Серия «Что почитать?»

Дом моих родителей находится на тихой зеленой улице недалеко от центра. Ровная дорога, обилие зелени, отсутствие пьяных сборищ на окрестных лавочках - все это за последние годы подняло цены на землю здесь до заоблачных высот. И конечно, не замедлили появиться молодые люди в дорогих костюмах с предложениями о покупке или обмене жилья. Особенно их интересовали одинокие старики, обладатели ветхих домишек и больших, зачастую запущенных дворов. То ли старики давно мечтали о маленьких квартирах в новостройках, то ли молодые люди были излишне убедительны, но вскоре элитные коттеджи, словно грибы после дождя, выросли на месте шести стареньких домишек. Не сдавал позиций лишь дом Гликерьи, одинокой бойкой старушки, который располагался очень уж выгодно - на пересечении двух улиц, в обилии заросших липой и каштаном. Старенький, покосившийся домишко, окруженный ветхим деревянным забором, он был как бельмо на глазу у новых обитателей тихой улицы и предприимчивых риелторов. К тому же запущенный двор, заваленный строительным хламом, невесть откуда взявшимся у Гликерьи, был просто огромным. Молодые люди в дорогих костюмах ходили к ней как паломники к святым местам. Но Гликерья была непреклонна. В этом доме она выросла, здесь прошла вся ее жизнь и она гнала предприимчивых визитеров со словами "здесь родилась, здесь и помру!".

Вскоре ласковые слова сменились на плохо прикрытые угрозы. Гликерья пробовала было обратиться в милицию, но там ей ясно дали понять, что заниматься "подобной ерундой" никто не будет. Гликерья не сдавалась и гнала непрошеных гостей с помощью швабры и старой дворовой метлы. Те, отряхивая безупречные костюмы, зло шипели, уходя: "Допрыгаешься, старуха".

Вскоре старенький деревянный забор, крепко стоящий не первый десяток лет, был подожжен неизвестными. Новый, добротный металлопрофильный, ставили всей улицей, за исключением "коттеджных" жителей. Гликерья, вытирая застиранным платочком слезы, катящиеся по морщинистому лицу, без устали повторяла: "Ведь не отстанут, ироды проклятущие." Митрич, крепкий старик, прошедший Афган, подошел к старушке и отводя глаза, хмуро сказал:

- Ты б это, Гликерья, продала б домишко. Там такой человек стоит... Не упрямься, все равно он своего добьется, не так, так эдак.

Гликерья выпрямилась. Слезы моментально исчезли с преобразившегося лица. Глядя в глаза Митричу она отчеканила:

- Здесь родилась, здесь и умру! Пусть зубы обломают свои буржуйские!

Через несколько недель улицу озарило яркое зарево. Полыхал дом Гликерьи. Новый забор сыграл злую шутку - к дому было не подобраться. К приезду пожарных от старого здания мало что осталось. Позднее следствие показало, что дом облили бензином и подожгли. Виновных, конечно же, не нашли - все прекрасно знали, кто претендовал на дом старушки. Гликерью, женщину, которая в семнадцать лет ушла на фронт санитаркой и пережила все ужасы войны, старушку, которая на моей памяти никому слова дурного не сказала, заживо сожгли в ее собственном доме. Сожгли из-за дрянных бумажек, придуманных предприимчивыми финикийцами. Добрая, милая женщина мешала выродкам заколачивать бабло, за что и поплатилась собственной жизнью...

Вскоре на месте ее дома началась стройка. Надпись на ярком строительном паспорте сообщала любопытным, что к следующему лету здесь появится симпатичный четырехэтажный коттедж. Но стройка затянулась на четыре года. Выходила из строя дорогостоящая техника, расходился фундамент, несчастные случаи происходили с удручающей частотой... К счастью, обходилось без серьезных травм и летальных исходов. Застройщик, приехавший посмотреть на ход работ, умудрился упасть на ровном месте и крайне неудачно сломать ногу. Говорят, больше он там не появлялся.

И вот коттедж был построен. В квартирах с евроремонтом появились первые жильцы. И началось... В доме регулярно случались потопы, замыкало проводку, и баснословный ремонт, дорогостоящая бытовая техника, первоклассная мебель летели к чертям. Элитная сантехника менялась, электрики копошились во внутренностях щитка и удивленно пожимали плечами, но пожары и потопы происходили регулярно. И опять же - ни одного случая с летальным исходом. Бабка Гликерья добрая была... Долго рассказывать о бесполезных попытках жильцов продать злосчастные квартиры хотя бы за две трети истинной стоимости - дурная слава к элитному дому пришла быстро. Застройщик не успел продать и половины квартир. Сейчас коттедж пустует, лишь в двух или трех несчастные люди борются с регулярными напастями, больно бьющими по карману.

Высокие металлические ворота были приветственно открыты, однако неухоженность сада, видневшегося прямо за ними, и изрядная разбитость дороги явно давали понять, что хозяин не ожидает гостей, которые, собственно и не собираются его посещать.

- Композитор-юбиляр?

- Да. Сегодня Генриху Адамовичу исполняется девяносто лет и Вы должны взять у него интервью, не забыв, однако, поздравить с праздником.

- Ладно, принято. Статью вышлю завтра.

Станислав прошел дальше, окутанный весенними ароматами цветущих деревьев, нагоняющих романтическое настроение, красота которых навевала ленность и дремоту, и журналист невольно замедлил шаг, дабы подольше насладиться природной красотой. Прогулка до входной двери была довольно долгой, ведь журналист заплутал в саду, особо не спеша поприветствовать хозяина, но был несколько удивлен, когда обнаружил помпезную белесую дверь в дом открытой, оставалось только толкнуть рукой, однако соблюдая нормы приличия, Станислав сначала позвонил в звонок. Несколько раз нажав кнопку, и простояв под дверью около пяти минут, никто так и не объявился, а потому только и оставалось, что бесцеремонно войти в дом.

Внутри большая прихожая была темна и неухоженна, два гипсовых бюста возле лестницы накрыты белыми скатерками, а на полу красовался сантиметровый слой пыли. В голову гостя закрадывались дурные мысли, и некоторый страх, что он обнаружит Генриха Адамовича уже неживым, но до ушей донеслась несколько хаотичная музыка со второго этажа дома, и ничего не оставалось, как подниматься наверх. Жутковато бродить по пусть и богатому, но абсолютно неухоженному дому, который напоминал покинутое место, и при этом слышать музыку где-то вдалеке, но быть вынужденным, в связи со своей профессией, приближаться к ее источнику. Конечно, Станислав слабо верил во всякую мистическую чепуху, но видимо, легкий страх, выползший из глубин сознания, диктовался чем-то большим, чем здравый смысл.

Дойдя до комнаты, откуда слышалась мелодия, Станислав чуть замер, дабы дослушать ее до конца, и не возникало сомнений, что это играет юбиляр - виртуоз не только в написании музыки, но и в исполнении. Фортепиано было несколько расстроено, насколько мог судить Станислав, однако все же продолжало послушно издавать звуки, необходимые играющему.

Журналист несколько робко надавил на дверную ручку, и сперва заглянул в комнату, прежде чем войти. К нему спиной сидел на старик за инструментом, и абсолютно никак не отреагировал на скрип петель, продолжая увлеченно перебирать клавиши. Даже после того, как Станислав прошел внутрь и встал рядом, Генрих Адамович не обращал на него внимания, и только после того, когда журналист неуверенно встал по ту сторону инструмента, старик отвлекся от игры.

- Добрый день. У Вас было не заперто, и я решил войти. Вы ведь Генрих Адамович, да?

Старик пристально следил за губами пришедшего, а после достал блокнотик с ручкой из кармана, и кривыми буквами начал выводить слова.

Как оказалось, гений несколько лет назад стал окончательно глухонемым, а потому решил встретить конец своей жизни в отречении, оставшись один на один со своими проблемами и горем. Несчастный едва сдерживал слезы, когда писал журналисту о том, что после гибели его жены, музыка стала единственной отрадой, но теперь, когда он не слышит и ее, депрессия окончательно выжрала его нутро, и в отчаянии он продолжает писать произведения без возможности их услышать.

День прошел быстро, и старик предложил заночевать у него, ибо до ближайшего населенного пункта в сумерках добираться сложно, а на душе Станислава скреблись кошки - он никак не мог помочь старику, хотя и очень хотел. Он ожидал увидеть здесь бойкого мужчину, который даже в свои года умудряется заниматься любимым делом, наслаждаясь каждым новым произведением и прожитым счастливо днем, а увидел сломанного судьбою гения, абсолютно бессильного перед свалившимися на него напастями.

Сон никак не встречал гостя в этом доме, и бесцельно пролежав в кровати около часа, в голову Станислава закралась несколько безумная мысль о том, как можно помочь старцу. Он возбужденно встал с кровати и устремился в комнату хозяина, после чего расписал ему на бумаге план, пришедший в голову, и тот, хоть сначала и отказавшийся от реализации задуманного молодым журналистом, все-таки решился хотя бы попробовать.

Еще оставалось полчаса до полуночи и двое людей спешно покинули дом, сев в автомобиль журналиста, и понеслись до первого попавшегося перекрестка. Без пяти минут. Вовремя.

Станислав помог все сделать и удалился прочь, дабы старик имел возможность побеседовать с пришедшим один на один, однако время неумолимо бежало вперед, а беса все не было, и Генрих Адамович уже отчаился, но вдруг в голове услышал голос.

- Вот уж не ожидал Вас здесь увидеть. Обернитесь.

Перед ним был лишь силует, а не козлорогий бес или человек в костюме (каким обычно популярная культура малюет нечисть), но из тьмы блестели два огонька - красный и зеленый - и становилось ясно, откуда собеседник смотрит на пришедшего.

- Чего Вам надо?

Старику было достаточно подумать о необходимом.

- Хорошо, не вопрос.

В глазах Генриха Адамовича потемнело, и он ничего не видел, даже свет луны и звезд для него погас.

- Что происходит? - впервые за столько лет композитор услышал собственный голос.

- Знаете, есть в Этом Мире - дьявольское отродье выделило эти слова интонацией - закон равноценного обмена. Когда Вы хотите что-то получить, Вам необходимо отдать что-то тождественное. Вы хотели вернуть жену? Я вернул. Вы хотели получить слух и голос? Вы получили.

- А чем же я заплатил? - голос Генриха Адамовича звучал слабо, в нем чувствовался животный ужас.

- Ну, за жизнь жены Вы заплатили смертью того, кто Вас сюда привез. Жаль, молодой парнишка, столько мог бы еще сделать. Его ведь ждало хорошее будущее здесь, а теперь он там, откуда я пришел. А за слух и голос Вы, соответственно, заплатили зрением.

Старик заплакал, упав на колени. Он не мог сдерживать эмоции, и корил себя за смерть журналиста, отважившегося ему помочь, и теперь который обречен на вечность в адских муках.

- У Вас есть еще вопросы? Дела не ждут.

- Да, есть. Где мне найти жену? Она придет за мной?

- Где ее найти? Скажем так, Вам для начала необходимо ее выкопать.

Порывистый ветер оставил плачущего старика одного на перекрестке.

Анжела побарабанила пальцами по краю сидения, выплюнула в окно жвачку и подумала, что с этой бодягой надо кончать.

Рядом злобно пыхтел Макс. Пыхтел, бесился, но не мог предложить ничего, чтобы исправить ситуацию. А ситуация паршивенькая. И если срочно что-нибудь не придумать, станет намного хуже.

- Макс, давай звони, - решительно сказала Анжела.

- Куда? – лениво осведомился Макс. Он явно напрашивался на грубость, но сейчас не до разборок.

- Куда угодно. Вызови эвакуатор, набери 911, папашку своего побеспокой, в конце-то концов. Или ты хочешь сидеть здесь до ишачьей пасхи?

- А сама чего? Забыла, как мобилу юзать?

- Мои родаки на Ибице! Даже если я им прозвонюсь, они не прискачут искать меня в жопе мира. Слушай, просто позвони кому-нибудь...

Макс показал ей телефон.

- Приема нет. Про эвакуатор я подумал сразу, не одна ты такая умная. Но мы без связи, бэби. Или у меня труба глючит. Дай свою.

Порывшись в сумочке, Анжела вытащила айфон и взглянула на дисплей.

- Дьявол, такая же фигня. И мой не пашет. Ну и что теперь?

- В душе не знаю, - огрызнулся Макс. – Не дергай меня. Может быть, я рожу план.

План? – про себя передразнила его Анжела. – И что этот придурок собирается планировать? Починить машину? Ой вряд ли. Макс и в обычные-то дни с техникой не дружит, а уж в таком неадеквате… Анжела прикинула время. «Вмазался» он после полуночи, из клуба сорвались в половине четвертого, устроили безумный стритрейс на Садовом, к шести вышли на шоссе. И после аэропорта их занесло на отводную дорогу. Анжела поежилась.

За лобовым стеклом всё четче проступала надпись на щите ограждения: «Дорога здесь кончается. Приносим извинения за доставленные неудобства».

Вылезая из машины, Анжела почувствовала себя не студенткой второго курса университета экономики и управления, а механической куклой, причем поломанной. Тело налилось ночной усталостью и просилось в постельку. Разминая ноги, девушка прохаживалась возле машины, стараясь не приближаться к заградбарьеру. Почему-то ей не хотелось оказаться с ним рядом. К тому же, у нее разболелась голова: похмельный синдром никто еще не отменял.

- Макс, а Макс? – окликнула она приятеля. – Ну, ты долго будешь рожать?

Вместо ответа Макс только покосился на нее, и Анжела прикусила язык. Взгляд отморозка, которого и впрямь лучше не трогать. А еще лучше – убраться отсюда поскорее, стереть из телефона его номер, удалить из друзей Вконтакте и в дальнейшем всеми способами избегать. Нет, конечно, она знала, что он за крендель. Но тогда ей всё в нем нравилось – и напускная жестокость, и презрение к окружающим, и полный ноль по части принципов, и она называла его «безбашенным». Они познакомились в салоне тату и пирсинга, где Анжела сделала себе первую наколку (в таком месте, что родителям хвастаться не станешь). А теперь они сидели в глубоком Замкадье, проехав километров пять от шоссе, упершись бампером в щит из некрашеных досок, а прямо по курсу простиралось поле, и словечко «безбашенный» было тут не в тему. «Отмороженный» - вот это самое про Макса.

Макс тоже выбрался из «бэхи». В рассеивающейся мгле осеннего утра его угрюмая физиономия была сине-фиолетовой, как у Анжелиного однокурсника Эдика Абрамяна (под Рождество его вырезали автогеном из отцовского «кайен турбо», и она стояла рядом, и видела, как Эдик изменился после смерти). Макс поднял крышку капота и склонился над двигателем.

- Что ты хочешь? – без особого интереса спросила его девушка.

- Хочу посмотреть, почему не заводится.

- Ну, посмотришь, и что? От этого заведется?

- Ой, блин… - пробормотал Макс и попятился от машины. Пересилив себя, Анжела втиснулась в узкое пространство между щитом и бампером: Макс остановил «бэху» в полуметре от ограждения. Увиденное привело ее в ярость.

- Макс, сука, дебил!!! – наплевав на осторожность, заорала она. – Ты мою тачку угробил! Весь передок расхреначил нахрен!!! Козёл бля!!!

- Передок – это у тебя, - буркнул Макс. – А здесь – бампер, крыло, две фары… номерной знак… да фиг с ним… починю я твоё корыто, не вопи только.

Толкнув Макса в грудь – тот покачнулся, но устоял – Анжела ринулась обратно в машину и хлопнула дверью.

Минуту спустя Макс присоединился к ней.

- Не втыкаю, отчего столько шума, - тоном примирения начал он. – Ну, застряли, не можем завестись. Ну, грохнул я обо что-то машину, только не помню, где и обо что. И ты тоже этого не помнишь, иначе завопила бы гораздо раньше. И…

- Да я теперь понимаю, почему она не заводится! – рявкнула Анжела, судорожно стискивая ладонями ноющие виски. – Ты движок попортил, вот почему!!!

- Я тебе сказал – починю, за свои бабки, лично отгоню в сервис. Мне что, на колени встать, чтобы ты заткнулась?

Поразмыслив, Анжела сообразила, что таких свершений от него требовать не надо. Во-первых, это небезопасно, во-вторых, толку всё равно не будет.

- А я знаю, где ты ее приложил! На парковке у клуба, вот где! И приложил об чей-то «бентли», то-то мне бумс послышался. И это именно ты, кретин, мозги мне закомпостировал: поехали покатаемся, поехали покатаемся! Ну что, Шумахер?! Покатались?

- Нет, - отрезал Макс. – В смысле да, но нет. Ты права в одном – я реально во что-то врезался, и двигло накрылось. Из-под днища целая лужа масла натекла. Но дело было не у клуба и даже не в Москве. Иначе бы мы просто сюда не доехали.

- Ну, тогда ты врезался в щит…

- Тоже нет. На щите никаких повреждений, я посмотрел.

- Значит, ты влетел в яму, а сюда нас дотащило по инерции. И вот еще что, Максик. Если нас накроют мусора, мы оба не пройдем тест на наркоту. Ни я, ни ты.

- С каких пор тебя стали волновать мусора и наркотесты? – искренне удивился Макс. – Позвоню бате, он нас отмажет. Да угомонись ты! Откуда мусорам взяться, здесь вообще никого нет.

- Вот именно. Никого нет. И, что-то мне подсказывает, уже не тот случай, чтобы нас отмазывал твой отец.

- А чем этот случай уникальный? – Макс поскреб ногтями недельную щетину (он косил под дага). – Средненький попадос, зато тебе будет, о чем в жежешечке написать.

- Харэ острить, Максим. Сигареты где? – она перерыла всю сумочку, обшарила свои карманы, но пачка куда-то подевалась. – Макс! Ты оглох, что ли? Сигарету дай!

- У меня нет сигарет.

- Волшебно! А где минералка? У нас была с собой минералка. Посмотри, может, под сидушку закатилась?

- Минералки тоже нет, - туповато ответил Макс. – Я уже искал. У меня адский сушняк. Ее нету.

- Так, всё ясно, - заявила Анжела. – Торчи тут дальше. А я иду пешком.

- Попутного ветра! – хмыкнул Макс. – Минимум пять кэмэ на шпильках, да ты сдохнешь.

Анжела потянула вниз молнию сапога. Нет, не вариант… Она рывком выскочила из салона и взвизгнула, едва не столкнувшись с человеком, стоявшим около машины.

Он был ниже ее ростом (Анжела вымахала с мать, в прошлом топ-модель), одет в серую толстовку, капюшон которой натянул на самый нос, камуфляжные штаны и старые кроссовки, покрытые толстым слоем пыли.

- Ты кто, э? – пролепетала Анжела. От испуга она задохнулась, сердце бешено стучало в ушах.

- Мимо проходил, - просипел «нежданчик».

- Ааа… А там что, пожар, что ли?

Над деревьями клубился жирный черный дым, сквозь который прорывались оранжевые языки пламени.

- Там пожар. ДТП. Какой-то мудак подрезал «скорую». Везли в больницу пожилого человека. С инфарктом. «Скорая» опрокинулась, сзади ее бензовоз нагнал.

- А это… - Анжела понимала, что вопрос дурацкий, но ей показалось, что очень важно задать именно его. – А тот, в «скорой»? Он… тоже погиб?

- Все погибли, - равнодушно ответил пришелец. – Там куча трупов. Месиво. Мертвяк на мертвяке.

- Извините, а… - она оттопырила большой палец и через плечо указала туда, где после щита с плакатом начиналось поле. – А там какой город? Ну, или деревня?

- Ничего нет. – Он стянул с себя капюшон, и Анжела снова завизжала. Человек был безглазым. – Счастливо оставаться. – Он прошел дальше, задев ее плечом, аккуратно обогнул слева щит и зашагал по траве. Солнце светило ему в спину.

Анжела рухнула на сидение, пытаясь унять частящее дыхание. Она была на грани истерики. Черный силуэт удалялся через поле.

- Что опять не так? – спросил Макс.

- Авария на шоссе, - выговорила Анжела. – Ты, урод, подрезал «скорую». Там все убились, и всё из-за тебя. Ты ушел с левого ряда в этот дурацкий поворот. Зачем он тебе понадобился???

- Какая еще «скорая»? Справа шла какая-то «люстра», я ее видел. Разве это «скоряк» был?

- Да, и в нем везли умирающего! Впрочем, это похрен, он и так уже умер. Мне интересно другое. На кой черт ты вздумал поворачивать?

Макс ухмыльнулся.

- Ты, конечно, скажешь, что у меня передоз, но я увидел указатель: «Максу с Анжелкай сюда велком!». Потом, какая разница? Одним лузером меньше, я плакать не буду.

- Наплачешься, - пообещала Анжела. – Ты угробил не только мою ласточку, но и еще человек двадцать. Даже если твой папаша за тебя впряжется, с правами точно можешь попрощаться.

- У меня их и так отобрали, - заржал Макс. – Очень давно. Я не говорил тебе?

- Н… нет. Я думала, у тебя есть права. И ты, сволочь, уселся за руль моей машины без прав? Макс, если мы когда-нибудь отсюда выберемся, предупреждаю: больше ко мне не подходи. Иначе крупно пожалеешь.

- Угу.

- Почему ты не вышел, когда я закричала?

- У меня ноги затекли. И мне лениво. Я хочу спокойно посидеть. Если уж тебе впёрлось идти пешком, сама виновата, что встретила аборигена…

- Макс, это не абориген, - пробормотала Анжела. – И… у него не было глаз.

- Слепой, что ли? – поразился Макс. Он подался вперед, сощурился, но обугленная солнцем фигура почти пропала из виду.

- Вот именно. И у меня такое ощущение - глаза он потерял совсем только что.

- Ты прикалываешься. Он ходит очень быстро и обходит все препятствия. Слепые так не умеют. К тому же, если ему, как ты говоришь, «совсем только что» выцепило гляделки, он бы не шлялся здесь прогулочной походкой.

Анжела покачала головой.

- Он сказал – там ничего нет, - добавила она. – За полем.

- Зачем сам попёрся? – резонно возразил Макс, вальяжно кладя руки на рулевое колесо.

«А и правда, зачем?». Анжела поморщилась от приступа мигрени. Она всё не могла доискаться до чего-то странного… А, вот. Как у нее получилось не увидеть в боковое зеркало, что у машины кто-то стоит?

Вот почему.

Зеркала нет!

- Ты еще и зеркало снёс! – напустилась она на Макса. – Ну просто изнасиловал мою тачку. Проще новую купить.

- Если твоя «бэха» на ходу разваливается, я не виноват. Черт, ну и запашок здесь. У тебя что, месячные?

Игнорируя откровенное хамство, Анжела потянула носом.

- Что-то горит… Макс, нам нельзя сидеть в тачке. Она может взорваться.

- Да ничего не горит, дура! Воняет кровью, принюхайся.

- Дааа… Кровью и палёным. Макс! Смотри, у тебя руки в крови!!!

Макс перевернул ладони тыльной стороной и несколько секунд озадаченно на них таращился.

- Я уляпался о руль, - апатично констатировал он. – На руле откуда-то кровь. Что за фигня такая? Погоди, Ангел. Мы с тобой… мы по дороге никого не зарезали?

- Нет. Мы никого не резали, это я знаю точно.

- А точно – точно? А то ты под бутиратом точно знала, что с крыши можешь улететь в космос. Хорошо, вовремя тебя поймали, ты как раз на орбиту стартовать собиралась.

Анжела стиснула зубы, пытаясь сосредоточиться, догнать и собрать разбегающиеся мысли, разобраться в происходящем.

- Давай по порядку, - дрожащим голосом сказала она.

- Как хочешь, бэби, - с издевкой поощрил ее Макс. – По порядку так по порядку.

- Мы зажигали в клубе. Это было с десяти вечера до трёх тридцати. Мы оба «зарядились», а я еще выпила коктейль. Потом – это твоя гениальная идея – мы сели в тачку, и ты втопил. До половины пятого нарезали круги по Садовому, я помню, я смотрела на часы. Ты оторвался от гайцов и рванул за МКАД. К этому моменту мне твой высший пилотаж уже вообще не вставлял, но у тебя сорвало крышу. По спидометру было двести двадцать. Затем тебе померещился указатель с твоим дебильным именем, и ты шарахнулся через три полосы к повороту. Сейчас семь утра, и мы стоим здесь. Причем в пути мы скурили все сигареты, у нас пропала минералка, машина разбита, а по дороге шатаются какие-то фрики. И на шоссе разгребают покойников, потому что ты спровоцировал ДТП. А на руле у нас кровь, и я не удивлюсь, если она не только на руле. Вопрос: что с нами случилось?

- Нас всё еще колбасит, - расхохотался Макс.

- Макс, я серьезно!

Но Макс упорно не желал настраиваться на серьезную волну. Он смеялся, смеялся как полоумный, всхлипывал от смеха, захлебывался им, а потом уронил лицо на баранку и в таком положении продолжал хохотать.

- Ни черта смешного, - прикрикнула на него Анжела. Она поняла, что ко всему перечисленному можно смело приплюсовать ее собственную незавидную участь: она сидит в машине с невменяемым, и у нее не хватает сил даже выйти. Приключения закончились, начиналась расплата. Облокотившись о ручку двери, она нашла локтем бугор, которого раньше там не было. Это что еще за новости? Дверь замята снаружи? «Я опаздываю замечать всё это, - подумала Анжела. – Что-то творится, и я не успеваю за событиями».

Ей послышался треск, и Анжела, вскинув голову, увидела, как по лобовому стеклу ползут кривые зигзаги. Кабина наполнилась дымом.

- Макс! – беспомощно позвала Анжела. – Макс, мы сгорим заживо. Очнись. – Она не надеялась до него достучаться, но Макс разом оборвал своё веселье и выпрямился. Что-то чвокнуло при этом его движении, и Анжела описалась в джинсы: он оставил налипшими на руль щеку и нос.

Вдруг солнечный шар всплыл прямо над полем, окатив искореженный «БМВ» горячими лучами, и с ними пришли люди в синих комбинезонах. Они столпились у машины, и кто-то потащил Анжелу из салона, подхватив ее подмышки. Она сопротивлялась как могла.

- Вы кто такие, что вам надо?! – кричала она. – Вы хоть знаете, кто мой отец?!!! А ну отпустите! Вас же всех живыми закопают! На помощь, кто-нибудь, Макс, папа, спасите!!!

И ее отпустили.

Макс нелепо скрючился в кресле и отрешенно наблюдал, как она рвется из чужих рук. А у него самого была вырвана и размазана по рулю середина лица.

- Нет, мы их не достанем, - сказал прапорщик МЧС своему напарнику, ожидавшему на подхвате. – Зажало.

- Так им и надо, - чуть слышно процедил тот сквозь зубы. – Выродки обдолбанные. Столько людей с собой забрали…

- У них подушки не сработали. Наверное, ребятки до сих пор не вкурили, что приехали на тот свет, - злорадно добавил прапорщик. – Будем вырезать, тащи сюда аппарат.

МЧСовец, свирепо матерясь, двинулся к «Газели» с оборудованием. Не пройдя трех шагов, он споткнулся о торчащие из-под белой простыни ноги пациента «скорой помощи», обутые в пыльные старые кроссовки.

…Анжела шла куда-то через поле. Идти было тяжело, потому что острые каблуки врезались в сухую почву, и сапоги словно кто-то забил землей. Впереди шли, скучившись, еще несколько человек, и Анжела старалась не шуметь. Она боялась, что ее заметят.

Макс плелся позади, и это ее вполне устраивало: ей не о чем с ним разговаривать.

Дальний край поля упирался в горизонт.

Как быстро привыкает кот к уюту,

Когда окошки снегом замело.

Пусть домик мал, и тесен как каюта,

Зато в нём очень сухо и тепло.

Как быстро кот с хозяином поладит,

Когда за дверью полон двор собак,

Хозяин - тот, кто вдоль по шёрстке гладит,

А тот, кто гладит против - это враг.

И красный барахат на столе,

И свечка плавится во мгле,

И троекратно отражается в трельяже.

Дверь приоткроется и кот,

Не поздоровавшись войдёт,

Пройдёт к дивану, и, в клубок свернувшись, ляжет.

Хозян дверь прикроет в непогоду,

А кот тихонько распушит усы,

И скажет: "Мяу!", что значит в переводе

"Я стою три кусочка колбасы".

Бутылка молока, как трубка мира,

Зелёный коврик брошен в уголок,

Ну вот и всё, и обжита квартира,

И главное, что сухо и тепло.

И наша дружба так крепка,

Её бутылка молока

Ещё упрочит, укрепит и приукрасит.

Свеча оплавилась на треть,

Но ей гореть - не прогореть,

Пока её холодный ветер не загасит.

Слой пыли серой замшей на трельяже,

Стекло разбито, в окна ливни бьют.

Пуст холодильник, свечек нет, и даже

Из ящика газет не достают.

И только кот неслышно, по-английски,

Уйдет через разбитое стекло.

И вновь найдёт для временной прописки

Гнездо, где будет сухо и тепло.

Алексей Иващенко

P.S. Несправедлив был автор к котикам, но даже жаль, что именно так и не происходит.

Нет, ты не говори: поэзия — мечта,

Где мысль ленивая игрой перевита,

И где пленяет нас и дышит легкий гений

Быстротекущих снов и нежных утешений.

Нет, долго думай ты и долго ты живи,

Плач, и земную грусть, и отблески любви,

Дни хмурые, утра, тяжелое похмелье -

Все в сердце береги, как медленное зелье,

И может, к старости тебе настанет срок

Пять-шесть произнести как бы случайных строк,

Чтоб их в полубреду потом твердил влюбленный,

Растерянно шептал на казнь приговоренный,

И чтобы музыкой глухой они прошли

По странам и морям тоскующей земли

Георгий Адамович

***

Поэт, ты должен быть бесстрастным,

Как вечно справедливый бог,

Чтобы не стать рабом напрасным

Ожесточающих тревог.

Воспой какую хочешь долю,

Но будь ко всем равно суров.

Одну любовь тебе позволю,

Любовь к сплетенью верных слов.

Одною этой страстью занят,

Работай, зная наперед,

Что жала слов больнее ранят,

Чем жала пчел, дающих мед.

И муки и услады слова, —

В них вся безмерность бытия.

Не надо счастия иного.

Вот круг, и в нем вся жизнь твоя.

Что стоны плачущих безмерно

Осиротелых матерей?

Чтоб слово прозвучало верно,

И гнев и скорбь в себе убей.

Любить, надеяться и верить?

Сквозь дым страстей смотреть на свет?

Иными мерами измерить

Всё в жизни должен ты, поэт.

Заставь заплакать, засмеяться.

Но сам не смейся и не плачь.

Суда бессмертного бояться

Должны и жертва и палач.

Всё ясно только в мире слова,

Вся в слове истина дана.

Всё остальное — бред земного

Бесследно тающего сна.

Федор Сологуб

***

Поэт! не дорожи любовию народной.

Восторженных похвал пройдет минутный шум;

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.

Александр Пушкин

***

Пуля звенит, совершая полет.

Даже героя сутуля.

Но пулю не слышит именно тот,

Кому достается пуля.

Горькую истину не обойти.

Душу она караулит:

Слово порою тоже летит

По траектории пули.

Исай Тобольский

P.S. Если кому-то заголовок напомнил, как он пытался выучить падежи или как опозрился со скороговоркой - я зараннее извиняюсь. )

— Какая у тебя чистота везде: пыли-то, грязи-то, боже мой! Вон, вон, погляди-ка в углах-то — ничего не делаешь!

— Уж коли я ничего не делаю... — заговорил Захар обиженным голосом, — стараюсь, жизни не жалею! И пыль-то стираю и мету-то почти каждый день...

Он указал на середину пола и на стол, на котором Обломов обедал.

— Вон, вон, — говорил он, — все подметено, прибрано, словно к свадьбе... Чего еще?

— А это что? — прервал Илья Ильич, указывая на стены и на потолок. — А это? А это? — Он указал и на брошенное со вчерашнего дня полотенце и на забытую, на столе тарелку с ломтем хлеба.

— Ну, это, пожалуй, уберу, — сказал Захар снисходительно, взяв тарелку.

— Только это! А пыль по стенам, а паутина?.. — говорил Обломов, указывая на стены.

— Это я к святой неделе убираю: тогда образа чищу и паутину снимаю...

— А книги, картины обмести?..

— Книги и картины перед рождеством: тогда с Анисьей все шкафы переберем. А теперь когда станешь убирать? Вы все дома сидите.

— Я иногда в театр хожу да в гости: вот бы...

— Что за уборка ночью!

(...)

__________________

Ты мой кумир, Захар. Конечно, допустить разрастания паутины по стенам я не могу - очень боюсь её обитателей, и ночью люблю убираться, но если в лом что-либо делать - всегда вспоминаю, что до Рождества и Святой недели еще далеко...