Lapis Philosophicus Liquideus. Часть 1⁠⁠

Прошлое

Спокойствие темного здания нарушали только чьи-то торопливые шаги. Босые ноги шлепали по кафельному холодному полу, оставляя незамысловатый узор из влажных следов. Кругом стояла непроглядная чернота: луна, пытаясь пробиться сквозь пыльные стекла, неуверенно соскальзывала с белых стен и растворялась в углах.

С каждым шагом он двигался все быстрее и быстрее. Руки шарили по стенам, пытаясь нащупать очередную дверь. Вот оно: ручка, щелчок замка, скрип петель, и - разочарование, опять не то! Видеть он не мог, но что-то внутри неудержимо подсказывало ему: рядом, рядом, еще немного - и найдешь.

Очередной коридор с отрядом дверей отозвался легким покалыванием где-то в глубине его сердца. Теплее, теплее… Десяток ручек, десяток скрипов… И, наконец-то, за последней дверью он почувствовал непереносимый жар. Неужели нашел?!

Он замер на пороге, прислушиваясь к редким ударам сердца. Затем сделал несколько нерешительных шагов в полном сумраке, но ударился об стол. Почувствовав боль, попытался выматериться, но не смог. Странные ощущения нахлынули вновь: темнота и тишина путали. Мысли понеслись галопом: “Боль – это хорошо, значит я точно жив…Но где я, и почему ничего не вижу и не слышу?” Попытался повторить мысли вслух - и вздрогнул, слова раздались откуда-то из-за спины.

Он резко обернулся: все еще ничего не видно. Он вновь замер на несколько секунд, и попытался открыть глаза. Поначалу казалось, ничего не вышло, но постепенно он начал различать очертания предметов, легкий свет из коридора, и чей-то силуэт напротив. Он попытался пошевелить рукой или ногой, но вновь ничего не получилось. Тело, как будто, отсутствовало. “Такого не бывает!”, - в ужасе вскричал он, и подавился своим криком. Силуэт впереди шевельнулся, и двинулся прямо на него.

Он резко зажмурился, пытаясь исчезнуть из этого холодного и странного места, но животное любопытство пересилило страх. Немного приоткрыв веки, он увидел тянущиеся к нему руки со знакомым шрамом на пальце. Удивиться не успел, потому что картинка резко поменялась: мир перевернулся с ног на голову, его подняли и куда-то понесли.

Он не вырывался и не кричал, бессмысленно, да и, если честно, интересно стало, куда его тащат, и чем все это закончится. Он стиснул зубы, почувствовав, как сдавило уши от напряжения, хотел открыть глаза, но передумал.

Сердце билось практически незаметно, но билось, он это чувствовал. Странно, как такое возможно? Руки тряслись: игла да нить, найденные в стеклянном шкафу, все время норовили выскользнуть из пальцев. Если потеряются, все пропало, пришивать больше будет нечем. Стежок, еще один, за ним следующий… ”Не торопись, только не торопись”, - уговаривал он себя, а пальцы, не слушая разума, так и норовили пуститься вскачь.

Прошло примерно полчаса: спереди и по бокам все было готово, стежки были ровные и крепкие. Как бы добраться назад, наощупь? Он завел руки за голову, вздохнул, и продолжил шить. Боли не было, только мышцы затекли от неудобной позы, и руки начали трястись от усилий. Наконец последний стежок был закончен. Он нащупал в шкафу бритву, и отрезал нить. Игла со звоном упала на пол, оставляя после себя метущееся эхо колокольного звона. Он вздрогнул, затянул четыре крепких узла, бросив остаток нити свободно болтаться на спине, и наконец открыл глаза.

В этот момент, как будто в награду за его труды, в окно пробился лунный свет, который залил белую комнату с кафельными стенами и полом, секционный стол, шкафы со склянками и препаратами, и зеркало. В отражении на него смотрело его собственное лицо, помятое, избитое, с дырой от пули во лбу, и практически неузнаваемое. Толстый шов опоясывал шею, накрепко связывая только что пришитую голову и тело. Он неловко улыбнулся, заметив прорехи во рту, где когда-то были ровные зубы, попытался пригладить колючие, как проволока волосы, но махнул рукой, поняв какое это бесполезное сейчас занятие, и перевел взгляд на свое тело.

Что самое смешное, он был в своей одежде: грязной и залитой кровью, но практически целой, только почему-то без обуви. Он еще долго стоял перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон, и, не понимая, как такое возможно. Затем, будто что-то вспомнив, он начал судорожно ощупывать подкладку куртки. Обыскивали? Или были настолько опьянены успехом его поимки, что поленились? Судя по оставленной ему одежде, побрезговали забирать, а вот новые сапоги утащили. Теперь еще и обувь искать придется. Внезапно руки нащупали потайной карман, а в нем очертания склянки. Целая! Значит я спасен! Он шумно выдохнул, разодрал невидимый шов - и вытащил баночку. Янтарная жидкость заискрилась в лунном свете, придавая ему сил. Остатками зубов он вытащил пробку, и сделал живительный глоток.

Настоящее

— Интересное чтиво вы мне подкинули, Иван Леонидович, не ожидал, — с усмешкой проговорил седовласый профессор, обращаясь к сидящему напротив молодому коллеге. — Полночи заснуть не мог, разбирая эти каракули. Пожалели бы меня, да по-современному, в печатном виде дали, а то глаза уже не те, да и копия не самая качественная, намучился, но бросить не смог. Где вы это взяли, голубчик?

— А я вам о чем говорил, Степан Андреевич? — ответил Иван, уходя от заданного вопроса. —  А вы твердили, что тема неинтересная, да кому, мол, это нужно? То-то, тема не то что интересная, она захватывающая. Меня, по крайней мере, она заворожила, а теперь, подозреваю, и вас.

Иван испытующе взглянул в глаза наставника, увидел хитрый прищур, и с облегчением выдохнул. Точно поможет.

— Да, не прав я, не прав был, вы уж простите старика, — пробормотал Степан Андреевич. — Но неужели вы действительно надеетесь докопаться до истины, если учесть, что ваши умозаключения правдивы? Да не может быть, это перевернет все устои, да и, как обычно, найдутся противники, которые поднимут вас на смех….

— Извините, что перебиваю, уважаемый Степан Андреевич, но… — молодой аспирант судорожно сглотнул, и кинулся в омут, забрасывая наставника словами. — Пускай смеются, пускай считают идиотом, так всегда было, есть и будет в научных кругах. Но я-то буду знать, я пойду по хлебным крошкам, как ищейка, я переверну вверх дном все документы, если понадобится, жить буду в архиве несколько месяцев…

— Ну, тише, тише, успокойтесь… — профессор взмахнул рукой, прерывая Ивана. Затем, тяжело кряхтя, поднялся, и направился к портфелю, сиротливо стоявшему на полу возле вешалки.

Иван, как завороженный, смотрел вслед Степану Андреевичу, мысленно уговаривая последнего двигаться быстрее. Наставник добрел до сумки, поднял ее, и также неторопливо вернулся обратно. Сев в кресло, он расстегнул замок, и стал вытаскивать один за другим самые невероятные предметы, приговаривая: “Да куда ж ты запропастился, я точно сюда складывал”. Чего только в портфеле не было: недоеденный бутерброд, на котором похоже уже зародилась новая жизнь, какие-то пробирки с разноцветными жидкостями, несколько расчесок, гигиеническая помада и, конечно, ворох документов. Гора вещей на столе росла, а Иван недоумевал, как все это помещается внутри, и как профессор что-то там вообще находит.

Внезапно раздалось: “Вот же он, нашелся, родимый“, и профессор победно извлек новенький белый пропуск.

— Я же знал, что вы не оставите меня в покое, пока не получите его. Как и обещал, хотя я вам этого и не обещал, ну да ладно… — с этими словами профессор протянул пропуск Ивану. — Ровно на три месяца. Вам будут доступны любые документы, которые вы попросите. Только помните, ваша работа должна стать сенсацией, слишком дорого обошелся мне этот пропуск. Архивы НКВД так просто никому не показывают.

Иван, не помня себя от счастья, вырвал пропуск из рук Степана Андреевича, рассыпался в благодарностях, и хотел было уже ретироваться, когда услышал:

— Голубчик, постойте, а у вас есть начало истории или продолжение ее? Я уже стар, чтобы год ждать новый сезон. Пока вы землю роете в архивах, хотелось бы полюбопытствовать, так сказать, составить свое мнение, если вы не против.

Иван схватил рюкзак, порылся в такой же, как у профессора, куче непонятных вещей, о которых он уже и забыл, и извлек толстую пачку листов, скрепленную зажимом. Протянул профессору, и, пробормотав что-то невразумительное, пожал Степану Андреевичу руку, и скрылся.

Профессор долго смотрел на закрывшуюся за аспирантом дверь, поглаживая листы, затем встал, заперся изнутри на ключ, чтобы никто не беспокоил, и погрузился в чтение.

Прошлое

Пьянка в ресторане после удачного налета закончилась откровенно плохо. Если быть абсолютно точным, то она даже толком там и не началась, хотя перспективы и были отличные. “Под носом у Уголовного Розыска никто искать не будет”, — думал он, вваливаясь в переднюю ресторана, и размахивая деньгами. Все, что он помнил, это множество удивленных лиц вокруг, и какую-то суету. Нет, чтобы послушать свое чутье - и дать деру… Хотя, что сейчас жалеть, уже получилось так, как получилось.

Когда его вели через двор с заломленными за спиной руками, он впервые понял, что его могут расстрелять. Да что уж могут, если посадят, то точно расстреляют. Вмиг протрезвев, и собрав последние силы, он резким ударом сбил конвоира с ног, и, отстреливаясь, выбежал на набережную. Когда туда же выскочили милиционеры, его уже и след простыл.

Далее неудержимо мелькали мосты, улицы и дома. Откуда-то сзади все время доносились свистки и крики, но слов было не разобрать. Он бежал, прячась под сенью домов и в тенях подворотен, пока не оказался на Васильевском острове. Огни больших улиц остались позади, вечером здесь было тихо и безлюдно. Перемещаясь дворами, он наконец-то обнаружил незапертый подвал, спустился в непроглядную темноту, рухнул на пол и замер. Все, что он чувствовал сейчас, это нестерпимая боль в простреленной руке, и свое судорожное дыхание, хрипами вырывавшееся из горла.

Но прошло какое-то время, дыхание выровнялось, кровь почти остановилась, боль в руке почти утихла, особенно если не тревожить ее, а легонько баюкать, и он сам не заметил, как заснул. Очнулся он от сдавленного стона, и понял, что сам издает эти скулящие звуки. Рука пульсировала, повязка промокла насквозь, а глаза заволокло туманом. Нужно найти врача или аптекаря, срочно, иначе подохнет он здесь, как собака.

Он приподнял голову и посмотрел на солнечный луч, шаривший по стенам, затем обвел взглядом коридор, в котором пролежал всю ночь. Словно решившись, с трудом, постанывая, поднялся на ноги, и пошел вглубь подвала. Все эти дома, насколько он помнил, были соединены целыми системами тоннелей, не раз он уже укрывался в подобных. Зашел на одной улице, а вышел через три квартала, главное было - знать куда идти.

Сколько он шел, тяжело переставляя ноги, до сих пор непонятно. Стены вокруг то сжимались, норовя поглотить его, то наоборот, разлетались в стороны. Голова кружилась, и светлячки перед глазами уже не исчезали, а занимали с каждым шагом все большую площадь. Когда идти стало совсем уже невыносимо, он вновь присел, давая себе передышку. Прикрыл глаза, прислонившись спиной к стене, и вдруг услышал позади себя невнятное бормотание, прерываемое восклицаниями и восторженными вскриками.

Развернувшись вполоборота, он прижал ухо к стене, затаил дыхание, и стал слушать. Поначалу разобрать слова было практически невозможно, но, полностью отдавшись во власть этих звуков, он начал понимать, о чем шел разговор.

— Да я тебе говорю, это точно оно! Убери руки, не дергай, а то прольешь! Сначала я. — говорил незнакомый глухой голос с каким-то непонятным акцентом. — Видишь, видишь, как блестит! Это точно золото!

— Да не бреши! Из камня невозможно сделать золото, вот невозможно, и все тут! — отвечал первому сердитый молодой оппонент.

— Ты сам видишь, что это золото, а был камень! Ты забыл где мы находимся? Это же лаборатория под аптекой Пеля, наши уже три месяца здесь все обыскивают после того, как изучили документы, но найти ничего не могут, а мы с тобой нашли.  

— Так пошли, позовем начальника, к награде нас приставит…— задорно предложил молодой, но слова его вдруг резко оборвались.

— Ты совсем дурак? Ага, к награде нас приставят, держи карман шире! Как бы не расстреляли от любви братской, да жадности непомерной! —  зашипел первый, и явно стукнул кулаком по столу.

Раздался звон стеклянных бутылочек, судорожная ругань и злой шепот.

— Я тебе говорю, давай заберем это, отчитаемся, что ничего не нашли, а позже – поделим. Нам с тобой этих склянок на всю жизнь хватит.

Ответа он не расслышал, потому что внезапно все стихло, а откуда-то сверху послышался шум солдатских шагов. Двое за стеной что-то быстро задвинули, зло перешептываясь, и начали шуршать бумагами.

— Березюк! – раздался громкий голос. — Нашли что-нибудь? Вам уже сменяться пора, а вы все не выходите. Командир за вами послал. Эй, Березюк, вы где?

Раздалось покряхтывание, как будто кто-то поднимался с колен, и приглушенный голос с тем же непонятным акцентом, произнес: “Пусто, Степанов, ничего не нашли. Так ведь, Глушков?”

В ответ раздалось еле слышное бормотание, похожее на согласие. Затем были еще какие-то звуки, но он уже не прислушивался к ним, в его душе зарождалась надежда.

Настоящее

Резкий стук в дверь вырвал Степана Андреевича из мира грез. Пожилой профессор вздрогнул так сильно, что неловко скрепленные листы разлетелись по всему полу. В дверь продолжали стучать. Он неслышно ругнулся, сгреб ногой записи под стол, и пошел открывать. За дверью стоял охранник.

— Степан Андреевич, ну что ж вы так долго? Я уже заволновался: свет у вас горит, но дверь заперта на ключ, и вы не открываете…

— Да заснул я, Никита, успокойся. Доживешь до моих лет, тоже от усталости выключаться будешь в одно мгновение!

— Напугали вы меня, еще бы пара минут, и я бы вынес вашу дверь, вот стыда было бы потом.

— Хорошо, что не вынес, а то я бы с испугу еще и коньки откинуть мог, — произнес с усмешкой профессор. — Ладно, Никита, я сейчас вещи соберу и пойду домой, не жди меня, я сам закрою кабинет, а ключ у тебя на столе оставлю.

— Хорошо, Степан Андреевич, я тогда пока остальные кабинеты проверю, но вас все же провожу, а то я уже сигнализацию включил, осталось только, чтобы ГБРовцы к нам нагрянули.

После этих слов, насвистывая какой-то неизвестный профессору мотив, охранник продолжил осмотр коридора, дергая каждую дверь, попадавшуюся на пути.

Степан Андреевич поспешно сгреб бумаги в портфель, задвинул стул, и, выключив свет, затворил дверь кабинета, трижды повернув ключ в замке. Потом окликнул Никиту и, вместе с охранником, вышел на улицу.

Попрощавшись, он сел в машину, и направился домой. Всю дорогу, пока водитель лавировал в сумасшедшем городском потоке, Степан Андреевич не мог выбросить навязчивую мысль. Неужели, после стольких лет он все-таки напал на след философского камня?

Добравшись до дома, и наскоро поужинав, он, не слушая упреков жены, заперся в своем кабинете, и продолжил читать.

Прошлое

Он просидел на полу возле стены весь день. В подвал еще несколько раз возвращались чекисты, но двое первых так больше и не появились. Он не ел и не пил - думать об этом было некогда. Сейчас в его голове билась одна только мысль: как же ему повезло! Он действительно родился под счастливой звездой, не зря же носил кличку Фартовый. Рука почти не болела, некогда, пусть поболит попозже.

Он вспоминал все, что ему было известно об аптеке Пеля. Вильгельм и его сын Александр были известными фармацевтами, а поговаривали, что и алхимиками. Они разрабатывали чудодейственные препараты, и, как говорили сплетники, увлекались черной магией. Насколько он знал, во время национализации аптек, Пель так и не смог не только забрать свои вещи и документы, но и просто попасть внутрь. Много раз, особенно в свою бытность чекистом, он слышал в кулуарах разговоры о философском камне. Средство способно было превратить любой материал в золото, а также дарило испившему его вечную жизнь и молодость.

Если солдаты нашли именно философский камень, а он в этом уже почти не сомневался, то путь к свободе и счастливой богатой жизни у него в руках. Дождавшись полной темноты, и, убедившись, что солдаты разошлись, заперев двери, он принялся за работу.

Ножом, который он всегда носил с собой, начал расковыривать щели в неплотно подогнанном кирпиче. Возможно от взрывов, а, возможно, и от некачественного раствора, швы расходились быстро. Ему не мешали ни раненая рука, ни усталость, ни пустой желудок. Он ясно видел впереди цель, и шел к ней.

Через пару часов тяжких трудов, первые кирпичи были убраны, и проход стал расширяться. Прошло совсем немного времени, и он смог протиснуться за стену. Приземлившись на пол, выругался, потому что упал аккурат на раненую руку, но быстро вскочил на ноги, и наощупь двинулся вперед, туда, откуда, как ему казалось, он слышал разговор чекистов.

Наткнувшись на кресло, он протянул вправо руку, и нащупал стол.  Ударил по нему кулаком, убеждаясь, что счастливый чекист-поисковик стучал именно по этому столу. Потом обыскал ящики, и наткнулся на свечи и спички. Радостно выдохнул, убеждаясь, что удача все еще благоволит ему, и зажег свет. Огляделся вокруг, потрогал бумаги, валявшиеся на столе, звук был не тот. Обошел помещение по кругу, и в углу наткнулся на ворох газет. Провел по ним рукой, есть, тот самый шорох, который он слышал перед появлением третьего чекиста. Значит, склянка должна быть где-то рядом. Мысли неслись галопом, опережая друг друга.

Разворошил газеты, простучал под ними половицы – ничего. Обшарил соседние шкафы – снова ничего. Вернулся к креслу и стал размышлять. У чекистов было всего несколько секунд, чтобы спрятать находку, значит, это должно быть в шаге от газет. Вернулся, снова простучал пол не только под газетами, но и на расстоянии метра по кругу. Ничего не нашел. Упал на пол, потому что закружилась голова, на секунду прикрыл глаза - и услышал легкий стук, похожий на удары сердца. Звук раздавался из-за шторы, что находилась позади газетной кучи, между шкафами.

Он подполз к шторам, подняться сил уже не было, и отдернул занавески. За ними находились большие напольные часы. На дверце, за которой прятался механизм, висела печать ЧК. Обычно такие навешивали, когда предмет был осмотрен, чтобы следующая группа не тратила время на обыски одних и тех же вещей или комнат. Аккуратно поддел бумагу ножом, и отворил дверцу. Прямо перед ним лежал золотистый камень. А рядом стояло шесть бутылочек с янтарной жидкостью, на каждой из которых красовалась надпись “Lapis Philosophicus Liquideus”.

Недолго думая, он схватил одну из склянок, сорвал зубами крышку, затем, всего на мгновение, застыл, а потом смело вытянул руку и капнул жидкостью на рану. Боли не было, немного пощипывало, да и только. Он зажмурился, и начал считать. Когда неприятные ощущения пропали, он решился открыть глаза. В изумлении, раскрыв рот, он смотрел на свою руку, на которой за несколько минут не осталось и следа от сквозного ранения. Кожа была еще неровной, и какой-то бугристой, но отверстие затянулось, как будто и не бывало его.

Он попробовал приподнять стул, все получилось, рука была сильной и твердой, как до ранения. Кроме того, больше не хотелось есть и пить, он как будто заново родился. Оглядевшись по сторонам, он схватил с пола мешок, сложил в него золото и склянки, и собрался уходить. Добравшись до отверстия в кирпичной стене, он вдруг чертыхнулся, обозвав себя мысленно идиотом, и вернулся обратно к газетам и часам.

Еще примерно полчаса он заметал следы своего пребывания: размел выпавший из стены раствор по полу, чтобы он смешался с пылью и не бросался в глаза, сложил стопкой рассыпанные газеты, навесил на часы печать, и задернул шторы. Подойдя к столу, он подобрал спички, а оставшиеся свечи сложил на место, в ящик. После этого, еще раз все осмотрел внимательным взглядом, и наконец-то остался доволен. Те двое никогда не признаются, что кто-то забрал то, что они нашли.

Выбравшись сквозь дыру, он аккуратно составил кирпичи на место так, что с первого взгляда обнаружить следы проникновения было невозможно, и, насвистывая, направился в новую жизнь.