Егор Куликов ©
*Странно. Только вчера закончил рассказ об армии, а тут в новостях такое.
Появление Виктора Федоровича в военной части походило на то, как в муравейник тыкают палкой и ворошат его там, ворошат …
- Боцман! – доложил молодой солдат.
И тут же всё начало двигаться. Заскучавшие солдаты, что сонно шевелили вениками на плацу, ускорили темп, размахивая мётлами, будто хотели взлететь. Старослужащие, которые лениво лежали недалеко от трибуны, пафосно перекатывая соломинку во рту, встали, взяли в руки веники и вышли на плац. Подметать они, конечно же не подметали, но вид старались сделать именно такой. Те, кто просто околачивался в курилке, в спешном порядке бросали бычки и прятались по углам, каптеркам и другим хозяйственным помещениям.
Казалось, что и стены одноэтажной казармы, не зная, куда себя деть, начинали слегка вибрировать, подрагивая стеклами в деревянных рамах.
Да что там стекла. Офицеры и те пришли в некоторое нервозное состояние, пусть и пытались скрыть свою тревогу.
- Женя! Женя! – быстро говорил командир, - возьми солдатиков и отправляйся скорее в парк. Пусть там технику соляркой натрут, гусеницы подкрутят. Виктор Борисович, выводи свою батарею на плац. А вы, давайте разводитесь и по работам. Нечего вам тут делать.
Офицеры надевали фуражки и исчезали в дверном проеме.
И после этого было непонятно, кому докладывал одинокий солдат, единственным заданием которого было – не проморгать появление боцмана. И, стоит отметить, он великолепно с ним справился.
- Ну, сейчас начнется, - устало и все же радостно, с улыбкой, сказал Борис Андреевич, он же командир. – Две недели спокойствия закончились.
- Да ладно тебе… он сейчас быстренько отстреляется. – Попытался поддержать зампотех.
- Кто знает, - философски закончил Борис Андреевич и платком смахнул пот с широкого лба.
Боцман припарковал машину на своем законном месте, где ставил ее вот уже больше десяти лет.
Вышел, огляделся. Прищуренным взглядом осмотрел солдат, казарму, баню, штаб. Кстати, щурился он, совсем не от солнца, хотя так можно было подумать, потому что на дворе стоял июнь, и на небе не было ни облачка. Боцман щурился всегда. Оттого и глубокие морщины начинались от глаз, проходили по вискам и прятались в зарослях седых курчавых волос. Несколько раз он дернул седыми усами, как кот, который почуял наживу.
Прихрамывая, Боцман пересек плац… точнее, почти пересек.
- Солдат! – крикнул он.
Вот так взять и подойти никто не решался. Мало ли кого окликнул Боцман. Их там восемь человек с метелками.
- Если сейчас ко мне не подойдет старший…
Договаривать фразу не пришлось.
- Я тарищ прапорщик.
- Почему окурок на плацу?
- Какой окурок?
- Мне марку сигареты сказать или кто его курил. Почему бычки на плацу!? – сказал он зычным, командным голосом.
- Уберем тарищ прапорщик.
- Ты вопрос слышал, солдат? Не что с ним будет, а почему?
- Кинул, наверное, кто-то, - не смотря в глаза и нервно покручивая черенок метлы, ответил солдат.
- Метите с самого начала.
- Но мы только... – сказал солдат, затем взглянул на Боцмана и продолжил коротким, - Есть с самого начала.
- Не слышу! – Боцман и вправду был слегка глуховат, но в этот раз, он так сказал потому что обстановка обязывала.
- Есть тарищ прапорщик. Заново мести.
- Я прослежу за вами. Знаешь, куда мое окно выходит?
- Так точно, знаю.
- Иди.
За сценой с интересом наблюдали командир дивизиона и зампотех.
- Он даже плац не успел перейти, - улыбнулся зампотех.
- А я о чем.
Боцман вошел в казарму… почти вошел.
По пути он раздал указания и дневальным, и дежурному. Раздал бы еще парочку, да никого на пути не встретил. Войдя в свой личный кабинет, что было большой привилегией для обычного прапорщика, он первым делом посмотрел в окно и проверил выполнение приказа. Метут. Метут и на окно поглядывают. Правильно делают. Затем убрал в стол свой потрепанный портфель из коричневой кожи.
- Дневальный! Вода в чайнике закончилась.
Пока появился дневальный, Боцман ткнул пальцем в горшки с цветами. Мокрые. Интересно только сегодня полили или весь отпуск следили? Провел рукой по столу. Пыль легким налетом прилипла к пальцам.
- Дневальный. Почему пыль в кабинете?
- Тарищ прапорщик, вы же сами сказали к вам в кабинет ни ногой, - отчитался дневальный.
- А теперь спрашиваю, почему так пыльно. Сходи, принеси тряпку мокрую.
Плохой дневальный, который ничего не делает и не имеет всегда с собой тряпку:
- Эт ты молодец, - улыбнулся Боцман и тут же вернул своему лицу угрюмый вид, словно улыбаться ему было больно.
- Протереть?
- Сам справлюсь. Свободен.
После небольшой уборки, Боцман, прихватил подарки и пошел к командиру.
- Здравия желаю, товарищ полковник! – без стука ворвался он к Борису Андреевичу.
- И вам не хворать, Виктор Федорович. Как отгуляли?
- Эх, лучше не спрашивай. Я тут сувениров привез. Не магнитики там всякие с ракушками. А настоящих сувениров.
Виктор Федорович достал бутылку ярко-красной жидкости, грибы в банке, лукошко ягод и пару банок варенья.
- Ну, удружил, - довольно улыбнулся Борис Андреевич.
Глаза зампотеха заблестели как та самая наливка в бутылке.
- Может по чарочке? Так сказать на пробу.
- Грибы сегодня точно на обед пойдут, - сказал командир, - а вот наливку твою…
Повисла недолгая пауза. Зампотех смотрел на командира, а командир на Боцмана.
- После работы можно и по чарочке. А сейчас дела делать надо. Когда там молодых пригонят?
- Первая партия уже. Вторую обещают послезавтра.
- Это я вовремя вернулся. А тебе когда обещают?
Борис Андреевич слегка стеснительно погладил редкие волосы, отвернулся.
- К концу года обещают.
- Чего делать будешь?
- Чего-чего… вот такие же наливки делать, да грибы закатывать. Мы с Тамарой решили в деревню поселиться. Хочешь домик покажу, - Борис Андреевич полез в карман за телефоном.
- Лучше потом в гости пригласи.
- Есть товарищ прапорщик!
- Ладно, пойду я, - сказал Боцман и строго посмотрел на зампотеха. – После работы, - напомнил он.
Дальше работа закрутила Боцмана. Оказывается, казарму не подготовили, комплекты белья недополучили, инвентарь весь растащили по паркам. Две недели не был, а тут, будто ураган прошелся.
Нет, так дела не пойдут.
После обеда Боцман снова без стука ворвался в кабинет к командиру:
- Боря, это не дела. Я, конечно, понимаю тебе скоро на пенсию и все такое, но ты бы хоть выполз из своей берлоги. Там же черти что творится. Казарму вторую видел? Сходи, посмотри. Все углы в пауках, а мыши койки заняли. Дай мне завтра человек десять работящих. И отправь, наконец, кого-то за бельем. Нам сто голов принимать, а у нас дай бог тридцать полных комплектов. И еще, гони ты этого зампотеха в шею.
Борис Андреевич выслушал спокойно. За десять лет работы он и не такое выслушивал, так что не придал особого значения столь наглому тону товарища прапорщика.
- Виктор Федорыч, завтра будет день. И будет тебе десять работящих солдат. А за бельем старшина Кречетов поедет. – Лениво ответил командир, не желая ни повышать тон, ни командовать. Складывалось ощущение, что и дышать ему тяжело.
- Разрешите идти?
- Идите.
На выходе встретил зампотеха. Раскрасневшегося, потного. Но довольного.
- Не дотерпел? – бросил на ходу Боцман, почуяв запах спиртного.
- Знайте, свое место товарищ прапорщик! – осмелев, сказал зампотех.
Он, видимо подзабыл, что подобные выражения легко караются, когда никого нет рядом. Этим Боцман и воспользовался. Хромая, он подступил к зампотеху, подпер того к стене и сквозь зубы выдавил:
- Хватит шакалить и ждать. Тебя все равно не поставят на его должность.
Зампотех отвел красные глаза и попытался сказать настойчиво и твердо. Однако вышло жалобно:
- Дайте пройти.
Боцман несколько секунд нарочно не отходил, проверяя, насколько еще хватит зампотеха. Затем сжалился.
- Иди уже.
Прохаживаясь по взлетке, позвал дежурного:
- Где находится личный состав? Доложить.
Дежурный держался стойко. Голос не прыгал, не дрожал. Свое дело он знает, отметил про себя Боцман.
- Свободен.
Оставшись в кабинете, он понял, что сегодня уже никого не получится вытащить с работ. Кто-то занят по-настоящему. Кого-то увели на работы, а кто-то и вовсе бездельем занят. И никого уже сегодня не получится вытащить.
Около часа он сидел в кабинете, пытаясь успокоиться. Посмотрел в зеркало, пульсирующая венка на правой стороне лба исчезла, разгладилась. Значит все спокойно.
- Да и черт с ним. – Сказал он сам себе. Вышел и поехал домой.
Никто не заметил его отлучения. Разве что половина солдат на плацу сразу побросали веники и завалились на траву, вставив соломинки в зубы.
На следующий день, благодаря Боцману и тем не совсем везучим солдатам, которым выпала честь идти с ним на работы, удалось подготовить казарму.
Молодняк пригнали как раз, когда вставляли последние стекла в дребезжащие оконные рамы.
А вместе с молодняком прислали и двух новеньких офицеров. Только что закончили училище. Стройные, подтянутые. На службу как на парад пришли. Пуговицы сверкают, брюки отутюжены так, что о кант порезаться можно. Начищенные туфли бросают солнечных зайчиков.
Первый чернявый, щупленький, но шустрый. Второй намного больше, но ходит за своим товарищем как бычок. Покорно и молча.
- Товарищ полковник, разрешите доложить!
Борис Андреевич только кивнул.
- Лейтенант Андриевский и лейтенант Хомутов на новое место службы прибыли. Вам обещали отправить документы.
- Я уже ознакомился с ними. Присаживайтесь господа, потолкуем.
Борис Андреевич лениво начал вести разговор, всем своим видом показывая, насколько неинтересно и насколько скучно ему сидеть в обществе двух молодых лейтенантов, когда дома ждут дела. Важные дела. Ждет необустроенная дача. Ждут огород и грядки. Забор с последней стороны еще надо поставить. Канализацию копать. Детскую площадку для внуков соорудить. Как много дел и как мало времени.
После молодых лейтенантов, которых Борис Андреевич отправил… а куда он их отправил? В общем, отправил куда-то по делам, лишь бы не терлись тут на виду, такие чистые и вышколенные. К нему вошел зампотех.
- Свежая кровь?
- Ага.
- Слушай, а это не тот Андриевский у которого дед чуть ли не маршал?
- Он самый.
- О, приехал, значится к нам еще один начальничек. Ну, держись Боря. Не завидую я тебе.
Снова без стука вошел Боцман. Прищуренным и недовольным взглядом осмотрелся:
- Борис Андреевич, надо бы вам словечко молодым сказать. Скоро построим их.
- Пусть вон, замполит скажет. Он по этой части.
- Борис Андреевич, - слегка умоляя, что было редкостью для Боцмана, сказал он. – Надо чтобы настоящий командир обратился к ребятам. Они должны вас видеть. Знать начальство в лицо. И верить вам должны. А как же они будут верить, если не видели вас ни разу.
- Виктор Федорович, - втиснулся зампотех в разговор, как в переполненный автобус. – Борису Андреевичу сейчас уже можно все. Он без двух минут на пенсии.
- Но ведь пока что пенсия еще не пришла. А раз не пришла, значит надо служить.
Зампотех снова бросил взгляд на командира, ожидая его ответа на такую дерзость.
Борис Андреевич вздохнул тяжело, ухватился двумя пальцами за козырек фуражки:
- Строй свой молодняк зараза ты такая! Никуда от тебя не деться. В последний день придешь ко мне и заставишь полы драить.
- Служба есть служба, - повеселел Боцман.
Жизнь в части пошла на новый круг, точнее полукруг. Молодняк осваивался. Ходил на работы. Учил теорию в комнате информации. Приводил ее в практику на плацу и на спортплощадке под присмотром старших товарищей. И все было как-то спокойно и обычно. Разве что новые лейтенанты, а точнее лейтенант Андриевский никак не мог успокоиться. Все ему было не так в этой части. Не правильно. Не так как его учили. Не так как он представлял.
- Пойми лейтенант, - говорили ему офицеры, - то, чему ты учился, уходит далеко от реальной жизни.
- Получается, что все зря?
- Нет, не зря. Основу надо знать. Лишней она точно не будет.
- Что ж, посмотрим. И применим, - говорил Андриевский.
И применял. Да так применял, что всем дурно было. И солдатам. И офицерам.
Поначалу пытался привить солдатам дисциплину каким-то своим странным методом. Сажал их в комнату информирования. И начинал долго и упорно рассказывать о важности дисциплины в армии. Приводил примеры к чему может, и к чему приводило нарушение дисциплины. Пытался шутить. Строгость проявлял сдержанно. Больше журил и наставлял.
Поначалу солдатам нравился такой подход. Конечно, кому он может не понравится. Сидеть в прохладной комнатке на стульчике. Слушать, как перед тобой распинается офицер. Перешептываться. Первым рядам приходилось бороться со сном, а те, кто был подальше, с удовольствием подпирали стену, закрывали глаза и сладко кемарили.
Но как бы ни было хорошо в эти полтора часа ничегонеделанья, а молодой организм требует активности. Первые разы прошли успешно. Слушали молча и с интересом. Дальше стало хуже. Солдаты готовы были в наряд по столовой пойти, в парк… да куда угодно лишь бы не чахнуть в помещении под несмолкаемый и довольно монотонный говорок Андриевского.
Спустя некоторое время, молодой лейтенант и сам заметил, что его работа не привела и уж точно не приведет к каким бы то ни было результатам. Начал он приводить дисциплину на практике. На разводе, забирал с собой часть личного состава и уходил на работы.
Спустя неделю, от желающих не было отбоя. Все, странным образом жаждали попасть к лейтенанту Андриевскому. Истина открылась чуть позже. Слух довольно быстро разошелся, что Андриевский не очень-то и наседает на бойцов. Во время работ, надо лишь завести диалог и лейтенант тут же его поддерживает. Начинает плести рассказы, делиться житейской мудростью. А солдатам только и надо, что облокотиться о рабочий инструмент и слушать-слушать-слушать…
Старшие офицеры с удовольствием бы избавились от лейтенанта, да никто не решался ему слово поперек поставить. Ведь дед едва ли не маршал. Ведь отец генерал. Такому лейтенанту стоит только слово выплюнуть и вот уже карьера летит под откос, как перегруженный поезд.
И эта ситуация внесла такую уверенность в Андриевского, что он и подумать не мог, что поступает неправильно. Все довольны. Старшие офицеры молчат – значит их устраивает. Сам он хорошо проводит время и несет свои идеи в массы. Солдаты довольны тем, что работы порядком поубавилось. Одним словом всех и всё устраивало.
Боцман редко пересекался с Андриевским. Наслышан уже был про его подходы к воспитанию и только хмыкал недовольно, дескать, молодой еще. Может образумится.
В один из жарких августовских дней, Боцман как обычно прохаживался по территории. Прищуренным взглядом, издалека, увидел кучку солдат, что околачивались в парке.
- Я не понял, какого черта вы здесь третесь? Вы должны уже были отполировать тут все как кот свои причинные места! – не кричал – орал Боцман. И те, немногие кто имел силу духа (либо же глупость) смотреть на него, словно загипнотизированные следили за пульсирующей веной на лбу. Вот она вздувается как насосавшаяся пиявка. Дергается. Колотится. Словно в этот самый момент из нее сейчас вырвется бабочка и забрызжет кровью всю округу. Наблюдают как капля пота, подпитываемая толстыми порами, срывается вниз. Катится по лбу, прыгая на морщинках. Касается той самой вены и, словно боясь, стремительно сваливается ниже, в густые брови. А Боцман в это время все орет и орет на бедных солдат, которые в его понимании вовсе и не бедные. А просто ленивые.
После такого славного напутствия работа движется быстрее. Намного быстрее. Можно сказать, летит как пуля.
А Боцман уже на другом объекте голосит и гипнотизирует своей пульсирующей веной на лбу.
- Товарищ прапорщик, - окликает его Андриевский. - Вы какой-то сегодня слишком возбужденный.
- Алексей, не мешай, пожалуйста, работать.
Андриевский потоптался рядом, будто на морозе в валенках и ушел. Отступил в этот раз.
Немногим после, когда Боцман отчитал очередных солдат и не пустил на обед, пока не выполнят приказ, Андриевский вновь обратился.
- Товарищ прапорщик, неправильно вы дела ведете. Нельзя их без обеда оставлять.
Боцман прищурено взглянул на Андриевского и решил без ответа оставить его.
- Товарищ прапорщик, я к вам обращаюсь.
- Чего тебе от меня надо?
- Что б вы ответили. По какому праву вы задерживаете солдат?
- По своему собственному праву. Лейтенант! – ответил Боцман, делая жирное ударение на последнем слове.
- Что вы себе позволяете? Я старший вас по званию.
- Чего? – спросил Боцман. В этот раз он снова слукавил. Все он расслышал с первого раза.
- Я старший по званию. Имейте честь вести себя правильно.
Достойно держится, - подумалось Боцману. Голос хоть и дрожит, но не так чтобы сильно. И чернявые глазки не бегают как мухи в банке.
- Алешенька, вам заняться нечем?
- Меня не устраивает то, как вы обращаетесь со своими подчиненными. С солдатами. Вы задерживаете их на работах. Лишаете обеда. Кричите на них и…
- Во-первых, - легко прервал Боцман. – Задерживаю их на работах, только потому, что они ничего не делали, пока я за ними не присматривал…
- Откуда вы знаете?..
- …во-вторых, обеда я их не лишил, а всего лишь отодвинул время по служебной необходимости. И в-третьих, я сам жрать хочу как собака и не иду вместе с ними. А если вы решили набиться к солдатам в друзья, то мой вам совет, не делайте этого. Сожрут они вас.
Видно было, что Андриевский не все сказал. По крайней мере, в лицо не высказался. Зато позже Борис Андреевич шепнул Боцману:
- На тебя тут Андриевский зуб точит.
- Этот прыщ!?
- Прыщ не прыщ, а корни у него генеральские уходят. Так просто его не выдавишь.
- Тебе-то чего боятся?
- А я не за себя боюсь. Тебя жалко.
- Прорвемся. Боря, ты видел, что он творит? Молодняк совсем распустил. Солдаты слоняются по казарме без дела и на любой вопрос, как заводные чеканят: Личный приказ лейтенанта Андриевского. Смотреть больно на весь этот бедлам.
- Понимаю тебя.
- Если понимаешь, приструни. Иначе я сам за это дело возьмусь.
Борис Андреевич вроде бы попытался что-то предпринять. И вроде бы даже провел беседу. Правда никакого эффекта эта беседа не возымела. Андриевский как гнул свою линию до разговора, так и продолжал гнуть после.
Мало того, жалобы на ворчливого Боцмана начали приходить и от солдат. Естественно тайно и анонимно. Все они, как под копирку, считали методы его воспитания неправильными, жестокими и не подлежащими армейской службе, где должны воспитываться совершенно иные чувства.
При любом удобном случае солдаты бежали на поклон к Андриевскому. Естественно, поначалу было хорошо. Есть защитник, который не пропустит жалобу мимо ушей. Нет. Он разберется и накажет виновных.
А после пришла весть о смотре. Сам генерал должен пожаловать со свитой (благо хоть не родственник Андриевского).
Жизнь в части закипела, как мутное варево в котле. Косили траву, белили бордюры и деревья (строго по натянутой нитке), убирали мусор. Наводили порядок в автопарке. Гуталинили и красили колеса. До блеска натирали соляркой застоявшуюся технику в боксах. Клеймили и проверяли снаряжение. До седьмого пота тянули носок на плацу.
Боцман в это время буйствовал как никогда. Странным образом, он одновременно бывал в бане, столовой, автопарке, спортплощадке. И все это в один миг.
- Хромой-хромой, а бегает как гепард, - недовольно бурчали солдаты, когда на горизонте показывался Боцман и прищуренным взглядом осматривал работу.
Под его руководством порядок наводился таким, каким обязан быть перед смотром. Что же касается других мест, то работали там не спустя рукава, а скорее полулежа. Двигались медленно и плавно, как огромные рыбы в пруду. Недоделав работу, бросали инструмент и уходили на обед. А после обеда… да какая к черту работа после обеда. Хочется полежать под осенним, но все еще теплым солнцем. Форму почистить. Поговорить о делах насущных. Подумать, как бы в деревню тайком добежать да прикупить себе чего-нибудь съестного. А чего собственно прятаться?
- Товарищ лейтенант, разрешите отлучиться в деревню. В нашем чипке нет кетчупа нормального. Заодно и вам чего-нибудь прикупим.
- Только недолго. – Отвечал Андриевский.
И добрая пара солдат отлучалась от работ. А остальные не очень-то и работали. Они все смотрели на горизонт, пытаясь разглядеть, где же там кетчуп, батарейки, новые носки, мишки-мармеладки, полурастаявшее мороженное, элитные сигареты и еще куча всего, что успели заказать.
До смотра оставалось меньше двух недель, а дел еще было столько, словно и не начинали вовсе. Наоборот. С приходом первых холодов и дождей, с деревьев начали сыпаться эти проклятые листья. А их ведь надо убрать. А убрать куда? И самое главное чем? Инструмент-то весь растеряли, сломали, украли…
Взбешенный Боцман, всей душой болея за будущий смотр в это время был невероятно зол. Бугристая вена начинала пухнуть с самого утра и сдувалась лишь к вечеру. Да и то, не полностью.
В очередной раз, когда он бранился на солдат, подошел Андриевский:
- Не сметь так выражаться, товарищ прапорщик! – зашел он сзади.
- Иди своей дорогой, лейтенант! – ответил Боцман мягко, хотя хотелось сказать совсем не то и совершенно другим тоном.
- Не сметь так разговаривать со страшим по званию!
- Не сметь влезать в мою работу, прыщ! – не выдержал Боцман. Хватит. Натерпелся. Знает, что при личном составе делать подобное заявление чревато, но сил больше нет. Будто одному ему отдуваться на этом смотре, будто бы только он приходит сюда служить, а остальные лишь так, потому что надо.
- Что?! Как!? – оглядываясь по сторонам и сильно открывая рот, как рыба брошенная на берег, говорил Андриевский.
- Иди на свой участок и делай там что хочешь, понял! – в этот раз Боцман вплотную приблизился к сухонькому Андриевскому и навис над ним заслонив солнце. А вена на лбу все пухла и сдувалась, пухла и сдувалась, словно змея проглатывающая мышь.
- Я этого так не оставлю! – отпрянул Андриевский, одернул китель и ушел.
- Влетит вам товарищ прапорщик! – сказал кто-то из солдат жалобным тоном.
- Не твое собачье дело. Чего встали? Работа сама себя не сделает! Давай-давай, лентяи!
Естественно этот случай мгновенно, как колокольный звон, разошелся по части. И среди солдат, и среди офицеров. Многие поставили на Боцмане крест, понимая, что сам Андриевский с ним не справится (еще бы справился, когда Боцман тут всех может за голенище заткнуть) но вот генеральский корни вполне могут его сломить.
Решили провести очную ставку.
Борис Андреевич посадил перед собой Боцмана и Андриевского:
- Господа! – начал он и даже встал. – Наслышан о вашей ссоре. Не хочу, чтобы это выходило далеко и предпочитаю решать проблемы на месте. Так сказать, сор из избы выносить не будем. Высказывайтесь по очереди, не перебивая друг друга. Говорите претензии, что не устраивает, чем недовольны. Ну-с, давайте по старшинству. Или же Виктор Федорович, уступите дорогу молодым.
- Пусть говорит! – лениво сказал Боцман.
- Нет-нет, говорите, - парировал Андриевский.
- У меня к нему всего одна претензия. Не лезь в мою работу, прыщ.
- Без оскорблений! – втиснулся Борис Андреевич.
- Ладно. Пусть он не лезет в мою работу. Всё! Больше у меня нет претензий.
- Что вы скажете на это? – обратился Борис Андреевич к Андриевскому.
- Он не правильно выполняет свою работу, - как бы подражая Боцману, Андриевский начал говорить об оппоненте в третьем лице. – Его методы архаичны и устаревшие. Армия, как и весь мир не стоит на месте. Армия прогрессирует и все, что было актуально еще вчера, в пору его учения, сегодня уже не действует…
- Больше конкретики. – Сказал Борис Андреевич, присаживаясь.
- Пожалуйста. Он кричит на солдат. Бранится при них. Не обращает внимания на устав, а ведь устав писан кровью, как нам всем известно. Иногда он нарочно заставляет солдат заниматься откровенным, откровенным, - Андриевский начал крутить палец, словно наматывал на него мысль, - откровенным глуподелием, если можно так выразиться. К примеру, подмели они плац, а плац у нас довольно большой и естественно… повторяю, естественно пока они дойдут от одного края до другого вначале уже что-то упадет, пара веток, литься. Сухую траву ветер нанесет. Но ведь плац чистый. Его только что подмели, буквально полчаса назад. Зачем заставлять бедных солдат тащиться с метелками обратно и заново мести? Это же чистой воды глупость. Надо направить энергию солдат в правильное русло. Обучить их. Позаниматься с ними. А еще… а еще он иногда нарочно сквозь пальцы смотрит на то, как старший призыв издевается над младшим. Было дело, видел я случайно…
- Случайно видел, - улыбнулся Боцман.
- Все верно, случайно. В общем, Борис Андреевич, это основные мои претензии к товарищу прапорщику.
- Что вы на это можете сказать, товарищ прапорщик?
- После таких заявлений, мне не о чем с ним разговаривать, - ухмыльнулся Боцман. – Я лишь понял, что он прогресс, а я так, настоятель традиций. Дескать, мёл я когда-то плац по десять раз на дню, значит и мои подчиненные должны его мести так же. А почему это надо, я даже не задумываюсь. Ведь так надо. Так было и так должно быть. Так что ли по твоему?
- Именно.
- Господи, какой же ты глупый. – Боцман помотал головой, затем прикрыл глаза ладонью и несколько раз большим и указательным пальцами помассировал виски. – Извини Борис Андреевич, но мне нечем ответить. Если он этого элементарного правила не понял во время своей службы курсантом, то… то я в его головешку не смогу это поместить.
- А ты попробуй. Попробуй. – Попросил. Не приказал, а попросил Борис Андреевич.
- Ну ладно. Только ради тебя. Итак, что ты там говорил про плац. Ах да, мести его надо всего один раз. Так вот товарищ лейтенант, мести его надо в двух случаях. В первом случае, плац должен быть чист. Во втором случае, солдат должен быть уставшим. Если солдат имеет личного времени больше чем положено, начинается дедовщина. Настоящая дедовщина, а не отцовский подзатыльник, который иногда полезнее, чем десять часов лекций. Можешь ли ты понять своей головешкой, что служат у нас молодые ребята. Они баб по полгода не видят. В них энергия как в вулканах пышет. Это же ходячие мины на взводе. И не дай бог тебе не уследить за тем, чтобы эти мины начали взрываться от скуки. От личного времени. От безделья. От того, что хочется чего-то сделать, а вроде бы и не хочется. А давай-ка затеем какую-нибудь безобидную глупость только оттого, что можем совершить эту глупость. Но и перегибать в пользу глупости тоже не полагается. И присматривать надо за составом. И смотреть, чтоб не издевались над ребятами. Но все должно быть в меру. Мать его золотая середина. Где не будут мести плац ломами. Где не глумятся над молодым призывом. Армия – это тебе не буквы в уставе. Это не черно-белый этюд. Армия – это серое кино. А мат… ну да, тут грешу немного. Хотя и здесь другого выхода не вижу. Мат он ведь как тот же самый подзатыльник. Действует лучше, чем десяток высокопарных слов. Я вижу, что у меня ничего не выходит. Собственно, на большее я не рассчитывал, - Боцман посмотрел с каким пафосом и высокомерием растет улыбка на лице Андриевского. Надел кепку, - Честь имею. – И удалился.
Эта победная улыбка не сходила с лица Андриевского несколько дней. А когда Боцман, по состоянию здоровья, не вышел на службу, улыбка стала еще шире.
Не вышел он и на смотр, который, к слову, прошел не лучшим образом. Много до чего докопалось начальство. Борис Андреевич ходил красный и злой. Хоть он и знал, что при увольнении его по старой доброй традиции повысят в звании и со спокойной душой отпустят на огород грядки копать, однако так стыдно было провалить свой последний смотр, что слов не мог подобрать.
- Начальство что ли злее стало? – ходил он по кабинету спрашивая у стен. – Или чего? Раньше ведь проходили. Хорошо проходили. Даже отлично проходили. А сейчас что… Черти что, вот что!
Последней каплей в долгом терпении Бориса Андреевича стали жалобы самих солдат на все подряд. И на своих товарищей, и на офицеров, и даже на самого Андриевского.
- Боцмана на них нет, товарищ полковник! – ворчали солдаты, - Он бы быстро приучил всех к порядку.
Борис Андреевич задумался. И почему-то самому ему стало безумно стыдно. Теперь-то ничего удивительного нет, что раньше смотры проходили легче.
- Андриевского ко мне!
Разговора их никто не слышал. Даже зампотех, который славился не только отличным слухом, но и бескрайней любовью к сплетням, ничего не смог разузнать. Однако уже на следующий день, Андриевский ушел в отпуск.
А с дальнего КПП, спешно отзвонились в часть:
- Боцман!
- Ну что, заждались меня товарищи солдаты! – с довольной улыбкой прокричал он.
И вена на лбу радостно зашевелилась!
