Как мы с дедом пасеку строили
Лето стояло, блядь, адское. Солнце пиздило так, что асфальт плавился, а воздух дрожал, как пьяная баба на корпоративе. Мошкара визжала в уши, куры под забором блевали пузырями, а я, валялся в тени, как дохлая селёдка. И тут — ёб твою мать — из сарая вываливается дед Савелий.
Ёбанный коленкор! Весь в рваных сетях, обмотан бабкиными шторами, лицо — красно, как жопа бабуина. Борода — войлок, глаза горят. В руке — топор, на роже — ебучая решимость. Орёт так, что у соседских котов срутся кишки:
— Гришан, подъём, сука! Па-се-ка, мать её в рот! Мёд гнать будем, бабло грести, пока эти долбоёбы картошку в огороде ебут!
Я чуть не обосрался:
— Дед, у нас даже ульев нет!
— Хуюльев! — рявкнул дед, хватает меня за шкирку. — Покажу, как пчёл из воздуха делать!
Переоделись, блядь, в костюмы-ужасы. Мешки из-под картошки, занавески с рюшечками, на головах — авоськи с дырками. Дымарь — ржавый чайник, фляга самогона на поясе — «для душевного равновесия», — хрипит дед.
И начался пиздец. Дед, как шаман, заманивает рой в кастрюлю, орет на пчёл:
— Работайте, ебланы крылатые! А то баню с веником устрою!
Я бегаю с чайником, дымлю, чихаю, слёзы рекой, пчёлы жужжат, как триста вибраторов. Три дня ебли — банку мёда с мухами и пыльцой. Бабка нюхнула — плюнула:
— На вкус — как потная жопа!
А потом ёбнуло. Старый комод, где ульи держали, треснул пополам. Я на крыльце семки жую, дед ковыряет в носу. И тут — пиздос! Пчёлы рванули, как толпа на распродаже. Сначала пара штук, потом — туча, чёрная, густая, солнце затмило, будто Бог глаза закрыл.
Первая пчела вьебала мне в ухо. Я завизжал, как сука на цепи, швырнул кепку, обосрался на полторы капли. Двор — пиздец: кот Василий с визгом въебал в крапиву, Мухтар носится, срет от страха, куры несут яйца на ходу, как гранаты.
Дед, как умалишённый, бегает с паялкой и тапком, орёт:
— Не ссы, Гришка! Ебашь фальцетом — пчёлы ссыкунов не ебут!
По деревне — коллективный трип. Бабка Маня, увидев рой, завопила: «Страшный Суд!» — кропит двор святой водой, швыряет в пчёл ладан. Свинья проломила забор — через дыру ломятся куры, псы, дети.
Комод разъебался окончательно. Внутри — тлеющая тряпка и банка из-под шпрот. Дед, покусанный, синий, как труп, хватает меня:
— Вали на хуй, пока пчёлы нас в гроба не запаковали!
А потом — бабка. Вышла, молча, с сандалем в руке. Глаза — ледяные, как у терминатора. Взглянула на деда, на меня, на пчелиный апокалипсис — и хуяк! Сандалом по черепу — дед присел, я за ним. Ещё раз — для симметрии. Потом взяла ведро воды — вылила на нас, будто демонов изгоняла.
Деревня тряслась три дня. Лица — как шары после драки, коты падают в обморок при слове «пчела», куры несутся в чужие окна. А дед Савелий на завалинке жуёт махорку, бубнит:
— Зря, Гриш… В холодильник надо было. Там б, суки, не вылупились…
