Это третья часть от большого текста. Первые две части: о трех стилях религиозности здесь, о повседневных религиозных практиках здесь.
Трем стилям православной религиозности, описанным выше, было трудновато уживаться друг с другом. Точнее, средний, "катехизический" стиль более или менее совмещался с двумя другими, а вот между "народным" и "профессиональным" случались конфликты.
Самый известный из этих конфликтов — растерзание верующими московского архиепископа Амвросия (Зертис–Каменского), имевшее место в 1771 году. В Москве сделалась эпидемия чумы, и архиепископ распорядился убрать почитаемую народом Боголюбскую икону, так как целование этой иконы способствовало, по его правильному мнению, распространению эпидемии. Насколько архиепископу казалось естественным отдавать подобное распоряжение, настолько же православному народу казалось естественным, что всякий, сделавший подобное, есть нехристь и враг веры, которого следует разорвать на куски — как и было поступлено. Долговременные последствия этой истории мне неизвестны. Как поступали с иконами в последующие эпидемии — может быть, кто–то из читателей знает и сообщит.
Весь 18–й век архиереи и Синод относились к попыткам внесения "народного" стиля православия в профессиональную среду жестко. Для примера, в 1723 году Черниговский епископ Иродион послал в Синод доношение, в котором доносил, что пятого мая поп Терентий, служивший в одной из черниговских церквей, видел вместе со знатными людьми, как образ Богоматери испускает слезы. Слезы собрали в сосудец, и они стали исцелять болящих. Такие истории в современной РПЦ приключаются раз в месяц, но вот реакция старинного церковного начальства была совсем иной: образ и стекшие от него слезы прислать в Синод, запечатав в удобный для этого ковчег, а попа Терентия выслать под крепким караулом. Два года провел поп Терентий в застенке, и Синод был настолько милосерден к нему, что его просто лишили священства и били кнутом нещадно (а могло выйти и много хуже).
Разумеется, перед нами типичный пример взаимонепонимания сторонников двух стилей. Все хотят хорошего. Поп Терентий, выходец из народа, верит, что чем больше артефактов и чудес, тем лучше. Архиереи, державшиеся профессионального стиля веры, считают, что имеющиеся мироточивые иконы могут оставаться таковыми (лишь потому, что народ взбунтуется, если их убрать), а вот новых не надо, дополнительно позориться незачем.
Надо было как–то объяснять попам Терентиям, в чем они неправы. Вначале эта профессиональная линия проводилась кнутом, а затем убеждением, через развивающуюся систему духовно–учебных заведений. К 19 веку нравы заметно смягчились, кнут спрятали в кладовку, но и духовенство к тому времени уже твердо усвоило, что мироточивые иконы в храмах появляться не должны, попы Терентии перевелись, и более образованные священники нового поколения уже сами стали искренне стесняться мироточивых икон.
Священники были постепенно переделаны / переубеждены, но, разумеется, о реальной переделке народного православия не могло быть и речи. Народная масса была столь огромна и столь малоубеждаема, а мысли людей столь загадочны, что даже перед весьма обширной сетью церковно–приходских школ, развернутой к 1900 году, не ставилось задача борьбы с религиозными предрассудками. Детей учили молитвам, священной истории в кратчайшем изложении, азам катехизиса, но попыток борьбы с суеверием, верой в артефакты и чисто обрядовым восприятием религии не делалось.
Казалось бы, к 1900 году система стабилизировалась. Народ немножечко замечал, что духовенство верит как–то не на народный манер — например, что архиереи по возможности игнорируют любимые народом манипуляции с артефактами, типа крестных ходов с чудотворными иконами — но и эта практика существовала так давно, что сама уже казалась православным обычаем. Стороны чуть ворчали друг на друга, посмеивались друг над другом, но по большому счету всё было спокойно и безопасно. Внезапный удар по спокойствию был нанесен с самой неожиданной стороны — из императорского дворца.
Императрица Александра Федоровна, по плохо установленным причинам, к 1900 году неожиданно перешла к православию "народного" стиля. Трудно понять, что привело немку с первоначальным протестантским воспитанием к столь экзотическим для ее среды воззрениям. Традиционное объяснение — стремление получить чудесную поддержку и родить наследника, а затем беспокойство за его здоровье. Но, так или иначе, императрица полюбила именно то, что казалось людям из высшего общества наиболее дурновкусным — чудеса святых, юродивых, земельку с могилок старцев и пр.
Первым проявлением этого стала канонизация Серафима Саровского в 1903 году. Серафим Саровский — настоящий народный святой, с медведем, видениями, очень сомнительными пророчествами, чудотворным горшком, который надо надевать на голову для исцелений, и канавкой, через которую не может перейти злая сила. Культ Серафима существовал в народе непрерывно, зародившись еще при его жизни, паломники валили валом, Саровский монастырь процветал, но о канонизации такого святого не могло быть и речи — уже 200 лет Синод канонизировал только ученых архиереев чистой жизни, по одному в 50 лет. Но императрица надавила — и Синод очень неохотно пошел на попятную. В последний момент архиереи пытались представить императрице довод, подогнанный под "народное" православие — мощи св. Серафима представляют собой костные останки, а народ привык к тому, что тела святых остаются нетленными (разумеется, с точки зрения самих архиереев это ровно ничего не значило). Но и с этим затруднением легко справились — акт освидетельствования мощей был фальсифицирован. Народ вокруг императорской четы ликовал, духовенство было расстроено — императрица всунулась не в свое дело, вела себя неподобающим образом, сбивала простых людей с толка, потакая их предрассудкам.
Пока одни архиереи тихо ворчали, осуждая царей в кулуарах Синода, другие, более сообразительные, попытались использовать религиозность Александры Федоровны на пользу своей карьеры. Последствия оказались просто ужасными. Группа петроградских духовных лиц решила улучшить свое положение, подобрав для императрицы народно–православного гуру, которого бы они так или иначе контролировали бы. После нескольких неудачных опытов ими был представлен ко двору Григорий Распутин. Разумеется, первичный план провалился, и гуру немедленно вышел из–под контроля.
Все последующие события я считаю удивительными и не имеющими аналогов в истории — традиционный религиозный подспудный конфликт высшее духовенство — народ преобразовался в конфликт высшее духовенство — дворец, в котором императрица, бог знает почему, взялась исполнять партию народа. Самое странное, что взявшись выступать в качестве представителя народа, интровертная Александра Федоровна не позаботилась известить о том народ, который искренне не заметил в ней защитника простонародной религиозности, с годами всё менее ее любил, а к моменту революции и просто возненавидел.
Распутин, несомненно представлявший простонародную религиозность в самом ее безобразном, нутряном (хлыстовском, по мнению многих) виде, быстро ухитрился расколоть церковное руководство. Большинство архиереев его открыто ненавидело, меньшинство стремилось заручиться его поддержкой — но за это меньшинство было ненавидимо большинством. В общем, церковный мир пришел в такую конфигурацию, в которой к концу проблемного царствования Николая II находились уже все общественные институты — все рассорились, разодрались и начали кататься клубком. Заметим, что церковь однозначно и мгновенно поддержала Февральскую революцию, прекратив поминать царя за богослужением на следующий день после его отречения.
Если сторонником профессиональной религиозности приходилось терпеть религиозность народного типа в народе, то ее было просто невозможно было терпеть в человеке, близко общающемся с императорской четой. И это привело к тому, что Распутина возненавидели не только архиереи, но и все прочие сторонники профессионального религиозного стиля — то есть все старшие бюрократы. Поскольку Распутин, надеясь на свою удачу, все более и более хамел, его затем возненавидели и люди с религиозностью "ново–барского" типа — а это уже были все поголовно издатели, журналисты и читатели газет, то есть как раз та прослойка общества, которая и именовалась тогда "общественностью".
И тут конфликт, когда–то имевший в своей основе выбор императрицей "неправильного" религиозного стиля и традиционные, весьма умеренные, трения между "народной" и "профессиональной" моделью православия, начал приобретать эпические черты. Дальнейшие события — травлю Распутина в прессе, потерю императорской четой всяческой общественной репутации, общее убеждение в аморальности и государственной измене Александры Федоровны, и дальше и дальше, вплоть до казни Романовых — знают все.
Разумеется, события эти были комплексными, и имели множество одновременно действующих причин. Мой рассказ направлен лишь на то, чтобы подчеркнуть менее понятный сегодня аспект старинного конфликта. Он развивался так, как развивались многие конфликты эпохи — маловажное первоначальное столкновение, ответная эскалация со стороны обиженных, ответная эскалация со стороны обидевших — и вот уже конфликтующие вцепились друг в друга без надежды на примирение в обозримой перспективе.
В этом смысле неуместная инициатива императрицы по канонизации Серафима Саровского подобна, например, нападению полиции на демонстрацию студентов на Татьянин день 1899 года. Первое событие привело, через множество промежуточных шагов, к тому что в 1916 году 90% населения России считало императрицу германской шпионкой. Второе же, также через массу промежуточных событий, привело к заметной революционизации студентов, а затем, к 1911 году уже и к конфликтам между правительством и профессурой — а это, в свою очередь, дало России к 1914 году образованный и правящий класс, в котором люди моложе 40 лет с юности были приучены относиться к правительству с омерзением.
И странно было уже вспоминать, что еще 20 лет назад первичный конфликт был чем–то совсем безобидным — ну, например, монастырское начальство гоняло паломников, желавших взять чудотворную земельку с могилки непризнанного старца.
