчитать, как, например, стоимость цифровых услуг. А ещё есть теневая экономика.

Фокус на ВВП игнорирует неравенство в стране. В попытках добиться его роста мы гробим свою планету. Ведь очевидно, что ресурсы конечны и налагают пределы на рост. На этом фоне появляется консенсус (!), что нужно отделить экономическую деятельность от её негативных последствий. Если ВВП не растёт, то это необязательно знак неудачи. В конце концов, рождаемость в мире падает, как и издержки производства. Однако снижение ВВП приносит проблемы: растущие долги, снижение занятости, неравенство и даже недовольство демократией. Кому-то приходится затягивать пояса.

В то время, как об ограниченной целесообразности гонки за ВВП стали высказываться даже в Китае, на Западе уже достаточно долго ищут новые методы измерения благосостояния. Американский штат Мэриленд считает «подлинный индекс прогресса», Канада – «индекс благосостояния». Появилось даже движение антироста. ВВП критикуют и Грета Тунберг, и нобелевские лауреаты Банерджи и Дуфло, которые проповедуют хорошую экономику для трудных времён.

Финляндия, которая лидирует в мире по уровню счастья, отстаёт по богатству даже от своих скандинавских соседей. Страна экспериментирует с безусловным базовым доходом. В ходе экспериментов выясняется, что те, кто его получают, чувствуют себя более счастливыми. Также опыт Японии подтверждает, что не в деньгах счастье. Может быть, всему миру придётся пойти по стопам японцев? В любом случае, зацикливаться на ВВП как средстве измерения благосостояния, не имеет смысла.

Знакомый шаблон: придраться к недостаткам, чтобы под этим соусом протащить свою политическую повестку. Да, ВВП неточен. Да, он не измеряет счастья. Но, во-первых, далеко не факт, что Банерджи и Дуфло правы, утверждая, что ВВП необязательно коррелирует с благосостоянием. Необязательно, но таки коррелирует! Для того, чтобы убедиться в этом, можно просто взглянуть на страны, занимающие верхние строчки в индексе уровня счастья ООН. Это ведь всё – члены золотого миллиарда. Да, Финляндия беднее, но счастливее Дании. Но какая разница, если обе они в первых рядах, а бедный Бутан – во второй половине списка, как по богатству, так и по счастью?

Далее, можно снова сказать: критикуя – предлагай. В качестве альтернативы автор упоминает всевозможные субъективно оцениваемые уровни счастья. Вот уж где простор для манипуляций! Если поставить целевым параметром подобный уровень, как это сделал Бутан, то злоупотребления неизбежны. Это видно по незавидной 95-й строчке, которое занимает в мировом рейтинге счастья эта страна. Как так? Объяснение просто: каждый считает так, как ему удобно. В этом смысле ВВП, хоть тоже не защищён от манипуляций, является более объективным критерием оценки благосостояния, поскольку базируется в существенной мере на рыночных ценах, которые отражают предпочтения реальных людей, а не то, что высосет из пальца эксперт.

Так что, несмотря на все возражения из левого лагеря, действенной альтернативы ВВП как одного из главных целевых экономических параметров, пока не придумали. И вряд ли придумают. Потому что ВВП – это уровень потребления, а человек в массе своей стремится жить лучше и лучше. Да, есть исключения, но заставить жить других, как хочется лишь тебе – это недемократично. Это стоит зарубить себе на носу и нашему бирмингемскому профессору, и другим левым.

Также изобретёнными являются некоторые традиции, например, торжественная инвеститура Принца Уэльского. Вообще, Сакс-Кобургская династия стала называться Виндзорской лишь с 1917 года: не хотелось быть связанными с ненавистной на то время англичанами Германией.

Много новых традиций и символов, косящих под старые добрые времена, появилось в современной России. Вспомним внешний вид солдатиков, открывающих Путину двери в Георгиевский зал, историю с отменой и возвращением советского гимна, а также знамя ВС России, объединившее звёзды с орлом.

Ещё одним излюбленным поводом для изобретения традиций являются праздники. Рождественская ёлка – немецкая традиция, потому в Британии она появилась лишь в середине девятнадцатого века после публикаций снимков украшения ёлки королевой Викторией, чья мать была немкой. А индюк на рождественский стол англичан попал ещё через столетие.

Пару сотен лет назад не было ни немцев, ни итальянцев, а были баварцы, тосканцы, сицилийцы и прочие. Люди идентифицировали себя по местности, а также по религии. Однако индустриализация породила спрос на более однородное общество, и лояльность местному князю заменилась на лояльность стандартизированной культуре наций. Таким образом, ключевые составляющие национальной идентичности развивались параллельно капиталистической модернизации. Стандартизация языка, печатное слово, транспорт и связь сделали возможным формирование наций, которые Бенедикт Андерсон по праву назвал воображаемым сообществом. В процессе конструирования подобных сообществ создаются национальные герои и золотые века. При этом неизбежно что-то вспоминается, а что-то и забывается.

Вопрос национальной основы общества – не праздный. Здесь и там ведутся дискуссии о том, на чём должна базироваться нация – на этничности или гражданстве. За первую выступает, например, Виктор Орбан в мононациональной Венгрии. Но даже в таком, казалось бы, гражданском обществе, как Соединённые Штаты, бушует полемика по поводу отношения к мусульманам, чёрным и иммигрантам вообще. В случае России страсти горят вокруг использования описаний «русский» и «российский», которые олицетворяют этнический и гражданский принципы. При этом не до конца понятно, когда появились русские – с приходом варягов ли, крещением Руси, после Куликовской битвы или при Иване Грозном. Эссе на тему национальной идентичности в 2021 году опубликовал не кто иной, как сам Путин, в котором подверг сомнению существование украинской нации. Но ведь украинцы могут перечислить свои вехи народной истории с началом у тех же варягов. Если они – фальшивая нация, то же самое можно сказать и о русских.

Феноменом современной нации пользуются элиты для укрепления своей власти и влияния. Чувство вечности, на которое опирается национальная пропаганда, чем-то сродни религии. Недаром национализм вырос на развалинах религий. Так и в будущем он может уступить дорогу новым идентичностям, сформированным на базе мобилизации локальных или виртуальных обществ. И не факт, что это приведёт к анархии. В более широком смысле будущее будет включать в себя также наднациональные механизмы для решения глобальных проблем.

Так миф нация или не миф? Как я понял – не миф. Здесь автор приврал ради красного словца. Мифом является древнее происхождение современной буржуазной нации. А что же было раньше? Неужели две сотни лет назад не было венгров, немцев, евреев, англичан и русских? Были, конечно. Но это были не нации в современном смысле.

Могу согласиться, нация – понятие относительно новое. Но что не ново – это этнос, народ, связанный не столько кровными, сколько культурными узами. Народы могут быть древними, а могут действительно сформироваться вместе с нациями. Поэтому в полемике по поводу наличия или отсутствия украинской нации следует различать между нацией и народом. Украинская нация, несомненно, существует, как существует и российская. Однако время их существования невелико. Но есть ещё и многовековая русская культура, которую веками разделяли и разделяют украинцы, русские, татары, казахи и многие другие этносы, которых можно считать частями большого народа. Вопрос национальной идентичности имеет много аспектов. Можно смотреть по паспорту, как советует автор. Можно по крови. Можно по тому, кем себя ощущаешь. А можно по культуре, которой пользуешься. По моему убеждению, русскими (или, как говорили раньше, советскими) становятся, не сменив паспорт, и не по рождению. И даже не по ощущению (ведь ощущения не проверяются). А именно по культуре, по воспитанию. То, что мы берём у своих предков, и делает нас принадлежащими многовековому народу, а не современной нации с её СМИ и паспортами.

Я не знаю, как сложится будущее национализма, но в данный момент создаётся впечатление, что он – живее всех живых. И это объясняется кризисом других идеологий, будь то коммунизм, либерализм или религии. Кризис – он в головах, а природа не терпит пустоты, в том числе духовной. Обязательно появится что-то ещё, и довольно скоро. Почему скоро? Потому что путь националиста – это всегда, в конечном счёте, война против чужаков. А на войне убивают. А современное оружие – это огромные жертвы. А там, где огромные жертвы – там и духовные перевороты, возрождения и крахи. Всё это будет и уже разворачивается на наших глазах.

Также продолжается строительство традиционных фортификаций на южных границах Китая. Недавно мы стали свидетелями возведения антиковидной стены. Китай не одинок в своей страсти. Всё активнее пытаются отграничиться страны Европы. Вспомнил автор и стену Трампа. Он указывает на её неэффективность и на то, что хорошо бы устранить причины чувства небезопасности у американцев: войны, насилие, бедность и неравенство. Уменьшить наркотрафик и снизить преступность можно не стеной, а легализацией марихуаны. Надо создать возможность для более свободного посещения и покидания Соединённых Штатов. Тогда меньше людей станут «покупать» билет в одну сторону через стену Трампа.

Далеко на восток от Мексики свою стену строит Финляндия, официальные лица которой не скрывают, что главной причиной решения о строительстве стало вторжение России на Украину. И в этом случае практическая эффективность этого сооружения ничтожна. Безопасность достигается не строительством стен, а управление движением менее опасным способом. Возведённые барьеры не помогут полностью избавиться ни от мигрантов, ни от финансовых неприятностей, ни от преступности или микробов. Стена Трампа окажется разрушенной рано или поздно неустанным предприимчивым духом человека.

Критикуя – предлагай! Автор не предлагает рецептов снижения бедности в Латинской Америке, которая является главной причиной нелегальной миграции. Облегчением въезда в страну нельзя добиться её снижения, это типичный левый популизм, в пагубности которого убеждаются граждане всё новых стран. Как я понимаю, границы как раз нужны для того, чтобы попытаться избежать последствий того, что изменить граждане страны не в силах. Мы не можем устранить болезни, бедность и войны в мире, но можем попытаться отгородиться от них хотя бы частично. Я согласен с автором в том, что непреодолимых границ не существует. Но утверждать на этом основании их бесполезность – совершенно безграмотно. Это идеализм.

Надо смотреть на мир реально. Плохой барьер всегда лучше полного его отсутствия. Казалось бы, простая мысль, но автору в голову она не приходит. Почему? Причина – скорее всего, в идеологии. Авторский «миф» о границах выдуман им же в целях пропаганды. Но американский избиратель в большинстве своём уже на неё не ведётся и голосует за Трампа, который обещал построить, может быть, не самую эффективную, но стену.