Серия «Что почитать?»

Пролог

декабрь 2021

Холодно. Чертовски холодно.

Единственная мысль, которая бьется в голове.

Я сижу на продуваемом всеми ветрами подоконнике. Окно распахнуто, я сижу, обхватив колени руками, и смотрю с верхнего этажа высотного дома на раскинувшийся подо мною огромный город.

По официальным данным - шесть миллионов населения. Реально - более десяти, я это знаю точно. Огромный, живой, шевелящийся город. Каждую ночь я сижу здесь, и смотрю на него.

Меня зовут Константин. Константин Александрович Чайкин. Вернее, так меня звали раньше... Я - самый большой ублюдок из всех, кто рождался когда-либо под небом этого города. Мне сорок лет. Из них двенадцать я каждую ночь сижу на этом подоконнике, и вглядываюсь в тьму, разбавленную светом фонарей и неоновых реклам.

Сегодня холодно, я одет не по погоде. Температура - около трех градусов выше нуля, а на мне джинсы, легкий свитер и плащ. Холодно. Но я не уйду со своего поста, и дело вовсе не в том, что я не имею на это права.

Тихая ночь. Даже непривычно. Но время уже глубоко за полночь, и потому я позволяю себе прижаться спиной к стене, обхватить колени руками - для тепла, закрыть глаза и просто расслабиться.

Этаж последний, и я слышу, как завывает ветер в чердачных окнах с давно выломанными ставнями и разбитыми стеклами. Этот ветер словно бы проникает в мою душу, перетряхивает все, что уже начало покрываться пылью, и я проваливаюсь в воспоминания, наблюдая себя-много-лет-назад со стороны...

Часть первая

апрель 1985

- Мам, мне нужны новые джинсы.

- Костя, старые еще почти целы. А на коленке я поставила заплатку.

- Но мне нужны новые! Меня уже в школе дразнят, что я нищий, и бомж вообще...

- Я же тебе купила новый пенал, - устало вздыхает мать. - Тот самый, который ты хотел, импортный. У нас сейчас нет денег на джинсы, они дорогие. А у тебя еще брючки есть.

- Брючки сейчас никто не носит! - высокий для своих лет мальчик презрительно оттопыривает губу - научился этому жесту у одноклассника Вити, сына директора хлебозавода. Витя всегда так делал, когда хвастался чем-то новеньким, будь то пенал, импортная дорогая авторучка, настоящие американские джинсы, или что-то еще, а что-то новенькое у него появлялось почти ежедневно.

- Костя, у нас нет денег!

- Ну почему мир так несправедлив? - трагически восклицает третьеклассник Костя, запрокидывая голову - этот жест он подхватил у Ирочки, одноклассницы, дочери довольно известной в определенных кругах актрисы. - Почему одни дети рождаются в нормальных, полных семьях у богатых родителей, а другие - у нищенок непонятно от кого?!?

- Костя, как тебе не стыдно! - восклицает мать, отшатнувшись, словно ее ударили. Как ты можешь такое говорить? - в ее глазах медленно закипают слезы.

- Но ведь это правда, - искренне недоумевает мальчик. - Ты же не знаешь, где мой отец, так? Сказки про летчика-героя оставь для маленьких, а я уже взрослый, чтобы понимать, что к чему.

Ни слова не говоря, она разворачивается, и выходит из комнаты.

На следующий день она пришла с работы поздно, гораздо позднее обычного. Костя едва поднял глаза от книги, которую дал почитать Витя - книжка была интересная, про богатых - отметил, что мать без сумки с продуктами, но с каким-то пакетом, и снова вернулся к чтению.

- Костя, подойди, пожалуйста.

- Ну чего тебе? - проворчал он, неохотно откладывая книгу.

- Держи, - она протянула мальчику пакет. Костя с любопытством заглянул внутрь, и...

- Новые джинсы!!! Спасибо! - завопил он, раскладывая на стареньком диване обновку. - Но ты же говорила, что у нас нет денег...

- Тебе же очень хотелось джинсы, - улыбнулась мама. В уголках глаз на миг блеснули слезы, но тут же исчезли - она наслаждалась радостью сына.

- Мам, а где твое кольцо? - спросил Костя через месяц, наконец заметив, что с пальца матери пропал тонкий золотой ободок - единственное украшение, которое у нее было.

- А, потеряла недавно, - отмахнулась она. - Не обращай внимания.

- Ну нельзя же быть такой растяпой, - укоризненно покачав головой, Костя тут же выбросил этот эпизод из головы.

октябрь 1989

- Кость, а у тебя мечта есть? - спросил Андрюха, костин школьный приятель.

Парни сидели вчетвером под школьной лестницей, и курили, передавая единственную сигарету по кругу. Было очень круто.

- Ага. Я хочу богатым стать. Чтобы можно было все, что хочется, и чтобы денег вообще не считать.

- Ромыч из девятого "Б" говорил, что знает, где и как бабла срубить, - Колян смачно затянулся. - Сказал, что если есть крепкие здоровые парни посмелее, то может работенку подкинуть.

Колян был самым старшим и самым крутым в их четверке. Он трижды оставался на второй год, часто дрался, и курил с четвертого класса. Но руководил компанией Костя - так уж "исторически сложилось", как говорила училка по литературе.

- Че за работа? - важно поинтересовался Костя. Мать зарабатывала мало, ее зарплаты не хватало на потребности сына, и юноша искал, где достать денег самостоятельно.

- Видал - ларьки расплодились? С куревом, пивом, и прочим ширпотребом. Прикинь, сколько в них покупают. Да там бабла к вечеру немеряно скапливается. А продавец один только...

Через неделю Костя и его компания впервые в жизни ограбили ларек.

май 1990

- Парни, с этим пора завязывать. Рано или поздно - попадемся.

Костя допил пиво из стеклянной бутылки, ловко метнул ее в урну.

- А че тогда делать будем? - поинтересовался Вовчик.

- Грабить - глупо. Ларьков мало, умных много. Лучше охранять. А нам за это пусть отстегивают.

- Охранять - от кого?

- От таких же, как мы.

январь 1993

- Клеевая тачка, Костян, - Колян аж присвистнул, разглядывая новую "бэху" главаря их шайки. - Че такой мрачный?

- Мать вчера умерла, - отмахнулся Костя. - Забей.

Настроение хреновое у молодого человека было отнюдь не от горя. Мать не успела нормально переоформить документы, и теперь ему самому придется бегать по всяким конторам, переводя на себя квартиру и нехитрые материны сбережения. На похороны опять же тратиться... Блин, нет бы ей на месяц позже копыта откинуть, - подумал про себя Костя.

- Девки уже заждались небось, - широко ухмыльнувшись, Вовчик бросил под ноги недокуренную сигарету, и тут же потянулся за новой "мальбориной". - Пошли, развеешься.

февраль 2006

- Константин Александрович, я обещаю, я все отдам! Я обязательно заплачу! Не трогайте жену, я вас умоляю, не надо... - неудачливый владелец фирмочки, на котором висело около ста тысяч "зеленых", буквально ползал перед Костей на коленях.

- Все в твоих руках, Женечка, все в твоих руках. Будут деньги к концу недели - получишь благоверную обратно. Не будет денег - тоже получишь, но по частям, - медленно выпуская дым в лицо несчастному, проговорил Константин.

Он уже давно бросил мелкий рэкет, с головой уйдя в бизнес - благо, в девяносто восьмом подсуетился, и, в отличие от большинства россиян, только заработал на дефолте. Теперь это был уже не Костян-Кастет, мелкий бандит и рэкетир. Теперь у Константина Александровича была своя большая фирма, занимавшаяся отмыванием денег на многочисленных автосервисах и заправках.

спустя неделю

- Константин Александрович, пожалуйста, всего два дня, - рыдал Женечка. - Всего два дня, и я принесу вам деньги, клянусь! Не трогайте Катю...

- Я тебя предупреждал, - лениво проговорил Костя, кладя трубку. - Вовчик, поехали в "концлагерь".

Концлагерем они называли специально подготовленный для содержания заложников дом в Московской области. Там держали отказывавшихся платить, попытавшихся обмануть Костю, или их близких.

Катю били долго и изощренно. Сам Костя не принимал в этом участия, он просто наблюдал - и получал от этого несравнимое ни с чем удовольствие. Его безумно возбуждали крики и стоны жертвы, а уж когда по его приказу с несчастной женщины сорвали одежду и принялись насиловать втроем...

Утром следующего дня милиция нашла очередной труп зверски замученной проститутки. Маньяка, жестоко убивающего путан, правоохранительные органы искали уже два года. Каждый месяц - новый труп. И никаких следов.

Костя умел убирать за собой. И - ему всегда везло.

ноябрь 2011

- Ее привезли? - спросил он у охранника, сбрасывая дорогое пальто прямо на пол.

- Да, Константин Александрович.

- Хорошо. Где она?

- В нижнем "кабинете".

- Хорошо, - повторил Костя, и быстрым шагом направился к замаскированной лестнице на подземный этаж, где находился его "нижний кабинет" - великолепно оборудованная пыточная камера.

- Все наверх, - коротко бросил он охранникам, дежурившим внизу. Те мгновенно подчинились. Костя остался один на один с жертвой.

Она висела на стене, распятая цепями. Худенькая, светлокожая, с длинными золотыми волосами и огромными, нечеловечески-синими глазищами в пол-лица.

Костя выбрал ее неделю назад, заметив в парке. Он прогуливался по занесенной поздненоябрьским снегом аллее, и внезапно почувствовал на себе жгучий взгляд.

Хрупкая девушка с длинными волосами, одетая в не по погоде тонкую курточку - она стояла, прислонившись к дереву, и не отрывала от него глаз. Встретившись с ней взглядом, Костя неожиданно вздрогнул - ему показалось, что из этих синих, как горное озеро, глаз на него смотрит само Возмездие - а в следующую секунду грозящая кара сменилась невыносимой болью и отчаянием.

Резко зажмурившись, Костя замотал головой. Тьфу ты, черт! Что за бред лезет в голову?..

Когда он открыл глаза, девушки у дерева уже не было.

На следующий день он заметил ее возле дома. Потом - у офиса, вечером. Потом - у машины. Каждый день она раза по три появлялась в поле его зрения - и исчезала, стоило отвести взгляд. В конце концов нервы Константина Александровича не выдержали, и он приказал охранникам схватить ее.

Вчера им это удалось, и сегодня Костя хотел отыграться - да и давно не развлекался.

- Здравствуй, родная, здравствуй, - улыбнулся он, медленно расстегивая пуговицы пиджака - он только мешать будет.

- Здравствуй, Костя, - девушка подняла голову.

- Ты знаешь, как меня зовут? - удивился он.

- Я все о тебе знаю, Костя. И как ты мальчишкой у матери деньги вымогал, и как бандитом стал, и как "бизнесом" занялся... И про то, как девчонок мучил насмерть, я тоже знаю, - грустно, и почему-то очень светло улыбнулась она.

В голове зашумело, перед глазами поплыли какие-то темные пятна - Костя схватился за косяк двери, чтобы удержаться на ногах. Ему внезапно показалось, что он - женщина, в одиночку растящая сына, потом - мелкий предприниматель, владеющий ларьком, потом - хозяин небольшой фирмы, жену которого зверски убили из-за его долгов, потом - неудачливая проститутка, в мучениях умирающая под ножом садиста...

- Сука! - заорал Костя, с размаху ударив девушку по лицу. - Что ты сделала?!?

- Ничего, Костенька, ничего, - она вновь улыбнулась разбитыми в кровь губами. - Это не я сделала, это ты сделал.

Он бил ее долго. Очень, очень долго бил, потом насиловал, потом опять бил, руками, ногами, плетью, стеком, просто палкой... Потом опять насиловал, потом начал резать на куски, и снова насиловал... а она улыбалась. Он выбил ей зубы и отрезал губы, выжег глаза - но она все равно улыбалась, он чувствовал это.

Он видел эту светлую, полную боли и грусти, но все равно светлую улыбку, закрывая глаза. Она улыбалась, когда он мучительно ее убивал.

И ей было бесконечно жаль его.

Из последних сил Костя вогнал узкий нож в сердце окровавленного комка плоти, безвольно висящего на стене, и рухнул на пол, теряя сознание.

Открыть глаза было страшно. Но кто-то, невероятно сильный и мудрый, добрый и справедливый, этот кто-то стоял рядом и требовал. Приказывал. И Костя не мог не подчиниться приказу.

Она была еще прекраснее, чем раньше. Тонкая, хрупкая, почти прозрачная, с огромными белоснежными крыльями за спиной. Нечеловечески-синие огромные глаза, с жалостью глядевшие на него, были полны мудрости веков. Легкое, серебристое одеяние - язык не поворачивался назвать это платьем - полупрозрачным облаком окутывало ее точеную фигурку.

- Ох, Костенька... Что же ты натворил? - с болью в голосе проговорила она, опускаясь рядом с ним на колени.

- Я... я... я не понимаю... кто ты такая?..

- Неважно. Пока - неважно. Ты все поймешь... если выживешь. Если сможешь. А пока - смотри мне в глаза.

Обхватив голову Кости руками, крылатая склонилась над ним, ее волосы упали на лицо, оставляя на виду только глаза... и он почувствовал, что проваливается в них, тонет в этих бездонных озерах...

Боль. Это было первое, что Константин ощутил. Странная боль между ног, внутри... и страх. Гогот пьяных моряков - держи ее, ишь, как рвется! Ба, да она целка! Я следующий! Держите, за ноги держите! Ах, сучка, укусила! Я тебе щас!.. Добьем? На хрена? Она и так сдохнет!

Говорите, тошнит? Так неудивительно, вы беременны. Кстати, от кого, вы же не замужем? Ах, изнасиловали? А справочка есть? Ладно, направление на аборт давать? Как нет, рожать будете? Непонятно от кого? Ну, воля ваша...

Да, мальчик! Здоровенький, крупный мальчик. Красивый? Конечно, красивый, вам они все красивые! А назовете как, Костя? Хорошее имя.

Как звали отца? Не знаете? Как так не знаете? Ах, изнасиловали... А справочку из милиции? Ну, хорошо, а как записывать мальчонку-то? Ладно, так и запишем: Константин Александрович. Фамилия ваша какая? Чайкина? Ну, пусть будет Чайкин. До свидания.

А вы как думали? Вы постоянно "по уходу за ребенком" отпрашиваетесь, так чего удивляетесь, что вас увольняют? Нам надо, чтобы вы работали, а не за так деньги получали.

Костенька, сынок, все хорошо будет. Я люблю тебя, мы прорвемся, мы справимся.

Ты же хотел новые джинсы...

Кольцо? А, я его потеряла...

Костя, не связывайся ты с ними, не доведет до добра...

Не надо! Не бей, пожалуйста, я тебе все деньги отдала, честное слово...

Ну что же ты... даже попрощаться не пришел...

Прости меня, Костенька... прости...

Боль и страх. И ничего кроме. Боль - от того, что любимый сын, в которого всю душу вложила, которого выходила наперекор обстоятельствам, даже попрощаться перед смертью ее не пришел. Страх - за него, любимого... Ведь в опасные дела впутался, с дурными людьми связался...

Константин кричал. Кричал от страха и боли своей матери, которую уже давно забыл. Он бился в судорогах на полу пыточной камеры, а крылатая девушка, склонившаяся над ним, сжимала его виски, посылая новую волну.

Владельцы ларьков и продавцы. Разные люди, хорошие и плохие, и просто люди. Боль и страх. Снова боль и страх. Всегда - боль и страх.

Не надо, не бейте, я все отдам... Отпустите меня, я заплачу... Возьмите деньги, только не трогайте меня... Пожалуйста... не надо...

Снова крик и судороги. Снова ослепительные глаза. Снова провал...

Не трогайте Катеньку... Верните мою дочь, я заплачу! Где моя жена? отпустите детей, они вам ничего не сделали... пожалуйста, верните мою сестру! Где мой брат. я принес деньги... что значит: "поздно"?

Боль и страх.

...не надо, не делайте этого!... ...я хочу жить!.. ...что это за место?.. ...мы об этом не договаривались... ...это за отдельную плату... ...я заплачу, только не делайте этого.... ...мне больно...... нет..... не надо, пожалуйста..... ...убери это!.... ... .. БОЛЬНО..........

- Все эти несчастные девочки хотели жить, Костенька. Не их вина, что они стали проститутками. Твоя мать - она заслуживала лучшей судьбы, но она положила свою жизнь на то, чтобы поставить тебя на ноги. Ты знаешь, скольких ты убил? Смотри же, и ощути их боль...

Я не знаю вас, - безмолвно кричал Костя. - Я не знаю вас, я не убивал вас! Я вас даже никогда не видел!

- Это те люди, которых убили по твоему приказу, - звучит в голове голос крылатой. - Это те люди, которые умерли в результате твоих действий. Это та девочка, которая умерла с голоду из-за того, что ты и твои приятели искалечили ее отца, торговавшего в ларьке. У этой женщины случился сердечный приступ, когда твои люди убили ее дочь, муж которой должен был тебе денег. Это те люди, которых убил ты.

Глаза... много глаз. В них - страх и боль, сменяющиеся обвинением.

- Ты! Ты! Ты! Ты! Убил... убил... убил нас... нас... убил... нас... ты... убил... зачем... за что... ты...

Симпатичная шатенка с пухлыми губами и еще по-детски округлым личиком. Его первая жертва.

- Что я тебе сделала? За что ты меня убил?

Мать.

- Костенька, ну зачем ты так со мной?.. Я же тебя люблю...

Боль и страх. Только боль и страх. Везде, на каждом шагу. Широким шлейфом - на всем жизненном пути. Только боль и страх.

Он чувствовал их всех. Он теперь знал, каково быть изнасилованной, изрезанной на куски, каково, года тебя бьют арматуриной, каково, когда тебе присылают в коробочке кисть твоей дочери десяти лет от роду, каково... Он на своей шкуре испытал все то зло, которое принес в мир....

Когда Константин очнулся, в камере было пусто. Не было ни изуродованного трупа в цепях, ни крылатой синеглазой девушки. В камере было пусто... а в душе горел невыносимо жаркий огонь. Он прекрасно помнил все.

Костю вывернуло наизнанку. Его рвало, рвало так, что он задыхался. Его рвало от отвращения к самому себе, от осознания, какой же скотиной и мразью он является. Простите меня, простите! - билось в голове. И в то же время захлестывало понимание - нет прощения, и никогда не будет. Таких не прощают. Такого - не прощают. Никогда.

Встать. Подойти к бару. Достать бутылку. Налить виски в стакан. Убрать бутылку. вернуться со стаканом к столу. Сесть в кресло. Закурить. Отпить половину из стакана. Докурить. Допить виски. Встать. Подойти к бару. Достать бутылку...

Алгоритм, отработанный за ночь до автоматизма. И пистолет, заряженный пистолет на столе. Снят с предохранителя, патрон в стволе. Просто взять, приставить к виску, и нажать на курок.

Все так просто. Но - что-то мешало. Не, Константин не боялся смерти. Скорее, он уже жаждал ее - но что-то мешало. Он уже ничего так не хотел, как собственной смерти, его корчило от невыносимого омерзения и ненависти к самому себе - но что-то мешало взять пистолет, приставить его к виску, и нажать на курок.

Простейший алгоритм. Встать. Подойти к бару. Достать бутылку...

Виски кончился.

Взгляд в зеркало.

- Как же я тебя ненавижу, - сказал он отражению. Отражение смотрело с ответной ненавистью.

Умереть было не страшно. Но - умереть было слишком мало. Таким - нет прощенья. Таких - не прощают. Никогда не прощают.

Смерть - это слишком просто. Это слишком малое возмездие за все, что было сделано.

На следующий день Константин перевел все дела на своего заместителя, оставил немного денег на личном счету, купил билет на поезд в Питер, и покинул Москву навсегда. Почему он поступил именно так? Он не знал. Но что-то внутри подсказывало: так будет правильно.

В купе не было никого, кроме него - Константин не мог, просто не мог находиться столько времени с кем-либо наедине, и потому просто выкупил купе полностью. Он сидел на нижней полке, смотрел в окно, за которым метался снег, и ни о чем не думал. В душе была пустота, и ничего, кроме пустоты.

Тихо зашуршала, отодвигаясь, дверь купе. Неужели я забыл ее закрыть на защелку? - мелькнула мысль. И тут же исчезла - на пороге стояла хрупкая, светловолосая девушка с огромными синими глазами.

- Здравствуй, Костенька.

Все было правильно.

Автор: Влад Вегашин

Источник: http://samlib.ru/w/wlad_w/naiznanky.shtml

Сегодня Сергей прилично надрался. Грязные волосы были разбросаны по голове в разные стороны, глаза, уставшие лицезреть сверкающий экран монитора, едва заметно слезились. Вообще Сергей не злоупотреблял алкоголем, но сегодня решил позволить себе лишнего, благо повод имелся достойный. Несколько часов назад он закончил свой очередной, третий по счету роман, в последний раз прошелся пальцами по клавиатуре и поставил финальную точку.

Сергей корпел над произведением почти год и ради него объездил едва ли не всю Россию. Он хотел описать жизнь людей, простых людей, не обремененных деньгами или властью, разбросанных по огромной стране, и, кажется, ему вполне удалась эта затея. Роман получился отличным, гораздо лучше и качественнее, чем его предыдущие работы, и Сергей предполагал, что слава, которой он не был обласкан все эти годы, на сей раз непременно постучится в его скромную обитель.

Проведя рукой по волосам, Сергей с улыбкой заметил, как перхоть, будто снег, валится на стол и потянулся за бутылкой. Завтра же он отправит роман в издательство, а на полученный гонорар отправится куда-нибудь в Африку, где уже давно мечтал побывать. А затем вновь возьмется за перо, тем более что в темах Сергей никогда не знал недостатка.

Встав со стула, он подошел к окну и одернул занавеску. На город опускалась ночь, в небе появились первые звезды. Сергей мечтательно взглянул куда-то вдаль и тяжело вздохнул. Сколько бессонных ночей он провел за компьютером, сколько трясся в вагонах поездов, несущих его из одного города в другой. Это было славное время поисков и удивительных открытий, и писателю взгрустнулось, что роман закончен, и ничего этого больше не повториться…

Отойдя от окна, Сергей прилег на кровать и закрыл глаза, но заснуть так и не сумел. Его разбудил странный стук, будто бы в стекло. Однако, этого просто не могло быть, ведь Сергей жил на двенадцатом этаже…. «Послышалось, наверно», — подумал писатель, но в этот самый момент стук раздался вновь. Медленно встав с кровати, Сергей на цыпочках подкрался к окну и замер в нерешительности. «Да открывай же»! – донесся тоненький, девичий голосок, и Сергей, не до конца понимая, что и зачем он делает, настежь распахнул окно. В квартиру тут же влетел холодный морозный воздух, а вместе с ним ослепительный яркий свет, из которого возникла удивительной красоты девушка лет семнадцати на вид. По-детски надув губки, она принялась отряхивать снег с белого платья.

- Мог бы и закрыть окно, холодно же, — произнесла она, посмотрев на Сергея.

- Да, да, конечно, — ответил он, подходя к окну и удивленно разглядывая странную незнакомку. – А ты кто?

- Вот же люди! Мог бы догадаться! Я твой ангел.

- Ангел? А где же твои крылья?

- Чего только не придумают! Нет у меня никаких крыльев, я и без них отлично летаю.

- Да, видимо, последняя рюмка была все-таки лишней….

- Нет-нет. Я ждала удобного случая, чтобы с тобой повидаться. В общем, времени у меня мало — за самовольную отлучку по головке не погладят. Нам в людские дела вмешиваться вообще-то не рекомендуется, тем более, таким молодым и неопытным ангелам как я, поэтому я ненадолго.

- Ну ладно, как скажешь… — продолжал недоумевать Сергей.

- Итак, сегодня ты закончил свой роман, правильно?

- Ну да, а откуда ты знаешь?

- На глупые вопросы я не отвечаю. А по поводу романа могу тебя обрадовать: он станет очень успешным. Через пару десятков лет его даже внесут в школьную программу. Поздравляю!

- Спасибо…

- Да не за что. Но это новость хорошая, а есть еще и плохая. Во всяком случае, на первый взгляд.

- И что же это за новость?

- Это будет твой последний роман.

- Я брошу писать? С чего бы это?

- Вот люди, а! Совсем не понимают намеков! Нет, ты не бросишь писать, ты просто…э.. не сможешь больше этого делать, во всяком случае, здесь.

- Ты можешь поконкретнее?

- Ты умрешь через два дня, — выпалила девушка.

- Что?!

- Ну да. Только не беспокойся. Это совсем не так страшно, как кажется.

- Но постой, почему я? За что?

- Тебе же во благо, Сергей. Уж поверь, просто так ничего не происходит.

- Немыслимо! Где же это видано, чтобы смерть была во благо! Что ты говоришь! Я мог бы еще столько всего написать, тем более, ты сама сказала, роман будет успешным, а значит, продолжи я творить…

- Подложи ты творить, все обернулось бы крахом.

- То есть?

- Ты неплохой писатель, но произведение, которое ты закончил сегодня, не идет ни в какое сравнение с твоими предыдущими и уж тем более будущими работами. Слава, девочки, наркотики – вот все, что ждало бы тебя. А потом забвение. А так тебя будут помнить.

- Но что за циничный расчет?

- Но все это во благо, пойми! Не один ты такой. Вспомни остальных известных людей. Многие из них умерли задолго до глубокой старости и остались в истории. А продолжи они творить – скатились бы вниз, их бы забыли, а все то, что они создали, стало бы бесполезным хламом, понимаешь?

- Да почему же если вещь гениальна, она не была бы оценена?

- Кто-то спьяну уничтожил бы свои рукописи, кто-то, не сумев воспользоваться славой должным образом, настроил против себя людей, а всего его работы сожгли бы в костре. На кого-то просто не обратили бы внимание, если б не его смерть. У всех разные судьбы, но итог один – забвение…

- Но это несправедливо. Вы хотите воспользоваться мной! Позволить что-то создать, а потом выбросить за ненадобностью?

- Как же все-таки слепы и несправедливы люди! Да я трижды спасала тебе жизнь, не говоря уже о прочих мелочах!

- И когда же это ты спасла мне жизнь! Хоть раз, а?

- Во младенчестве твоя бабушка выпустила коляску из своих рук и она покатилась с горки прямо в пруд. Если б на ее пути не оказалось бревно, ты упал бы не на мягкий песок, а в воду. Вспомни школьные годы. Ты возвращался домой, и рядом с тобой упала железная балка. Сантиметрах в десяти от твоих ног. Еще бы чуть-чуть, и все… Или когда ты учился в институте и, крепко выпив, хотел перебежать дорогу на красный сигнал светофора. У самой обочины ты поскользнулся и ушиб колено, и, наверное, не заметил, как из-за поворота выскочил автомобиль. Ну что, припоминаешь?

- Да, — ответил ошарашенный писатель. – А еще? Когда еще ты мне помогала?

- Вспомни, почему ты решил стать писателем. Не мог долго найти работу, отчаялся, проклинал недальновидных руководителей, которые не видели в тебе талант. Думал еще, что это невезуха, происки темных сил. Ан нет, это все я. Ведь после нескольких неудач ты решил стать писателем, чтобы зависеть лишь от себя.

- А еще…?

- Помнишь свою первую книгу. Это же явная неудача, сам понимаешь.

- Да, но тогда мне казалось, что она превосходная, да и отзывы…

- Минимальное количество положительных отзывов, в основном критика. Ты нигде не мог ее опубликовать, и если бы тебе это не удалось – ты махнул бы на творчество рукой, спился и никогда бы не написал гениальный роман. Человек ты ведь довольно слабохарактерный, совсем не умеешь бороться.

- Но…

- Но роман твой все-таки опубликовали, после того, как совершенно неожиданно на тебя вышел спонсор с нужной суммой денег.

- Его тоже посла мне ты?

- Конечно я, кто же еще?

- Потрясающе… Получается, все мои успехи в жизни благодаря тебе?

- Вовсе нет. Роман же ты сам написал. Никто тебе не помогал, да и не мог помочь. Это полностью твоя заслуга. Он принесет людям немало пользы и сделает тебя знаменитым.

- Но я не смогу насладиться плодами своей славы…

- Остаться в истории, есть ли большая награда для писателя?

- Все так, но…

- Не спорь со мной. Я вижу то, что людям и неведомо.

- Ну хорошо, а зачем ты мне все это рассказала? Тем более, как ты говоришь, у вас, на небе, за это по головке не погладят?

- Да потому что...В общем, ты должен сделать одну вещь, которую давно собирался сделать, но так и не решился.

- В Африку что ли….

- Не разочаровывай меня, Сергей. С мамой помирись. Ты с ней в ссоре уже два месяца из-за какой-то ерунды. Она переживает очень, и когда тебя не станет, совсем изведется. Да и ты будешь жалеть там, на небесах.

- Ты и про это знаешь?

- Я про все знаю. Ладно, мне пора возвращаться. Увидимся.

- Погоди! А могу ли я избежать смерти?

- Нет, роман написан, и час пробил.

- А если я возьму его и сожгу?

- Не сожжешь. Не сможешь.

- А если смогу?

- Прощай, Сергей. Помирись с мамой! – крикнула девушка и, распахнув окно, вылетела на улицу.

Писатель кинулся к окну, но увидел лишь яркий свет, который быстро расселялся в ночной тьме. Тогда он схватил со стола бутылку и до краев наполнил стакан, а затем залпом осушил его. А затем еще один, и еще. «Привидится же такое!» — подумал он и в беспамятстве рухнул на кровать.

Проснувшись с тяжелой, больной головой, Сергей мгновенно вспомнил события вчерашнего дня: ангела, ее предсказания и, главное, что в его распоряжении остался лишь один день. Что бы вы сделали за столь короткий срок? Ведь так много планов, амбиций, целей. В свои двадцать восемь он даже не был женат, не говоря уж о детях. Как мало отмеряно ему судьбой. Немыслимо! А может, уничтожить роман, и дело с концом. Не будет романа, и ему не нужно будет умирать…

Подойдя к компьютеру, Сергей открыл файл с текстом. С тем самым текстом, над которым он корпел почти год. Взять и уничтожить. Нажать всего лишь одну клавишу, и ничего не будет. Так просто. Но нет, нет. Если исчезнет текст, он никогда не прославится, не встанет в один ряд с известными классиками, его роман никогда не войдет в школьную программу. Жить и не добиться славы, либо умереть и получить признание. Что же выбрать?

Но зачем слава, если он не сможет вкусить ее плодов? Ради людей? А что они сделали ради него? Почему он должен отдавать им все, жертвуя собой? Он никогда не был альтруистом, так к чему это теперь? Не будет книги, не будет и смерти. Он обманет судьбу. И почему эта девушка сказала ему, что он не сможет уничтожить роман?

Сергей выделил текст и поднес палец к клавише «Delete». Сейчас он нажмет ее, и роман исчезнет навсегда. Подумаешь, год работы насмарку! Он напишет еще много книг, впереди вся жизнь. И кто сказал, что это его лучший роман? Ангел ошибся – лучшие работы впереди. Он только начал свой путь, а значит, прочь сомнения. Сергей закрыл глаза и нажал на кнопку. Текст исчез. А затем писатель взял все свои черновики, разорвал их на мелкие клочки и выбросил в мусорное ведро. Кажется, теперь все. Он сохранит себе жизнь. А слава придет к нему позже, и он насладится ее плодами, ворвется в богемное общество, станет героем светской хроники, любимцем женщин. Как все просто. Нужно было лишь нажать на «Delete»!

А затем Сергей оделся и поехал к маме. Здесь спорить с ангелом было глупо, да и он сам понимал, что эта ссора совсем ни к чему. Он уже давно собирался это сделать, но все откладывал, а теперь, наконец, решился. Мама очень обрадовалась его приходу, как будто и не держала зла. Она накормила сына вкусными пирожками, и они мило проболтали почти два часа, даже не вспоминая о былых противоречиях. Напоследок они еще раз крепко обнялись, и Сергей пообещал заглядывать к ней почаще.

- Не хочу тебя отпускать, сынок, как будто предчувствие какое-то, — прошептала мама, когда Сергей уже стоял на пороге.

- Брось, со мной ничего не случится. Я в этом просто уверен.

- Дай Бог. Позвони, как приедешь.

- Хорошо, мамочка. Пока!

Выйдя на морозный воздух, Сергей поежился от холода и засунул руки в карманы. Ну вот и все. Он помирился с мамой, и теперь с чистой совестью мог отправиться домой. Как хорошо стоять здесь, смотреть на звезды и знать, что впереди целая жизнь. Сколько планов еще предстоит осуществить, сколько мечтаний обратить в реальность. Закрыв от удовольствия глаза, Сергей собрался было отойти от подъезда и отправиться к остановке, как из-за поворота вдруг выскочил грузовик. Бог знает, какая сила заставила его съехать с основной трассы и мчаться дворами! Фура гнала на приличной скорости и приближалась к тому месту, возле которого стоял Сергей. Вспомнив предсказания ангела, Сергей метнулся к дверям и, как оказалось, не напрасно. Машину неожиданно занесло, и неуправляемый грузовик понесся прямо к подъезду. Но Сергей был уже недосягаем. Подскочив к лифтам, он увидел, как фура на полном ходу влетела в подъезд, услышал звон бьющегося стекла и крики каких-то людей.

Сергей ни минуты не сомневался, что это был тот самый грузовик, который должен был оборвать его жизнь. Но нет, не вышло. Он обманул судьбу! Он всех обманул! Теперь ему ничто не грозит! Уничтожив роман, он спутал все карты хозяевам небес, и судьба теперь писалась по-новому. Что ждет впереди, зависит лишь от него. Лишь от него одного!

Придя в себя от оцепенения, Сергей выскочил на улицу, искренне желая помочь водителю, к которому судьба, судя по всему, была отнюдь не столь благосклонна. Он быстро пролез сквозь раскрученные двери подъезда и хотел было дернуть на себя дверцу грузовика, но…. В этот самый момент огромная сосулька, висевшая на крыше, неожиданно полетела вниз. Сергей не успел понять, что произошло. В голове вдруг раздался оглушительный взрыв. Все померкло…

В этот самый момент где-то на небесах, девушка в белом платье, вся в слезах, бросилась на шею к своему отцу, тоже одетому во все белое.

- Прости меня, папочка! – закричала она. – Я не знала, что так выйдет, я ведь хотела, как лучше…

- Я знаю, девочка, моя, я все знаю, — ответил мужчина, поглаживая дочь по волосам. — Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему мы почти никогда не являемся к людям…

Автор Александр Андрианов

Он появился без вспышек пламени и громоподобных звуков.

Впрочем, когда он вышел из нарисованной кровью пентаграммы, я увидел, что это не он, а она.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась девушка.

– Вы… вы Дьявол? – недоверчиво спросил я.

Весь вид девушки показывал, что ей давно надоели такие вопросы, и она готова лично убить каждого, кто когда-либо ее об этом спрашивал.

– Нет, конечно. Я – Маргарита, специалист седьмого круга ада.

– А где же Сатана?

Девушка устало вздохнула:

– Вы же должны понимать, мистер Петунин. Сатана – очень занятое существо, и отвечать на каждый призыв не может и не желает.

– Да, но… вы просто специалист? Мне хотелось бы поговорить хотя бы с менеджером.

– А по какому вопросу, мистер Петунин?

– Я бы хотел продать душу…

– Все хотят, – резко перебила меня Маргарита. – Это же стандартная адская процедура. Уверяю вас, я справлюсь не хуже менеджера.

– Но я же VIP-клиент! – возмутился я.

– Да? Что же в вашей душе такого важного, мистер Петунин?

– Я очень грешен…

– Интересно… – вновь перебила Маргарита. – Что же вы хотите за вашу душу, мистер Петунин?

– Почему вы вечно называете меня «мистер»? У нас так не принято.

– Да? – удивилась Маргарита, после чего достала из кармана небольшую книжечку. Пролистнув пару страниц, она вновь спрятала ее в карман.

– Извините. Просто последние тринадцать моих клиентов были американцами. Вот и привыкла. Итак, вернемся к делу. Что вы хотите за свою душу?

– Богатства, власти и денег.

– Хм… Да, вы убивали людей, насиловали женщин, но… Сергей Андреевич, вы ограбили столько банков, но так и не поняли, как они работают? Зачем нам покупать вашу душу, если рано или поздно она и так попадет к нам? С точки зрения преисподнеческой бухгалтерии, вы – бесполезный вклад.

– Но… – растерялся я. – Кого же вы тогда покупаете?

– Ну, мы предпочитаем работать с праведниками, хотя чаще попадаются просто безгрешные. Вот они – стопроцентно выигрышное вложение. С грешниками тоже может иметь дело, но для них и цена меньше, и условия хуже.

– Так что вы можете предложить мне?

Маргарита достала калькулятор.

– Давайте посмотрим, – начала она нажимать кнопки. – Вы убили шестнадцать человек, в том числе двоих несовершеннолетних. Вы изнасиловали пять лиц женского пола, в том числе одну несовершеннолетнюю. Вы похитили денежных средств на общую сумму сто тыс… так, я же в России… на сумму полтора миллиона рублей…

– А как же инфляция? Готов поспорить, что теперь эта сумму должна быть намного больше – я же еще в девяностых начинал!

– У нас инфляция не учитывается. Итак, продолжим. Тяжкий вред здоровью вы причинили пятерым лицам мужского пола, легкий вред здоровью – одному лицу мужского пола. Ах, да – у нас возраст адской ответственности начинается с двенадцати лет, так что можем добавить еще средний вред здоровью, причиненный несовершеннолетнему.

Учитывая изложенное и принимая во внимание, что тяжесть ваших грехов вряд ли позволит вам искупить вину и уклониться от вечного пребывание в геенне огненной, единственная ценность, которая у вас есть – время. Мы можем предложить вам двести тысяч рублей и мучительную смерть через месяц, либо сто тысяч рублей и безболезненную смерть через месяц. В любом случае, после смерти вы попадете в ад, где и проведете оставшуюся вечность.

– Что? Меня это не устраивает! Я найду себе другого покупателя!

– Как скажете, – пожала плечами Маргарита. – Всего доброго.

– Обманщики! Мошенники!

Маргарита исчезла в клубах дыма.

Рассказ хорош своим финалом и фразой "не вечной - пожизненной".

Жаль, про более интересных покупателей нет глав.

___________

Муж пробормотал что-то жалобное, со стоном повернулся на другой бок и затих, уткнувшись носом в плечо Татьяны. Она с трудом подавила желание отодвинуться. Только хуже сделаешь: обнимет, прижмётся теснее. Такая духота, а ему даже во сне лишь бы обниматься. Чёртов зомби…

Бессонница — скверная штука. Вот так лежишь, слепо таращась в потолок, и чего только не взбредет в голову, пока за шторами рождается серенькое утро. Перебираешь раз за разом всевозможные варианты прошлого и будущего, тасуешь их, будто колоду засаленных карт, сдаёшь: себе, ему… Без толку — ни одного козыря, как ни крути. Но ты ведь счастлива, Танечка, получив всё по своему хотению? Собственными ручками выковала себе неподъёмное счастье. И куда теперь от него деваться?

А выход есть, и не думать о нём всё труднее. Особенно по утрам, когда Сергей, полагая, что будит жену, нежно целует в щёку. Особенно днём, когда он звонит каждый час, чтобы узнать, как дела. Особенно вечерами, когда за ужином муж сидит напротив и смотрит преданными глазами, на самом дне которых тугим клубочком свернулась тоска. Особенно сейчас…

Хватит! Ещё одного нежного лобзания она не перенесёт, и лучше подняться до будильника.

Очень медленно и осторожно, чтобы не потревожить мужа, Татьяна выбралась из-под одеяла. Но Сергей всё равно вскинулся:

— Ты куда?

— Спи, милый, — прошептала она. — Скоро вернусь.

Сварила кофе и нехотя цедила его под бормотание радио. Услыхав, что в спальне завозился муж, приготовила омлет и бутерброды. Сергей явился на кухню тщательно выбритым и благоухающим терпкой туалетной водой. Красавец. По-прежнему красавец: рослый, подтянутый секс-символ. Рядом с ним Татьяна сама себе казалась молодящейся пенсионеркой.

— Солнышко, ты неважно выглядишь, — заметил Сергей, приобняв за плечи. — Заболела?

— Голова трещит. Возьму отгул, пожалуй. Отлежусь.

— Зачем же вскочила так рано, Танюш?

Стиснув зубы, чтобы не заорать: «Да катись ты со своей заботой!», Татьяна отвернулась к окну. Невыносимо! Жри свой завтрак и выметайся из дома! Но муж неторопливо жевал, прихлёбывал кофе и поглядывал сочувственно, с тревогой. Давай-давай, так твоя любимая быстрее достигнет точки кипения. Или возврата?

Проводив, наконец-то, благоверного, она долго стояла в прихожей перед зеркалом. Изучала хмурую, осунувшуюся женщину и лелеяла разрастающийся внутри огонёк ярости. Три года. Всего какие-то три года, и превратилась в руины! Ничего-ничего, это горе можно поправить. Дорого, но оно того стоит. Хватит с неё дешёвых средств.

Полчаса спустя Татьяна села в троллейбус, идущий на другой конец города. Удобно устроившись на потёртом, но довольно мягком сиденье, она прикрыла глаза. Не хотелось видеть ни попутчиков, которым нет до неё никакого дела, ни мокрые после ночного дождя улицы. В прошлый раз, помнится, всё вертелась, боясь пропустить нужную остановку.

* * *

Да она всего тогда боялась, дурочка. В отчаянии была, в панике, за самую гнилую соломинку ухватилась бы. А тут — рекомендация школьной подруги, которой удалось быстро и без особых хлопот решить примерно такую же проблему. Наташка темнила по своему обыкновению:

— Я тебя не к цыганке направляю, не к бабке деревенской. Фирма солидная, туда тётя Лена обращалась ещё лет двадцать назад. А она узнала от своей матери. И все довольны! Мой придурок прямо шёлковым стал.

— Да что они делают-то?

— А по потребностям, — хихикнула Натка. — Ведь у каждого они свои, индивидуальные. Рассказывать не буду, на слово всё равно не поверишь. Главное, не удивляйся ничему. А не понравится товар или цена — развернёшься да уйдёшь, никто ведь не неволит.

И Таня, которой всё равно терять было нечего, поехала в таинственную «Панацею». Сверяясь с блокнотным листком, на котором Наташка нарисовала путь от троллейбусной остановки, разыскала двухэтажный дом, построенный, скорее всего, ещё в позапрошлом веке. Некогда жёлтые стены не мешало бы оштукатурить, а рассохшиеся рамы заменить стеклопакетами. Или хотя бы окна помыть. Солидная фирма — и в такой дыре? Но скепсис был для Татьяны на тот момент непозволительной роскошью. Обойдя неказистое строение, она увидела кованую вывеску, висящую перпендикулярно стене. Название было написано латинскими буквами. К массивной, украшенной резьбой двери требовалось спуститься по трём полустёртым ступеням из красного гранита. Остановившись на верхней, Таня огляделась.

Небольшой двор, середину которого занимала круглая клумба с флоксами и бордовыми астрами, был тих и безлюден. Шум и суета города остались где-то там, за углом. На глубоко ушедшей в землю скамье дремал полосатый кот, а старый клён, казалось, затаил дыхание, не желая ронять на землю уже позолоченные листья. В этом уголке мира безраздельно властвовал покой. И женщина, которой так недоставало покоя последнее время, решительно процокав по ступенькам, открыла тяжёлую дверь и шагнула внутрь.

Коротко звякнул колокольчик, и под потолком полутёмного помещения разом зажглись матовые шары светильников. Татьяна разочарованно охнула: все стены зала были заставлены шкафами, полными старых или, точнее, старинных книг.

— Чем могу служить, сударыня? — раздался рядом бархатный баритон, и Таня резко обернулась на голос.

В двух шагах стоял, приветливо улыбаясь посетительнице, худощавый человек средних лет, одетый в чёрную тройку и жемчужно-серую шёлковую сорочку с галстуком в тон. Его удлиненное лицо с глубоко сидящими глазами и крупным породистым носом ничуть не портил небольшой шрам над левой бровью. Такого и не захочешь, а назовёшь в ответ сударем или даже милостивым государем.

— М-м-м… Боюсь, что ничем, — промямлила Таня. — Вероятно, я ошиблась…

— Но что-то ведь привело вас в «Панацею»? Случайно сюда не забредают.

— Я искала не букинистический магазин. Простите.

— Не расстраивайтесь раньше времени. Да, здесь представлены многие издания о целебных свойствах растений, но книгами мы не торгуем. Наоборот: это коллекция, которая постоянно пополняется. Без неё в нашей работе не обойдёшься. Что касается ассортимента предлагаемых «Панацеей» товаров и услуг, то он весьма широк, уверяю вас. Итак?

Татьяна молчала, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли. Она оказалась совершенно не готовой обсуждать столь деликатную тему с мужчиной. А тот не торопил. Поглядывал на посетительницу доброжелательно, всем своим видом демонстрируя готовность помочь. И Таня всё-таки выдавила:

— Мне посоветовала обратиться в вашу фирму подруга, у которой были серьёзные проблемы с мужем.

— Не смущайтесь, уважаемая. Мы решаем любые проблемы с мужьями и жёнами: потенциальными, действующими и бывшими. Это — одно из приоритетных направлений деятельности «Панацеи». Прошу в мой кабинет.

Кабинет оказался огромным залом, больше похожим на химическую лабораторию. Если, конечно, бывают лаборатории, в которых не только ставят опыты, но ещё отдыхают, играют в шахматы, разводят аквариумных рыбок и принимают гостей. В углу напротив двери стоял письменный стол солидных размеров, на нём — аккуратные стопки документов и включенный ноутбук. Чуть поодаль — пара кожаных кресел и журнальный столик. Два больших аквариума и террариум. Старинные гравюры на стенах. Лабораторные столы со штативами, спиртовками и разноцветными склянками. Стеллажи, заставленные самыми разнообразными предметами. Большая часть стен была задрапирована тяжёлым бархатом цвета спелой вишни. Пахло здесь вовсе не реактивами — хорошим трубочным табаком и кофе, а в неярком свете настольных ламп и торшера зал выглядел даже уютным.

— Как странно, — заметила Татьяна, осмотревшись. — Здесь, похоже, нет окон. А с улицы…

— Окна, что вы видели снаружи, — обманки, — охотно пояснил хозяин. — Солнечный свет мешает и даже вредит при работе с нежным сырьём. Устраивайтесь поудобнее, — указал он на одно из кресел. — Могу предложить кофе, чай, сок. Может, немного вина?

— У вас даже бар есть?

— Здесь есть всё необходимое для жизни и работы, уверяю вас.

— А хрустальный шар и тому подобное? — попробовала пошутить Таня.

Собеседник усмехнулся:

— Профессионалам не требуется играть на публику. Мы здесь не шаманством занимаемся. Так чем вас угостить?

— Пусть будет сок — любой, кроме томатного.

Хозяин сдвинул одну из портьер, и за ней действительно оказался бар и компактный холодильник.

— Красный апельсин устроит? Вот и славно. А себе я, пожалуй, налью вина, — он поставил на журнальный столик напитки, вазочку с жареным фундуком и коробку конфет. Уселся напротив Татьяны и пригубил густое красное вино. — Ну, вот. Теперь давайте познакомимся и приступим к делу. Я — Всеволод. Как прикажете величать вас?

Таня замялась:

— Я бы предпочла без имени.

— Ваше право. Могу и дальше обращаться к вам «сударыня» или «уважаемая». Но заметьте: я не спросил, как вас зовут, а сказал «как прикажете величать».

— Пусть будет Ольга.

— Итак, Ольга, что привело вас в «Панацею»?

— От меня уходит муж.

— Но ведь ещё не ушёл? — последовал быстрый вопрос.

— Нет, но уйдёт со дня на день, — Татьяна сделала глоток сока, поперхнулась и мучительно закашлялась. Сквозь выступившие слёзы она увидела, что Всеволод сделал резкий жест — будто муху поймал. В горле сразу же перестало першить. Должно быть, она преглупо выглядела с вытаращенными глазами и разинутым ртом. Хрипло спросила. — Как вы?..

— Правой рукой, — любезно пояснил Всеволод.

Вспомнив недавний разговор с соседкой, которая никак не могла вылечить непонятно чем хворающую дочку, Татьяна не удержалась:

— А порчу снимаете? — И сразу пожалела о вопросе, потому что собеседник поморщился и сварливо проворчал:

— Снимаю, как же без этого? Частенько снимаю. И даже порчу, — вздохнув, он откинулся на спинку кресла и виновато взглянул на покрасневшую женщину. — Прошу извинить за пошлый каламбур. Видите ли, ваш вопрос из тех, что действуют на специалистов моего профиля как алая тряпка на быка. Это всё равно, что поинтересоваться у врача, лечит ли он болезни. С одной стороны — безусловно, лечит, потому что врач. А с другой, нет такого диагноза: «болезнь». Но давайте вернёмся к вашей проблеме. Откуда уверенность, что муж непременно уйдёт?

— Позавчера его любовница родила сына, и мне была объявлена царская воля: он перебирается к матери своего ребёнка сразу же, в день выписки из роддома. А я… — Татьяна запнулась и чуть слышно добавила, — бесплодна.

— Сейчас многие виды бесплодия успешно лечатся.

— Знаю. Отлично знаю, что «детская матка» — не приговор! Но муж-то уже завёл ребёнка на стороне!

— Успокойтесь, Ольга.

Взгляд чуть прищуренных карих глаз подействовал отрезвляюще, словно прохладный душ. Вцепившись обеими руками в стакан, Таня сказала:

— Так вот: я хочу, чтобы муж остался со мной. Чтобы любил только меня и не помышлял уйти к этой… бабе. Мерзавец! Я ничего не знала, так была уверена, что всё у нас хорошо… Вы можете помочь?

Всеволод подался вперёд, пристально глядя собеседнице в глаза:

— Могу, но давайте уточним один важный момент. Вы любите мужа или, удержав его, хотите отомстить?

— При чём здесь месть?! — срывающимся голосом выкрикнула Татьяна. — Да я жить без этого сукиного сына не могу! Вот так просто отпустить его, а самой удавиться, что ли?!

— Понятно. Есть хорошее, очень сильное средство. Но вы должны знать и помнить, что его действие необратимо. Я обязан предупредить о последствиях, так что слушайте внимательно…

Он говорил и говорил, а женщина, с улыбкой кивая в такт словам, чувствовала, как постепенно разжимается когтистая ледяная лапа, два дня назад стиснувшая сердце. Всё даже лучше, чем она думала. Любовь Сергея станет искренней и безбрежной. Неподдельная страсть и нежность, будто в начале медового месяца. Муж всегда будет рядом — внимательный, заботливый, щедрый на комплименты, готовый поддержать в трудную минуту. С любовницей расстанется бесповоротно, и никаких измен больше…

О, если хотя бы половина этих посулов не сказка, отыщется ли на свете более счастливая женщина?

— Я беру это сильное и необратимое средство. Сколько с меня?

— Одна неделя.

— Что-о?!

— Своей основной продукцией мы торгуем не за деньги, Ольга. Время — куда более универсальная и устойчивая валюта.

— Не понимаю, что значит — неделя? Я должна стать вашей рабыней на этот срок? — Татьяна разозлилась на собственную доверчивость и начала хамить. — Или вам на недельку понадобилась моя душа? Договор кровью подпишем?! Да что вы себе позво…

Всеволод щёлкнул пальцами, и разошедшаяся клиентка заткнулась, всё ещё шевеля губами.

— Я продолжу, если не возражаете, — невозмутимо сказал он. — Душа — понятие расплывчатое, эфемерное и мало кому нужное, включая владельца. К тому же, сюда сильные духом не обращаются — они решают проблемы самостоятельно. Деньги, необходимые для жизни, наша компания зарабатывает поставками лекарственного сырья и кое-каких препаратов. Но за основные товары и услуги «Панацеи» клиенты расплачиваются временем. Временем, которое им отпущено. Последний нищий, пока не умер, платёжеспособен в этом плане и может что-то купить у нас.

— Типа вечной любви? — пискнула Татьяна, почувствовавшая, что вновь может говорить.

— Не вечной — пожизненной. Так берёте или нет? Зря тратить на вас время я больше не расположен.

— Беру. Но сначала хотела бы увидеть товар.

— Абсолютно естественное желание, — кивнул Всеволод. — Чтобы подобрать состав, я должен кое-что выяснить. Прошу отвечать на вопросы чётко и подробно. Предупреждаю: эта часть беседы будет записана.

— Зачем?

— Бывали неприятные случаи. Клиент предоставлял недостоверные сведения, а затем требовал вернуть время, так как получил не вполне удовлетворительный результат.

Он достал из внутреннего кармана пиджака диктофон, включил его и положил на середину журнального столика. Следующие полчаса Татьяна старательно отвечала на вопросы, которые, так или иначе, касались мужа. Возраст, образование, профессия, должность, характер, привычки, состояние здоровья. Как и когда познакомились, ровно ли развивались отношения, скоро ли поженились, как давно женаты, часто ли ссорятся… И так далее, и тому подобное. Выяснилось, что Татьяна хорошо знает спутника жизни. Она не смогла ответить лишь на вопрос, в каком возрасте Сергей начал курить:

— Уже после школы, но точнее не скажу. Вообще он курит мало — пачку за два дня.

— А спиртное?

— Только по праздникам, в компании. Предпочитает джин, совсем немного.

— Что же, — подвёл итог Всеволод, — картина ясна. Соблаговолите минуту подождать.

Он поднялся и ушёл в дальний конец зала, а вернувшись, поставил на столик две маленькие запаянные ампулы. Обе с бесцветной жидкостью, но одна была маркирована красной цифрой «два», вторая — синей четвёркой.

— И вот это стоит неделю моей жизни? — скептически скривилась Таня.

— Ещё как стоит. Наш торговый дом — старейший в Европе, и в ценообразовании мы кое-что смыслим, не извольте сомневаться. То, что нужно вам, далеко не самый дорогой товар. От одних суток до трёх лет — вот каков диапазон цен.

— Ничего себе! И за что люди готовы заплатить три года жизни?

— За всемирную славу, например. За власть. Да мало ли…

— А вы-то что делаете с чужим временем?

Брови Всеволода недоумённо взлетели вверх:

— Как что? Проживаю. Даже не пытайтесь угадать мой возраст, всё равно ошибётесь на несколько веков.

Подружка советовала ничему не удивляться. Легко сказать! Татьяна смотрела на человека, которому никак нельзя было дать больше полтинника, и чувствовала себя как во время шторма. Случилось ей однажды испытать сильную качку, когда из-под ног уходит опора, стены перестают быть вертикальными, голова кружится, а все внутренности бунтуют.

«Время — деньги, время — деньги…» — звенела в ушах, никак не желая утихать, расхожая фраза. А ведь этот тип не знает её настоящего имени. Паспорта с собой нет, да хоть бы и был, — чёрта с два она покажет документы. Облизав пересохшие губы, женщина осторожно спросила:

— Как же я расплачусь?

— Кажется, вам нехорошо. Позвольте проверить пульс, — и, не дожидаясь согласия, Всеволод завладел её рукой. — Пульс учащён, но в пределах нормы. Так-так: Вострецова Татьяна Львовна, в девичестве — Омельченко. Родилась шестнадцатого октября одна тысяча девятьсот восьмидесятого года от рождества Христова, а умрёт, как и договорились, ровно неделей раньше, чем на роду написано. Выпейте соку, Татьяна, — помогает. Я ещё налью.

Он взял пульт, лежащий на журнальном столике, но прицелился не в телевизор, а гораздо выше — в потолочную галтель. Бархатная драпировка бесшумно сдвинулась, явив онемевшей покупательнице шахматку картотечных ящичков — от пола и почти до потолка. Всеволод выдвинул ящик, помеченный буквами «ВО», покопался в нём и вынул плотный желтоватый листок. Татьяна хотела подняться и не смогла — рухнула обратно в кресло. Ничуть не помог ей сок, выпитый залпом.

— Что это? — еле слышно выдавила она.

— Ваша личная карточка. Показать не просите: человеку не следует знать дату собственной смерти. Он начинает нервничать и совершать ещё больше глупостей, чем обычно. — Всеволод прошел к письменному столу и уселся во вращающееся кресло. Небрежно сдвинув ноутбук, положил карточку перед собой. Взял остро заточенный карандаш. — Прежде, чем исправить дату, я должен ещё кое-что сказать, — обратился он к Татьяне. — Вы приобретаете два разных состава. Использовать их тоже можно по-разному. Если разделите ампулы с мужем: красную себе, синюю — ему, то вы мирно, без сожалений и взаимных претензий расстанетесь.

Женщина отчаянно замотала головой:

— Нет! Я не за этим пришла!

— Знаю, но проинформировать обязан, — вздохнул Всеволод. — Если содержимое обеих ампул примет супруг, получите именно тот эффект, о котором я говорил. То есть, вы будете обречены на его беззаветную любовь. Не передумали?

— Нет, — повторила Татьяна уже спокойнее.

— Тогда приступим к осуществлению платежа. Видите карандаш? Казалось бы, ничего особенного: с одной стороны грифель, с другой — ластик. Но такой карандаш стоит два года.

— Ого! — вырвалось у Тани. — И для чего покупают?

— Допустим, вам позарез надо избавиться от какого-то человека. Совсем избавиться. Убить и сесть в тюрьму? Такой вариант мало кого устраивает. Нанять киллера — денег нет. И вы покупаете в «Панацее» карандаш. Пишете на бумаге полное имя того, кто мешает вам жить, затем стираете написанное. Всё — проблема решена, человека нет.

— Куда же он девается? — недоверчиво прищурилась покупательница.

— А куда девается стёртая надпись? Просто исчезает. А человек… Как говорится, ушёл из дома и не вернулся.

— Хм… Так можно уйму народа истребить…

— На продажу идут разовые карандаши, в отличие от этого. Но мы отвлеклись. Итак, сейчас я сотру одну пару цифр в дате вашей смерти и напишу другую.

— А как я могу быть уверена, что вы убавите только неделю?

— Каждый судит по себе, уважаемая Татьяна Львовна, — невесело усмехнулся Всеволод. — Моя бы воля — обязательно дополнил бы список смертных грехов подозрительностью.

— Я, знаете ли, очень доверяла мужу, — резонно возразила Татьяна. — И, как выяснилось, зря. А вас впервые вижу…

— И всё-таки вам придётся поверить на слово. Повторяю вопрос: не передумали?

— Не передумала! Что вы, словно компьютер, спрашиваете одно и то же двадцать раз?

— Чтобы исключить случайность, — он аккуратно стёр что-то на карточке, перевернул карандаш, сделал короткую запись. – Всё, Татьяна Львовна: отныне жить вам суждено ровно на неделю меньше. Сделка совершилась.

Татьяна молча кивнула, прислушиваясь к себе. Никаких сожалений, переживаний. Даже странно. Хотя… Подумаешь — всего неделя.

Всеволод достал из ящика стола небольшую коробочку с логотипом «Панацеи», уложил в неё ампулы и протянул Татьяне:

— Держите. Употреблять лучше с горячей жидкостью. В чай или кофе добавьте.

— Спа…

— Не благодарить! — рявкнул Всеволод. — Нельзя благодарить. Что за народ, ей-богу? Простите, сударыня.

Женщина обиженно поджала губы, но промолчала. Присвоил целую неделю чужой жизни и тут же начал грубить! Она положила коробочку в сумку и поднялась, не глядя на продавца. Тот, рассыпаясь в многословных извинениях и пожеланиях, проводил до выхода. Татьяна не слушала. Скорее, скорее домой!

* * *

И вот теперь, спустя почти три года, она снова идёт в «Панацею». Но теперь уже ничего не боится, поскольку знает, на что идёт.

«Почему я не выбрал другую таблетку?» — откуда эта дурацкая фраза, из какого фильма? Который день крутится в голове, крутится…

Невзрачное здание ничуть не изменилось, и всё тот же кот дремал на лавочке. Вот только денёк выдался тусклый, а клён ещё не начал желтеть.

Дверь «Панацеи» распахнулась, и мимо Татьяны, пританцовывая, прогарцевала совсем молоденькая девушка. Тушь потекла, но в заплаканных глазах плескалось столько надежды…

Татьяна проводила дурёху взглядом: вот и ещё один кузнечик своего счастья поскакал по неведомой дорожке.

— Здравствуйте, Татьяна Львовна, — услышала она. В дверях, без улыбки глядя на посетительницу, стоял Всеволод. Тоже не меняется, паразит. Законсервировался.

— Добрый день. Помните меня?

— Я всех помню. Не сочтите за невежливость, но не могу сказать, что рад снова видеть вас. Каждый раз надеюсь, что покупатель не вернётся.

— А на что тогда жить-то будете? — съязвила Татьяна. — Я могу войти?

Всеволод посторонился:

— Прошу.

Переступив порог, женщина поёжилась. То ли и впрямь чересчур прохладно в этой явно разросшейся библиотеке, то ли взгляд хозяина заморозил спину. Она двинулась было в сторону кабинета, но Всеволод заступил дорогу:

— Сообщите цель вашего визита, сударыня.

— А без этого вход в святая святых запрещён? Я пришла за карандашом — тем самым, с ластиком. И на этот раз налейте мне коньяка, а не сока.

— Сожалею, но эта сделка не может состояться. Вы неплатёжеспособны, Татьяна Львовна.

— То есть… Как?..

— У вас не хватает средств. Я достаточно ясно выразился? — он подхватил Татьяну под локоть и усадил на банкетку. — Весьма сожалею о сказанном, но в таких случаях я вынужден информировать клиента.

— Сколько не хватает? — еле слышно выдохнула Татьяна, но ответа не дождалась. Она долго молчала, обхватив себя руками за плечи, а хозяин стоял рядом, безучастно глядя сверху вниз. Он давно привык к подобным сценам. Женщина медленно подняла голову. — Надо же, в тридцать лет стала банкротом…

— Вы несколько преувеличиваете.

— Видеть его не могу. Так и убила бы. Ведь знаю, что не сам он… Уйти некуда. Что же делать-то теперь?..

— Есть замечательные капли для глаз: помогают взглянуть на ситуацию с другой точки зрения и принять её с удовольствием. Недорогие — всего десять суток.

— Для меня это теперь дорого. Продайте за деньги.

— Увы, не могу.

— Слушайте, вы обязаны помочь! Впарили мне это мерзкое зелье…

Всеволод отступил на шаг и заложил руки за спину:

— Потрудитесь выбирать выражения. Вы получили то, что хотели, и были предупреждены о последствиях. Я не имею обыкновения что-либо «впаривать». Первичен всегда спрос. Люди болеют, им нужно лечиться, поэтому появляются лекарства. Но никак не наоборот! Кроме упомянутых капель ничего предложить не могу. А пустырник и валериана продаются в любой аптеке.

— Да что вы за человек такой?!

— А кто сказал, что я — человек?

Его бледное лицо показалось вдруг жуткой посмертной маской. Захлебнувшись криком, Татьяна бросилась прочь и немного пришла в себя лишь на троллейбусной остановке. Начал накрапывать дождь, и женщина запрокинула голову, подставляя под капли пылающий лоб. В просвет между тучами подслеповатым бельмом выглянуло и вновь спряталось солнце.

Веснушчатый подросток, сидевший на лавочке, несколько раз окликнул её. Решив, что имеет дело с глухой, подошел и бесцеремонно дёрнул за рукав, а затем постучал себя по левому запястью. Татьяна расхохоталась, вспугнув пробегавшую мимо дворнягу:

— Какое время?! Откуда мне знать, сколько времени? И тебе, балбес конопатый, знать не нужно! Думаешь, легче станет?

Парнишка шарахнулся от ненормальной, растрёпанной тётки, покрутил пальцем у виска и втиснулся в подошедший троллейбус.

Продолжая посмеиваться, Татьяна уселась на освободившуюся скамейку. Надо перевести дух и постараться хоть чуточку привыкнуть к вязкой пустоте, которая разрастается внутри, вытесняя мысли, чувства и желания. Придёт другой троллейбус, а за ним ещё один, и ещё. Спешить всё равно некуда и незачем. Уж что-что, а вернуться к любящему супругу, чтобы как-то прожить остатки капитала, она успеет.

Автор: Мария Тернова

...Амбросио тем временем ничего не знал об ужасах, творившихся совсем рядом. Все его помыслы были сосредоточены на том, как сделать Антонию своей. Он был доволен уже достигнутым успехом. Антония выпила сонное зелье, была погребена в подземелье обители святой Клары и оказалась в полном его распоряжении. Матильда, прекрасно осведомленная о природе и свойствах этого снотворного, исчислила, что действие его продлится до часа ночи. И наступления этой минуты он ожидал с величайшим нетерпением. Праздник святой Клары предлагал ему удобнейший случай завершить свое преступление. Монахи и монахини будут участвовать в процессии, и он мог не опасаться, что ему помешают. От того, чтобы возглавить шествие монахов, он уклонился. Ему казалось очевидным, что Антония, лишенная надежды на помощь, отрезанная от всего мира, отданная ему в полную власть, подчинится его желаниям. Нежная привязанность, которую она постоянно ему изъявляла, оправдывала такое убеждение. Ну а если она все же вздумает упорствовать, он твердо решил, что никакие соображения не помешают ему насладиться ею. Мысль о насилии, коль скоро никто ничего не узнает, не приводила его в содрогание. А если она и вызывала у него некоторое отвращение к ней, то потому лишь, что он испытывал к Антонии самую искреннюю, пылкую любовь и предпочел бы, чтобы она предалась ему сама.

Монахи вышли из монастыря в полночь. С ними была и Матильда — она вела хор. Амбросио остался совсем один и мог поступать, как ему заблагорассудится. Убежденный, что монастырь опустел и некому подсматривать за ним или чинить помехи его удовольствиям, он поспешил в западный придел. С сильно бьющимся сердцем, в котором смешивались надежды и тревога, он прошел через сад, отпер кладбищенскую калитку и через минуту уже был у входа в подземелье. Тут он остановился и посмотрел вокруг с опаской, памятуя, что его дело не для посторонних глаз. Пока он стоял так, раздался меланхоличный крик совы, ветер застучал оконными рамами обители и донес до него слабые отзвуки песнопений. Дверь он открыл с величайшей осторожностью, словно боялся, как бы его не услышали, вошел и затворил ее за собой. Освещая путь фонарем, он шел по длинным коридорам, следуя приметам, о которых ему сообщила Матильда, и так добрался до входа в потаенный склеп, где покоилась его спящая возлюбленная.

Вход этот было не так-то просто обнаружить, но Амбросио это не смутило — он тщательно запомнил расположение двери во время погребения Антонии. Она была не заперта, монах толкнул ее, спустился в склеп и подошел к смиренной гробнице, где лежала Антония. Он запасся ломом и киркой, но они ему не понадобились. Решетка была закрыта на крюк снаружи. Он поднял ее, поставил фонарь на выступ и осторожно наклонился над гробницей. Рядом с тремя полуразложившимися трупами он увидел свою спящую красавицу. Розовая краска, предвестница пробуждения, уже разлилась по ее ланитам, и, завернутая в саван, распростертая на погребальном ложе, она словно улыбалась символам Смерти вокруг. Амбросио, глядя на гниющие кости и отвратительные трупы, которые, быть может, прежде были столь же прелестными и чарующими, невольно вспомнил Эльвиру, которую своими руками вверг в это же состояние. Мелькнувшее воспоминание об этом гнусном злодействе дохнуло на него жутью. Однако оно лишь укрепило его решимость погубить честь Антонии.

— Ради тебя, роковая красота! — пробормотал монах, глядя на облюбованную добычу. — Ради тебя совершил я это убийство и продал себя на вечные муки. Теперь ты принадлежишь мне. Виновница моего греха хотя бы станет моей. Не уповай, что твои мольбы, произнесенные с несравненной мелодичностью, твои ясные глаза, наполненные слезами, и твои руки, подъятые, словно в раскаянии испрашивая прощения у Пресвятой Девы, не уповай, что твоя трогательная невинность, твоя прелестная скорбь или все твои кроткие улещивания избавят тебя от моих объятий! До рассвета ты должна стать и ты станешь моей!

Он вынул Антонию из гробницы, все еще неподвижную, сел на каменный выступ и, грея ее в объятиях, с нетерпением высматривал признаки возвращающейся жизни. Ему лишь с трудом удавалось держать свою страсть в узде и не поддаться искушению насладиться ею в бесчувственном состоянии. Природное его сластолюбие было распалено помехами, а также долгим воздержанием, ибо Матильда отлучила его от себя навсегда с той минуты, когда отказалась от права на его любовь.

— Я не уличная женщина, Амбросио! — сказала она ему, когда, изнывая от похоти, он потребовал ее милостей с особой настойчивостью. — Теперь я всего лишь твой друг и твоей любовницей не буду. А потому не добивайся от меня удовлетворения своих желаний, не наноси мне этого оскорбления. Пока твое сердце было моим, я гордилась твоими объятиями. Но это счастливое время безвозвратно миновало. Ты стал равнодушен ко мне и ищешь насладиться мной по необходимости, а не из любви. И я не могу уступить столь унизительной для меня просьбе.

Внезапно лишившись плотских радостей, которые привычка уже сделала для него необходимостью, монах сильно страдал из-за вынужденного от них отказа. По природе склонный потакать своей чувственности, он в расцвете мужества с неутолимым жаром в крови стал ее рабом, похоть в нем обрела вид безумия. От его любви к Антонии сохранялись лишь самые грубые частицы. Он жаждал обладать телом Антонии, и даже угрюмый мрак склепа, мертвая тишина кругом и сопротивление, которого он ожидал от нее, — все словно только придавало его бешеным и необузданным желаниям новую остроту.

Постепенно он ощутил, что прижатая к нему грудь исполняется живым теплом. Сердце Антонии снова билось, кровь быстрее заструилась в жилах, губы затрепетали. Наконец она открыла глаза, но действие сильного снотворного еще не совсем прошло, и ее веки вновь смежились. Амбросио не отрывал от нее взгляда, подмечая малейшее изменение. Убедившись, что жизнь полностью к ней вернулась, он в экстазе прижал ее к груди и прильнул губами к ее устам. Этого резкого движения оказалось достаточно, чтобы разогнать опиумный туман, который еще омрачал мысли Антонии. Она приподнялась и в тревоге посмотрела по сторонам. Окружавшие ее зловещие предметы вызвали у нее тягостное замешательство. Она прижала ладонь к голове, словно пытаясь успокоить расстроенное воображение. Затем опустила руку и вторично обвела склеп взглядом. Глаза ее остановились на лице аббата.

— Где я? — спросила она внезапно. — Как я попала сюда? Где матушка? Мне почудилось, что я ее вижу! О, сон, страшный, ужасный сон сказал мне… Но где я? Пустите меня! Я не могу оставаться тут!

Она попыталась встать, но монах удержал ее.

— Успокойся, прелестная Антония! — сказал он. — Тебе не грозит никакая опасность. Доверься мне. Почему ты так на меня смотришь? Или ты не узнаешь меня? Не узнаешь своего друга? Амбросио?

— Амбросио? Мой друг? О да! Да! Я помню… Но почему я тут? Кто принес меня? Почему вы со мной? Ах! Флора велела мне остерегаться… Тут только гробницы, склепы, скелеты… Это место пугает меня! Добрый Амбросио, уведите меня отсюда, все тут напоминает мне мой ужасный сон! Мне чудилось, будто я умерла и меня положили в могилу! Добрый Амбросио, уведите меня отсюда. Вы не хотите? Но почему? Не смотрите на меня так! Ваши огненные глаза меня пугают! Пощадите меня, отче! Богом заклинаю, пощадите!

— Откуда эти страхи, Антония? — ответил аббат, прижимая ее к себе и осыпая ее грудь поцелуями, которых она тщетно пыталась избежать. — Зачем ты боишься меня, того, кто тебя обожает? Не все ли тебе равно, где ты? Мне склеп мнится приютом Любви. Сумрак этот — таинственный ночной покров, который она простерла над нашими восторгами! Так думаю я, и так должна думать моя Антония. Да, моя милая девочка! Да! По твоим жилам разольется огонь, который пылает в моих, и мое блаженство удвоится, потому что его со мной разделишь ты!

Говоря все это, он не скупился на поцелуи и разрешил себе еще более непристойные вольности. Даже невинное неведение Антонии не нашло оправдания необузданной его распущенности. Понимая, что ей грозит опасность, она вырвалась из его рук и, не имея иной одежды, плотнее закуталась в саван.

— Отриньтесь, отче! — вскричала она с глубоким негодованием, умерявшимся, однако, сознанием беззащитности. — Зачем вы принесли меня в такое место? Вид его леденит меня ужасом! Если в вас есть хоть капля жалости и человечности, уведите меня отсюда! Позвольте мне вернуться в дом, который я покинула сама не зная как! Но я не хочу и не должна оставаться здесь еще хотя бы минуту!

Решительность, с какой были произнесены эти слова, несколько ошеломила монаха, но не вызвала в нем иных чувств, кроме удивления. Он схватил ее за руку, насильно усадил к себе на колени и, не спуская с нее горящих глаз, ответил ей так:

— Успокойся, Антония. Сопротивление бесполезно, и мне незачем долее прятать от тебя мою страсть. Тебя считают умершей, общество людей утеряно для тебя навсегда. Ты всецело в моей власти, а я сгораю от желания, которое должен утолить или умереть. Но я хочу быть обязан моим счастьем тебе. Моя прелестная девочка! Моя обворожительная Антония! Позволь мне стать твоим наставником в радостях, пока тебе неведомых, и научить тебя в моих объятиях тем наслаждениям, которые я не замедлю испытать в твоих. Нет, оставь эти детские попытки вырваться, — добавил он, когда она, чтобы избегнуть его ласк, рванулась из его рук. — На помощь к тебе здесь никто не придет. Ни Небо, ни земля не спасут тебя от моих объятий. Но для чего отвергать восторги столь сладкие, столь упоительные? Нас никто не видит. Наша любовь останется тайной для всего мира. Любовь и удобный случай приглашают тебя предаться вольно своим страстям. Уступи же им, моя Антония! Уступи им, моя прелестная девочка! Обвей меня нежно руками, вот так! Слей вот так свои уста с моими! Ужели, осыпав тебя всеми дарами, природа отказала тебе в самом драгоценном — в умении чувствовать наслаждение? О нет, не может быть! Каждая черта, каждый взгляд, каждое движение свидетельствуют, что ты создана дарить наслаждение и получать его! Не смотри же на меня такими умоляющими глазами. Справься у своих прелестей. Они скажут тебе, что никакие мольбы меня не тронут. Могу ли я отказаться от этих белоснежных членов, таких нежных, таких изящных! От этих юных персей, округлых, полных и упругих! От этих благоуханных уст, которыми нельзя пресытиться? Могу ли я отказаться от этих сокровищ, чтобы ими насладился другой? О нет, Антония. Никогда! Клянусь вот этим поцелуем! И этим! И этим!

С каждым мгновением страсть монаха становилась все более жгучей, а ужас Антонии все более сильным. Она билась в его объятиях, стараясь высвободиться. Усилия ее оставались тщетными, Амбросио же вел себя все более вольно, и она принялась звать на помощь, как могла громче. Угрюмый склеп, тусклые лучи фонаря, окружающий мрак, соседство гробницы, кости и черепа, которые повсюду встречал ее взгляд, мало подходили для того, чтобы пробудить в ней чувства, владевшие монахом. Даже его ласки пугали ее дикой яростностью и рождали в ней один ужас. И наоборот, ее страх, ее видимое отвращение и упорное сопротивление, казалось, только разжигали желания монаха и прибавляли ему сил для грубых посягательств. Крики Антонии не услышал никто. Однако она продолжала кричать и не оставляла попыток вырваться, пока, измученная, задыхающаяся, не выскользнула из его рук и, упав на колени, не прибегла снова к просьбам и мольбам. Но и это осталось бесполезным. Наоборот, воспользовавшись ее позой, насильник бросился на нее, вновь прижал к груди, почти обеспамятевшую от ужаса, лишившуюся сил сопротивляться и дальше. Он заглушал ее крики поцелуями, обращался с ней как дикий варвар, переходил ко все большим вольностям и в горячке похоти ранил и покрывал синяками ее нежные члены. Пренебрегая ее слезами, стонами и мольбами, он овладел ею и оторвался от своей жертвы, только когда завершил свое преступление и бесчестье Антонии.

Едва он преуспел, как ужаснулся себе и содрогнулся при мысли с средствах, которыми достиг своего. Самая чрезмерность его недавнего желания овладеть Антонией теперь пробуждала в нем омерзение, втайне указывала ему, каким низким и бесчеловечным было то, что он только что совершил. Он отпрянул от Антонии. Та, что совсем недавно была предметом его преклонения, теперь вызывала в его сердце лишь отвращение и злобу. Он отвернулся от нее. А если его взгляд случайно останавливался на ее распростертой фигуре, то лишь с ненавистью. Несчастная лишилась чувств прежде, чем ее поругание завершилось. А когда очнулась, то, не думая ни о чем, кроме своего позора, продолжала лежать на земле в безмолвном отчаянии. По ее щекам медленно катились слезы, грудь вздымалась от частых рыданий. Предаваясь неизбывной горести, она некоторое время оставалась недвижимой. Потом с трудом поднялась и направилась, пошатываясь, к двери, намереваясь покинуть склеп.

Звук ее шагов вывел монаха из угрюмой апатии. Отшатнувшись от гробницы, к которой он прислонялся, вперяя взор в тлеющие там кости, он поспешил за жертвой своей звериной похоти, нагнал ее и, схватив за локоть, втащил назад в склеп.

— Куда ты? — крикнул он злобно. — Вернись сию же минуту!

Антония задрожала при виде его разъяренного лица.

— Что тебе нужно еще? — робко спросила она. — Разве гибель моя не завершена? Разве я не погибла? Не погибла навеки? Разве твоя жестокость не насытилась? Или мне предстоят еще муки? Дай мне уйти. Дай мне вернуться в мой дом и безудержно оплакивать мой стыд и мое несчастье!

— Дать тебе вернуться? — повторил монах с горькой и язвительной насмешкой, но тут же его глаза вспыхнули яростью. — Как? Чтобы ты могла обличить меня перед светом? Чтобы ты объявила меня насильником, похитителем, чудовищем жестокости, сластолюбия и неблагодарности? Нет и нет! Я хорошо знаю тяжесть моих прегрешений, знаю, что жалобы твои будут более чем справедливыми, а мои преступления будут вопиять об отмщении! Нет, ты не выйдешь отсюда и не откроешь Мадриду, что я злодей и моя совесть обременена грехами, заставляющими меня отчаяться в милости Небес! Несчастная, ты должна остаться здесь со мной! Здесь, среди этих глухих склепов, этих образов Смерти, этих гниющих гнусных трупов! Здесь ты останешься и будешь свидетельницей моих страданий! Ты увидишь, что значит умирать в муках безнадежности, испустить последний вздох, богохульствуя и кощунствуя! А кого я должен благодарить за все это? Что соблазнило меня на преступления, самая мысль о которых заставляет меня содрогаться? Мерзкая чародейка! Что, как не твоя красота? Разве ты не ввергла мою душу в черноту греха? Разве ты не превратила меня в клятвопреступника и лицемера, насильника, убийцу? Разве в эту самую минуту твой ангельский облик не заставляет меня отчаяться в Господнем прощении? О, когда я предстану перед престолом в Судный день, этого взгляда будет достаточно, чтобы я был навеки проклят! Ты скажешь моему Судии, что была счастлива, пока тебя не увидел я; что была невинна, пока тебя не осквернил я! Ты явишься вот с этими полными слез глазами, с этими бледными осунувшимися щеками, подняв в мольбе руки, как в те минуты, когда испрашивала моего милосердия и не получила его! И тогда моя вечная погибель будет предрешена! И тогда явится призрак твоей матери и сбросит меня в обиталище дьяволов, где пламя, и фурии, и вечные муки! И это ты обвинишь меня! Это ты станешь причиной моих вечных страданий! Ты, несчастная! Ты! Ты!

Выкрикивая эти слова, он свирепо схватил Антонию за плечо, в бешеной ярости топая ногами.

Полагая, что он сошел с ума, Антония в ужасе упала на колени, воздела руки и замирающим голосом с трудом произнесла:

— Пощади меня! Пощади!

— Молчи! — загремел монах как безумный и швырнул ее на землю…

Оттолкнув несчастную ногой, он начал расхаживать по склепу, словно буйно помешанный. Глаза его жутко вращались, и, встречая их взгляд, Антония всякий раз содрогалась. Казалось, он замышляет нечто бесчеловечное, и она оставила всякую надежду покинуть склеп живой. Однако тут она была к нему несправедлива. Душу его снедали ужас и отвращение, но в ней еще оставалось место для жалости к его жертве. Едва буря страсти пронеслась, как он уже был готов отдать миры, принадлежи они ему, лишь бы возвратить ей невинность, которую его необузданная похоть отняла у нее. От желаний, подстегнувших на это преступление, у него в груди не осталось и следа. Все богатства Индий не соблазнили бы его овладеть ею во второй раз. Даже мысль об этом, казалось, возмущала его природу, и он рад был бы изгладить из своей памяти то, что произошло здесь. И по мере того, как угасала его угрюмая ярость, в нем усиливалось сострадание к Антонии. Он остановился и хотел было обратиться к ней со словами утешения, но не сумел их найти и лишь взирал на нее с тоскливой растерянностью. Положение ее представлялось таким безнадежным, таким горестным, что никакому смертному не дано было его облегчить. Что мог он сделать для нее? Душевный мир ее был непоправимо погублен, честь безвозвратно потеряна. Она навсегда была отторгнута от людского общества, и он не осмеливался возвратить его ей. У него не было сомнений, что такое возвращение обличило бы его как преступника и сделало бы кару неизбежной. А обремененному грехами Смерть является вдвойне ужасной. Да и верни он Антонию свету дня, подвергнув себя опасности разоблачения, какое горькое будущее ее ожидало бы! Ни малейшей надежды обрести хотя бы скромное счастье и вечная печать позора, обрекающая на горе и одиночество до конца дней. Но альтернатива? Еще более страшная для Антонии, однако хотя бы обеспечивающая аббату безопасность. Он решил оставить ее мертвой в глазах мира и держать в заточении в этой жуткой темнице. Он будет навещать ее здесь каждую ночь, приносить ей пищу, каяться и мешать свои слезы с ее. Монах понимал, сколь несправедливо и жестоко его намерение, но только так он мог помешать Антонии сделать явными его вину и ее собственный позор. Если бы он дал ей свободу, то не мог бы положиться на ее молчание. Слишком большое зло он ей причинил, чтобы надеяться на ее прощение. К тому же ее возвращение пробудит всеобщее любопытство, а бурность горя помешает ей скрыть причину этого горя. Нет, Антония не должна покидать склеп.

Он приблизился к ней со смущенным видом, поднял с пола и взял было за руку, но рука эта задрожала, и он уронил ее, точно змею. Казалось, сама природа в нем восставала против прикосновения к ней. (...)

Дом моих родителей находится на тихой зеленой улице недалеко от центра. Ровная дорога, обилие зелени, отсутствие пьяных сборищ на окрестных лавочках - все это за последние годы подняло цены на землю здесь до заоблачных высот. И конечно, не замедлили появиться молодые люди в дорогих костюмах с предложениями о покупке или обмене жилья. Особенно их интересовали одинокие старики, обладатели ветхих домишек и больших, зачастую запущенных дворов. То ли старики давно мечтали о маленьких квартирах в новостройках, то ли молодые люди были излишне убедительны, но вскоре элитные коттеджи, словно грибы после дождя, выросли на месте шести стареньких домишек. Не сдавал позиций лишь дом Гликерьи, одинокой бойкой старушки, который располагался очень уж выгодно - на пересечении двух улиц, в обилии заросших липой и каштаном. Старенький, покосившийся домишко, окруженный ветхим деревянным забором, он был как бельмо на глазу у новых обитателей тихой улицы и предприимчивых риелторов. К тому же запущенный двор, заваленный строительным хламом, невесть откуда взявшимся у Гликерьи, был просто огромным. Молодые люди в дорогих костюмах ходили к ней как паломники к святым местам. Но Гликерья была непреклонна. В этом доме она выросла, здесь прошла вся ее жизнь и она гнала предприимчивых визитеров со словами "здесь родилась, здесь и помру!".

Вскоре ласковые слова сменились на плохо прикрытые угрозы. Гликерья пробовала было обратиться в милицию, но там ей ясно дали понять, что заниматься "подобной ерундой" никто не будет. Гликерья не сдавалась и гнала непрошеных гостей с помощью швабры и старой дворовой метлы. Те, отряхивая безупречные костюмы, зло шипели, уходя: "Допрыгаешься, старуха".

Вскоре старенький деревянный забор, крепко стоящий не первый десяток лет, был подожжен неизвестными. Новый, добротный металлопрофильный, ставили всей улицей, за исключением "коттеджных" жителей. Гликерья, вытирая застиранным платочком слезы, катящиеся по морщинистому лицу, без устали повторяла: "Ведь не отстанут, ироды проклятущие." Митрич, крепкий старик, прошедший Афган, подошел к старушке и отводя глаза, хмуро сказал:

- Ты б это, Гликерья, продала б домишко. Там такой человек стоит... Не упрямься, все равно он своего добьется, не так, так эдак.

Гликерья выпрямилась. Слезы моментально исчезли с преобразившегося лица. Глядя в глаза Митричу она отчеканила:

- Здесь родилась, здесь и умру! Пусть зубы обломают свои буржуйские!

Через несколько недель улицу озарило яркое зарево. Полыхал дом Гликерьи. Новый забор сыграл злую шутку - к дому было не подобраться. К приезду пожарных от старого здания мало что осталось. Позднее следствие показало, что дом облили бензином и подожгли. Виновных, конечно же, не нашли - все прекрасно знали, кто претендовал на дом старушки. Гликерью, женщину, которая в семнадцать лет ушла на фронт санитаркой и пережила все ужасы войны, старушку, которая на моей памяти никому слова дурного не сказала, заживо сожгли в ее собственном доме. Сожгли из-за дрянных бумажек, придуманных предприимчивыми финикийцами. Добрая, милая женщина мешала выродкам заколачивать бабло, за что и поплатилась собственной жизнью...

Вскоре на месте ее дома началась стройка. Надпись на ярком строительном паспорте сообщала любопытным, что к следующему лету здесь появится симпатичный четырехэтажный коттедж. Но стройка затянулась на четыре года. Выходила из строя дорогостоящая техника, расходился фундамент, несчастные случаи происходили с удручающей частотой... К счастью, обходилось без серьезных травм и летальных исходов. Застройщик, приехавший посмотреть на ход работ, умудрился упасть на ровном месте и крайне неудачно сломать ногу. Говорят, больше он там не появлялся.

И вот коттедж был построен. В квартирах с евроремонтом появились первые жильцы. И началось... В доме регулярно случались потопы, замыкало проводку, и баснословный ремонт, дорогостоящая бытовая техника, первоклассная мебель летели к чертям. Элитная сантехника менялась, электрики копошились во внутренностях щитка и удивленно пожимали плечами, но пожары и потопы происходили регулярно. И опять же - ни одного случая с летальным исходом. Бабка Гликерья добрая была... Долго рассказывать о бесполезных попытках жильцов продать злосчастные квартиры хотя бы за две трети истинной стоимости - дурная слава к элитному дому пришла быстро. Застройщик не успел продать и половины квартир. Сейчас коттедж пустует, лишь в двух или трех несчастные люди борются с регулярными напастями, больно бьющими по карману.