morilll

— Иван Леонидович, голубчик, но это же все ваши домыслы, не подкрепленные никакими достоверными документами, — сказал профессор, глядя в разгоряченное лицо аспиранта. — После смерти труп Леньки Пантелеева выставили в морге Обуховской больницы, и поглазеть на него пришел почти весь Петроград. Каждый хотел убедиться, что жизнь лихого налетчика уж точно оборвалась…

— Постойте, Степан Андреевич. То, что вы рассказываете, я знаю, да и каждый мало-мальски образованный человек об этом что-то да слышал. Но у меня есть документы, которые рассказывают подлинную историю жизни Леньки после, так называемой, общественной смерти. Там даже про отрезанную голову рассказано.

— Документы? А можно поподробнее, кто написал эти документы, где вы их нашли?

Молодой человек, проигнорировав заданные ему вопросы, сунул в руки профессора стопку листов, резко поднялся с кресла, и выпалил.

— Я расскажу вам все в подробностях только после того, как вы достанете мне пропуск в архив. Мне нужны документы НКВД. После расформирования ВЧК, все личные дела сотрудников и прочие документы перешли под управление ГПУ. Там-то я и смогу наконец докопаться до истины.

— Успокойтесь, успокойтесь, голубчик. Экий вы нервный стали. — пробормотал профессор, о чем-то глубоко задумавшись. Потом взвесил в руке пачку бумаги, переданную ему аспирантом, и утвердительно кивнул. — Ничего не обещаю, но попробую.

Делать что-то Степан Андреевич даже и не собирался. Планировал через несколько дней расстроить Ивана мягким отказом, но все пошло кувырком.

Из любопытства, заглянув одним глазком, а потом прочитав запоем все то, что предоставил аспирант, Степан Андреевич потерял покой.  Подергав за старые ниточки, и всполошив множество друзей и недругов, он все-таки нашел выход. Двери в архив распахнулись, а вместе с ними снова расправила крылья и надежда в душе профессора.

Прошлое

Он стоял возле витрины магазина на Невском проспекте, укрывшись в толпе, и низко надвинув на уши шляпу. Пышные усы и кудрявые волосы полностью преобразили его лицо, ни один человек на всем белом свете его больше не узнает. Новая одежда и обувь, новые документы - и новая жизнь.

Сквозь стекло витрины на него, не мигая, смотрели мертвые глаза. Узнать в этом, оставшемся от живого человека, куске плоти легендарного налетчика Леньку Пантелеева вряд ли смогла бы даже родная мать. Но табличка ясно гласила: Леонид Иванович Пантёлкин, он же Ленька Пантелеев, он же бандит по кличке Фартовый.

Власти, как могли, пытались убедить жителей Петрограда, что он мертв. Вон даже, нашли какой-то отдаленно похожий на него, никому не нужный труп, отрезали голову - и выставили на витрине. Со всех сторон его толкали люди, подходили военные в форме, милиционеры и простые жители. Мелькнула пара знакомых лиц, но глаза не задерживались на нем больше секунды. Всех притягивала эта жуткая голова.

Но, несмотря ни на что, оставаться в Петрограде, даже в полной маскировке, было глупо и опасно. Пора уходить в Москву. Он еще раз посмотрел на табличку и перекошенное лицо, развернулся на каблуках, зачем-то топнув по мостовой, и размашистым, уверенным шагом направился к вокзалу.

По дороге заскочил в пару магазинов и к знакомому ювелиру, который в свое время выручал его, скупая краденные украшения. Маскарад вновь сработал: ювелир долго и упорно проверял его, пытаясь понять, а не подсадная ли он утка. Удостоверившись, что все в порядке, скупщик с радостью принял золото в обмен на монеты и новенькие банкноты. Попрощавшись с ювелиром, как с ближайшим другом, и сложив деньги в портфель, он в тот же день сел на поезд и уехал в город, который на ближайшие десятилетия и станет его новым домом. Мертвый Ленька Пантелеев остался на витрине, а живой – устремился к новой жизни.

Настоящее

Иван вот уже третью неделю каждое утро уходил в архив, проводя там все свободное время, и злясь, когда этого времени не хватало. Имея в руках драгоценный пропуск, он мог свободно бродить по анфиладе бесконечных комнат, изредка пользуясь помощью работников. Пыльные документы не были оцифрованы, они хранились в больших картонных коробках на сотнях полок и тысячах стеллажей.

За время неоднократной смены власти и вечного отсутствия денег в стране, следить еще и за этими документами не хватало ни времени, ни желания. Во многих коробках, помимо папок с делами, описями и фотографиями, хранились реальные улики. Именно их он и искал.

Три недели прошли практически впустую, а Иван ни на шаг не приблизился к искомому. Необходимые ему документы, изъятые в период с 1918 по 1922 годы, как сквозь землю провалились. Он нашел данные о чекистах и их семьях, предателях родины и героях революции, но ни слова о Леньке или об аптеке Пеля. С какого бы конца он не подходил, все было напрасно.

Сегодня был просто катастрофичный день. Восемь часов пролетели незаметно, он покрылся слоем вековой пыли, но не нашел ровным счетом ничего. В очередной раз, вернув пустую для него коробку на свое законное место, он устало сел, положил руки на стол, и уронил на них голову. “Думай, думай, думай!” — стучало в висках. Мысли бились в черепе, пытаясь разорвать его на части, и внезапно его осенило: национализация аптек началась как раз в восемнадцатом, но он побывал в подвале аптеки Пеля в конце двадцать второго, и там все было, как при предыдущем владельце.

Ухватившись за эту ниточку, он задумался еще на несколько минут, затем вскочил со стула, и уверенно направился к ряду коробок. Бессмысленно перерыв еще несколько тысяч документов, он шлепнулся на пол, подпер руками подбородок, и готов был уже заплакать, как в тишине огромной комнаты раздались чьи-то тяжелые шаги.

Иван вскочил с пола и застыл возле стеллажа. Шаги замерли на мгновение, и вновь двинулись в его сторону. Иван сглотнул комок в горле: шаркающие шаги почему-то наводили на него жуткий ужас. А он уже давно отвык бояться. Он хотел, как в плохом фильме, крикнуть в пустоту: “Кто здесь?”, но сдержался, и только еще сильнее сжался.

Из-за угла сначала вынырнула тень, а потом появился и ее хозяин.

— Иван Леонидович, вот вы где, наконец-то я вас нашел, уже полчаса брожу по этим залам, и ни одной живой души не встретил. Что ж вы, голубчик, жметесь-то там, в тени? — раздался бодрый голос Степана Андреевича.

— Ну и напугали вы меня, профессор, я чуть было не….— Иван прикусил язык, боясь сказать лишнее. — Что вы здесь делаете?

— Да вот вас ищу, дело у меня срочное. Вы на сегодня закончили или еще продолжите?

— Мне нужно еще немного времени, Степан Андреевич, подождете меня?

Профессор прищурил один глаз, потом добродушно улыбнулся и проговорил: “Конечно, дождусь, мне торопиться особо некуда, заканчивайте, я вас возле выхода подожду, на диванах”. После этого профессор развернулся и побрел к выходу.

Иван некоторое время задумчиво смотрел ему вслед, затем вновь ринулся к стеллажам и продолжил поиски. Через полчаса, ставя очередную коробку на свое место, и намереваясь уйти, он локтем задел соседнюю, внутри которой что-то радостно зазвенело. Звук походил на звон хрустальных бокалов, такой сладкий и приятный. Иван, не веря в успех, протянул руки, быстро стащил коробку на пол, и, затаив дыхание, сдернул крышку. В глаза ему сразу бросились скляночки с янтарной жидкостью, фотографии и куча документов. Иван бережно извлек все, что было в коробке на пол, и быстро просмотрел бумаги. Там были рабочие журналы Пеля и опись изъятых в аптеке документов и вещей. Как он понял из записей, жидкость из склянок никто не проверял, потому что руководил группой солдафон, не читавший книг, и не подозревавший, какое сокровище попало к нему в руки. Все это благополучно переезжало из подвала в подвал, из архива в архив, пока прочно не обосновалось здесь, дожидаясь его, Ивана.

Он радостно хлопнул в ладоши, схватил свой портфель и запихнул все, что нашел, внутрь. Защелкнул застежки, быстро вернул коробку на место, на всякий случай запомнил номер, где все нашел, сдул немного пыли с соседней полки, чтобы не оставлять своих следов, и направился к выходу. Про Степана Андреевича он даже не вспомнил.

Выйдя на улицу, он огляделся по сторонам, размышляя - поехать ли на такси или прогуляться пешком, как вдруг его окликнули.

— Иван Леонидович, подождите! Я отошел на минуту, в уборную, а мне говорят, он уже ушел, промчался мимо, как ужаленный. — Профессор подошел почти вплотную и пристально заглянул Ивану в глаза. — Неужто нашли что-то интересное?

— Нет, Степан Андреевич, не нашел, просто вспомнил, что забыл о важной встрече, потому и поспешил, — Иван опустил глаза, разглядывая носки своих ботинок.

— Жаль, голубчик, а я уж было обрадовался, понадеялся, ну да ладно…у меня же к вам просьба: я теперь как наркоман, дайте продолжение истории. Я к вам почему сюда и приехал, вы дома не открывали. А я ждать не могу, время поджимает совсем, боюсь, не успею дочитать, мало ли.

— Профессор, у вас что-то случилось? Вы плохо себя чувствуете? Может я могу чем-то помочь?

— Иван Леонидович, успокойтесь, у вас же нет философского камня, — Устало вздохнул профессор, и вновь пристально уставился Ивану в глаза. —  Сейчас мне может помочь только чудо. И возможность узнать конец этой обворожительной сказки.

Иван прямо и уверенно ответил на взгляд профессора, и замотал головой. При этом, он скорее почувствовал, чем услышал, как бутылочки предательски зазвенели в портфеле. Ему казалось, профессор это тоже слышит.

Затем из наружного кармана сумки извлек еще одну пачку листов, скрепленных зажимом, и протянул Степану Андреевичу. Профессор благодарно положил руку Ивану на плечо, легонько сжал его, и попрощался.

Иван долго смотрел вслед уехавшей машине, уносившей старого профессора в его, возможно, последнюю ночь. Впервые за много лет, в сердце Ивана закралось сомнение.

Прошлое

Оказавшись в Москве с пачкой новеньких банкнот и огромным желанием жить красиво, Ленька решил не совершать прежних ошибок. Деньги ему были больше не нужны, потому что получить их он мог в любой момент. Как бывший налетчик и бандит, он знал где можно мгновенно сбыть золото или получить поддельные документы даже в Москве. Но нужно было чем-то заниматься, в те времена тунеядцем жить не получалось, сразу поставили бы на учет, заподозрили бы в чем-то, а там и до расстрела снова недалеко. Ох, не хотелось Леньке этого. Пришлось устраиваться на завод, страна восстанавливалась из руин, рабочие руки были нужны. Протянув так несколько лет, Ленька пообвыкся, стал работать усерднее, пошел на повышение, и к концу 50-х стал начальником завода. Завел жену, детей, кошку, поправился и постарел. Как было принято в те времена, с насиженного места уходить никто не хотел. Вот и Ленька, разменявший уже восьмой десяток, все также крепко стоял у штурвала завода. Кто только не пытался его подвинуть, но лихие девяностые еще не наступили, и Ленька держался.

Все сломалось в один момент. Жена и сыновья поехали на дачу, а он должен был присоединиться к ним в субботу, на следующий день. Только это и спасло Леньку. Ночью внезапно вспыхнул дом, и вся его семья исчезла в одно мгновение. Ленька превратился в дряхлого старика за один день. Кем бы он ни был в той далекой петроградской жизни, в этой, московской, он вновь стал никем.

Ленька страдал долго. Высшее руководство завода, по нынешним временам владельцы, уговорили Леньку отправиться в путешествие, да не абы какое, а в морской заграничный круиз. Недолго думая, Ленька согласился. План был такой: после отплытия, ночью, напиться шампанского в баре, и скакануть за борт. Быстро - и никто не спасет, как говорится, пять минут страха, и полное ничто.

Поднявшись на борт лайнера, Ленька расположился в каюте, разобрал вещи и вышел прогуляться на палубу, прихватив книжку. Разомлев на солнце, укрылся под навесом, открыл книгу - и обомлел. С обложки на него смотрело его собственное лицо, то, которое было давно, в другой жизни. То, каким он был до ареста, подвала Пеля и отрезанной чекистами головы. То, каким он был до Москвы.

В этот момент, в его мозгах как будто лопнула пружина, и мир вновь встал на ноги. Ленька вспомнил все: как убегал от милиционеров и нашел янтарную жидкость жизни, как впервые залечил руку, как попался повторно, и уже не смог сбежать. Вспомнил суд, речь прокурора и надменные лица судей. Свист толпы и незаметные кивки бывших коллег. Заключительную речь, приговор к расстрелу, и невероятный побег. Кроме этого, он вспомнил ту последнюю пулю, которая неслась ему прямо в лоб, и мгновенно оборвала его жизнь.

Пальцы начало колоть как тогда, давно, от иголки, когда он непонятно как нашел с морге свою голову, и сам пришил ее. Кстати, смотрелась голова до сих пор преотлично. После второго глотка зелья, швы растворились на глазах, только клочок нитки упал на пол.

Все это промелькнуло перед его глазами в одну секунду, и Ленька Пантелеев вернулся. Оставалась одна проблема, снова найти философский камень. Все запасы, которые были у него, исчезли. Возможно, они потерялись во время многочисленных переездов, или дети нашли и пролили, но случилось, наверное, самое невероятное. Ценность, за которую любой убил бы, Ленька просто потерял. Оставалась одна скляночка, аварийный запас, как он это называл. Она хранилась в спинке его кресла, к которому строжайше запрещено было подходить любому, даже кошке.

Сойдя с лайнера в ближайшем порту, Ленька ринулся домой. Две пересадки, вопросы на границе, звонки высокопоставленным защитникам, и вот он, наконец-то, дома. Не раздеваясь, он ринулся к креслу, разорвал подкладку и извлек баночку. Стекло от времени даже не помутнело, и жидкость сверкала также ярко, как и пятьдесят лет назад. Ленька взглянул на себя в зеркало, попрощался с собой, и открыл крышку.

Настоящее

Иван добрался до дома, тихонько затворил за собой дверь, и с облегчением скинул ботинки. Про разговор со Степаном Андреевичем он позабыл, все мысли кружились только вокруг содержимого портфеля.

Выключив в коридоре свет, он протопал на кухню и расположился за столом. Раскрыл портфель, и извлек на свет драгоценные скляночки, документы и фотографии. Первым делом он решил проверить жидкость. По привычке, зубами, выдернул пробку и понюхал. Ничем не пахло, вроде, все как и раньше. Оглянулся вокруг, надо бы камень, чтобы проверить, или еще что-то, но, как на зло, попадались всякие глупости, типа ножа или скалки. Их превращать в золото не хотелось. Не найдя ничего подходящего, Иван схватил нож, полоснул себя по ладони и прикрыл глаза. Кровь лилась рекой, но Иван ее не останавливал. Досчитав до десяти, он приоткрыл веки, и полил зельем рану. Появилось приятное покалывание, и на его глазах кровь остановилась, кожа затянулась и, еще через мгновение, исчезли даже самые мелкие следы пореза.

Иван издал вопль восторга, и помчался на улицу. Схватив первый попавшийся камень, он вновь ринулся домой. Одна капля – и перед ним кусок золота. Черт побери, он снова на коне.

Уняв дрожь, и успокоившись, он наметил план на завтра. Позвонить профессору и отменить встречу, сославшись на болезнь, затем купить билет на самолет, и рвануть в Испанию. Всегда мечтал там побывать, а теперь ни с деньгами, ни со здоровьем, ни с молодостью снова нет проблем. Жизнь начинается заново!

Завтра

Проснувшись утром, Иван немного подкорректировал план, вставив в него обмен золота на наличные, времена хоть и изменились, а криминальный мир жил все в том же размеренном ритме. Найти своих не составило труда.

Проведя сделку, пусть и по грабительскому курсу, Иван забронировал билет на рейс до Барселоны, и вернулся домой паковать вещи. Тщательно уложив бутылочки, предварительно обернув их в сотню слоев бумаги и пупырки, он побросал в чемодан трусы, носки, пару футболок и новые документы. Собравшись, присел на кровать и задумался. Что-то непонятное терзало его, казалось, что он забыл о чем-то важном. Осенило! Позвонить Степану Андреевичу.

Схватив сотовый, он набрал номер, но автомат сообщил, что абонент временно находится вне зоны обслуживания. Иван попробовал еще раз, то же самое. Тогда он решился позвонить на кафедру. Долго никто не отвечал, затем приветливый голос секретаря сообщил, что Степан Андреевич сегодня не в институте. На все вопросы женщина отвечала, что ничего не знает.

Иван запаниковал. Позвонил паре знакомых аспирантов, и с десятой попытки узнал, что Степан Андреевич в больнице после инфаркта, состояние тяжелое, но, пока, вроде жив.

Иван отменил бронь, перенеся ее на вечер, и ринулся домой к профессору. Дверь открыла заплаканная дочь, но узнав, что Иван - коллега отца, пригласила в квартиру, и рассказала обо всем подробно. Оказалось, у профессора давно пошаливало сердце, давление скакало, а он не жалел себя, продолжал работать, вести лекции и принимать студентов. Вот и не выдержал.

Дочь расплакалась, а Иван сочувственно сжал ее руку, привлекая внимание, потом достал из кармана маленький початый флакончик, обернутый в бумагу, и протянул женщине.

— Передайте, пожалуйста, это Степану Андреевичу. И скажите, что это от Леньки.

Потом быстро встал, вышел из квартиры, и уехал из города своей юности навсегда.

Два года спустя

Ленька открыл глаза, наслаждаясь пением птиц и робкими лучами восходящего солнца. Утопая в подушках, он не хотел шевелиться, а лежал тихо, и благодарил Вильгельма и Александра за подаренную ему жизнь.

Откуда-то сбоку послышался звук входящего сообщения. Ленька нехотя протянул руку, потом вспомнил, какой сегодня день, и схватил телефон. Текст гласил: “Прилетаю через два часа, встречай.”

Ленька сполз с кровати, быстро принял душ, и отправился в аэропорт. Припарковав свой кадиллак, он побродил по залу, а когда объявили, что нужный ему рейс благополучно приземлился, купил два стаканчика кофе, и пошел к выходу для пассажиров.

День был прекрасный, лаборатория полностью подготовлена, а тот, кто готов был разделить с ним бремя знаний, сейчас выйдет из этих дверей. Первыми, как обычно, вышли мужчины в костюмах и яркие дамы с одинаковыми лицами и длинными белыми волосами. А за ними потянулись все остальные.

Но вот поток прилетевших поредел, а знакомое лицо так и не появилось. Ленька уже было занервничал, когда увидел в самом конце коридора, ведущего на выход, такую знакомую фигуру. Он практически приплясывал на месте, пока пассажир не вышел наконец-то из дверей, и медленной походкой не направился в его сторону.

Подбежав, Ленька выхватил у него сумку, и сунул ему в руку кофе.

— Ну, здравствуй, Леня. Или тебя, как в старые времена называть Иваном Леонидовичем? — с улыбкой произнес знакомый голос.

— А я тогда буду звать вас Андреем Степановичем, идет? — рассмеялся в ответ Ленька и, подталкивая своего компаньона в спину, направился к выходу из аэропорта.

Уже вечером, после осмотра лаборатории, они сидели на берегу моря и наслаждались закатом. Говорить уже было не о чем, оба безмерно устали, но были готовы к завтрашнему дню, и к миллионам дней, которые у них были впереди.

— Степан Андреевич, а почему вы выпили зелье тогда? Неужто тоже поверили во все это?

— Знаешь, Леня, я же химик, а это почти алхимик. Я всегда в это верил. Только у меня к тебе одна претензия.

— Какая? — удивленно воскликнул Ленька.

— Почему ты не встретился мне раньше, и почему я стал моложе всего на десять лет? У тебя сильные ноги и руки, девчонки молодые, а я так и останусь, пусть и вечным, но все же стариком.

Минут пять они сидели в полной тишине: каждый думал о чем-то своем. Внезапно, Ленька резко перегнулся через край кресла, и выхватил из лежавшей рядом сумки какую-то тетрадь.

— Степан Андреевич, я нашел исходные данные: теперь дело за вами, превратить наше зелье в молодильные яблочки, и девчонки вам тоже обеспечены.

Прошлое

Спокойствие темного здания нарушали только чьи-то торопливые шаги. Босые ноги шлепали по кафельному холодному полу, оставляя незамысловатый узор из влажных следов. Кругом стояла непроглядная чернота: луна, пытаясь пробиться сквозь пыльные стекла, неуверенно соскальзывала с белых стен и растворялась в углах.

С каждым шагом он двигался все быстрее и быстрее. Руки шарили по стенам, пытаясь нащупать очередную дверь. Вот оно: ручка, щелчок замка, скрип петель, и - разочарование, опять не то! Видеть он не мог, но что-то внутри неудержимо подсказывало ему: рядом, рядом, еще немного - и найдешь.

Очередной коридор с отрядом дверей отозвался легким покалыванием где-то в глубине его сердца. Теплее, теплее… Десяток ручек, десяток скрипов… И, наконец-то, за последней дверью он почувствовал непереносимый жар. Неужели нашел?!

Он замер на пороге, прислушиваясь к редким ударам сердца. Затем сделал несколько нерешительных шагов в полном сумраке, но ударился об стол. Почувствовав боль, попытался выматериться, но не смог. Странные ощущения нахлынули вновь: темнота и тишина путали. Мысли понеслись галопом: “Боль – это хорошо, значит я точно жив…Но где я, и почему ничего не вижу и не слышу?” Попытался повторить мысли вслух - и вздрогнул, слова раздались откуда-то из-за спины.

Он резко обернулся: все еще ничего не видно. Он вновь замер на несколько секунд, и попытался открыть глаза. Поначалу казалось, ничего не вышло, но постепенно он начал различать очертания предметов, легкий свет из коридора, и чей-то силуэт напротив. Он попытался пошевелить рукой или ногой, но вновь ничего не получилось. Тело, как будто, отсутствовало. “Такого не бывает!”, - в ужасе вскричал он, и подавился своим криком. Силуэт впереди шевельнулся, и двинулся прямо на него.

Он резко зажмурился, пытаясь исчезнуть из этого холодного и странного места, но животное любопытство пересилило страх. Немного приоткрыв веки, он увидел тянущиеся к нему руки со знакомым шрамом на пальце. Удивиться не успел, потому что картинка резко поменялась: мир перевернулся с ног на голову, его подняли и куда-то понесли.

Он не вырывался и не кричал, бессмысленно, да и, если честно, интересно стало, куда его тащат, и чем все это закончится. Он стиснул зубы, почувствовав, как сдавило уши от напряжения, хотел открыть глаза, но передумал.

Сердце билось практически незаметно, но билось, он это чувствовал. Странно, как такое возможно? Руки тряслись: игла да нить, найденные в стеклянном шкафу, все время норовили выскользнуть из пальцев. Если потеряются, все пропало, пришивать больше будет нечем. Стежок, еще один, за ним следующий… ”Не торопись, только не торопись”, - уговаривал он себя, а пальцы, не слушая разума, так и норовили пуститься вскачь.

Прошло примерно полчаса: спереди и по бокам все было готово, стежки были ровные и крепкие. Как бы добраться назад, наощупь? Он завел руки за голову, вздохнул, и продолжил шить. Боли не было, только мышцы затекли от неудобной позы, и руки начали трястись от усилий. Наконец последний стежок был закончен. Он нащупал в шкафу бритву, и отрезал нить. Игла со звоном упала на пол, оставляя после себя метущееся эхо колокольного звона. Он вздрогнул, затянул четыре крепких узла, бросив остаток нити свободно болтаться на спине, и наконец открыл глаза.

В этот момент, как будто в награду за его труды, в окно пробился лунный свет, который залил белую комнату с кафельными стенами и полом, секционный стол, шкафы со склянками и препаратами, и зеркало. В отражении на него смотрело его собственное лицо, помятое, избитое, с дырой от пули во лбу, и практически неузнаваемое. Толстый шов опоясывал шею, накрепко связывая только что пришитую голову и тело. Он неловко улыбнулся, заметив прорехи во рту, где когда-то были ровные зубы, попытался пригладить колючие, как проволока волосы, но махнул рукой, поняв какое это бесполезное сейчас занятие, и перевел взгляд на свое тело.

Что самое смешное, он был в своей одежде: грязной и залитой кровью, но практически целой, только почему-то без обуви. Он еще долго стоял перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон, и, не понимая, как такое возможно. Затем, будто что-то вспомнив, он начал судорожно ощупывать подкладку куртки. Обыскивали? Или были настолько опьянены успехом его поимки, что поленились? Судя по оставленной ему одежде, побрезговали забирать, а вот новые сапоги утащили. Теперь еще и обувь искать придется. Внезапно руки нащупали потайной карман, а в нем очертания склянки. Целая! Значит я спасен! Он шумно выдохнул, разодрал невидимый шов - и вытащил баночку. Янтарная жидкость заискрилась в лунном свете, придавая ему сил. Остатками зубов он вытащил пробку, и сделал живительный глоток.

Настоящее

— Интересное чтиво вы мне подкинули, Иван Леонидович, не ожидал, — с усмешкой проговорил седовласый профессор, обращаясь к сидящему напротив молодому коллеге. — Полночи заснуть не мог, разбирая эти каракули. Пожалели бы меня, да по-современному, в печатном виде дали, а то глаза уже не те, да и копия не самая качественная, намучился, но бросить не смог. Где вы это взяли, голубчик?

— А я вам о чем говорил, Степан Андреевич? — ответил Иван, уходя от заданного вопроса. —  А вы твердили, что тема неинтересная, да кому, мол, это нужно? То-то, тема не то что интересная, она захватывающая. Меня, по крайней мере, она заворожила, а теперь, подозреваю, и вас.

Иван испытующе взглянул в глаза наставника, увидел хитрый прищур, и с облегчением выдохнул. Точно поможет.

— Да, не прав я, не прав был, вы уж простите старика, — пробормотал Степан Андреевич. — Но неужели вы действительно надеетесь докопаться до истины, если учесть, что ваши умозаключения правдивы? Да не может быть, это перевернет все устои, да и, как обычно, найдутся противники, которые поднимут вас на смех….

— Извините, что перебиваю, уважаемый Степан Андреевич, но… — молодой аспирант судорожно сглотнул, и кинулся в омут, забрасывая наставника словами. — Пускай смеются, пускай считают идиотом, так всегда было, есть и будет в научных кругах. Но я-то буду знать, я пойду по хлебным крошкам, как ищейка, я переверну вверх дном все документы, если понадобится, жить буду в архиве несколько месяцев…

— Ну, тише, тише, успокойтесь… — профессор взмахнул рукой, прерывая Ивана. Затем, тяжело кряхтя, поднялся, и направился к портфелю, сиротливо стоявшему на полу возле вешалки.

Иван, как завороженный, смотрел вслед Степану Андреевичу, мысленно уговаривая последнего двигаться быстрее. Наставник добрел до сумки, поднял ее, и также неторопливо вернулся обратно. Сев в кресло, он расстегнул замок, и стал вытаскивать один за другим самые невероятные предметы, приговаривая: “Да куда ж ты запропастился, я точно сюда складывал”. Чего только в портфеле не было: недоеденный бутерброд, на котором похоже уже зародилась новая жизнь, какие-то пробирки с разноцветными жидкостями, несколько расчесок, гигиеническая помада и, конечно, ворох документов. Гора вещей на столе росла, а Иван недоумевал, как все это помещается внутри, и как профессор что-то там вообще находит.

Внезапно раздалось: “Вот же он, нашелся, родимый“, и профессор победно извлек новенький белый пропуск.

— Я же знал, что вы не оставите меня в покое, пока не получите его. Как и обещал, хотя я вам этого и не обещал, ну да ладно… — с этими словами профессор протянул пропуск Ивану. — Ровно на три месяца. Вам будут доступны любые документы, которые вы попросите. Только помните, ваша работа должна стать сенсацией, слишком дорого обошелся мне этот пропуск. Архивы НКВД так просто никому не показывают.

Иван, не помня себя от счастья, вырвал пропуск из рук Степана Андреевича, рассыпался в благодарностях, и хотел было уже ретироваться, когда услышал:

— Голубчик, постойте, а у вас есть начало истории или продолжение ее? Я уже стар, чтобы год ждать новый сезон. Пока вы землю роете в архивах, хотелось бы полюбопытствовать, так сказать, составить свое мнение, если вы не против.

Иван схватил рюкзак, порылся в такой же, как у профессора, куче непонятных вещей, о которых он уже и забыл, и извлек толстую пачку листов, скрепленную зажимом. Протянул профессору, и, пробормотав что-то невразумительное, пожал Степану Андреевичу руку, и скрылся.

Профессор долго смотрел на закрывшуюся за аспирантом дверь, поглаживая листы, затем встал, заперся изнутри на ключ, чтобы никто не беспокоил, и погрузился в чтение.

Прошлое

Пьянка в ресторане после удачного налета закончилась откровенно плохо. Если быть абсолютно точным, то она даже толком там и не началась, хотя перспективы и были отличные. “Под носом у Уголовного Розыска никто искать не будет”, — думал он, вваливаясь в переднюю ресторана, и размахивая деньгами. Все, что он помнил, это множество удивленных лиц вокруг, и какую-то суету. Нет, чтобы послушать свое чутье - и дать деру… Хотя, что сейчас жалеть, уже получилось так, как получилось.

Когда его вели через двор с заломленными за спиной руками, он впервые понял, что его могут расстрелять. Да что уж могут, если посадят, то точно расстреляют. Вмиг протрезвев, и собрав последние силы, он резким ударом сбил конвоира с ног, и, отстреливаясь, выбежал на набережную. Когда туда же выскочили милиционеры, его уже и след простыл.

Далее неудержимо мелькали мосты, улицы и дома. Откуда-то сзади все время доносились свистки и крики, но слов было не разобрать. Он бежал, прячась под сенью домов и в тенях подворотен, пока не оказался на Васильевском острове. Огни больших улиц остались позади, вечером здесь было тихо и безлюдно. Перемещаясь дворами, он наконец-то обнаружил незапертый подвал, спустился в непроглядную темноту, рухнул на пол и замер. Все, что он чувствовал сейчас, это нестерпимая боль в простреленной руке, и свое судорожное дыхание, хрипами вырывавшееся из горла.

Но прошло какое-то время, дыхание выровнялось, кровь почти остановилась, боль в руке почти утихла, особенно если не тревожить ее, а легонько баюкать, и он сам не заметил, как заснул. Очнулся он от сдавленного стона, и понял, что сам издает эти скулящие звуки. Рука пульсировала, повязка промокла насквозь, а глаза заволокло туманом. Нужно найти врача или аптекаря, срочно, иначе подохнет он здесь, как собака.

Он приподнял голову и посмотрел на солнечный луч, шаривший по стенам, затем обвел взглядом коридор, в котором пролежал всю ночь. Словно решившись, с трудом, постанывая, поднялся на ноги, и пошел вглубь подвала. Все эти дома, насколько он помнил, были соединены целыми системами тоннелей, не раз он уже укрывался в подобных. Зашел на одной улице, а вышел через три квартала, главное было - знать куда идти.

Сколько он шел, тяжело переставляя ноги, до сих пор непонятно. Стены вокруг то сжимались, норовя поглотить его, то наоборот, разлетались в стороны. Голова кружилась, и светлячки перед глазами уже не исчезали, а занимали с каждым шагом все большую площадь. Когда идти стало совсем уже невыносимо, он вновь присел, давая себе передышку. Прикрыл глаза, прислонившись спиной к стене, и вдруг услышал позади себя невнятное бормотание, прерываемое восклицаниями и восторженными вскриками.

Развернувшись вполоборота, он прижал ухо к стене, затаил дыхание, и стал слушать. Поначалу разобрать слова было практически невозможно, но, полностью отдавшись во власть этих звуков, он начал понимать, о чем шел разговор.

— Да я тебе говорю, это точно оно! Убери руки, не дергай, а то прольешь! Сначала я. — говорил незнакомый глухой голос с каким-то непонятным акцентом. — Видишь, видишь, как блестит! Это точно золото!

— Да не бреши! Из камня невозможно сделать золото, вот невозможно, и все тут! — отвечал первому сердитый молодой оппонент.

— Ты сам видишь, что это золото, а был камень! Ты забыл где мы находимся? Это же лаборатория под аптекой Пеля, наши уже три месяца здесь все обыскивают после того, как изучили документы, но найти ничего не могут, а мы с тобой нашли.  

— Так пошли, позовем начальника, к награде нас приставит…— задорно предложил молодой, но слова его вдруг резко оборвались.

— Ты совсем дурак? Ага, к награде нас приставят, держи карман шире! Как бы не расстреляли от любви братской, да жадности непомерной! —  зашипел первый, и явно стукнул кулаком по столу.

Раздался звон стеклянных бутылочек, судорожная ругань и злой шепот.

— Я тебе говорю, давай заберем это, отчитаемся, что ничего не нашли, а позже – поделим. Нам с тобой этих склянок на всю жизнь хватит.

Ответа он не расслышал, потому что внезапно все стихло, а откуда-то сверху послышался шум солдатских шагов. Двое за стеной что-то быстро задвинули, зло перешептываясь, и начали шуршать бумагами.

— Березюк! – раздался громкий голос. — Нашли что-нибудь? Вам уже сменяться пора, а вы все не выходите. Командир за вами послал. Эй, Березюк, вы где?

Раздалось покряхтывание, как будто кто-то поднимался с колен, и приглушенный голос с тем же непонятным акцентом, произнес: “Пусто, Степанов, ничего не нашли. Так ведь, Глушков?”

В ответ раздалось еле слышное бормотание, похожее на согласие. Затем были еще какие-то звуки, но он уже не прислушивался к ним, в его душе зарождалась надежда.

Настоящее

Резкий стук в дверь вырвал Степана Андреевича из мира грез. Пожилой профессор вздрогнул так сильно, что неловко скрепленные листы разлетелись по всему полу. В дверь продолжали стучать. Он неслышно ругнулся, сгреб ногой записи под стол, и пошел открывать. За дверью стоял охранник.

— Степан Андреевич, ну что ж вы так долго? Я уже заволновался: свет у вас горит, но дверь заперта на ключ, и вы не открываете…

— Да заснул я, Никита, успокойся. Доживешь до моих лет, тоже от усталости выключаться будешь в одно мгновение!

— Напугали вы меня, еще бы пара минут, и я бы вынес вашу дверь, вот стыда было бы потом.

— Хорошо, что не вынес, а то я бы с испугу еще и коньки откинуть мог, — произнес с усмешкой профессор. — Ладно, Никита, я сейчас вещи соберу и пойду домой, не жди меня, я сам закрою кабинет, а ключ у тебя на столе оставлю.

— Хорошо, Степан Андреевич, я тогда пока остальные кабинеты проверю, но вас все же провожу, а то я уже сигнализацию включил, осталось только, чтобы ГБРовцы к нам нагрянули.

После этих слов, насвистывая какой-то неизвестный профессору мотив, охранник продолжил осмотр коридора, дергая каждую дверь, попадавшуюся на пути.

Степан Андреевич поспешно сгреб бумаги в портфель, задвинул стул, и, выключив свет, затворил дверь кабинета, трижды повернув ключ в замке. Потом окликнул Никиту и, вместе с охранником, вышел на улицу.

Попрощавшись, он сел в машину, и направился домой. Всю дорогу, пока водитель лавировал в сумасшедшем городском потоке, Степан Андреевич не мог выбросить навязчивую мысль. Неужели, после стольких лет он все-таки напал на след философского камня?

Добравшись до дома, и наскоро поужинав, он, не слушая упреков жены, заперся в своем кабинете, и продолжил читать.

Прошлое

Он просидел на полу возле стены весь день. В подвал еще несколько раз возвращались чекисты, но двое первых так больше и не появились. Он не ел и не пил - думать об этом было некогда. Сейчас в его голове билась одна только мысль: как же ему повезло! Он действительно родился под счастливой звездой, не зря же носил кличку Фартовый. Рука почти не болела, некогда, пусть поболит попозже.

Он вспоминал все, что ему было известно об аптеке Пеля. Вильгельм и его сын Александр были известными фармацевтами, а поговаривали, что и алхимиками. Они разрабатывали чудодейственные препараты, и, как говорили сплетники, увлекались черной магией. Насколько он знал, во время национализации аптек, Пель так и не смог не только забрать свои вещи и документы, но и просто попасть внутрь. Много раз, особенно в свою бытность чекистом, он слышал в кулуарах разговоры о философском камне. Средство способно было превратить любой материал в золото, а также дарило испившему его вечную жизнь и молодость.

Если солдаты нашли именно философский камень, а он в этом уже почти не сомневался, то путь к свободе и счастливой богатой жизни у него в руках. Дождавшись полной темноты, и, убедившись, что солдаты разошлись, заперев двери, он принялся за работу.

Ножом, который он всегда носил с собой, начал расковыривать щели в неплотно подогнанном кирпиче. Возможно от взрывов, а, возможно, и от некачественного раствора, швы расходились быстро. Ему не мешали ни раненая рука, ни усталость, ни пустой желудок. Он ясно видел впереди цель, и шел к ней.

Через пару часов тяжких трудов, первые кирпичи были убраны, и проход стал расширяться. Прошло совсем немного времени, и он смог протиснуться за стену. Приземлившись на пол, выругался, потому что упал аккурат на раненую руку, но быстро вскочил на ноги, и наощупь двинулся вперед, туда, откуда, как ему казалось, он слышал разговор чекистов.

Наткнувшись на кресло, он протянул вправо руку, и нащупал стол.  Ударил по нему кулаком, убеждаясь, что счастливый чекист-поисковик стучал именно по этому столу. Потом обыскал ящики, и наткнулся на свечи и спички. Радостно выдохнул, убеждаясь, что удача все еще благоволит ему, и зажег свет. Огляделся вокруг, потрогал бумаги, валявшиеся на столе, звук был не тот. Обошел помещение по кругу, и в углу наткнулся на ворох газет. Провел по ним рукой, есть, тот самый шорох, который он слышал перед появлением третьего чекиста. Значит, склянка должна быть где-то рядом. Мысли неслись галопом, опережая друг друга.

Разворошил газеты, простучал под ними половицы – ничего. Обшарил соседние шкафы – снова ничего. Вернулся к креслу и стал размышлять. У чекистов было всего несколько секунд, чтобы спрятать находку, значит, это должно быть в шаге от газет. Вернулся, снова простучал пол не только под газетами, но и на расстоянии метра по кругу. Ничего не нашел. Упал на пол, потому что закружилась голова, на секунду прикрыл глаза - и услышал легкий стук, похожий на удары сердца. Звук раздавался из-за шторы, что находилась позади газетной кучи, между шкафами.

Он подполз к шторам, подняться сил уже не было, и отдернул занавески. За ними находились большие напольные часы. На дверце, за которой прятался механизм, висела печать ЧК. Обычно такие навешивали, когда предмет был осмотрен, чтобы следующая группа не тратила время на обыски одних и тех же вещей или комнат. Аккуратно поддел бумагу ножом, и отворил дверцу. Прямо перед ним лежал золотистый камень. А рядом стояло шесть бутылочек с янтарной жидкостью, на каждой из которых красовалась надпись “Lapis Philosophicus Liquideus”.

Недолго думая, он схватил одну из склянок, сорвал зубами крышку, затем, всего на мгновение, застыл, а потом смело вытянул руку и капнул жидкостью на рану. Боли не было, немного пощипывало, да и только. Он зажмурился, и начал считать. Когда неприятные ощущения пропали, он решился открыть глаза. В изумлении, раскрыв рот, он смотрел на свою руку, на которой за несколько минут не осталось и следа от сквозного ранения. Кожа была еще неровной, и какой-то бугристой, но отверстие затянулось, как будто и не бывало его.

Он попробовал приподнять стул, все получилось, рука была сильной и твердой, как до ранения. Кроме того, больше не хотелось есть и пить, он как будто заново родился. Оглядевшись по сторонам, он схватил с пола мешок, сложил в него золото и склянки, и собрался уходить. Добравшись до отверстия в кирпичной стене, он вдруг чертыхнулся, обозвав себя мысленно идиотом, и вернулся обратно к газетам и часам.

Еще примерно полчаса он заметал следы своего пребывания: размел выпавший из стены раствор по полу, чтобы он смешался с пылью и не бросался в глаза, сложил стопкой рассыпанные газеты, навесил на часы печать, и задернул шторы. Подойдя к столу, он подобрал спички, а оставшиеся свечи сложил на место, в ящик. После этого, еще раз все осмотрел внимательным взглядом, и наконец-то остался доволен. Те двое никогда не признаются, что кто-то забрал то, что они нашли.

Выбравшись сквозь дыру, он аккуратно составил кирпичи на место так, что с первого взгляда обнаружить следы проникновения было невозможно, и, насвистывая, направился в новую жизнь.

Дверные петли протяжно заскрипели, выпуская тепло магазина в прохладные вечерние сумерки. Альберт выскользнул наружу, с трудом повернул ключ в замке и, в очередной раз, подумал, что надо бы заняться мелким ремонтом, пока все, к чертям, не развалилось. Город встретил его пустынными улицами с пятнами фонарей, бесконечной тоской засушливой осени и полным отсутствием людей. Шагая привычным маршрутом, Альберт мысленно прокручивал в голове сегодняшний разговор с одной из постоянных клиенток.

— Альберт, скажите, а вы не задумывались, почему в нашем городе никогда не бывает снега или дождя? — пытливо вглядываясь в его лицо, спросила женщина.

— Что?

— Я уже несколько недель задаюсь этим вопросом, пытаюсь вспомнить какой снег на вкус, какой запах у дождя, как это – топать по лужам, мне в книжке встретилось это замечательное выражение, но ничего не получается.

Альберт задумчиво перевел взгляд в окно, за которым, как всегда, светило яркое солнце, и несмело произнес.

— Может быть, их и не существует, и это все выдумки, или мы не заслужили ничего другого, кроме солнца, а может, мы находимся под каким-нибудь куполом, который защищает нас от непогоды. — Последнее слово всплыло из ниоткуда. Альберт не мог вспомнить, чтобы когда-то еще произносил его. — А вдруг…хотя, нет, не вдруг, даже не знаю, подумаю об этом.

Клиентка еще некоторое время разглядывала его, а потом, кивнув на прощание, сгребла свои покупки в сумку необъятных размеров, и уплыла восвояси.

Альберт глянул на часы: «Черт, время поджимает, надо спешить!» Ему оставалось пересечь две улицы до остановки, как вдруг из-за угла вынырнул автобус, и Альберт побежал. Сердце колотилось в груди, дыхание переходило в сдавленные сипы, но это был последний рейс, и на него надо было успеть, иначе придется идти пешком. Автобус качался из стороны в сторону, словно им управлял пьяный  или ребенок. Альберт высоко вскинул руку, пытаясь привлечь внимание водителя, поскользнулся и, приготовившись упасть, вдруг понял, что находится внутри, в самом конце салона, на мягком потрескавшемся сиденье.

***

Мальчик сидел в комнате на жестком полу. Он, как всегда, был один. Вспоминал мягкий пушистый ковер, яркие стены с космическим рисунком, и цветы. На окне в вазе каждый день менялись цветы. Лица родителей он давно забыл, но их долгие и мучительные споры, крики и слезы преследовали его каждый день. Глядя в одну точку, он просто слушал.

— Врачи точно сказали аутизм? Может он просто неразговорчивый?

— Ты смеешься надо мной? Ты слышал вообще, что я сказала? Он – аутист. И точка. Я во всем винила себя: думала, что мы мало уделяем ему внимания, что он просто сторонится людей, смеется невпопад, или кричит… Он даже ни разу не посмотрел на меня. А эта чертова игрушка… Он зациклен на ней, я даже пыль вытереть не могу, он начинает орать  и замолкает, только когда я ухожу…— послышались всхлипы, которые нарастали с каждой секундой, превращаясь в почти непрерывный и неразборчивый плач.

— Тише, тише, успокойся, он же все слышит…

— Да мне уже все равно! Он слышит, но не понимает! Я устала! Я не хочу так жить. Слышишь? Я! Не! Хочу! Так! Жить!

— А может…. — дальше звучал неразборчивый шепот, тревожный и волнующий.

— Да не может! Ничего больше не может! Хватит!

Что было потом, мальчик вспоминать не хотел, но картинки одна за другой всплывали в голове. Теплый летний день, зеленая трава. Его тащат за руку. Он не сопротивляется, только смотрит вперед, не моргая. А после – долгая дорога на машине, скрипучие ворота, улыбка на лице встречающей женщины, которую он не заметил, но сумел почувствовать. Так он оказался в детском доме.

***

Автобус медленно ехал по пустынным улицам. Альберт задумчиво смотрел в окно, прижавшись лбом к холодному стеклу, и думал, как давно он не ездил к родителям. Давно, а может, никогда? Почему? Вопросы выскакивали из-за каждого встречного угла, но ответов у него не было. Альберт медленно перевел взгляд в салон и увидел мальчишку. В синей тонкой курточке, темные вихры из-под кепки, и опущенные, словно в молитве, плечи. Что его дернуло, он так и не понял, но внезапно Альберт встал и через мгновение опустился на сиденье рядом с ребенком.

— Почему ты едешь один в такое позднее время? И куда?

— …

— Где твои родители?

— …

— Как тебя зовут? — В ответ раздался еле слышный шепот.

Мальчишка смотрел прямо перед собой и даже не шевельнулся. Не произнес больше ни слова и Альберт. Вышел на своей остановке и долго смотрел вслед автобусу, провожая взглядом грустного ребенка. Альберт думал о нем вечером, во время ужина, и ночью, когда ложился спать. Даже во сне Альберт снова и снова видел пустой вечерний автобус и мальчишку по имени Соло.

***

Дни мальчика проходили одинаково. Подъем в семь утра, туалет, завтрак и занятия. Потом обед и снова занятия. Вечером душ, ужин и свободное время. Иногда перед сном к нему приходила уставшая женщина с добрыми глазами, воспитатель по имени Омела. Он украдкой смотрел на нее. Женщина садилась рядом и составляла ему молчаливую компанию. Поначалу он противился этому, но со временем привык и, если она пропадала на несколько дней, даже начинал скучать. Определение слова «скука» он прочитал в словаре и сопоставил свои ощущения именно с этим состоянием. Мальчик играл, не обращая на нее внимания, а Омела смотрела на него, иногда задавала какие-то вопросы и временами улыбалась. И только намного позже он понял почему, он разговаривал при ней, и даже отвечал ей, сам того не замечая.

Так продолжалось в течение долгого времени, пока женщина вдруг не исчезла из его жизни. Вместо нее были другие, иногда сменявшие друг друга. Одни кричали на него, другие что-то требовали, третьи просто молчали, но он их толком даже не замечал.

Однажды случилось то, что изменило всю его жизнь. Омела вернулась за ним. Его привели в комнату, а оттуда уже забрали домой. Все, что он помнил, это несколько ее фраз.

— Привет, надеюсь, ты не обиделся, что я так надолго пропала. Мне пришлось, но я думала о тебе каждый день. Вот, это подарок, пополнение твоей коллекции. Такой машинки в твоем конструкторе точно нет. — Она протянула ему яркую коробочку.

Мальчик прижал игрушку к груди и еле заметно кивнул. Когда никто не мог этого увидеть, его лицо озарила счастливая улыбка.

***

Целую неделю каждый вечер Альберт и мальчишка ездили одним и тем же маршрутом. Когда Альберт появлялся в автобусе, ребенок уже сидел на своем месте, всегда на одном и том же, и смотрел прямо перед собой. Несколько раз Альберт подсаживался к нему и пытался заговорить, но ответом ему всегда была тишина. И Альберт оставил попытки разговорить мальчишку, он просто начал рассказывать ему истории. О прошедших днях, о покупателях, за плечами которых была своя собственная, интересная, а может и не очень, жизнь, и о своих мечтах.

— Ты видел когда-нибудь снег или дождь? Я, вот, не видел, и даже не задумывался об этом, пока меня не спросили. Как это – гулять под дождем? Ты знаешь, что в мире вокруг нас есть реки и горы, а не только каменные джунгли? Кстати, джунгли – это такие густые леса, хотя, неважно это… Насколько велика вселенная? И почему мы с тобой изо дня в день пересекаемся в одной и той же точке?

—…

Еле заметное движение головы показало, что Альберт наконец-то заинтересовал ребенка.

— Куда ты едешь каждый день, и откуда? Что с тобой происходит потом, когда я выхожу из автобуса? Есть ли у тебя мечта? Я бы хотел увидеть весь мир, а не только те картинки, что возникают у меня в голове по ночам… Понимаешь? — Краем глаза Альберт увидел, что голова мальчишки поворачивается в его сторону, но продолжил говорить, как ни в чем не бывало. — А хотел бы ты отправиться в путешествие, если бы у тебя была такая возможность? Хотел бы?

— Да… — прошептал мальчик и….

…резкий звук клаксона выдернул Альберта из дремы. Он непонимающе посмотрел по сторонам, потом на свои руки, крепко вцепившиеся в руль. Еще один нетерпеливый сигнал заставил Альберта нажать на газ. Пробка понемногу рассасывалась, еще чуть-чуть, минут двадцать, и он наконец-то покинет этот сухой город. Сначала отправится к родителям, а потом, как и мечтал, объедет весь мир. Альберт не помнил, когда купил машину и перестал ездить на автобусе, зачем решил отправиться в путешествие, бросив магазин, и почему рядом с ним сидит взъерошенный мальчишка в синей тонкой курточке с робкой улыбкой на лице. Но все это было неважно, Альберт знал, что поступает так, как было нужно.

Последний городской перекресток остался позади, Альберт поддал газа и почувствовал, что летит. Через несколько минут его машину проглотила пустота.

***

Красивый молодой человек с непослушными темными волосами устало откинулся на спинку стула. Он работал с самого рассвета. Еще немного, и все получится. Он создаст этот мир, у которого нет границ и рамок, где каждый сможет просто стать счастливым. Где никто не будет одинок, как он когда-то. Сверху слышались легкие шаги и стук посуды. Запах еды проник даже сюда, в подвал, выманивая его на свет. Парень почувствовал, как заурчало в животе, выключил монитор компьютера и встал, разминая затекшие мышцы.

— Молчун, еда на столе, поднимайся уже, иначе все остынет! — раздался мелодичный женский голос.

— Иду! — крикнул он, подходя к ступеням. — Не ешь без меня!

Но странный звук заставил его обернуться. На полу лежала машинка из его любимого конструктора. Крыша и двери разлетелись в разные стороны, а под столом сиротливо валялись две фигурки. Молодой человек сунул человечков в карман и сгреб рассыпавшиеся детали. Руки задрожали: ему нужно было прямо сейчас собрать машинку и поставить ее на место. Но сверху вновь раздался теперь уже нетерпеливый голос и, поборов себя, парень аккуратно положил все запчасти на стол, резко развернулся, пока не передумал, и отправился ужинать.

***

Альберт лежал в темноте и не мог пошевелиться. Последнее, что он помнил, это машина, мальчик, дорога…а потом – пустота. Вокруг раздавались звуки. Как колокольный набат они бились в его голове. Альберт зажал уши руками, звуки стали тише, но понятнее. Говорили двое, женщина и мужчина.

— Ну и как движется твоя игра? Есть успехи?

— Да, есть, мир почти готов. Он такой большой, что не охватить и не осмыслить. Хорошо, что у компьютерной вселенной нет границ. Проблема только с главными героями. Я им говорю куда идти и что делать, а идея-то была в другом. Хотя я и сам до конца не понимаю, в чем именно.

— Не расстраивайся, уверена, ты придумаешь что-нибудь, ты в своем подвале часами сидишь, спишь хоть иногда?

— Мам, ну ты же знаешь, что сплю. И ем, и гуляю, ты ведь не отстанешь.

Раздался звонкий приглушенный смех, переросший в чистый и невероятно заразительный хохот. Смеялись двое - долго, уютно, тепло.

— Мам, а ты помнишь, как все началось?

— Да ты и сам все помнишь, не притворяйся.

— Я от тебя это хочу услышать. Пожалуйста, в последний раз, и я больше не буду просить.

— В тот день светило яркое теплое солнце, и весь мир улыбался мне. — тихо начала женщина свой рассказ. — Проснувшись, я почувствовала, что сегодня обязательно случится «то самое».

— Что – «то самое»? – не смог удержаться от вопроса молодой человек.

— Не перебивай, а то не буду рассказывать. Так вот, я правильно почувствовала. В моей жизни случился ты. Твои взъерошенные волосы, неуверенный взгляд и робкие шаги я помню, как сейчас. Пахло свежими булочками и чем-то еще, неуловимо приятным. Ты стоял напротив меня, вцепившись в руку своей ма…

— Мама! — прозвучало укоризненно и печально.

— …женщины, которая тебя родила, и смотрел прямо перед собой. Не на меня, а, как будто, мимо. Все время мимо. Сколько же времени я пыталась поймать твой взгляд, сколько часов я провела, сидя подле тебя, рядом, но, словно, отдельно. Ты даже не представляешь… — Омела устало и немного обреченно вздохнула, окунувшись в те далекие времена и их отчаянную безысходность. — Да что об этом говорить…Родители собрали тебе одежду, личные вещи и конструктор. Я немного удивилась, когда твой отец… — женщина споткнулась на этом слове, но, не услышав протеста, продолжила. —…несколько раз бегал в машину и частями заносил этот город. Сначала появились дома, потом улицы, машины, а позже деревья и мосты. Твой отец уходил и возвращался, а я смотрела на тебя и ждала, когда же это закончится. Не знаю, сколько времени прошло, помню, что ты переминался на месте, порываясь убежать. Я думала, что от меня, этого дома и всей этой истории, а ты рвался к своему городу. — Омела вздохнула глубоко, словно готовясь к прыжку. — А потом твои родители уехали, и я их больше никогда не видела. Если честно, я даже не знаю, где они живут…

— А мне и не нужно знать, где они живут, я не хочу. — тихие, еле слышные слова молодой человек произнес сквозь зубы.

— Может и не нужно, а может, ты притворяешься, чтобы не чувствовать боли. Ну а дальше, я просто начала тебя любить, как могла и как умела. Я приходила к тебе каждый день, садилась рядом на полу и смотрела. Игра проходила всегда одинаково, словно только тебе одному известный ритуал. От начала и до конца, без изменений сюжета. После этого, ты спокойно умывался и ложился в кровать, а я садилась рядом и читала тебе сказки. Ты помнишь?

— Раньше не помнил, точнее, что-то крутилось в голове, звуки, образы, а составить кино не получалось. Но недавно я все вспомнил, во сне.

— Я читала, ты засыпал, или делал вид, впрочем, неважно, а я еще какое-то время просто смотрела на тебя и думала. Думала о тебе, о себе, о нас. Ты рос и понемногу менялся. Ты стал разговаривать при мне. Сначала я не понимала, что ты говоришь, но оказалось, это часть твоей игры. Со временем ты стал говорить чаще. Я начала задавать тебе вопросы, разные, глупые и важные, а ты начал отвечать… а потом ты посмотрел на меня. И я приняла решение.

Женщина прервала рассказ и глубоко задумалась. Парень вопросительно смотрел на нее, затем опустил руку в карман и нащупал там фигурки.

— Мам, а тебя не отпугнул диагноз?

— Нет, не отпугнул. Высокофункциональный аутизм – это не приговор. Хотя для меня и более сложный диагноз не стал бы помехой. Посмотри, какой ты сейчас. Ты – моя гордость.

Парень достал из кармана фигурки и поставил их на столе.

— Знакомься, мам, это - Альберт, а тот, что поменьше – это Соло. Я поместил их в свою компьютерную вселенную. Хочешь, подарю их тебе.

Женщина протянула руку и ласково улыбнулась сыну, когда два человечка, неловко стукнувшись друг о друга, упали в ее ладонь. Омела почувствовала странное тепло, как будто фигурки были живые, и крепко сжала пальцы. Готовясь ко сну, женщина оставила маленьких человечков на тумбочке возле будильника. Утром их там не было.

***

Робкий рассвет озарил машину и разбудил Альберта. Он приоткрыл один глаз, посмотрел сквозь ветровое стекло на розовые всполохи и почувствовал непередаваемое, невероятное счастье. Рядом сопел мальчишка. Он что-то бормотал во сне, беспокойно метался все время и только под утро спокойно уснул. Альберт смотрел, как лучи солнца медленно ползут по лицу мальчика: вот они добрались до носа, скользнули по ресницам и ласково погладили волосы. Мальчишка приоткрыл глаза и робко улыбнулся, глядя на Альберта.

— Ну что, Соло, готов ехать дальше? Наше путешествие только начинается. — Альберт, получив утвердительный кивок, завел машину, включил поворотник, и выехал на трассу. — Сейчас найдем, где позавтракать и привести себя в порядок, город уже недалеко.

— Я хочу блины и сладкого чая. А еще, если можно, мороженого.

— Будут тебе и блины, и чай, и все, что угодно. У нас теперь будет все, о чем мы только мечтали.

Солнце уже светило высоко, когда, плотно позавтракав в придорожной гостинице, Альберт и Соло отправились в путь. Их ждали горы, реки и моря. Теплые летние грозы и зимние снегопады. Перед ними открывался целый мир, готовый принять их и подарить счастье. Две фигурки, одна из которых удивительно была похожа на Соло, стояли на приборной панели и покачивались в такт движению машины.

***

Молодой человек удивленно и недоверчиво смотрел в монитор, глядя вслед удаляющимся габаритным огням машины. Он написал задачу, согласно которой оба героя, как обычно, должны были находиться в вечернем пустом автобусе по пути в никуда. Но Альберт и Соло были свободны. Их жизнь больше не ограничивалась пластмассовым миром разноцветных деталей и команд создателя, теперь у них была целая вселенная. Парень отвернулся от стола, на миг закрыл глаза и вспомнил тот день, когда все началось.

Мама вышла из машины, не говоря ни слова, и скрылась в дверях здания, которое станет его домом на многие годы. Они с отцом остались вдвоем в машине.

— Соло, надеюсь, ты меня слышишь и понимаешь. И, надеюсь, когда-нибудь простишь. Я не знаю, что делать, я запутался, я просто больше так не могу. Соло, хотя бы посмотри на меня. Нет, снова нет. Зачем я это говорю? И кому?

—…— Соло очень хотел ответить, но не знал, как это сделать. Папа столько раз плакал, кричал, умолял, что Соло запутался и потерял надежду разобраться во всем.

— Что бы ни случилось, помни, папа любит тебя, и всегда будет любить.

Издалека послышался звук открывшейся двери и голос матери:

— Альберт, веди его сюда, Альберт, ты слышишь?

Теплая рука протянулась с переднего сиденья так быстро, что мальчик не успел отшатнуться. Его схватили, крепко прижали и также резко отпустили.

Соло открыл глаза, встряхнул непослушными волосами и улыбнулся. Сверху были слышны легкие шаги и самые вкусные запахи на свете. Запахи любви, тепла и дома.

Седьмой добрался до особняка, дверь которого была открыта, и робко вошел внутрь. Неловко потоптался у входа, нарочито громко отряхивая снег с сапог, и надеясь, что кто-то выйдет за ним. Но шли минуты, а никто не появлялся. Внезапно впереди него длинный и темный коридор озарился светом, показывая путь к одной единственной двери. Седьмой глубоко вздохнул, расправил плечи и двинулся вперед. Приблизившись, он приник ухом к створке и прислушался. Тишина. Смутившись на секунду, он взял себя в руки, повернул ручку и отворил дверь.

За ней была огромная зала, наполненная огнями сотен свечей. Повелитель сидел у камина, вытянув ноги, и попивая вино из бокала. Легким и почти незаметным движением, тот поманил Седьмого, и указал ему на глубокое уютное кресло, также стоявшее недалеко от камина. Демон подошел, присел на самый краешек, словно стесняясь, и поднял на Повелителя глаза.

— Долго же ты шел ко мне, сын, — проговорил хозяин дома, ловя взгляд гостя. — Я уж и не чаял увидеться. Думаю, даже уверен, ты хочешь мне что-то рассказать.

— Да, Повелитель, — немного заикаясь, начал Седьмой. — Не знаю даже с чего начать…

— С начала истории, мне кажется, это будет логично, — саркастически протянул Повелитель.

— Хорошо, — выдавил демон, посмотрел прямо в глаза Повелителю, и, как будто собравшись с духом, заговорил. — Вы знаете меня всю мою жизнь, все восемьсот лет. Я никогда не нарушал установленный порядок. Когда я был бесом, я исправно разводил костры, никогда ничего не путал, и никогда никого не жалел. Когда я был младшим демоном – я четко выполнял все поручения старших. Какими бы страшными, как бы смешно это не звучало из моих уст, они ни были.

— Я, конечно, предложил рассказывать с самого начала, но не думал, что ты начнешь настолько издалека.

— Да, да, конечно, Повелитель. Но я пришел с просьбой, и, чтобы ее озвучить, мне нужно выговориться, — демон снова протяжно вздохнул, замолчал на секунду, собираясь с мыслями, и продолжил. — Так вот, как я уже сказал, я всегда четко следовал правилам. Души, которым положено было гореть – горели, души, которым положено было стать бесами – становились таковыми, а души, которым суждено было никогда со мной не встретиться – меня и не встречали. Пока не вмешалась эта проклятая старуха.

Повелитель кивнул головой, как будто соглашаясь с Седьмым, но не произнес ни слова. А из него тем временем слова полились будто рекой.

— Вы знаете, что эта ведьма поначалу была очень даже послушной. Она сводила в могилу неугодных, проклинала неверных и посылала вам молитвы, ежедневно, без выходных, праздников и отпусков. Но в последние годы своей жизни, она стала чересчур требовательной. Она решила раздавать поручения мне! Мне – ее хозяину, —вскричал в сердцах Седьмой. — Если раньше она просила, то позже все ее обращения стали звучать, как приказы. Она всерьез начала считать себя всесильной!

— Ты сам виноват в этом! — услышал демон. — Ты дал ей слишком много, ты позволил ей почувствовать себя выше других людей. Ты повиновался ей, сам не замечая того, пока не стало слишком поздно. Когда ты увидел, как далеко все зашло, ты спохватился, и наделал ошибок. Сейчас ты настолько же уверен в своей правоте, как и тогда?

— В том-то и дело, что нет, Повелитель. Я понял, что ошибся практически сразу же, как только вмешался в ритуал. Не знаю, что заставило меня толкнуть ее так сильно, чтобы она сломала шею, потом схватить мальчишку, и отнести его домой, уложить в кровать и еще и успокаивать, чтобы он все забыл. Какой злой рок подсказал мне отправить бесов замести все следы и спрятать тело старухи, чтобы его никто не нашел. — Седьмой запнулся и судорожно сглотнул.

Хозяин дома молча смотрел в глаза демону, мысленно заставляя того продолжить свой рассказ.

— Я подумал, что она убьет мальчишку. А это - уже жертвоприношение, и слишком большая плата за то, что я не смогу ей дать. Она требовала подарить ей бессмертие уже не в первый раз. Я ей объяснял, что это невозможно, говорил, что бессмертие нужно заслужить. Я посылал к ней бесов, мучал страшными снами, угрожал всеми карами, какие только знал. Бесполезно, она стояла на своем. Когда она предложила отдать мне мальчишку, я даже оторопел. Только рассмеялся в ответ, не приняв ее слова всерьез. А зря. Она приняла мой смех за согласие, — демон снова сглотнул, и заговорил еще быстрее, — Когда я увидел ее на поляне вместе с мальчиком, то решил понаблюдать, что будет дальше. Она расставила свечи, усадила мальчишку в центр, на том самом пне, и начала ритуал. Я никогда ранее не слышал таких слов, похоже, что она придумала обряд сама. Потом началось что-то невероятное, я почувствовал, что моя собственная душа пытается вырваться из тела, и я испугался. Честно, Повелитель, испугался. Я только сейчас это понял. Именно поэтому я и убил ее, уничтожил все следы, а мальчика, даже не знаю, просто..

— Что же ты все время повторяешь мальчик то, мальчик это? У него ведь есть имя, и оно нам обоим знакомо. Не бойся произнести его вслух, этим ты меня не разочаруешь.

— Михаил, — мягко, словно пробуя имя на вкус, проговорил Седьмой. — Да, Михаил. Он мне показался каким-то жалким, что ли. А потом я уже просто не мог остановиться. Не знаю, как описать это, Повелитель…

Смех хозяина дома разнесся по всей огромной комнате. Он метался по углам и скатывался со стен. Зависал в воздухе и разбивался об пол, пока понемногу не угас.

— У людей это называется любовью, Седьмой. Ее невозможно описать или объяснить. Ее невозможно понять или привить. Ее можно только познать, и навсегда перестать быть собой. Именно это чувство спасает тебя от моего гнева и кары. Я знаю, ты злишься, сын мой, что я не позволил тебе носить имя, но и ты должен меня понять. Я возлагал на тебя большие надежды, а ты все профукал, прости меня за это слово. Уверен, ты хочешь мне возразить и сказать, что я тоже поступаю опрометчиво, прощая тебя. Но я – это я, мне иногда можно. Заметь, иногда. Мне не перед кем отчитываться, в отличие от тебя, и я не нарушаю ничьих приказов, разве только свои собственные правила, но повторюсь, мне это позволено, в отличие от тебя.

Седьмой опустил взгляд в пол, слушая Повелителя, но, когда тот замолчал, посмотрел ему прямо в глаза и выпалил: «А сыграем партию-другую в шашки? Выигрываешь ты, отец – забирай души Михаила и Сергея, выигрываю я – ты, наконец, даешь мне имя, и отпускаешь этих людей». В волнении, Седьмой даже сам не заметил, как впервые в жизни назвал Повелителя отцом.

Седьмой понимал, что шанс у него всего один. Не выгорит – все, пиши пропало. Сгинет он в подземельях с бесами. Помочь Михаилу и его сыну в своем сегодняшнем положении он уже точно не мог, все становилось только хуже. Приказ Повелителя приходилось выполнять, хоть и скрепя сердце. Седьмой не пугал их в полную силу, отговариваясь, что, дескать, давно этим не занимался, растерял навыки, а сам продолжал искать решение проблемы.

— Играем три партии! — услышал он властный голос. — Но, смотри, пути назад больше не будет. Ты сам предложил.

Седьмой достал из-под полы плаща шашечную доску, расставил белые и черные фигурки напротив друг друга, и приготовился к самой главной битве в своей жизни.

Наши дни. Михаил.

Каждое утро, просыпаясь с больной головой, Михаил пытался осознать, когда же все изменилось. До или после исчезновения Лены? Когда он превратился в этого уставшего тридцатилетнего мужика, которому порой хочется сесть и плакать? Да, если честно, иногда даже сдохнуть хочется, да вот ответственность за сына не дает.

Каждый новый день приносил еще больше проблем. Цены становились выше, а зарплата ни в какую не хотела их догонять. На работе новый бренд-шеф сворачивал кровь: то блюдо пересоленое, то кость клиенту попалась, то опоздал с подачей, хотя на самом деле ни одна из подобных претензий не была реальной. Такое чувство, что он один на этой проклятой кухне работает. Михаил не спорил, просто отряхивался, как собака от воды, и продолжал свой бег в колесе.

Но больше всего его пугали непонятные явления в квартире и, особенно, припадки сына. Все чаще происходили странные вещи, все чаще Сережка кричал и плакал во сне. Психологи и другие врачи в один голос твердили, что никаких серьезных проблем со здоровьем у ребенка нет, все это пройдет со временем, что мальчик просто взрослеет, и очень остро ощущает отсутствие матери. Михаил молча выслушивал очередной вердикт, забирал сына, менял врача, школу, но все возвращалось на круги своя, его собственный ад продолжал набирать обороты.

Как обычно, вечером, он готовил ужин, помогал сыну делать уроки, стирал, совершал тысячу шагов по квартире, и пытался не сойти с ума. На удивление, сегодня не случилось ничего привычного. Он не обжегся или не порезался, в доме все оставалось на своих местах, даже ложка не упала. Казалось, кто-то проверяет его на прочность. Так и слышалось в голове: «Ну, расслабься, расслабься, а я тебе снова под дых дам».

Михаил присел на табурет, дожидаясь пока закипит вода в кастрюле, облокотился на стол, и сам не заметил, как задремал.

Снова был все тот же темный лес, те же ветви, которые били его по лицу и рукам, только в этот раз тащили его. Он пытался рассмотреть, кто же это, но лунный свет не мог пробиться сквозь кроны деревьев, и разглядеть лицо никак не удавалось. Шли, казалось, целую вечность. Михаил устал сопротивляться, и послушно следовал за мучителем. Вот появилась поляна. Его усадили на огромный старый пень, а вокруг расставили свечи. Он зажмурился, боясь увидеть что-то страшное, и сидел, не шевелясь. Внезапно, почувствовав тепло и чей-то пристальный взгляд, он открыл глаза и увидел перед собой лицо бабушки. Она улыбнулась ему, затем упала на колени и стала что-то быстро-быстро шептать.

Поначалу, он не мог разобрать ни слова, только сидел, открыв рот, и не мог поверить, что это происходит на самом деле. Через несколько минут, бабушка стала говорить громче, слова гвоздями вдалбливались в его мозг - и рассыпались там на миллионы образов. Он увидел темную высокую фигуру с рогами и молодую девушку, стоявшую на коленях и молившуюся. Чем больше молилась девушка, тем ближе к ней подходила фигура.

Михаил затряс головой, пытаясь прогнать образы, но они неслись все быстрее и быстрее. Он не видел картины в целом, только смутные силуэты: бабушка стоит и держит за руку темную фигуру, бабушка жжет свечи, бабушка загадочно улыбается, но с каждой следующей картинкой кто-то невидимый как будто стирает улыбку с ее лица. И вот она уже с поджатыми губами стоит, расправив плечи, и уперев руки в бока. Рядом с ней все та же темная фигура. Бабушка поворачивается к Михаилу, и показывает на него пальцем. «Забирай его», — говорит она. — «Мне никого не жалко!»

В этот момент Михаил начинает кричать, локоть соскальзывает со стола, и он просыпается.

Наши дни. Седьмой.

Руки у него дрожали, а пот градом катился по лицу. Седьмой даже скинул плащ, но лучше ему не стало. Было нестерпимо жарко и душно. Мысли путались, он вновь чувствовал себя человеком, таким, каким был почти восемь веков назад.

Первую партию он выиграл. Легко и непринужденно, поверив в собственные силы. Он знал Повелителя очень много лет, знал все его приемы, но, видимо, забыл о том, насколько тот мудрее и хитрее его. Вторую партию он почти выиграл, и уже начал улыбаться, когда вдруг заметил блеск в глазах Правителя, и осознал, что просчитался. Одного хода не хватило ему, всего одного!

А сейчас он бледнел, краснел, и никак не мог взять себя в руки. Стоило ему только понадеяться, как Повелитель вновь оказывался на шаг впереди. Седьмой нервно перебегал от шашки к шашке, и не мог определиться. На кону стояло слишком многое. Про себя он в этот момент даже не думал. Кто позаботится о них, кто поможет соединить тропинки так, как нужно? Никто, никто, кроме него. Хотя, если он проиграет, то все это будет абсолютно неважно.

Неожиданно, он увидел путь. Один-единственный возможный шаг, он робко отвел взгляд в сторону, дождался, когда противник сделает ход, и ринулся в бой. Секунда – и исход партии решился. Седьмой вскочил на ноги, и громко закричал. Он победил! Он это сделал.

— Я выиграл, я выиграл! Простите, Повелитель, я не могу в это поверить, но я выиграл! — он высоко подпрыгнул, развернулся вокруг своей оси и замер.

— Да, да, Седьмой. Успокойся, выиграл. Я своих слов на ветер не бросаю. Присядь, давай поговорим.

— Конечно, Повелитель. — сказал Седьмой, и неловко упал в кресло, как будто ноги его больше не держали. — Я вас слушаю.

— Как мы и договорились, — начал хозяин дома. —Михаил и Сергей с сегодняшнего дня свободны, но пообещай мне оставаться в стороне от их судеб.

— Спасибо, огромное спасибо, — перебил его Седьмой, хотел добавить что-то еще, но увидел строгие глаза Повелителя и замолчал.

— Как мы и договорились, я позволю тебе носить имя. Скажу даже больше, ты выберешь его сам. Ну, говори, уверен, что ты уже давно определился.

— Да, — выдохнул Седьмой. — Михаэль. Позвольте мне взять имя Михаэль.

— Пожалуйста, Михаэль. — улыбнулся Повелитель, затем на секунду замолчал, и продолжил. — Но. Есть одна небольшая проблема. Ты возвращаешься в нижний легион, где ни у кого нет имен. Не положено, чтобы кто-то выделялся среди других. Поэтому отныне, у тебя два имени: Седьмым ты будешь на нижнем уровне, чтобы никто не забывал, что, даже оказавшись на самом верху, можно свалиться на дно, а, когда вновь доберешься до высшего, станешь, наконец, Михаэлем. Можешь отказаться, остаться на своем месте, и все-таки отдать мне эти души. Ну так что ты выбираешь?

Седьмой, он же Михаэль, на мгновение задумался и…

Наши дни. Михаил.

Солнце радостно озарило комнату первыми робкими лучами. Пробежало по подушке, и коснулось лица молодого мужчины. Прошло совсем немного времени, и зазвонил будильник. Михаил открыл глаза, протянул руку к телефону и отключил раздражающую трель.

Прикрыв глаза, и дожидаясь сигнала второго будильника, вспоминал прошедшие полгода, когда жизнь стала медленно, но верно налаживаться. С работы его уволили, но с огромной компенсацией и отличными рекомендациями, у Сережки как-то сами собой прошли припадки, может, и правда, перерос. А в соседний подъезд заехала новая, симпатичная соседка по имени Ира, которая уже пообещала зайти к ним на блины. В общем, в жизни установились покой и равновесие. Отключив трель телефона во второй раз, он улыбнулся и крикнул во весь голос: «Сережка!!! Пооодъем! Три секунды, и я жду тебя на кухне!»

Выпив свежезаваренный кофе, он сидел в удобном кресле и с улыбкой смотрел на заползающего в кухню сына. Тот был сонный, взлохмаченный, и такой родной. Михаил подтолкнул ему тарелку с бутербродами, сунул в руку кружку с чаем, и напомнил, что они торопятся.

Пока сын завтракал, Михаил схватил поглаженные с вечера рубашку и брюки, нацепил галстук, и выскочил из дома. Пока он разогревал двигатель своей новенькой ласточки, Сережка наконец-то тоже оделся и спустился. Михаил посмотрел в зеркало заднего вида на сына, и вывел машину со стоянки.

— Ну, как, готов к новому дню, Сереж?

— Да, пап, конечно, только спать хочется сильно.

— А я кому вчера говорил, что пора ложиться? А ты, еще пять минут, еще пять минут, а сам, поди, еще два часа сидел. Будет дураку – наука, ты парень уже взрослый, сегодня промучаешься весь день, вечером вовремя спать ляжешь.

— Ну да, наверное, — промямлил сын и спросил, — А ты как, готов к собеседованию?

— Я всегда ко всему готов! Не получится здесь, так будет что-то другое, хотя я уверен, что все срастется.

Разговор прервал звук сообщения. Сережа взял телефон отца, открыл мессенджер и нажал кнопку воспроизведения. Михаил услышал какое-то щебетание птиц, а после этого незнакомый женский голос подтвердил встречу, и пожелал ему удачи.

Михаил терпеть не мог голосовые, поэтому, стиснув зубы, пробормотал: «Девушка, а вы знаете, что для любителей голосовых сообщений в аду есть отдельный котел?»

Наши дни. Седьмой – Михаэль.

Высокий и сильный бес с длинными рогами демона прогуливался среди подчиненных, проверяя все ли готово. Сегодня ожидалось пополнение. Новые души, застрявшие в Чистилище, уже готовы были на любую кару, только чтобы томительное ожидание наконец-то закончилось.

В его настоящем, единственное, что немного расстраивало Седьмого, это старая, и уже почти забытая, история с Ленкой. Он не мог допустить, чтобы она разбила такое хрупкое человеческое сердце, он не мог позволить ей сломать все. Это же надо додуматься, такое даже демону не приходило в голову, познакомиться через соцсети с турком, и мигом забыть и мужа, и сына, и все свои клятвы. Уже и билеты были куплены, до ее отъезда оставался ровно месяц. Седьмой позволил бы ей просто уехать, если бы не ее планы поговорить, все-таки, с Михаилом. Ей пришлось исчезнуть. Его усилиями, и без желания Михаила. Теперь, на самые нижние круги ада Седьмой спускался только в обход, опасаясь встретить там до боли знакомое лицо. Виделись уже однажды, ну и скандал она устроила!

Позади послышался топот, а через секунду запыхавшийся бесенок самого низшего ранга выскочил из-за угла и встал перед начальником по стойке смирно.

— Господин Седьмой, все готово. Души уже рядом. Я где сегодня стою? — бесенок был, хоть и очень юным, но достаточно умным и расторопным. Он смотрел на Седьмого во все глаза, надеясь, что его поставят, наконец-то, к котлу.

— Четыреста Семьдесят Второй, видишь вон тот дальний котел? — Седьмой указал в сторону. — Тебе туда, я добился для тебя собственного котла.

— А что они сделали? — спросил бесенок, уже не сдерживая улыбку.

— Да они постоянно посылали голосовые сообщения, — усмехнулся Седьмой, и пошел прочь, оставив Четыреста Семьдесят Второго с широко раскрытым от удивления ртом.

— Да уж, раньше за такое не наказывали, — пробормотал юнец, а потом пожал плечами и направился на свое рабочее место.

Наши дни. Повелитель.

Повелитель сидел в своем старом кресле, и любовался языками пламени в камине. В руках он вертел черную шашку, которую в той игре с Седьмым спрятал в рукаве, позволив любимчику выиграть.

«Да, Михаэлю еще учиться и учиться. —  подумал верховный демон, — Вон, как он развернулся в нижней лиге. Старается! Ну, еще лет двести, и может быть пущу его на уровень повыше! Хотя, бегает он к своим в тайне, и думает, я не знаю».

Повелитель вздохнул, спрятал фишку в карман, и пробормотал: «Демонам, как и людям, свойственно учиться только на своих ошибках. Даже я продолжаю совершать невероятные глупости из-за любви».

Когда последние лучи заходящего солнца поглотила темнота, лес как будто замер в тревожном ожидании. Луна, поняв, что не сможет прорваться сквозь густые ветви, лениво освещает только верхушки деревьев, а звенящая тишина с жадностью поглощает любые звуки. Отовсюду доносится шуршание и поскрипывание, где-то вдалеке страшным голосом кричит ночная птица; тьма вступает в свои права. Черная пелена с легкостью скрывает два силуэта, которые торопливо пробираются по лесу в полной темноте.

Впереди идет высокая пожилая женщина, и тащит за руку маленького мальчика лет восьми. Со стороны кажется, что деревья расступаются на ее пути, плотно смыкаясь за спиной, и пряча ее от посторонних глаз. Одной рукой женщина крепко держит ребенка, во второй – несет тяжелую сумку. Иногда она резко замирает, как будто принюхиваясь, а мальчишка в эти мгновения начинает вырываться, отчаянно поскуливая. Его голые ступни упираются в землю и скользят, не находя опоры. Кажется, что из-за каждого дерева на него смотрят чьи-то глаза, ветки хлещут по рукам и лицу, оставляя царапины. Мальчику страшно так, как никогда еще не бывало раньше.

Наконец их путь заканчивается; раздвинув еловые ветви, женщина выходит на большую поляну, в самом центре которой стоит невероятных размеров пень. Лунный свет скользит по стволам деревьев, создавая причудливые тени. Она знает каждую травинку в этом лесу, потому что вот уже больше шестидесяти лет приходит сюда почти каждую ночь. Женщина удовлетворенно выдыхает, и резко дергает ребенка за руку. Тот падает, обдирая коленки, и начинает отползать в центр поляны, надеясь скрыться от мучительницы. Но она неотвратимо настигает его, зловеще улыбаясь, и что-то бормоча себе под нос. Потом резким движением бросает сумку на землю, подхватывает ребенка, и усаживает на пень.

Следующие несколько минут мальчик широко раскрытыми испуганными глазами наблюдает, как женщина расставляет вокруг него тринадцать толстых черных свечей, и, продолжая нашептывать только ей понятные слова, зажигает их по кругу, двигаясь против часовой стрелки. Закончив прямо напротив мальчишки, она несколько минут молча смотрит на него, а после падает на колени и начинает говорить низким утробным голосом: «Владыка, Хозяин, Князь! Душу свою я тебе отдала, тело свое я тебе отдала, силу твою в себя забрала, тело твое…»

С каждой секундой голос становится все громче, слова превращаются в жужжащий рой, а мальчик слышит в своей голове колокольный набат. Голова становится тяжелой, хоровод свечей вокруг него кружится быстрее и быстрее, а изо рта женщины вырываются жуткие первобытные звуки. Мальчишка начинает кричать, погружаясь в хаос происходящего на поляне. Когда уши начинает ломить от крика, глаза ребенка закатываются, и он...просыпается в своей постели.

В доме стоит жуткая, звенящая тишина. Сквозь неплотно задернутые занавески, пробивается лунный свет, заливая скудно обставленную комнату холодным сиянием. Мальчик тяжело дышит, разглядывая свои руки, покрытые ссадинами и порезами, и внезапно замечает грязные следы на полу, ведущие от покосившейся двери к кровати. Сдернув одеяло, он удивленно смотрит на свои ноги, покрытые комьями земли. Страх и ужас пронзают его, а крик застревает в горле. Плотная тень выползает из угла, и, приблизившись к кровати ребенка, окутывает его со всех сторон. Через некоторое время дыхание его успокаивается, желание кричать пропадает; он падает на постель и засыпает. Во сне мальчишка видит темный силуэт и чувствует невероятное тепло, проникающее в каждую клеточку тела. Тихий голос обещает, что у него впредь все будет хорошо.

Двадцать лет назад. Седьмой.

Шла уже четвертая партия в шашки за вечер. Седьмому катастрофически не везло, но он упорно боролся, время от времени поглядывая на часы. Оставалось еще чуть больше сорока минут, шансы отыграться у него есть. Счет был два к одному, не в пользу Седьмого. «Думай, думай, думай!», - твердил он себе.

Позади раздался шорох, скрипнула тяжелая дверь, и пламя камина затрепетало от порыва ветра. Искры рассыпались в разные стороны, но Седьмой даже бровью не повел, сосредоточенно глядя на доску.

— Хозяяяин, хозяяяин! У меня есть новости, срочные, — донеслось откуда-то сзади.

— А ну, кыш! – прикрикнул Седьмой, и Николас мгновенно скрылся, придержав дверь, чтобы она не хлопнула. Хозяин дома поднял глаза на гостя, и лукаво улыбнулся. — А я в дамках! Конец вам, Повелитель!

— Порадуйся немного, с меня не убудет! Но я всегда выигрываю, ты же знаешь. Кстати, хотел спросить, как дела со старухой? Выполнила она то, что ты приказал, или заартачилась?

— Выполнила, Повелитель, куда ж она денется? Вся ее жизнь держится на моих приказах, она уже и не представляет даже, что может быть как-то иначе.

Но от гостя не укрылся ни легкий румянец, ни забегавший взгляд Седьмого. Вальяжно откинувшись в кресле, Повелитель снисходительно кивнул, и позволил Седьмому вновь расставить шашки. Ничья в этой партии не устраивала никого.

В голове у Седьмого в этот момент шла невероятная борьба. Один голос говорил, что нужно рассказать Повелителю все, как есть на самом деле. А другой в это время нашептывал: «Ничего, как-нибудь выкрутимся». И Седьмой трусливо промолчал.

Старинные напольные часы пробили двенадцать раз. Полночь. Гость растянул губы в победной улыбке, забирая с доски последнюю шашку противника, и слегка наклонил голову в шутливом поклоне. «Я же говорил, что выиграю!» — произнес он, пожимая Седьмому руку на прощание. Затем надел теплый плащ и направился к двери. Взявшись за ручку, он вдруг повернулся к хозяину дома, и тихим голосом произнес: «Если бы ты не был моим любимчиком, то снова разводил бы костры внизу, да распределял людей по котлам. Расслабился я за последние столетия, вот вы и распоясались все. Просрал ты старуху, а полезная ведь была, бестия. Но ты сам решил, без меня. Наказание я назначу тебе позже, помучайся пока немного, сам виноват. Но об имени забудь, не получишь ты его».

Седьмой хотел было возразить, но сдержался. Знал, что не прав, понимал, но изменить ничего уже не мог. Он так рассчитывал заработать наконец-то имя, выбирал его трепетно и нежно, надеясь, что Повелитель позволит решить самому. Он почти заслужил, но проклятая старуха все испоганила. Седьмой находился практически на самой верхней ступени иерархии, в первой десятке безымянных. Правда, ушло у него на это почти восемьсот лет тяжелой и верной службы. И вот, когда оставался последний шажок, все рухнуло.

Когда шаги Повелителя стихли, Седьмой, горестно вздохнув, плюхнулся в кресло, и позвал слугу. Николас явился через секунду, как будто подслушивал под дверью, и принялся причитать, ходя из угла в угол.

— Что же теперь будет, что же теперь будет, хозяин? Ваш поступок сгубит нас всех! Ну зачем, зачем вы так?

— Молчать! — прикрикнул Седьмой, и слуга замер на месте, испуганно вытаращив глаза. Хозяин никогда не повышал на него голос, знать, действительно нервничает и переживает. — Не суетись, лучше расскажи, какие новости ты хотел сообщить.

— Старуху так и не нашли! А мальчишка проснулся утром, как ни в чем не бывало, дошел до соседей и рассказал, что бабка пропала. Те позвонили родителям - ну и вуаля - конец истории. Все счастливы, ну, кроме бабки. — Слуга оборвал рассказ так же резко, как и начал его, а после выпучил глаза, и уставился на Седьмого.

— Хорошо, можешь быть свободен. Мне необходима тишина. Никого ко мне не впускай, говори, что занят.

Когда слуга вышел за дверь, Седьмой прикрыл глаза, и вновь оказался мыслями на поляне, где все и началось.

Десять лет назад. Михаил.

Из-за той ночи, когда пропала бабушка, Мишка сильно не изменился. Как будто и не было никогда старушки, к которой он раньше уезжал на все лето. Мальчик вообще о ней не вспоминал. Иногда только, долгими теплыми ночами ему снились лес, поляна и свечи. Но никакого страха Миша в эти моменты не испытывал.

Порой в снах к нему являлся темный силуэт, и о чем-то пытался с ним разговаривать. Лица его Мишка рассмотреть так и не смог, лишь слышал легкий шорох, похожий на шум прибоя. Мальчик никогда не помнил слов, ощущал только присутствие кого-то неведомого, но до боли знакомого.

Михаил повзрослел: вот ему уже восемнадцать, и он стоит на пороге новой, такой интересной, жизни. Вопреки желанию родителей, он поступил в кулинарный техникум, где ему пророчили яркое будущее, разглядев в скромном долговязом юноше талантливого и амбициозного повара.

А через год он встретил Лену. Михаил возвращался домой с конкурса начинающих поваров, забрав первый приз, и увидел девушку своей мечты. «Она будет моей женой,» — решил молодой человек, и смело подошел к Лене.

— Девушка, а вы любите блины? – спросил он, — Вы даже не представляете, какие замечательные блины я готовлю.

— Блины? А кто ж их не любит? — услышал он в ответ, затем увидел блеск в глазах и приветливую улыбку. С того дня они не расставались.

Через две недели Миша и Лена сняли квартиру, а через год поженились. Родители вновь, как и с выбором профессии, были против, но Михаил умел стоять на своем, если сильно хотел. До появления в их семье Сережки, жизнь казалась парню не только веселым, но и невероятно удачным приключением.

Десять лет назад. Седьмой.

С той памятной ночи Седьмой следовал за Мишей везде. Изредка, он отправлял слуг приглядеть за мальчиком, если сам был занят. Шли годы: он видел, как Михаил рос, как из нескладного подростка превращался в сильного и умного юношу. Была только одна проблема, Седьмой не мог разговаривать с Михаилом. Иногда он злился, порой страдал, приказывал себе оставить парня в покое, но, когда успокаивался, все для него возвращалось на круги своя.

Седьмой вмешивался в жизнь Михаила, не спрашивая на то разрешения, и менял ее к лучшему. Он переписывал судьбу, вплетая в историю новые нити, а Михаил просто просыпался утром в такой реальности, какую и мечтал видеть. Любое желание, стоило ему только подумать, исполнялось.

Если бы Седьмого спросили, зачем он все это делает, он не нашел бы ответа. Ну, или не захотел бы его искать. В глубине души, он боялся узнать правду. Но при этом, когда никто не видел, Седьмой улыбался и был счастлив, насколько это было возможно.

Наши дни. Михаил.

Нож был продолжением его руки, как никак, профессиональный повар. Он уверенно скользил по доске, разрубая мясо на мелкие одинаковые кусочки. Дома Михаил не любил готовить, но что делать, сын сам себя не накормит. Из комнаты Сережки не доносилось ни звука. «Уснул что ли, не дождавшись ужина?», — подумал Михаил, и хотел было уже позвать сына, как внезапно нож скользнул по пальцам, и кровь залила не только мясо, но и доску, стол, и даже попала на кухонный фартук. Мужчина застыл, словно парализованный, а из-за спины в этот момент раздалось мерзкое хихиканье. Мышцы мгновенно напряглись, вены на шее взбухли, а волосы по всему телу встали дыбом. «Началось», — обреченно подумал Михаил, и, отложив нож, медленно повернулся.

В кухне не было никого. Кровь капала на пол, выстукивая незамысловатый ритм, а в воздухе пахло железом и, почему-то, костром. Запахи оседали на волосах и одежде, впитывались в каждую клеточку тела, и наполняли мужчину первобытным страхом. Так он и стоял, не обращая внимания на боль в руке и на растущую лужицу крови на полу. Он сам превратился в страх, стал его воплощением. Из гостиной донесся звон разбитого стекла.

Михаил вздрогнул, схватил бумажное полотенце и прижал к пальцам, потом перевел взгляд под ноги, присел и быстро-быстро начал вытирать кровь. Через секунду в кухню вбежал Сережка.

— Папа, папа, вазочка разбилась! Но я ее не трогал, честно.

— Какая вазочка?

— Та, синенькая, что на самом верху стояла.

Михаил спрятал руку за спину, чтобы не пугать Сережку, и вместе с сыном пошел в гостиную. Возле шкафа стоял обеденный стул, а на стекле, высоко от пола, обнаружились отпечатки маленьких ладоней.

— Не трогал говоришь, а стул кто подставил? Невидимка? — Сережа молчал, а Михаил вышел из комнаты, и через несколько секунд вернулся с пылесосом. Включил шнур в розетку, и подтолкнул пылесос ногой к сыну. — Давай, прибери здесь, а мне надо ужин доделать.

Рука нещадно болела. Кровь уже не текла, но прижатое к пальцам полотенце было все в бурых пятнах. Мясо жалко. Мужчина придирчиво оглядел куски, затем схватил дуршлаг, забросил в него мясо и поставил под воду. Ничего, немного промыть, и все в порядке.

Если бы несколько лет назад Михаилу рассказали, что он, экономя деньги, будет мыть забрызганное своей кровью мясо, он рассмеялся бы в ответ. Но так было давно, как будто в другой жизни.

Из гостиной доносилось мерное гудение пылесоса. Михаил включил мультиварку, закинул помытое мясо, и пошел к сыну.

— Ну что, убрал? — Сережа, как заведенный, водил щеткой пылесоса по ковру. — Сынок, давай помогу, а то ты дыру в ковре протрешь.

Михаил только было протянул руку, чтобы забрать трубу пылесоса, как в тот же момент сын вздрогнул и словно очнулся. Застывшим, ничего не выражающим взглядом, он смотрел на отца, затем губы его затряслись в беззвучном смехе, а тело прошила дрожь.

В углу мелькнула тень, и резко стало тихо: пылесос выключился сам, часы перестали тикать, а сын только открывал рот и трясся, не издавая ни единого звука. Михаил схватил ребенка на руки и побежал в ванную. Там он включил горячую воду, чтобы комната наполнилась паром, и стал быстро раздевать ребенка. Сережа смотрел на него широко раскрытыми глазами, и продолжал открывать рот, как будто хотел что-то сказать, но не мог. Через несколько минут, когда ванная комната стала напоминать парную в бане, Михаил открыл кран с холодной водой на полную мощность, и засунул сына под струю. Постоянно переключаясь между теплой и холодной водой, он смог привести ребенка в чувство. Сережа перестал трястись, закрыл глаза и пробормотал: «Все, папа, закончилось, я дома».

Михаил выключил воду, накинул сыну на плечи халат, и упал на колени. Сил не было, он выдохся. Сережа так и стоял на полу ванной в халате на голое тело, пока отец не пришел в себя. Этот ритуал был знаком обоим почти с самого рождения Сережки. На сегодня все неприятности для них закончились.

Наши дни. Седьмой.

Седьмой скорчился в углу. С его высоким ростом и длинными рогами сделать это было практически невозможно. Но он постарался. Как бы ему хотелось прислать сюда слугу, но Повелитель запретил. А ослушаться Седьмой не мог, за это грозило более суровое наказание, чем простое выполнение бесовских обязанностей. Как одному из старших демонов, Седьмому служили многие: бесы, ведьмы, колдуны, и даже некоторые слабые духом люди. Каждый из них отдавал ему всего себя, и готов был выполнить любой приказ.

Вот со старухой только вышла накладка. За без малого пятьсот лет, что Седьмой служил старшим демоном, у него никогда не случалось проколов, да еще и такого масштаба. «Черт меня дернул, что ли?», — усмехнулся Седьмой, мысленно пообещав не поминать Повелителя всуе. А то зная его несдержанный характер, сошлет еще куда подальше, не дожидаясь итога работы. Седьмой даже содрогнулся от этой мысли, не хотелось, ой, как не хотелось покидать насиженное место. Однако, даже страх за свою собственную жизнь, не мог положить конца веренице ошибок. Седьмой не мог ничего с собой поделать, водоворот уносил его все дальше, в пучину бессмысленных действий.

Приказ Повелителя был четкий: Михаил и Сергей. Любыми способами и средствами, но Седьмой должен был привести две души одновременно. Самое главное, что души должны были прийти добровольно. Причем на кону стояла его, Седьмого, шкура. Слова были суровые, но честные. Они гремели в голове демона, не замолкая ни на минуту: «Либо они, либо ты, третьего не дано!»

Седьмой попытался заглушить голос в своей голове, и приступил к работе. Для начала, он толкнул руку Михаила, чтобы тот порезался, затем мерзко захихикал. Пришлось брать уроки у Николаса, чтобы научиться издавать такие отвратительные звуки. Потом он метнулся в гостиную, и приволок мальчишку к шкафу. Подставил стул, сбросил вазочку, затем скорчился в углу и принялся наблюдать.

Все прошло как по маслу. Мужчина и мальчишка двигались по сюжету его истории, как по нотам. Седьмой корчил рожи Сережке, Михаил его все равно не видел, и методично доводил ребенка до истерики. А когда добился кульминации, удовлетворенно вздохнул, и исчез. На сегодня он здесь закончил.

Вернувшись домой, демон посмотрел на себя в большое старое зеркало, и устало улыбнулся. Мерзко было на душе. Что он, бесенок какой-то, чтобы выполнять черную работу? Ответа не было, да и не могло быть. Седьмой сбросил на пол плащ, скинул сапоги и побрел к любимому креслу.

Внутри него боролись два существа, боролись не на жизнь, а на смерть. Один – почему-то жалел людей, которых ему приказано было уничтожить, а другой – себя. Сражение длилось с момента рождения сына Михаила. Седьмой незримо присутствовал рядом с мальчиком всегда, и, несмотря на то, что не хотел этого, а прикипел к нему. Видел его первые шаги и слышал первые слова. Заботился о нем, как умел. И знал, Сережа видит его, и не боится. Но все изменилось в одночасье: Повелитель прислал приказ – забрать обоих. С этого-то момента жизнь Седьмого и пошла кувырком.

Наши дни. Михаил.

Михаил лежал в постели, прикрыв глаза. Спать еще не хотелось, но и шевелиться было невмоготу. Мысли прыгали в голове, как кузнечики. Работа, сын, деньги, время. Как совместить все это, и не потерять себя в хаосе событий? Михаил забыл уже, когда в последний раз читал книжку или смотрел сериал. «Неужели все это действительно происходит со мной? Когда я успел настолько провиниться перед судьбой, что каждый новый день становится только хуже предыдущего?», — каждую ночь спрашивал он себя.

Лена, мать его ребенка и любимая жена, пропала больше пяти лет назад. Тогда Сереже было три года, а Михаил был еще полон сил и надежд на светлое будущее. В тот день, он, как всегда бывало в выходные, забрал сына на прогулку, чтобы жена могла немного отдохнуть. Сын ему не мешал, наоборот, с ним Михаил чувствовал себя невероятно живым и нужным.

Они бродили по улицам, качались на качелях, играли в песочнице, бегали за веселой собакой соседа, и с воплями убегали от нее, к вящему удовольствию всех участников. Затем зашли в пиццерию, и купили на ужин много разных вкусностей. Выходной – значит выходной. Когда уже почти совсем стемнело, отправились домой, довольные и уставшие. Подходя к подъезду, Михаил бросил взгляд на окна их квартиры и заметил, что нигде не горит свет. «Странно, чего это Ленка в темноте сидит?», — подумал он.

Подойдя к двери, парень заметил невероятную звенящую тишину. Казалось, планета остановилась. Сердце защемило от дурного предчувствия. Михаил отогнал его прочь, и повернул ручку двери. Она оказалась не заперта. В прихожей было жутко темно и также, до боли, тихо.

«Лена, ты где? Мы вернулись!» — прокричал он из прихожей. Ответом была все та же давящая тишина. — «Постой здесь», — сказал он сыну, включил свет и пошел искать жену. Заглянул сначала в ванную, затем на кухню, потом, уже не замечая, что бежит, обошел остальные три комнаты. Открыл даже огромный шкаф в спальне. Везде было пусто, вещи жены на месте, а самой ее нигде нет.

В тот момент, Михаил еще не понял, что жизнь его изменилась навсегда. Ничего уже не будет прежним. Он позвонил в полицию, чтобы сообщить о пропаже Лены, но получил в ответ, мол, ждите три дня. Может она погулять пошла с подружками и скоро вернется? А вы, значит, нас, занятых полицейских, будете отвлекать от важных дел. Но Лена не вернулась ни через день, ни через пять лет.

В конце концов, заявление у Михаила, конечно, приняли: опросили всех друзей, родственников, знакомых. Его самого, как первого подозреваемого, проверили от макушки до пяток, но так ничего и не нашли. Несмотря на то, что прошло уже почти пятнадцать лет, всплыла даже история с пропавшей бабушкой. Спасло только то, что маленькому Михаилу в то время было всего восемь, и предположить, что он причастен к исчезновению еще и родной бабушки, может, и предположили, но вслух не произнесли. Кроме него, Лену никто больше не искал, родных у нее не было, а друзья-знакомые за время совместной жизни с Михаилом, исчезли из поля зрения. Поначалу он звонил следователю, ведущему дело Лены, по несколько раз в день. Потом – один раз в день, еще позже – раз в неделю, а через год – вообще перестал звонить. Если ее не нашли сразу же, то сейчас надеяться на что-то было уже бесполезно.

С того злополучного дня, когда жена исчезла, его стал преследовать один и тот же сон. Он пробирается по лесу. Слышит, как шуршит трава, и ветки хлещут по рукам и лицу. Невидимый кто-то постоянно толкает его в спину, заставляя двигаться быстрее и быстрее. Внезапно впереди становится виден свет, слышны голоса и крики. Он разводит руками ветки, и видит силуэт женщины, пень, и какую-то тень на нем, а также пламя свечей вокруг. Он пытается выйти на поляну, но ветки цепляются за одежду и волосы, волокут его обратно в чащу, не пускают вперед.

Когда напряжение становится невыносимым, Михаил начинает кричать… и просыпается весь в поту, в своей собственной кровати. А рядом сидит Сережа и тихонечко, практически неслышно, плачет. Обычно, Михаил хватает сына на руки и долго-долго его укачивает, пока тот не успокаивается. Затем укладывает его рядом на кровати, и до рассвета слушает спокойное дыхание ребенка, боясь закрыть глаза и вновь погрузиться в сон. Иногда Сережка разговаривает во сне. До ушей Михаила доносятся неразборчивые звуки, не то стоны, не то всхлипы. Несколько раз ему казалось, что сын считает до семи. И только в предрассветные часы, когда усталость берет свое, и Михаил проваливается в дрему, ему видится темная высокая фигура. Как бы банально это не звучало, с рогами и горящим взором. Фигура медленно приближается к нему, бормоча какие-то слова, и когда начинает казаться, что вот-вот он сможет расслышать, что же ему говорят, раздается звон будильника.