До нашего времени дошло более 1600 табличек с дефиксионами, около двух третей из которых были изготовлены в Древней Греции, и свыше 300 из них — в Афинах. На трех четвертях табличек читаются лишь имена либо незначительные фрагменты текста, восстановить контекст которых не представляется возможным.
Наиболее частым материалом для их изготовления служил свинец: он был дешев, легко принимал нужную форму, а его зловещий синевато-серый цвет вызывал ассоциации с царством мертвых.
Некоторые инструкции по созданию дефиксионов, найденные в магических папирусах, советуют тем, кто не может приобрести свинец, «позаимствовать» его из ближайшей водопроводной трубы. Известный исследователь античной магии Даниэль Огдэн предполагает, что разрушение водопровода воспринималось как антисоциальное действие, которое придавало заклинанию дополнительную силу.
Изготовив табличку, ее могли зарыть у святилища хтонических божеств или подложить в чью-нибудь могилу (предпочтение отдавалось безвременно скончавшимся либо жестоко убитым людям: считалось, что такой мертвец может не только в качестве почтальона передать послание в Аид, но и помочь осуществить проклятие). Нередко таблички с проклятиями зарывали на дне колодцев, поскольку подземная вода воспринималась как хороший «канал для связи» с потусторонним миром.
2. Самые многочисленные и самые древние из известных нам дефиксионов относятся к сфере судебной магии
Наиболее ранние из дефиксионов, чей контекст ученым удалось установить, датируются концом VI–V вв. до н. э. и адресованы противникам по судебным тяжбам. Аналогичные проклятия чаще всего встречаются и среди афинских табличек, упомянутых выше. Как пишет Кудрявцева, именно Афины в IV в. до н. э. сделались «если и не учредителями, то законодателями моды на судебные проклятия. И это, несомненно, не является случайностью: судопроизводство играло исключительную роль в общественной и политической жизни этого древнегреческого полиса». С упадком суда присяжных в Афинах в конце IV в. до н. э. практика использования судебных табличек с проклятиями постепенно затухла. Однако в Римской империи она вновь приобрела огромную популярность и продолжала ей пользоваться вплоть до V в., то есть до эпохи победившего христианства.
Древние греки и римляне, как подчеркивает Кудрявцева, испытывали благоговение перед риторикой. Она казалась им похожей на магию, ведь и то, и другое представляет собой изменение действительности и подчинение других людей своей воле посредством сплетения цепочки из слов.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что волшебство могло использоваться в качестве противодействия риторике, дабы «обезоружить» противника и лишить его языка, обладавшего поистине магическим воздействием на слушателей.
Типичный афинский судебный дефиксион выстраивался следующим образом. Его составитель обращался к Гермесу, Гекате, Деметре, Персефоне, Аиду или Гее с просьбой связать противника, наслав оцепенение на его ум, язык, органы и конечности. Если части тела человека окажутся парализованы, то он очевидным образом не сможет эффективно защищать себя в суде.
Вероятно, наиболее известным из афинских государственных деятелей, с которым приключилась подобная оказия, был политик V века до н. э. Фукидид — главный политический противник Перикла и, по одной из версий, дед знаменитого историка Фукидида. Ему, как издевательски писал в комедии «Осы» Аристофан, «внезапно в челюсти ударил паралич», в результате чего он оказался неспособен отвечать на суде своим обвинителям. Те из афинян, что склонны были верить в магию, очевидным образом объяснили это происшествие ее воздействием.
3. Проклятия в адрес банных воров стали своеобразным предвестием наступления эпохи христианства
В классическую эпоху древнегреческой истории (V–IV вв. до н. э.) создатели дефиксионов хотели просто выиграть судебный процесс, независимо от того, кто на самом деле был виновен. Это совершенно вписывается в трактовку древнегреческого общества как проникнутого духом агона, то есть соперничества и борьбы.
Однако ученые заметили, что в конце IV в. до н. э. в содержании дефиксионов наметился важный перелом. Теперь их создатели уже не просто хотят, чтобы им помогли одержать верх в судебном состязании, но взывают к богам с просьбой восстановить справедливость и наказать виновного. В текстах табличек с проклятиями начинают детально описываться злодеяния неприятеля, а в качестве адресатов фигурируют уже не только хтонические божества, но и «вершительница справедливости» Праксидика и богиня правды Дикэ.
Образно говоря, если раньше от богов ждали, что они сфальсифицируют ход судебного процесса, то теперь их призывают выступить в качестве справедливых судей.
В более широком контексте это могло означать изменение отношения к правосудию, целью которого начинает считаться уже не победа сильнейшего в судебном состязании, а защита более слабого.
Процесс этот продолжится в Римской империи. Чрезвычайно ценным материалом для ученых являются свыше 130 дефиксионов, найденных в расположенном на территории современной Британии городе Бате. В период римского владычества этот город славился своим бальнеологическим курортом и благоустроенными термами — но также был обиталищем множества безжалостных банных воров. Обращаясь к богине Минерве, которой был посвящен местный целебный источник, люди, лишившиеся благодаря банным ворам ценных вещей или одежды, умоляли ее взять справедливость в свои руки, то есть провести расследование, установить виновного, вынести ему приговор и наказать.
«Я передаю Минерве, богине Сула, вора, который украл мой плащ; будь он раб или свободный, солдат или женщина — пусть возместит этот дар не иначе как своей кровью», — писал, например, один из таких несчастных.
Это уже не похоже на тексты классических проклятий, в которых вопрос вины вообще не фигурировал.
«Таким образом, если учесть, что на смену античной религии шла религия, которая изначально была утешением слабых и малых мира сего и в которой идея справедливого воздания для праведников и неизбежного наказания для грешников получила наиболее законченное развитие, то магическая „мольба о правосудии“ оказывалась как бы своеобразным предвестником христианской молитвы», — заключает Кудрявцева.
4. Подозрительно хороший урожай на вашем участке мог стать в Древнем Риме поводом для обвинения в колдовстве и судебного процесса
Самая ранняя из известных ученым «антимагических» статей античного законодательства относится к законам XII таблиц — первому римскому своду законов, составленному в V в. до н. э. Хотя само слово «магия» в тот период еще не употреблялось (оно укоренилось в латинском языке четырьмя веками позже), запрещенные этими законами действия можно с уверенностью интерпретировать как магические.
Оригинальные двенадцать таблиц не сохранились до наших дней, однако их можно восстановить по многочисленным цитатам в других античных текстах. Именно благодаря им мы знаем, что в VIII таблице упоминались заклинания, направленные на переманивание урожая.
Речь шла не о наказании за занятия магией как таковые, а именно о чародейских действиях, направленных на то, чтобы снизить урожай на участке соседа — и за счет этого увеличить на своем собственном.
До наших дней дошли сведения всего об одном судебном процессе, на котором заявители апеллировали к этому закону: речь идет о деле раба-вольноотпущенника Гая Фурия Хресима (или Кресима). Процесс Хресима состоялся, по всей видимости, в начале II в. до н. э., а знаем мы о нем из текста «Естественной истории» Плиния Старшего. Соседи обвинили Хресима в том, что тот при помощи магии повлиял на урожайность земли, вследствие чего собрал со своего маленького участка больший урожай, чем они — со своих богатых наделов. Положение ответчика было предельно шатким, ведь сам он еще недавно был рабом, а его обвинители — почтенными членами местного сообщества с наделами, унаследованными от предков.
В назначенный день Хресим, явившись в суд, принес с собой добротные орудия труда, а также привел своих упитанных быков и здоровых, хорошо одетых рабов. Далее Хресим возгласил:
«Мое чародейство, квириты, вот оно; я не могу вам показать или привести на форум еще и работу допоздна, бдения и пот».
В результате он был оправдан, а момент его триумфа неоднократно запечатлевали на картинах художники XVIII века. Увы, нам неизвестно, сколь часто преследовали по аналогичным поводам в римских судах (ведь разная урожайность на соседних участках представляет собой крайне распространенное явление) и всем ли ответчикам удавалось с такой же легкостью расположить к себе судей.
5. Магия в сознании древних римлян теснейшим образом была связана с отравительством
Латинский термин venenum употреблялся для обозначения зелья, которое могло служить и лекарством, и ядом, и магическим снадобьем. В свою очередь, существительное veneficium одновременно обозначало «приготовление снадобий» и «колдовство», а словом veneficius могли назвать и колдуна, и изготовителя зелий, и отравителя. Уже одной этой словесной многозначности достаточно, чтобы понять, насколько схожими занятиями казались жителю Древнего Рима магия и изготовление зелий (как ядовитых, так и целебных). Трудно сказать, насколько хорошо римляне отличали яды от магических зелий, ведь приготовление и тех, и других проводилось тайно, зачастую ночью, и было сопряжено с обращением к сверхъестественным силам.
Поэтому сегодня историкам, изучающим римские судебные процессы с обвинениями в изготовлении зелий (veneni crimen), зачастую непросто установить, шла ли речь о ядах, о колдовских напитках, или же о неких субстанциях, исполнявших роль и того, и другого.
Первый подобный процесс, о котором известно ученым, имел место в 331 г. до н. э.: упоминания о нем есть у Тита Ливия. В тот год видных граждан Рима начал охватывать странный недуг, приводивший к смертельному исходу. Тогда некая рабыня, заручившись гарантией неприкосновенности в суде, донесла представителю власти, что в Риме действует «заговор матрон» (то есть законнорожденных замужних женщин, принадлежавших к высшему сословию), и умирающих губит женское коварство. По ее доносу были арестованы 20 матрон, у которых действительно обнаружили некое зелье. Их доставили на форум вместе с уликами. Две патрицианки принялись уверять, что снадобья на самом деле целебные; рабыня же подначивала их в таком случае выпить зелье и доказать всем, что донос был ложным. Посовещавшись в своем кругу, все приведенные на форум матроны на это согласились, выпили зелье — и умерли (как пишет Ливий, «от своего же коварства»). Власти незамедлительно арестовали служанок покойных, а те показали на многих других женщин как на соучастниц. В результате за отравительство были осуждены около 170 представительниц римской знати.
«Дело это воспринималось как сверхъестественное, оно казалось больше безумием, чем злодейством», — писал Тит Ливий о «заговоре матрон».
Что же сегодня историки могут сказать о подлинных мотивах осужденных? Кудрявцева выдвигает два возможных объяснения. Согласно первому, в Риме действительно свирепствовала эпидемия — а ее жертвами становились преимущественно мужчины, поскольку те несравнимо чаще своих жен появлялись на публике. Зелье в таком случае являлось лекарством, при помощи которого матроны пытались бороться с эпидемией, невзирая на наличие у него опасных побочных эффектов, а смерть подозреваемых объясняется передозировкой.
Вторая (и, с точки зрения автора, более правдоподобная) версия заключается в том, что «матроны прибегли к магии, дабы отвратить беду, сковать злые силы, вызвавшие мор. <…> Возможно, что зелье предназначалось не для питья, то есть не для потребления внутрь, а для неких магических манипуляций; этим объясняется как нерешительность матрон во время испытания, так и летальный исход». Историкам действительно известно о специфических культах, справлявшихся в среде римских матрон, и некоторые из них были сопряжены с ритуальным изготовлением зелий: например, смеси мака с медом (cocetum), применявшейся на празднествах в честь Венеры.
В древнеримском «хорроре» о матронах-отравительницах поражает и количество жертв, и труднообъяснимость произошедшего, и то, что все подсудимые были одного пола. Как пишет Кудрявцева, «женская часть общества, в меньшей степени подверженная мору, находилась под подозрением у мужской, помнящей и о том, что яд — оружие слабых, и о том, что магия и ворожба — занятия преимущественно женские».
6. В эпоху Римской империи магия зачастую становилась орудием политической борьбы
В период правления династии Юлиев-Клавдиев (27–68 год н. э.) нередки были случаи, когда политические интриги переплетались с магическими практиками. Отдельные знатные римляне могли действительно прибегать к магии с целью устранить политического конкурента — а могли стать и безвинными жертвами на судебных процессах, где обвинения в занятиях колдовством выдвигались в качестве отягчающих обстоятельств к оскорблению императорского величия, прелюбодеянию или отравительству.
«Боровшиеся за власть личности и группировки пытались избавиться от соперника/соперницы либо при помощи черномагических ритуалов, либо через обвинение других в их использовании; при этом к такого рода методам устранения неугодных охотно и активно прибегали даже императоры и члены их семей», — пишет Кудрявцева.
В 26 году, в бытность римским императором Тиберия, жертвой одного из таких процессов стала Клавдия Пульхра — вдова Публия Квинтилия Вара, ставшего жертвой вероломного нападения германцев в Тевтобургском лесу и прославленного римским историком Светонием, который описал в «Жизни двенадцати цезарей», как основатель Римской империи Октавиан с криком: «Квинтилий Вар, верни мне мои легионы!» бился головой о дверной косяк. Клавдия пережила мужа на 17 лет, однако и ее смерть оказалась насильственной. По обвинению в развратном образе жизни, попытке отравления и ворожбе против императора она была осуждена и казнена.
Действительной причиной казни по всей очевидности стала дружба несчастной с ненавистной Тиберию Агриппиной Старшей — вдовой его племянника Германика, в убийстве которого из-за его огромной популярности народ подозревал императора.
Император Клавдий выслал из страны свою несостоявшуюся супругу Лоллию Паулину, которая, согласно навету ее более удачливой соперницы Агриппины, пыталась повлиять на решение принцепса о выборе жены при помощи магов и астрологов. Не удовлетворившись решением об изгнании, ревнивая Агриппина послала вслед Лоллии трибуна, который принудил несчастную женщину совершить самоубийство и привез супруге императора ее отрубленную голову. При императоре Нероне занятия магией считались не только отягчающим вину обстоятельством как в предыдущие годы, но и просто серьезным преступлением. При помощи обвинения в зловещих ритуалах и кровосмесительной связи с собственным племянником Нерон разделался с праправнучкой императора Августа Юнией Лепидой и ее близкими. Когда в 66 году н. э. Нерон решил разгромить сенатскую оппозицию, к процессу против стоического мыслителя и политического деятеля Бареи Сорана была привлечена его 19-летняя дочь Сервилия, обвиненная в участии в магических таинствах. Девушка заявила, что не произносила заклинаний, а только молилась, чтобы император и сенаторы сохранили жизнь ее отцу. Молитвы не помогли: смертельный приговор был в итоге вынесен не только Барее, но и самой Сервилии.
7. Грань между религиозным благочестием и запретной магией была в античном мире очень тонкой
Отдельная глава книги посвящена случаю Апулея — жившего во II веке н. э. древнеримского писателя, философа и поэта, автора знаменитого романа «Золотой осел». Апулей, которому в то время было около тридцати, женился на богатой вдове Пудентилле старше его на десять лет. Ее раздосадованные родственники, опасавшиеся остаться без наследства, подали на Апулея в суд, обвинив его в том, что он приворожил женщину при помощи черной магии. Апулей сам защищал себя в суде, а написанная им «Апология, или Речь в защиту самого себя от обвинения в магии» сохранилась до наших дней и представляет собой блистательный образец древнеримской риторики.
Текст этот, как отмечает Кудрявцева, также демонстрирует столь глубокие познания автора в античном оккультизме, что заставляет усомниться в том, будто бы Апулей и правда никогда не применял их на практике — но так или иначе судей своих ему удалось убедить.
Отвечая на обвинение в хранении неких завернутых в платок магических предметов, Апулей напирал на то, насколько зыбкой является грань между социально одобряемым почитанием богов и запретными магическими практиками.
«Тогда и всякое дело, какое ни случится сделать человеку, можно выдать за злонамеренное чародейство: вот ты начертал обет на изножии некоторого кумира, стало быть, ты — маг, иначе зачем обещал? А вот ты в храме воссылал богам немую молитву, стало быть, ты — маг, иначе о чем просил? Или наоборот: вот ты во храме не молился, стало быть, ты — маг, иначе почему ни о чем не попросил богов?» — рассуждал философ.
Апулей утверждал, что в Греции он был посвящен в мистерии Диониса; жрецы обучили его различным обрядам и таинствам, а кроме того, передали реликвии, которые он должен хранить, скрывая от непосвященных. Учитывая популярность разного рода мистериальных культов в высших слоях римского общества, такое заявление должно было произвести хорошее впечатление на председательствующего в суде.
«Таким образом Апулей выставляет себя пылким сторонником и адептом „правильной“ религии, хотя секретность и ночные бдения и навевают опасные ассоциации с магическими ритуалами», — отмечает Кудрявцева.
8. Этимология и созвучие слов играли в античной магии немаловажную роль
Вера в существование сверхъестественной связи между схожими предметами, на которой основана симпатическая магия, восходят еще к первобытным временам. В античный период не только колдуны, но и медики верили, что существа, предметы или явления с похожими названиями связаны между собой. Именно поэтому «скорпионову траву» в Древнем Риме применяли как лекарство при укусах скорпионов, а резеду, этимология названия которой восходит к латинскому глаголу resedare («исцелять»), — при воспалениях и абсцессах. Еще интереснее случай рыбы-прилипалы, известной тем, что она замедляла ход кораблей, прилепляясь стаями к их днищу.
Вера в то, что эта рыба способствует «прилипчивости», как пишет Кудрявцева, «привела к тому, что из нее стали готовить любовное зелье, а также снадобья для затягивания вынесения приговоров и тяжб».
У образованных людей, впрочем, уже в античное время подобные сопоставления вызывали иронию. Так, Апулей обвинялся среди прочего в том, что якобы изготовил приворотное зелье из двух моллюсков со скабрезными названиями, отсылающими к мужским и женским гениталиям соответственно. Автор «Метаморфоз» издевательски отвечал на это, что верить, будто бы моллюски с неприличными названиями пригодны для изготовления любовных зелий, равносильно использованию морского гребешка для причесывания волос, рыбы-ястреба — для охоты на птиц, а рыбы-черепа — для заклинания мертвых.
9. Типичным наказанием за занятия магией в античном мире была смерть
В афинском праве не существовало ни определения магии, ни каких-либо специализированных запретов против нее. Однако обвинения в занятиях магическими практиками и изготовлении чародейских зелий могли выдвигаться в качестве отягчающих обстоятельств к и без того крайне серьезному обвинению в нечестии («асебия»). Этим понятием обозначались самые разные виды девиаций: от веры в новых богов до кражи храмового имущества.
Стандартным наказанием за асебию была смерть (реже — изгнание), и именно по этой статье, как известно, обвинили и приговорили к казни Сократа. Римские законы XII таблиц устанавливали в качестве наказания за чародейскую кражу урожая supplicium — обычно под этим словом понимается смертная казнь. Среди ученых нет единогласия относительно того, обязательно ли Хресиму грозила смертная казнь в случае проигрыша или же суд мог назначить ему менее суровое наказание, но он в любом случае сильно рисковал. Кодифицировавшие в VI в. н. э. по приказу императора Юстиниана римское законодательство «Институции» гласят, что согласно принятому еще в 81 г. до н. э. Закону Корнелия об убийцах и отравителях, злоумышленники, «которые ненавистными кознями — как ядами, так и магическими нашептываниями — погубили людей или публично продавали вредные зелья», осуждаются на смерть.
Для многих героев исследования Кудрявцевой проигрыш судебного процесса означал конец их жизни, и если одним из них с легкостью удавалось выйти сухими из воды (Апулей), то участь других оказывалась куда более печальной (Клавдия Пульхра и Лоллия Паулина).
Одна из самых кровавых историй, рассмотренных Кудрявцевой, произошла с ворожеей Феоридой с острова Лемнос, жившей в Афинах в IV в. до н. э. Феорида, как можно предположить по дошедшим до нас источникам, была заметной (хотя и крайне уязвимой ввиду своего чужеземного происхождения) фигурой в афинском обществе.
Она имела обширную клиентуру и предлагала широкий спектр магических услуг: гаданий, заклинаний, волшебных зелий.
Затем Феорида была осуждена афинским судом и приговорена к смерти, причем вместе со всей своей семьей. Подавляющее большинство исследователей склоняются к тому, что предъявленным Феориде обвинением была именно асебия, а не отравление кого-то из граждан. Это обвинение, перечисляет Кудрявцева, «включало в себя и использование вредоносных снадобий („знахарка“), и приверженность чужеземным культам („жрица“), и некие „нетрадиционные“ заклинания („ворожея“) — предположим, в том числе для отвода глаз и умиротворения хозяйского гнева. Всё это вместе, по совокупности, можно было понять как нечестивое поведение, вызов традиционной полисной религии». Что же касается ее семьи, то она могла быть вовлечена в «магический бизнес», но нам в любом случае остается лишь гадать, почему к родственникам Феориды было применено столь жестокое и нетипичное для афинского общества наказание.
10. Чаще всего обвиняемыми в «антимагических» процессах становились женщины
Под влиянием «дела матрон» и еще нескольких судебных процессов об отравлениях в 80-х годах II в. до н. э., тоже сопровождавшихся массовой истерией, в римском сознании окончательно закрепился образ злокозненной колдуньи-отравительницы. И в Риме, и до того — в Афинах, женщины чаще становились обвиняемыми по делам, связанным с отравлением и магией. Греческая мифология уже содержала образы коварных колдуний, Цирцеи и Медеи, и своим примером подсудимые только еще сильнее убеждали своих сограждан в том, что магическая власть присуща женскому полу.
Римская литература периода конца республики и первого века империи полна пугающих образов колдуний.
Гораций в своих «Сатирах» выводит образы ведьм Канидии и Саганы. Они «ужасны на вид», ходят босиком и с растрепанными волосами, роют ногтями яму в земле и рвут зубами на части черного ягненка, чтобы наполнить яму его кровью и вызвать тени умерших (так выглядела античная некромантическая практика, описанная еще в «Одиссее» Гомера). Вокруг подружек ползают змеи и бродят адские псы, «а луна, от стыда покрасневши, скрылась, чтоб дел их срамных не видать, за высокой гробницей».
Всё это может показаться смешным, однако в одном из «Эподов» (сборник стихотворений того же Горация) Канидия и Сагана вместе с еще двумя товарками чудовищным образом умерщвляют невинного мальчика, чтобы приготовить из его мозга и печени приворотное зелье. Древнеримский грамматик и комментатор Горация Порфирион утверждал, что в образе Канидии поэт вывел реальную чародейку — изготовительницу колдовских мазей Гратидию.
Итак, по словам Кудрявцевой, «усилиями римских авторов создается образ женщины-колдуньи, которая рыскает по кладбищу при лунном свете, наводит порчу, сводит луну с неба, бормочет заклинания, творит богомерзкие обряды, такие как оживление покойников, разливает по склянкам всяческого рода мерзкие зелья, дабы старуха могла приворожить юношу, неверный возлюбленный или муж занемог и лишился мужской силы, соперница утратила бы красоту и исчахла».
Так — и в этом заключается одна из основных идей книги — уже в античное время сформировался образ женщины как злой колдуньи и была подготовлена почва для ведьмовских процессов позднего Средневековья и раннего Нового времени.
