Целый месяц, может и дольше мучился от того, что ноутбук выключался сам по себе. Первое что подумал - перегрев. Проследил за температурами - в среднем 70-85, проблему понял - вскрыл, почистил, заменил пасту, проделал новые вентиляционные отверстия, изменил корпус куллера, подогнул медные пластины на тепловой трубке, чтобы прилегало лучше, снял контроллер оборотов с куллера, так что с самого запуска работает на 100% И оп! - Температура сразу 38-43.

Работаю дальше, что-то печатаю - ноут вырубается. Не понял я, последняя температура была 41, датчик стоит на панели, так что слежу постоянно. Запускается как старая шестерка - тысячу раз долбишь по клавише, на 1001-й он запустится на секунду и опять "заглохнет", в следующий раз запустится, но черный экран и ничего не грузит. В итоге научился правильно бить в бубен и стал его запускать всего за пару минут. В итоге заметил, что стоит мне чуть сильнее ударить по клавише - он вырубается. Попробовал разные действия с ним, аккуратно поднимал, слегка постукивал, прикрывал экран - каждый раз выключался.

Все осмотрел, никаких повреждений нет, контакты все целые, все что подключается не люфтит и сидит как надо. Так и не поняв причины, решил просто аккуратнее пользоваться, но и так он выключался по несколько раз в день, иногда даже когда к нему не прикасался (наверно от вибрации бешеного куллера).

Сегодня меня это доконало, решил разобрать еще раз. Очередной осмотр ничего не дал, но уже собирая обратно заметил, что модуль WiFi прикручен болтиком явно не подходящего размера - торчал сквозь материнку на пару миллиметров, да и туго выходил, очевидно слишком толстый. Выкрутил, заменил подходящим и разочарованный, что не нашел проблему собрал ноут до конца.

Работаю несколько часов, он не выключается, даже стало подозрительно - постукал немного сильнее чем обычно по клавишам - продолжает работать, постукал еще сильнее - работает, ударил ладонью по корпусу - работает, хорошенько встряхнул - все еще работает.

Вот сижу и думаю - вроде бездушная машина, а вставил что-то слишком большое и не в то отверстие, так сразу капризничать стала!

P.S Понимаю что проблема не в болтике, а просто очередной пример - залез, ничего не изменил - все заработало и хрен знает почему.

Спалось мне в ту ночь плохо. Мерещился Сашо, лезущий ко мне в окно. Зайдя утром в туалет, я, перед тем как посцать, зачем-то заглянула в недра толчка, чисто на всякий случай. И если бы Сашо приветливо помахал мне рукой из дырки унитаза, я бы вот вообще нихуя не удивилась.

Потом выяснилось, что он меня и на Одноклассниках, куда я раз в сто лет захожу, нашел. В телефоне меня уже ждали Сашины мессаджы в телеграме, семь штук, и два пропущенных звонка от него же.

В присланных сообщениях Сашо интересовался, в какой кабак дама изволит с ним итить, впрочем, похуй, лишь бы там подавали водку, желательно с солеными огурцами и рыбкой. Дама яростно напечатала в ответ, что на рыбку у нее аллергия. А на водку, заботливо поинтересовался Сашо, на водку аллергии нет, я надеюсь? А на самогоночку?

Ясно, сказала я. У Сашо не только бабы давно не было, но и собутыльника тоже. И теперь он надеется, что эти две ипостаси чудесным образом сойдутся во мне, но это хуй.

А нельзя ли при встрече обойтись без водки, неприятным тоном осведомилась я. Не то чтобы я ханжа, но бухать предпочитаю с проверенными людьми, а не с такими вот Сашами. Хуй знает, что получится, если помножить его мандёж на литры и градусы и проверять это не хотелось бы.

Ебать ты нудная, обиделся Сашо, я ж предлагаю пригубить, а не в говно нажраться! Я так-то тоже хуй знает, чо ты за баба вообще, чтоб с тобой пабраццке пить. Может ты ваще клофелинщица какая или еще че похлеще. Ну я короче выпью, а тебе пироженку возьмем. Так чо бля, куда идем?

Я напрягла моцк. Так сразу ничего, что подходило бы затейливому гурману Сашо, из харчевен не вспоминалось. Пришлось подключить коллективный разум.

Девки, написала я своим, подскажите место, где едят водку с огурцами и закусывают пирожными и чтобы пожарный выход был, через который можно при случае съебацо. Ибо я хуй знает, досижу ли завтра до конца этого алко-свидания.

Ох блять, ответили девки, не знаем, где ты подмутила себе этого охуенного мужчину, но тащи его в Хори. Из-под цен в Хори он канешна охуеет, но так ему и пусть, пусть знает, что ты роскошная женщина. Только ты сильно при нем не ерничай и не сарказничай, а то убежит кормилец твой. Кстати, фотка его у тебя есть? Нук зарисуй.

Как не быть, есть канешна, отвечала я, сейчас покажу. И показала.

…Ебааааа Катя бухай

…Я бы на свидание с таким уже вмазанная пришла

…Рогозина не ходи, он тя без хуя заебет, по нему ж видно

…Хотя не, сходи, потом поглумимся гыгыгыгы

…Рогозина бросай его сразу. Нах тебе это. Хочешь пирожные давай соберемся все вместе и пойдем пиво бухать.

И Сашины котировки, и без того небольшие, уменьшились до наномилипиздрических размеров.

На следующий день был такой ливень, что ни на какое свидание ни с каким Сашо я бы не пошла, даже если б мне за это приплатили сверху. Извини, сказала я, погода сегодня вот ваще не для прогулок.

Сашо все понял и гордо слился, бормоча "вот пизда, я все дела блять отменил и перенес, ясно все с тобой блять…"

Но и это еще не конец😆

Ссылки на предыдущие рассказы

https://pikabu.ru/story/voyna_vani_quotkotikaquot_chast_vtor...

https://pikabu.ru/story/ded_mikhas_iz_sbornika_quotvoyna_dev...

Кристинка (7 лет Минск)

От автора. Скажу честно, мне немного стыдно за историю с Кристиной. Я встретил эту пожилую женщину во время работы в одной из больниц. Она давно вышла на пенсию и подрабатывала санитаркой. К сожалению, годы взяли свое, интеллект немного сдался и очень часто она меня раздражала. Своими наивными и глупыми представлениями о жизни, своим старческим брюзжанием на пациентов, санитаров, медсестёр, врачей. И ещё раздражала постоянно повторяющаяся фраза:

- А я была красивая.

Мне было трудно понять, почему неприятная мне, давно увядшая женщина каждый вечер несколько раз произносит эту фразу. А однажды вечером, когда мы сидели в полутёмной и спящей реанимации, Кристину вдруг прорвало. И она сбивчиво пробормотала короткую, но жутковатую историю. Пробормотала не мне, а скорее стенке, в которую был устремлён её взгляд. Сидящие рядом медсёстры отвернулись, они слышали эту историю уже не раз. Да и я не обратил на неё особого внимания. Мне было тогда едва двадцать два года. Я не слышал о проекте «Лебенсборн» и всех ужасах, что творились вокруг этого проекта. Сейчас бы конечно расспросил поподробнее. Но поздно. Приходится довольствоваться тем, что сохранила память. Поэтому рассказ получился короткий.

Кристинка:

- Как нас забирали – помню плохо. До сих пор думаю, может это всё мне приснилось уже позже? И всё было совсем не так? Женщин с маленькими детьми согнали в каком-то большом, тёмном помещении и начали выхватывать из рук детей. Тут же поднялся вопль. Помню, мама вцепилась мне в руку, мне больно. Я кричу: «Мамочка, отпусти!» Она тоже кричит, плачет. И все вокруг кричат. А меня схватил огромный чужой мужчина и забирает от мамы. Маму, наверное, убили, иначе она бы меня не отпустила. Вот ведь что обидно, я и лицо её толком не помню. Смотрела потом на мамины фотографии – как на чужую тётю. А руки помню. Как те руки делали мне больно, не отпускали. Очень обидно, что мама так запомнилась.

Потом везли куда-то очень долго в большом вагоне. Мы были одни. Дети пяти, шести, семи лет. Постоянно кто-то плакал и звал маму. Хотелось есть, пить, спать. А спать не могли – пол был очень твёрдый и холодный. А ещё было страшно. Мы сбивались в кучу, грелись.

Привезли на какой-то вокзал. В вагон зашла тётя, начала нас осматривать. Несколько детей заболели по дороге, она их тут же брала за руку и выводила вон. Я тоже кашляла, но когда тётя меня осматривала, старалась не кашлять. Почему-то боялась её.

Потом опять поехали, но уже недолго. На следующем вокзале в вагон стали заходить люди. Мужчины и женщины или одни женщины. Они выбирали красивых детей и уводили с собой. А я была красивая. Я была очень красивая. Меня почти сразу забрали. Я потом, когда немного выучила язык, спросила у тёти Ангелики, всех ли детей забрали в семьи? А она ответила – не всех, только красивых. А некрасивые не нужны. Их уничтожили. Но ты, девочка не плачь. Ты красивая.

Они меня любили. Покупали мне хорошие платья, кукол. Кормили хорошо. Играли со мной. У них был большой дом, и у меня была своя комната. А потом пришли русские и отняли меня у тёти Ангелики. Повезли домой. Я не хотела. Плакала сильно. Тётя Ангелика не хватала меня за руку, как мама. Но тоже плакала. Дома у меня никого не было. Всех родных расстреляли почти в самом начале войны. Меня поместили в детдом. Я жила там несколько лет, пока из Витебска не приехала мамина двоюродная сестра и не забрала меня. В детдоме плохо кормили, нас в комнате было пятнадцать. Никаких кукол, платьев. Зачем они меня забрали? Меня ругали за то, что я говорила по-немецки. А я забыла русский. Я три года жила у тёти Ангелики.

И мне было очень обидно, что в детдоме меня побрили налысо. Я ведь была красивая. А в детдоме никто не знал, что я красивая.

Миша (8 лет) (Михаил Францев – деревня Ситно, Новгородский район)

Наш дом стоял на берегу Волхова. Едва весной сходил лёд, мы с братом уже лезли в воду. Закатывали штанины и заходили по колено. Ноги тут же немели, но было приятно думать, что скоро лето и можно будет купаться. Мать ругалась потом, говорила, что заболеем. А мы не болели. Крепкие были. Это потом, после войны, когда есть было нечего. Простужались постоянно. А до войны – постоянно по улице бегали. Сил было много.

Про войну услышали по радио. Отец ещё за год до этого гордо принёс в хату чёрную тарелку и поставил на стол. Мы слушали музыку, новости, речи Сталина. Соседи тоже заходили к нам в хату, послушать. Тогда запросто было. Двери никогда не закрывали.

Отца призвали через неделю после начала войны. Мать плакала по ночам в подушку, ходила с бледным лицом и опухшими глазами. Но при нас с братом улыбалась, говорила, что всё будет хорошо.

Было очень страшно. По деревне среди детей ходили байки, что немцы едят людей, что у них рога, что огнём плюются. Сейчас смешно всё это вспоминать, а тогда верили и боялись. А может и правда всё было? Они такое творили, что лучше бы ели. И огнём.. Огнемёт поджигал хату в считанные секунды. Разве что с рогами не угадали.

Фронт подкатился так быстро, что мы даже уйти не успели. Вечером грохотало за горизонтом. Мать тревожно поглядывала на вспышки в небе. Открыла подвал. Подвал у нас был знатный, каменный. Разделён был на две половины каменной же перегородкой. С одной стороны мы хранили картошку, в другой было хозяйство отца – всякие инструменты, железки, маслёнки. Он всем пацанам в округе мастерил змеев, мог велосипед починить, в радио разбирался.

Тепло было. Мы играли возле дома с братом и тётей. Тётя у меня была немногим старше нас, ей лет тринадцать тогда стукнуло. Слышим – грохнуло что-то. И тотчас же рядом с углом дома земля поднялась, комья полетели. Мы оглохли. Бросились в сторону. И на том месте, где мы только что стояли – новый взрыв. Мы – бежать. Опять взрыв, прямо на пятки наступает, меня даже в спину комком земли ударило. В деревне уже орут. Непонятно, то ли бежать, то ли прятаться. Мать из дома выбежала, нас в охапку – и в подвал. Сидим в картошке, а над головами грохочет.

Ударило так, что брёвна рассыпались. Хата застонала, как живая. Пол над нашими головами вздыбился. Ещё один снаряд пробил крышу и упал в той части, где отцовы инструменты были. Взорвался и нас засыпало с головой. Дальше я не помню. Когда обстрел прекратился – прибежали соседи, нас вытащили. Каким-то чудом все живы остались. Всю войну в сарайчике жили, где раньше куры сидели.

Я потом уже узнал, что это было. Немецкие артиллеристы пристреливались. Видели же, гады, в свои бинокли, что возле дома дети играют. И всё равно пристреливались через Волхов. Выбрали нашу хату, как ориентир. Они тогда на Новгород пёрли.

Про немцев рассказать? А что рассказывать! Ходили по деревне наглые, мордатые. Что увидит – себе тащит. Курица – курицу, молоко увидит – молоко заберёт. Вещь какая приглянется – тоже себе. Мы по малолетству тогда мало понимали, но мама прятала тётю, боялась за неё. Нам повезло, они в нашей деревне не жили, так поразбойничать приходили. Там, где они квартировали, конечно, хуже пришлось.

Ещё помню – всё время кушать хотелось. Мать похудела так, что её ветром качало. Посадили картошку, а немцы пришли и забрали половину. Вы её сажали?! Вы видите, что в доме дети и шаром покати?! Да разве ж им дело.

Уже когда немцы район заняли, брат принёс домой запал от бомбы. Ну или другую какую часть – я не разбираюсь. Этого добра по нашим лесам тогда много валялось. Говорит – давай порох добудем. Мы были глупые, не знали, что никакого пороха там нет. Сейчас думаю – зачем мне тот порох был? Что я с ним собирался делать?

Начал железку ковырять. Она у меня в руке и взорвалась. Больно было очень. Пальцы веером в стороны. Мать прибежала, какими-то тряпками замотала, сосед коня запряг, и на телеге меня в соседнюю деревню. Там что-то вроде немецкого госпиталя было. А куда ещё было меня везти? Других врачей в округе нет. Мать пальцы в тряпицу собрала, думала пришьют.

Приехали. Большой дом, в котором раньше то ли правление было, то ли клуб. На полу солома, а на соломе раненые немцы. Человек пятнадцать-двадцать. Весь пол занят, ступить некуда. Мать - к врачу. Он посмотрел на меня, на мою руку, молча достал бинты, растворы какие-то и начал руку обрабатывать.

Тут зашли три офицера. Увидели, что он делает, сдёрнули меня с табуретки. В рану тычут.

- Партизан! Партизан!

А врач, наверно, был старше званием. Потому что не испугался, начал на них в ответ орать, чуть ли не пинками из госпиталя гнать. Кричит:

- Киндер! Киндер!

Выгнал их. Рану забинтовал и лекарств каких-то дал. Пальцы перебрал, головой покачал, мол, поздно. Так и живу теперь с одним пальцем на правой руке. Привык.