https://www.pixiv.net/en/artworks/94219630

В один субботний майский день я спокойно и размеренно набивал длиннющую эпитафию на большой стеле, которую из-за неподъемного веса и солидных габаритов не стали заносить в бытовку, когда в цех вдруг заглянули два черноволосых бородатых «чёрта», воровато оглядели всё вокруг, увидели меня и тихо позвали:

- Слышь, брааат. Помоги, а? У нас тут памятник, сделай, а?

Я отложил молоток и вышел на улицу. Перед цеховыми воротами стояла изрядно побитая жизнью «шаха». Бородачи открыли багажник и показали лежащую внутри стелу 40*80 с выбитой надписью и остатками цемента в фотонише, где когда-то должна была быть вклеенная фотокерамика.

- Это хорошего друга нашего памятник. Умер давно, а теперь еще дядя его умер. Рядом похоронили. Родные попросили надпись шлифануть новую выбить. Сделай, а?

Я посмотрел на надпись типа «Иванов Иван Иваныч», и с сомнением подумал, зачем родственникам усопшего связываться с непонятными пройдохами жуликоватой наружности?

- Постойте здесь пока, - сказал я им и направился в цех. Первым на глаза попался Сергей Семеныч, ему то я и рассказал о странных посетителей с сомнительной просьбой.

- Что? Памятник полирнуть? – возмутился Семеныч. – Да гони ты это цыганье нахер!

Не дожидаясь моей реакции, мастер сам выскочил на улицу и разразился длинной матерной тирадой в адрес посетителей. Не прошло и 10 секунд, как «шаха» с визгом рванула с места и исчезла за углом.

- Уроды чернож(цензура)! – распалялся Семеныч., - надо было ментов сразу вызывать!

- Да в чем дело-то? Объяснить хоть можно?

И Семеныч объяснил, а я узнал о некоторых темных сторонах бизнеса на памятниках.

Оказывается (вот удивление!), памятники воруют! И воруют довольно часто. Несмотря на приличный вес, демонтировать стелу с постамента не составляет особого труда, а двое мужчин обычного телосложения легко донесут памятник до машины, а дальше концов можно не искать. Цветники и постаменты иногда тоже забирали, но если те были качественно вцементированы в основание, возни получалось больше, а шансов вытащить их без повреждений меньше, поэтому чаще ограничивались одной стелой. Воровали даже на огороженных монастырских захоронениях, где был риск нарваться на церковного сторожа, а уж стырить присмотренную стелу на больших городских кладбищах, расползающихся на километр отдельными лучами от центрального павильона, вообще было детским занятием.

Но умыкнуть памятник – это полдела, так как по сути это не обезличенный кусок камня, на нем выгравировано чьё-то имя, а иногда еще и портрет присутствует. С такими приметами ворованными стелами можно только у себя в частном секторе двор замостить. И на этом этапе подключалась вторая часть воровской цепочки. Если в криминальном автобизнесе на каждую угнанную машину, разукрашенную аэрографией, можно было найти своего маляра, то на ворованный памятник был свой полировщик.

Официально камнерезный цех оказывал услуги по переполировке памятников, но с одним обязательным условием: надо было документально подтвердить, что привезенный заказчиком камень действительно ему принадлежит. В идеале это должны быть платежные документы на памятник, но кто же их будет хранить десятилетиями. Чаще всего обходились свидетельством о смерти или иными документами, подтверждающими связь заказчика с усопшим. Всех остальных желающих сменить надгробную надпись слали лесом. Но это только официально. Геннадий Николаевич, например, репутацией фирмы очень дорожил и в сомнительные дела не ввязывался. Но в городе было как минимум еще два цеха с оборудованием, подобным нашему, да еще несколько частников занимались фигурной резкой камня и при желании могли сошлифовать старую надпись и заново отполировать поверхность с минимальной потерей качества. И поручиться, что все они законопослушные и стойкие к искушениям, никто не мог.

У Семеныча были свои причины ненавидеть цыганье и прочие южные народности, что наводнили наши города. Он жил в частном секторе, именуемом в народе «Цыганов двор». Из названия понятно, кто там любил селиться. И подобное соседство не проходило бесследно для остальных жителей. Продажа наркоты и паленой водки, скупка краденого, привороты-отвороты и прочий мошеннический развод – все эти направления нелегального бизнеса плотно контролировались местным табором. Пожалуй, у каждой семьи в «Цыгановом дворе» была своя история, как кого-то обокрали, обманули, подсадили на «мак» или просто избили местные представители криминального мира. В довершении всего, именно у сестры Семеныча два года назад на кладбище, примыкающем к «Цыганову двору», свистнули памятник, поставленный ее мужу, и все местные жители догадывались, чьих это рук дело. Так что у Семеныча были более чем веские причины гнать в шею залетных сказочников, жалостливо упрашивающих помочь с полировкой памятника.

Я конечно понимал: любая вещь, обладающая определенной ценностью, может попасть в поле зрения нечистых на руку граждан, но как-то по своему воспитанию и тем моральным принципам, которые заложили в меня родители в детстве, думал, что на памятники никто не станет покушаться. Просто потому, что мертвых обижать нельзя, они не могут ответить на обиду. Хотя в мировой истории полно рассказов о гробокопателях и охотниках за могильными ценностями. Так что жизнь просто в очередной раз показала, что надуманные идеалы – это одно, а реализм – совсем другое.

Как-то в конце лета в цех нагрянула группа оперов. Искали какой-то большой и довольно приметный памятник и в рамках оперативно-розыскных мероприятий обшаривали все камнерезные цеха в городе. Пострадавший владелец стелы, видимо, оказался юридически подкованным и напористым человеком, а может еще и обладал нужными связями, поэтому опера развили несвойственную милиции деятельность и последовательно отрабатывали все места, где могли обезличить ворованный памятник. Меня это уже не удивляло, за наш цех и работяг я был спокоен, уверенный, что здесь никто с криминалом связываться не станет. Дениса к тому времени уже уволили, остальные полировщики казались людьми надежными. Тем удивительнее было, как я прошляпил «бизнес» ВасяСыча, который он развернул на мощностях нашего цеха.

Полировщикам часто приходилось перешлифовывать испорченные памятники. Косячили заказчики, косячили граверы. Иногда и сами работяги обращались к полировщикам, чтобы обновить камень родственнику или переписать текст после подхоранивания. Заказчикам данная услуга обходилась по полному прайсу исходя из стоимости квадратного метра полировки, своим директор делал скидки в 30%. Но чаще всего договаривались напрямую с мастером за полстоимости, и тот в ночную смену, не вызывая лишних вопросов, делал свою халтуру. О «левых» заработках полировщиков знали многие, в том числе и директор, но закрывали на это глаза, так как бороться с таким явлением было очень сложно, а на основной работе это особо не отражалось. Видеонаблюдение? Нет, не слышали!

Но такое положение дел не устроило ВасяСыча. После осознания того, что с данным явлением бороться невозможно, хитроумный снабженец по старой армейской привычке решил возглавить сие безобразие и взял под контроль основную часть халтур, оказывая посреднические услуги между заказчиками и мастерами.

Где ВасяСыч искал клиентов, осталось загадкой. Но у него, похоже, внезапно обнаружилось множество родственников, близких, друзей и друзей друзей, которым вдруг резко понадобилось переполировать старый памятник в связи с кончиной очередного близкого товарища. Он выбирал нужные даты, когда в ночную смену выходил «прикормленный» полировщик, привозил тому пару-тройку памятников с явными признаками б/у и к утру за час до прихода дневной смены забирал обезличенные камни. От кого он получал и кому сбывал товар, а также, на каких условиях, осталось неизвестным.

Через пару лет ВасяСыч умер от запущенной пневмонии, переохладившись на зимней рыбалке, и тогда один из полировщиков в приватной беседе рассказал другим мастерам про частые ночные визиты ВасяСыча и те халтуры, которые тот ему подкидывал. Теперь уже и дураку было бы понятно, откуда брались эти памятники, но на момент описываемых событий я был молод, зелен и слегка наивен, веря в лучшие человеческие качества и закрывая глаза на худшие.

Горячий период между Пасхой и Троицей мы проработали без выходных. Я приезжал в цех к 8.00, а сворачивал работу только к 9-ти вечера. В ночь перед Троицей вообще не пришлось спать, к следующему утру надо было сделать гравировку на 3 стелах, а полировать их закончили только к ужину. Это был мой первый трудовой рекорд – 26 часов непрерывного забоя. Позже эта цифра уже казалась легкой разминкой перед серьезными впахиваниями. Мой максимум впоследствии – 43 часа на ногах. Сейчас вспоминаю, сам себе удивляюсь, как только сил и здоровья хватало, а тогда воспринималось, как что-то вполне естественное.

С Алексеем Ивановичем у нас как-то само по себе образовалось разделение обязанностей, и мы составили довольно эффективный рабочий тандем. Я колотил текстовку и мелкие рисунки, выколачивал ниши под наклейку фотокерамики, а Алексей Иванович сосредоточился на портретах. При этом он не отказывал мне в помощи, когда дело касалось в продумывании компоновки текста и выбора шрифта. Именно при нанесении надписи на памятник для последующей гравировки я увидел разницу в подходе между обычными граверами и профессиональным художником-оформителем. Алексей Иванович даже не пытался как-то утаить секреты своего мастерства, а с самого начала пичкал меня знаниями из таких областей, о существовании которых я даже не задумывался.

Будущий текст на камне наносился обычным карандашом, но просто по полировке рисовать бесполезно. Сначала камень покрывали слоем водоэмульсионной краски с добавлением клея ПВА в определенной пропорции. Если покрасить одной только краской, после высыхания ее можно пальцем стереть, сцепления с поверхностью никакого. Добавишь слишком много клея и потом замучаешься стирать нанесенный слой. Во всем важен баланс.

После высыхания получали белое поле, на котором можно отлично рисовать карандашом. Старые опытные граверы не пользовались никакими трафаретами для нанесения текста, все надписи они делали от руки, ориентируясь в каждой строчке только на две опорные линии – низ и верх букв. Алексей Иванович принадлежал к таким граверам-аксакалам. У него был свой собственный излюбленный шрифт, напоминающий Times New Roman, но отличный от него во многих элементах. Как раньше каждая печатная машинка имела свои особенности в печатных буквах, по которым ее можно было идентифицировать и доказать, что данный текст печатался именно на ней, так и любой гравер, не пользующийся трафаретами, обладал собственным запоминающимся стилем.

Я подобный скилл себе прокачать не смог, хотя и очень старался. Времени на такие художества уходило много, а хороший результат получался не всегда. То слово не отцентруешь, то шрифт слишком сожмешь, а нарисовать в фамилии «СОКОЛОВ» одинаковыми все буквы «О» для меня вообще было немыслимой задачей. В итоге, я плюнул на это дело и обратился к услугам Microsoft Word.

Напечатать шаблон будущего текста было минутным делом. Еще 10 минут занимало на то, чтобы приклеить шаблон к камню, подложить копирку и вспомнить уроки из детского сада, когда по линиям надо было перевести картинку. Всё ровно, красиво и отлично центруется. Но Алексей Иванович и в таком варианте сразу показал мне, что бездушное детище Билла Гейтса не очень хорошее подспорье для оформительского дела.

- Смотри, - показывал он мне на свежепереведенную фамилию «ОСОКИН, - правая часть слова состоит из плотно прижатых букв из прямых линий, они как частокол занимают всё пространство. А в левой части большие промежутки из-за нескольких округлых букв. Из-за этого вся надпись на памятнике смотрится перекошено. Чтобы всё воспринималось гармонично, надо разрядить буквы справа и уплотнить слева.

- Теперь смотри на даты. У тебя все единички идут вровень с остальными буквами по высоте, но «1» - цифра дохлая, она теряется среди других цифр, значит, надо верхний хвостик прорисовать повыше, тогда она будет восприниматься равнозначной.

- А вот на этом камне текст размещен четко посередине, в левом верхнем углу крест, значит, чтобы «уравновесить» композицию, свечу внизу не стоит центровать, а лучше сместить вправо.

Вот из таких мелочей складывалось постепенное понимание композиции и человеческого восприятия. Я никогда не задумывался о многих вещах, а Алексей Иванович на простых примерах показывал мне, как легко обмануть глаз и как с помощью искажений и хитростей заставить мозг поверить, что никакого обмана нет.

- Глаз человека – отличный инструмент, но, как и любой другой инструмент, он нуждается в калибровке. Вот смотри, - показывал он мне на готовый памятник, лежащий на граверном столе, - этот крест выбит вертикально?

Я смотрел на крест, и чем больше вглядывался, тем больше мне казалось, что он капитально завален относительно вертикали.

- Что, засомневался? – Алексей Иванович с улыбкой приложил линейку с угольником к основанию камня. – Смотри, четко по вертикали. А сомнения тебя берут от того, что на камне есть природный рисунок из чередующихся полос. Глазу нужна какая-то линия, чтобы он мог сравнить с ней параллельность, а на лежачем камне ты таких линий не видишь, вот глаз и «привязывается» к рисунку камня. Только рисунок то не вертикальный. Параллели с крестом не получается, и кажется, что он завален.

- Так ведь и заказчикам тоже будет казаться, что крест выбит криво. – засомневался я.

- Не переживай, когда памятник поставят, там будет море вертикальных линий, к которым глаз сможет «привязаться», и всё будет восприниматься ровно.

К лету текстовка у меня получалась уже вполне прилично, директор спокойно доверял мне серьезные заказы, и отличить мою работу по качеству гравировки от мастеров, проработавших лет пять, ни у кого не получалось. Хотя, сравнение вообще-то так себе, я видел много мастеров-граверов, которые в погоне за количеством сильно проваливались в качестве. Так что срок работы гравера совсем не равнозначный показатель его мастерства.

Параллельно я набивал руку в нанесении простеньких рисунков. Поначалу это были шаблонные контурные эскизы, которые можно было целиком выбить скарпелью. Собственно, лет десять назад все граверы именно такие рисунки и набивали. Но потом Алексей Иванович дал мне пару уроков по основам рисования и прорисовки светотеней. Благодаря им я научился получать объем, композиция сразу стала живее и натуральнее. Правда, если березовые ветки, гвоздики и свечи в подсвечнике я потом рисовал чуть ли не с закрытыми глазами, то розы упорно не хотели выходить из под карандаша. В конце концов, поняв, что Пикассо из меня не получится, я обзавелся набором разнокалиберной флоры на бумаге, которую и переводил через копирку на камень без всяких угрызений совести.

Ну и, естественно, единственный раз попробовав нанести портрет на обломок плиты, я уже на середине процесса критически осмотрел получающегося Франкенштейна, переплевался и пообещал, что больше никогда не стану даже пытаться еще раз нарисовать чей-либо портрет на камне. И слово это сдержал, так что художника-портретиста из меня не вышло.