user4742561

Фильмов о начале и ходе ядерной войны не так уж и много. Сходу назову только американский "На следующий день", британский "Нити" и советский "Письма мертвого человека". Особняком стоят "На последнем берегу" с его одноименным ремейком 2000 года. Ядерная война это непонятно и страшно. Мое детство прошло под эгидой неслучившегося ядерного Армагеддона. После программы "Время" с гибельной страстью жертвы маньяка советское ТВ демонстрировало американские ролики программы "Strategic Defense Initiative" (СОИ), соя была страшна и величественна лазерные лучи с борта спутников прожигали и уничтожали армады советских боеголовок, а после в детском сознании тысячи ракет Першинг-2 стирали лично меня из альбомов, где я рисовал ядерную войну.

Гул самолета над домом, обычного советского самолета, я принимал за приближающуюся ракету и сжимался в теплый комок под одеялом и уже даже не шел в комнату родителей бесполезно. Вот он ядерный взрыв, вот идут дети в противогазах под хлопьями серого пеплоснега, детей старательно вел за собой герой Ролана Быкова из "Писем мертвого человека". Беснующийся змей-робот в опустевшем доме, готовящий яичницу для ставших прахом хозяев в мультике Узбекфильма "Будет ласковый дождь" Назима Туляходжаева.

Ядерная война неизбежный и умеющий ждать фатум моего детства пришедшийся на 84-85-86 и 87 годы. Масла в огонь подлил Папа рассказавший про виденный им в декабре 1987 года на центральном ТВ американский фильм "На следующий день" видно, что на него он произвел большое впечатление, мне впечатлиться было нечем, я довольствовался пересказом.

В доме отдыха завода "Знамя труда" я вдруг увидел заветную афишу, что после ужина в кинозале будет демонстрироваться кинокартина "На следующее утро". Вот оно! Наконец то, меня не смутила смена дня на утро. Каково же было мое разочарование, когда утро оказалось дурацким детективом, где практически не стреляли.

Посмотреть "На следующий день" удалось только в 21 веке, когда ядерная война прорывалась только из модной пост-апокалиптики и уютным калачиком свернулась в ящике из поломанных детских игрушек. Но демон умеет ждать, ядерный пепел, сгоревшие мученики и сдохнувшие грешники. Отмена договоров, наращивание испытаний, разговоры, что тактическое ядерное оружие это вообщем то безопасно. Яйцеголовые умники в лабораторных халатах белозубо улыбаясь переводят "часы апокалипсиса" на еще чуть ближе к полуночи. Самое время пересмотреть "На следующий день".

1983 год, разрядкой и не пахнет, Советы устраивают провокации в западном Берлине, Бунт в армии ГДР, ультиматум с требование разблокирования Берлина. В итоге штаты вторгаются туда, чтобы сдержать лавины советских танков и ответный удар Союза, американцы подрывают 3 атмосферных ядерных боеприпаса, начинается широкомасштабная война в Европе, все это мы осознаем и переживаем через радио репортажи в основном, но от этого еще страшнее.

В фокусе повествования пожилой американский врач, фермерская семья и студент. Ожидание войны и нарезанные человеческие переживания - первая часть фильма.
Пара вспоминает, как они переживали карибский кризис, и надеются, что снова будет тоже самое, но в итоге штаты нападают первыми, сначала взорвав в германии ядерные боеприпасы в наступающих порядках советских войск, а потом запустив минитмены, старт ракет выглядит завораживающие и жутко, а потом потрясающие кадры, когда люди ждут ответного удара, 30 минутный отрезок, и встают ядерные грибы, совсем не впечатляющие, компьютерной графикой тогда и не пахло, но тем не менее, Показано все верно, ЭМ-импульс, когда все шоссе забито машинами, отключившееся электричество, обугленные тела, понятно, чем вдохновлялся Кэмерон снимая двух "Терминаторов". Потом последствия радиации, гноящиеся лица, люди бредущие по шоссе, братские могилы и стремительно выпадающие волосы. Огонь, миллионы трупов и невидимая лучевая болезнь, закономерный итог слова одного из героев по самодельному радио: «Приём, есть кто-нибудь? Хоть кто-то?»

В снах, совершенно недалеко от подмосковных халуп до гибнущего Берлина, но Берлина не того классического, который мы все прекрасно себе представляем, но города многократно снесенного и заново отстроенного неутомимым Шпеером и его потомками... Итак, сон, представьте себе подмосковную дачку типичную, 6 соток ссохшийся от старости и урожденной бесполезности домик, в домике том живет мрачный гений, мрачный до патологии, это не тот миляга и растеряха профессор это русский запойный гений, гений-убийца, если вы позволите. Часто во сне детали теряются и при пробуждении от них остается лишь оттенок на теле истории, так вот в моем случае оттенок был таков - у гения были проблемы с семьей, которая жила тут же, но была представлена лишь тенью его отца у которого был пистолет... Следующий кадр, гений пытается нам показать что-то и ведет в сарайчик, в сарайчике странная платформа, этакий гибрид ковра самолета и летающего аппарата ракетчика-бомбиста Кибальчича, гений сажает нас на платформу, причем мы это я и еще какие-то тени. Взлетаем, все происходит абсолютно бесшумно, странным образом мы оказываемся в циклопическом городе, я знаю - это Берлин, идет штурм, маленькие фигурки советских солдат прячутся за черно-золотыми колоннами и ведут огонь, им противостоят фигурки немцев, которые удерживают последний опорный пункт гигантскую астролябию...

Наш гений, каким-то оружием рушит несколько готических небоскребов, я прошу его помочь советским солдатам, но он качает головой и говорит, что баланс не должен быть нарушен. Может быть, кому-либо этот сон не покажется затейливым и обоснованным, но сюжет здесь не важен, важно лишь ощущение катастрофы и чувство полета, когда платформа взмывала из-под готовых обрушиться зданий, захватывало дух

Я люблю режиссера Хлебникова, начиная с его Свободного плавания и дальше, дальше. И вот теперь "Долгая счастливая жизнь" - фильм мрачный безысходный, фильм - истерика направленная в себя, когда внутри тебя что то орет, а наружу не прорывается ни звука. Недаром Хлебников назвал кино также как один из самых мрачных, непонятых и провальных фильмов советской пост-оттепели 1966 года снятый уже сломленным Шпаликовым и с которого начался его путь саморазрушения приведший в переделкинскую петлю.
Фильм социальный, но нисколько не социалистический, он социально-хтонический он про русское, он про то что русское без справедливости, в современных условиях это наиболее мерзотное агрегатное состояние человека. Тут все русское и терской район мурманской области и развалившаяся деревня и потрясающая актриса-река.

И фабула русская - задумали мужики да бабы заработать денег, да наполнить чем-то себя, думали, что до краев, а оказалось на самом донышке, да и то быстро высохло.

Организовали кооператив, стали картошку растить, а в планах птичник, да свинарник, все мрачно, некрасивые люди, старый трактор, но что то делают. Начальником всего этого мальчик-колокольчик Александр Сергеевич, из города, он организатор вдохновитель, руководитель кооператива. Когда представляется шанс все бросить и получить компенсацию он бросает, а объявив об этом своим кооператорам, сталкивается с тем, что люди на пафосной волне народного сопротивления и без русской задней мысли, говорят, - "Сергеич нельзя так, ты дело замутил мы подписались мы будем продолжать, а компенсация нам не нужна, картошка лучше, а мы поддержим, вон один из нас даже на крыше дозорным залезет с ружьем и защищаться будем до последней капли крови".

Земля на которой стоял кооператив понадобилась для каких то других целей и сильно понадобилось. Когда же припекло, селяне стали тупо сливать Сергеича, теми же словами, что нельзя так, ну что ты ничего чтоли не понимаешь, забыл, где живешь? Вообщем селянам проблемы не нужны, а нужны деньги и спокойствие - сложно их в этом винить. Это сломало Сергеича, Сергеич оказался упорным до полной упоротости, в неспешном темпе он порешил высоких подписантов из управы, приехавших подписать постановление о ликвидации кооператива, одного камнем по голове, двух других просто застрелил и лег спать в своем домике на берегу равнодушной реки. Да все правильно это тот же звягиновский Левиафан, который равнодушным чужим взломал грудину герою Серебрякова спустя всего лишь год после хлебниковской премьеры. Левиафану даже не пришлось далеко ползти - ухотничьи угодья теже - мурманская область.

Никакой революционной романтики "Окраины", никакого профсоюзного пафоса "За Маркса" - ДСЖ - это неторопливо и страшно, как на самом деле.

Сон как известно поддается укрощению, или даже курощению, достаточно набрать в поисковике осознанные сновидения или управляемые сны и на вас выльется мутный поток малоинтересной информации, о том как правильно управлять снами. В бытность мою тинейджером мы с одним достойным гражданином активно пытались управлять сновидениями для чего гражданином был приобретен прибор Nova Dreamer, реагирующий на быстрое движение глаз, ну это все лирика.

Я буду толковать о кинофильме "Наука сна", где не сны управляются человеком, а ровно наоборот и делается это настолько волшебно и такими примитивными средствами, что ты растворяешься как кусок рафинада целиком в этом фильме.

Итак: молодой мексиканец Стефан (Габриэль Гарсиа Берналь) приезжает в Париж к своей матери (Миу-миу), которая якобы нашла ему работу дизайнера календарей, дальше он устраивается на работу, общается с разными людьми, влюбляется в свою соседку по лестнице..... Скучно? Да безумно!

И было бы скучно если бы герой при этом не спал, его сны это ключ к фильму и одновременно волшебная дверь в удивительное подсознание художника, подобная внутрифильмовая экранизация сна, нечто совершенно волшебное...

Режиссер фильма Гондри (Звериная натура , Сияние чистого разума) снял сновидение, причем снял его в прямом смысле этого слова, залез в голову персонажа, подергал волшебные веревки и получился фильм, где картонный город качается в силовых полях мозга, где ваш начальник, немедленно обрастая карлмарксовой шевелюрой, бегает за вами по офису, где море сделано из целофана и тряпичные кони уносят вас далеко далеко к тому берегу, где прикрытая листвой стоит односекундная машина времени.

Когда-нибудь я расскажу как сам снимался у Мишеля Гондри, ну не совсем у Гондри, но будет очень стыдно, прежде всего мне, но и вас накроет испанскими гранатами.

Я перестал воспринимать форму предметов, все расплывается. Голову тисками сжимаете неопределенность. Очертания искажаются и дрожат, огонь многократно слоится, оставляя инверсивные следы по всему двоякому пространству.

Сон заползает в комнату, из отдушины на потолке лукаво свесился глаз. Он искрится и поет, на отражениях пляшут злые и нездешние народцы.

Сон затягивается, глаза под веками двигаются с отвратительной скоростью, очень и очень медленно ворочается язык в межзубном пространстве, во сне пальцы крючит мокрая судорога, ощущение простыни рвется, столб позвоночника выгнется, на секунду губы разъедутся, обнажив прокуренные легкие, спицы реальности, глубоко буравят виски, но не просыпаюсь. Я не просыпаюсь.

Кадык нервно колотится, в глотке зреет урожай белого налета, из-под губ вырываются пузыри, сначала белые, потом более розовые, алая пена, вялый язык не успевает слизывать красные струйки, они текут вверх по холму подбородка, текут в стороны, оставляют на простынях узор, дорожную карту сна, дороги для носорогов-убийц.

Раскинув руки отдыхая на океане пододеяльника, совсем не заметил, оранжевых карликов с гигантским штопором, зажав рот тряпками они воткнули в грудь штопор и что- то достали, вопящие карлики заглушали всхлипы и рыдания моих внутренностей, внутренности молились божеству, сторукому, стоногому сердцу, оно мерно вздыхало и икало на гигантских тросах натянутых внутри грудной, клетки.
Острые как бритвы грани у клювов пеликана, они откусили руку моему отцу, когда он плавал на крылатом корабле.

Ежи съели мою маму, я помню ее в белой шляпке, и платье у нее было белое такое, с рисунком взрывающегося автобуса, ежи бросились на маму, когда она наступила на волшебный мох, они ее растерзали, пробили иглами высокий белый лоб, нанизали на иголки глазные яблоки.
Я был невидим, я оплакивал папину руку, она летела вслед за кораблем жалобно плача и причитая, она хотела домой, она хотела к сердцу. Я стоял там еще 8 лет, пока рука не сгнила в воздушной могиле и клочки моей Мамы не покрылись серебристым налетом. Я взял прядь ее блеклых волос.

А Папа после потери руки стал очень веселым, он решил отказаться от карьеры воздушного командира и решил построить дом, дом был деревянный и круглый, внутри должно быть очень уютно, папа прибил на стенки рентгеновские снимки своей культяпки, много их было, гораздо больше, чем у меня игрушек.

Папа громко хохотал бродя по дому, в котором была всего лишь одна комната, он останавливался перед фотографиями и заливисто, как ребенок, смеялся, в такие минуты Я приседал на корточки и вспоминал маму. Как она в белом, а ее ежи.

Отец перестал хохотать по ночам, а чувствовал, что должен помочь ему. Я звонил в управление по делам воздушного флота и молчал, но мне кажется, что там все понимали.

Через год папу увезли, два худых господина в очках и в униформе воздушного флота, они заломили ему руки, он хохотал и говорил, что летит на Юпитер, я шепотом поздравил его, и долго бежал за 6-колесным вездеходом, на котором уехали господа и мой Папа.
А ночью я остался совсем один, женщина с головой варана пела мне песню, глаза лишенные ресниц смыкались и размыкались, над головой клубились волосы, которые за ночь отслаивались от головы и падали на подушку уже совсем седые. И я плавал в этих волосяных облаках, и снилось мне, что мы втроем.

Я, МАМА и ПАПА идем по алее из сухих деревьев. Мы счастливы, у папы еще есть его рука, затянутая в рукав оливкового мундира командира воздушного корабля, а мама еще не растерзанная ежами в белом платье с рисунком взрывающегося автобуса, что-то говорит мне, слова вылетают из ее рта в виде застывших зеленых облаков, а о будущем напоминают только ежиные иглы, растущие на маминой голове вместо волос.