Нет, пальцы/гвозди/шпильки в розетку не засовывала и даже не пыталась. Адекватный ребёнок? Не думаю. Долбанутой я была и остаюсь с момента рождения (об этом, пожалуй, в следующий раз расскажу). Короче, наше семейное гнездышко чуть не сгорело от моих шаловливых ручек. Дважды. 

История номер раз. Кажется, мне было лет девять или около того. Вроде бы взрослая бабища с мозгами, но ключевое слово здесь именно "бабища". Вернувшись из школы, я захотела праздника и безудержного веселья и решила по этому поводу включить гирлянду. Этот шедевр советской электроники висел над карнизом с незапамятных времён и даже когда-то горел оранжевыми огоньками. Именно эти огоньки должны были сопровождать мой патихард. Переполненная предвкушением, я хватаю штекер и вставляются его в розетку. Током меня шибануло неслабо. Из розетки посыпались искры. Выдергиваю вилку, корчась от боли, а искры, мать их, продолжают сыпаться. Первая мысль: " лишь бы проводка не загорелась". К счастью, обошлось, но вонь стояла неистовая. Я не смогла придумать ничего лучше, чем забрызгать всё это дело своими любимыми духами (у них флакон форме Винни-Пуха был). Родителям рассказала лет через пять, поржали от души. 

История номер два. Бабища, по идее, к четырнадцати годам должна была набраться не только мозгов, но и опыта, ан нет. На новогодних каникулах у нас гостил однокурсник моего старшего брата (на тот момент они учились в колледже). Поздний вечер, родители уже спят, парни смотрят телевизор, а я, как нормальный интровертирующий подросток, ушла в свою комнату. Зачем? За безудержный весельем, конечно! В тот год мне на день рождения подарили свечу в красивом подсвечнике из розового матового стекла, и я решила прибавить своей жизни немного уюта. Свеча горит, я дикую. В какой-то момент я вспомнила, что если над свечой подержать листов бумаги, могут появиться концентрические круги. И туо начинаются эээээээксперименты! Круги-то появились, но я понесла листок слишком близко к пламени. Burn, baby, burn! Бабища не придумала ничего лучше, чем бросить горящую бумагу на палас и попытаться её задуть. Задуть, бл@ть. Иллюминация в комнате внезапно стала ярче. Слышу голос брата из соседней комнаты: 

- Что она там творит? 

Его друг заглядывает в комнату, видит то, его уже не развидеть, и с невозмутимым видом произносит лишь одно слово: 

- Жжёт. 

Немая сцена, занавес. Бумажка потухла, оставив лишь перед и тёмные пятна на паласе, как напоминание о моей безмозглости. 

На этом, пожалуй, всё. Прошу прощения за многобукв. Живите, процветайте и жгите! 

По окончании Инженерного и артиллерийского училища морского министерства Беггров Александр Карлович участвовал морским офицером в кругосветном путешествии (1866--1868). Лишь после, в свои 30, сын художника начал посещать Петербургскую Академию Художеств.

Искусство у него было как бы между прочим, хотя это не мешало ему быть постоянным поставщиком морских пейзажей, вернее — картин, изображавших корабли и эскадры. Корабли он знал в совершенстве. Мачта, рея, парус, все детали паровых судов для него были привычными вещами. Критикуя каждую картину с судами, где были допущены малейшие неточности, ворчал: „Ну вот! Как этот парус поставили? Да разве так судно пойдет? Скажите, какой вздор!“

Он бойко справлялся с рисунком и акварелью, изображая городские виды,

движение судов на реке,

но всё это носило иллюстративный характер, видна была условная умелость с трафаретной, заученной манерой письма, выработанной им за многие годы.

Он становится участником экспозиций Товарищества передвижных художественных выставок, а с 1876 года принят в Товарищество в качестве полноправного члена.  Становится одним из организаторов Общества русских акварелистов. С 1899 года А.К. Беггров — академик живописи петербургской Академии художеств, с 1912 — ее почетный член.

Жизнью современного искусства, как и делами Товарищества, он как будто совсем не интересовался. Его почти насильно подводили к картинам экспонентов при отборе для выставки. Обыкновенно он был в это время занят своими произведениями: ввинчивал кольца в рамы, завязывал веревки, протирал стекла на акварелях. У него все должно было иметь аккуратный, блестящий вид, как у вещей на корабле. Указывал на раму: „Смотрите, как сделана: двойной шип! А позолота? За стекло одно двенадцать рублей заплатил! То-то же!“ 

Рабочие приносили его картины завернутыми в несколько покрывал и обвязанными морскими веревками так, как будто картины отправлялись в кругосветное путешествие. И даже тут Беггров сердился: „Опять? Сколько раз я им говорил, чтоб перевязывали крестом и перекручивали веревку. Вот дураки, не понимают, что так сползти всё может!“ 

Он был коренаст, ходил твердо, как все моряки. Лицо всегда строгое, и, если иногда засмеется на секунду, то и тогда выражение лица не изменялось, как будто смех исходил от другого. Рабочие на выставке его боялись. Он всегда находил, за что их побранить… Он тратил на вещи иногда порядочную сумму, а сердился за перерасходованный пятачок.

Когда не мог отделаться от баллотировки картин экспонентов, то ругал их: 

„Ну вот еще! Чего там ставить? Видал: все чепуха или просто дрянь. Разве так солнце пишут? Вы скажите — оно светит? То-то же! Пуговица, а не солнце!“

- Ну а как же надо писать? — спрашивали его.

- А так, чтобы светило. Надо сперва белилами, а потом прозрачной лессировкой! А то намазал грязью и — скажите, пожалуйста, — солнце! 

У него было много делового упрямства и настойчивости. Если что взбредет в голову — не остановится, пока не добьется своего как в мелочах, так и в более крупном.

Раз во время устройства выставки сидит и немилосердно колотит по какой-то железной штуке молотком. Мешает другим говорить и слушать. Спрашивают:

  - Что вы здесь делаете?

— А вы не видите? Костыль рублю, очень длинный, а надо вбить покороче.

— Но ведь можно послать купить другой, и стоит он всего три копейки.

— Вот еще! Покупать новый и человека засылать! А я вот сам и даром отрублю!..

И пока не расплющил железо и отрубил конец — стучал до вечера. 

Он жил в Гатчине. Облюбовал болотистый пустырь, купил его и начал устраивать свое хозяйство. Построил дом и во двор отовсюду свозил мусор, щепу, навоз. Завалил болото, удобрил почву и развел прекрасный ягодник: малину, крыжовник, смородину, клубнику. По величине и вкусу нигде кругом не было подобных ягод. Мало того: выписал необыкновенные штамбовые розы, уберег их от морозов или акклиматизировал, и жители Гатчины приходили любоваться цветами в саду Беггрова. Выращивал в комнате и парниках самые ранние овощи, конкурировавшие с привозимыми с юга. А когда все выражали удивление, Беггров говорил:

— Вот еще! Глупости! Я хочу виноград развести и дыни посадить. Что? Солнца не хватит? Скажите пожалуйста! С солнцем всякая баба на бахче вырастит, а дыню надо приучить и здесь вызревать! 

Летом приглашал к себе товарищей и угощал их таким обедом, какой не изготовить и самому лучшему повару. Беггров сам заказывал и покупал провизию и, когда приезжали гости, предоставлял им заняться чем-либо в его отсутствие — рассматривать альбомы, картины, читать журналы, а сам отправлялся на кухню, надевал передник и принимался стряпать блюда, наполовину подготовленные раньше. Он был великолепным кулинаром. Когда был накрыт стол, он приносил суп, открывал крышку супника и молча стоял, ожидая, что скажут гости. Один аромат уснащенного различными кореньями и приправами супа заставлял гостей выразить свой восторг; тогда и Александр Карлович проявлял довольство:

- Ну, то-то же! А то подают, когда все уйдет на воздух. Момент аромата не более десяти минут! Прошу не опаздывать и есть так, чтобы оставалось у вас место для другого, над чем я не меньше старался. Прошу!

Гости едва воздерживались, чтобы не повторить порцию супа, хотя и знали, что их ожидают впереди еще большие чудеса кулинарного искусства. Беггров спрашивал:

— Вы отличаете в общем аромате сельдерей, а другого ничего не слышите? Нет? Так у вас нос отравлен табаком. Ну, конечно, так! Волков, ты говоришь — морковь? Вот вздор, морковью бабы борщ подкрашивают. Мещанство. Сперва отвар из птицы… да не с картофелем, говорят тебе… Что я, кашевар, что ли?

Приносилось под большим колпаком второе блюдо… После этого заставлял выпить немного холодного вина, чтобы приготовиться к следующему блюду, отбить вкус предыдущего… 

у Беггрова еда доводилась до степени искусства без количественного излишества. Кулинарное искусство он приравнивал к другим искусствам, где не было идеи, а только погоня за внешним. Он говорил, что тешить глаз одними красками — все равно, что насыщать желудок вкусными блюдами. Зрение и чувство вкуса в этом случае равноценны… Побывавшие на его обеде проникались почтением к его кулинарному таланту…

После обеда Александр Карлович вел гостей в сад и угощал их необыкновенными ягодами, сорванными из-под листа.

У Беггрова на камине стояли часы под футляром, искусно составленными из различной формы, стеклянных кусочков, склеенных узенькой тесьмой.

— Разве в магазине сумеют так склеить? — недовольно ворчал Беггров. — И чем будут клеить — столярным клеем или синдетиконом? Вот вздор! Все быстро расклеится! Это я сам клеил, и, будьте покойны, не распадется.

- Чем же вы клеили?

Тут он изложил целый сложный рецепт. Разваривал ржаной хлеб, процеживал его через густое полотно, варил с клеем и еще и еще чем-то. Пробовал много раз, медленно высушивал и добился того, что скорее можно разбить стекло, чем оторвать наклеенную на него ленту.

Еще развел он птичник. Были у него какие-то необыкновенные куры: держали себя необычайно опрятно и неслись в строго определенное время, выполняя с точностью свои обязанности. Злые языки уверяли, что у Беггрова куры несут яйца не в гнездах, а на особые фарфоровые чашечки, подставляемые в нужную минуту хозяином, и что будто бы он много раз менял петухов, пока не нашел вполне отвечающего своему назначению. Беггров сердился:

— Вот вздор! Говорят еще, что и куры у меня несутся по два раза в день! Ведь это было бы излишество. Не более, не менее, чем полагается. А что одному петуху велел голову отрубить, так это правда. Представьте, десять часов вечера, еще никто и спать не ложился, а он ну горло драть! Казнил за нарушение общественной тишины. А то как же? Вот еще! 

    За санитарными условиями своего птичника он следил зорко и как только замечал, что курица начинает купаться в пыли или в золе, что являлось верным признаком появления у нее паразитов, сейчас же брал ее в карантин: сажал в особую клетку, купал и пересыпал порошком от насекомых.

И все, что он делал, не было взято из книг и каких-либо руководств, а придумано им самим и угадано чутьем изобретателя с проверкой на опыте. Во всех мелочах проявлялся твердый, как кремень, характер Беггрова. И если упрется в чем-нибудь, даже в пустяке — ни за что его не сдвинешь. Никаких постановлений Правления и общего собрания не признавал, если они не согласовывались с его личными взглядами.

…Расстроилась у Беггрова семейная жизнь: умерла его жена, и он не захотел больше вести свое хозяйство, продал дом и сад и очутился как бы не у дел. В жизнь его вползла скука, безразличие к окружающему, что повело к упадку его душевных и физических сил. Он стал точно покрываться ржавчиной, опускался и не в силах был противостоять невзгодам и болезни. От продажи дома он получил некоторую сумму; вместе с прежними запасами она давала ему возможность без нужды существовать, но жизнь без какой-либо деятельности была ему не в радость. Искусство? Но если и раньше оно не заполняло его целиком, не было содержанием всей его жизни, то теперь он к нему совсем остыл и ничего не писал к выставкам. Даже сердился, когда его спрашивали, что он пишет:

— Ну вот вам! Для чего это нужно? Все равно никто не купит, а что ж я даром работать буду? Скажите, пожалуйста!

На чужие работы почти не смотрел, все ему не нравилось, казалось ненужным.

В Гатчине видел, как все еще приходят люди к бывшему его саду, любуются его розами и ягодами, и понял, что сделал ошибку: с домом и садом продал половину себя самого. Не к чему было теперь применять свою изобретательность и энергию.

Он злился на новых владельцев за их неумелое ведение хозяйства.

— Дураки, не могли розы как следует укрыть, вымерзло больше половины. А малина — подите, полюбуйтесь — переродилась в лесную. Надо было обновить, говорил я им про это, так нет — не слушают. Как вам понравится?

Но время шло, и все так сложилось, что как будто и жить ему стало незачем больше. Он заболел и слег. Болезнь была какая-то тяжелая, он переносил сильнейшие боли, но, не желая поддаваться слабости, терпел упрямо, молча, не жалуясь на мучения.

И когда пришла к нему с косой последняя гостья и посоветовала: „Пора уже, пора, Беггров!“ — он сердито ответил: „Что? Пора? Скажите, пожалуйста! Сам знаю, что и когда. Я сам себе хозяин, а не ты! Когда мне, а не тебе вздумается… Вот еще!“

Но боли стали невыносимыми; тогда Беггров зарядил пистолет и выстрелил себе в грудь. 

Таким он был год назад

А такой он сейчас

Безумно любит разговаривать и мурчать.Иногда создается ощущение, что он свое мурчало никогда не выключает))Еще любит помяукать "с глушителем"(как это называет мой муж)Просто открывает свой рот без звука))Он очень преданный и ласковый кот.У нас даже установилась такая традиция-когда прихожу с работы, я должна несколько минут с ним на ручках пообщаться, поговорить или иначе берегите свои ноги))

Всех с Наступающими праздниками!!!