25 сентября 1893 г.
Мой дорогой, маленький мой Луи! Итак, все кончено. Мы больше никогда не увидимся. Помни это так же твердо, как и я. Ты не хотел разлуки, ты согласился бы на все, лишь бы нам быть вместе. Но мы должны расстаться, чтобы ты мог начать новую жизнь. Нелегко было сопротивляться и тебе, и самой себе, и нам обоим вместе… Но я не жалею, что сделала это, хотя ты так плакал, зарывшись в подушки нашей постели. Два раза ты подымал голову, смотрел на меня жалобным, молящим взглядом… Какое у тебя было пылающее и несчастное лицо! Вечером, в темноте, когда я уже не могла видеть твоих слез, я чувствовала их, они жгли мне руки. Сейчас мы оба жестоко страдаем. Мне все это кажется тяжелым сном. В первые дни просто нельзя будет поверить; и еще несколько месяцев нам будет больно, а затем придет исцеление. И только тогда я вновь стану тебе писать, ведь мы решили, что я буду писать тебе время от времени. Но мы также твердо решили, что моего адреса ты никогда не узнаешь и мои письма будут единственной связующей нитью, но она не даст нашей разлуке стать окончательным разрывом. Целую тебя в последний раз, целую нежно, нежно; совсем безгрешным, тихим поцелуем – ведь нас разделяет такое большое расстояние!.


25 сентября 1894 г.
Дорогой мой, маленький мой Луи! Я снова говорю с тобою, как обещала. Вот уж год, как мы расстались. Знаю, ты не забыл меня, мы все еще связаны друг с другом, и всякий раз, когда я думаю о тебе, я не могу не ощущать твоей боли. И все же минувшие двенадцать месяцев сделали свое дело: накинули на прошлое траурную дымку. Вот уж и дымка появилась. Иные мелочи стушевались, иные подробности и вовсе исчезли. Правда, они порой всплывают в памяти; если что-нибудь случайно о них напомнит. Я как-то попыталась и не могла представить себе выражение твоего лица, когда впервые тебя увидела. Попробуй и ты вспомнить мой взгляд, когда ты увидел меня впервые, и ты поймешь, что все на свете стирается. Недавно я улыбнулась. Кому?. Чему?. никому и ничему. В алее весело заиграл солнечный луч, и я невольно улыбнулась. Я и раньше пыталась улыбнуться. Сначала мне казалось невозможным вновь этому научиться. И все-таки, я тебе говорю, однажды я, против воли, улыбнулась. Я хочу, чтобы и ты тоже все чаще и чаще улыбался, просто так – радуясь хорошей погоде или сознанию, что у тебя впереди какое-то будущее. Да, да, подними голову и улыбнись.


17 декабря 1899 г.
И вот я снова с тобой, дорогой мой Луи. Я – как сон, не правда ли? Появляюсь, когда мне вздумается, но всегда в нужную минуту, если вокруг все пусто и темно. Я прихожу и ухожу, я совсем близко, но ко мне нельзя прикоснуться. Я не чувствую себя несчастной. Ко мне вернулась бодрость, потому что каждый день наступает утро и, как всегда, сменяются времена года. Солнце сияет так ласково, хочется ему довериться, и даже обыкновенный дневной свет полон благожелательности. Представь себе, я недавно танцевала! Я часто смеюсь. Сперва я замечала, что вот мне стало смешно, а теперь я и не перечесть, сколько раз я смеялась. Вчера было гулянье. На закате солнца всюду теснились толпы нарядных людей. Пестро, красиво, похоже на цветник. И среди такого множества довольных людей я почувствовала себя счастливой. Я пишу тебе, чтобы рассказать обо все этом, а также и о том, что отныне я обратилась в новую веру – я исповедую самоотверженную любовь к тебе. Мы с тобой как-то рассуждали о самоотверженности в любви, не очень-то хорошо понимая ее… Помолимся же вместе о том, чтобы всем сердцем в нее поверить.


6 июля 1904 г.
Годы проходят! Одиннадцать лет! Я уезжала далеко, вернулась и вновь собираюсь уехать. У тебя, конечно, свой дом, дорогой мой Луи, ведь ты теперь совсем взрослый и, конечно, обзавелся семьей, для которой ты так много значишь. А ты сам, какой ты стал? Я представляю себе, что лицо у тебя пополнело, плечи стали шире, а седых волос, должно быть, еще немного и, уж наверно, как прежде, твое лицо все озаряется, когда улыбка вот-вот тронет твои губы. А я? Не стану описывать тебе, как я переменилась, превратившись в старую женщину. Старую! Женщины стареют раньше мужчин, и, будь я рядом с тобою, я выглядела бы твоей матерью – и по наружности, и по тому выражению глаз, с каким бы я смотрела на тебя. Видишь, как мы были правы, расставшись вовремя. Теперь уж мы перестрадали, успокоились, и сейчас мое письмо, которое ты, конечно, узнал по почерку на конверте, явилось для тебя почти развлечением.


25 сентября 1893 г.
Мой дорогой Луи! Вот уже двадцать лет, как мы расстались… И вот уже двадцать лет, как меня нет в живых, дорогой мой. Если ты жив и прочтешь это письмо, которое перешлют тебе верные и почтительные руки, - те, что в течение многих лет пересылали тебе мои предыдущие письма, ты простишь мне, - если ты еще не забыл меня, - простишь, что я покончила с собой на другой же день после нашей разлуки. Я не могла, я не умела жить без тебя. Мы вчера расстались с тобой. Посмотри хорошенько на дату – в начале письма. Ты, конечно, не обратил на нее внимания. Ведь это вчера мы в последний раз были с тобою в нашей комнате и ты, зарывшись головой в подушки, рыдал как ребенок беспомощный перед страшным своим горем. Это вчера, когда в полуоткрытое окно заглянула ночь, твои слезы, которых я уже не могла видеть, катились по моим рукам. Это вчера ты кричал от боли и жаловался, а я, собрав все силы, крепилась и молчала. А сегодня, сидя за нашим столом, окруженная нашими вещами, в нашем прелестном уголке, я пишу те четыре письма, которые ты должен получить с большими промежутками. Дописываю последнее письмо, а затем наступит конец.



Анри Барбюс "Нежность"