drakesigrun

Как в старообрядческой деревне под Петербургом хранят вековые традиции и придумывают новые

Деревня Лампово расположена в 100 километрах к югу от Петербурга, в Гатчинском направлении. С первых домов ее можно принять за обычный дачный поселок, но уже через несколько метров заборы из профлиста сменяются деревянными штакетниками, а кирпичные дома — резными избами, похожими на те, что встречаются только на Русском Севере. Именно оттуда еще в XVIII веке приехали предки строителей теремов. Они привезли не только архитектурное мастерство, но и старую веру.

Чем жила деревня до революции? Почему чуть не утратила себя в советские годы? И как сегодня стала одной из самых популярных у туристов в Ленинградской области, но не растеряла ни аутентичности, ни... ламповости?

Старообрядцы, а на людей похожи

Во дворе старого ламповского дома суетливо, недаром субботник. У раскидистого дуба дымит самовар. Рядом высится куча только что спиленных веток. На полянке чуть в стороне девчонки играют то в вышибалы, то в догонялки. А взрослые накрывают на стол. Крабовые палочки, оливки, соленые грибы и три вида рыбы: белая, красная и еще одна красная, но другая. «Апостольский пост», — словно объясняет причудливость меню одна из бабушек.

Мужчина лет 40, с бородой и в очках, первым берет стаканчик с легким домашним вином. И начинает тост.

— Наш актив благодарит всех присутствующих, что мы тут собрались...

— Волей или неволей.

— Волей в основном, неволей никого не тащили. В этой избе, мы очень надеемся, скоро будет пространство для общественных мероприятий. Вот захочешь провести мастер-класс — пожалуйста. Лекцию? Пожалуйста. Или какой-нибудь совет деревни. У нас уже разобрана печка, закуплены стулья и столы. Так давайте это вино выпьем за нас всех…

— И чай на пятнадцати травах!

Тостует Денис Ермолин, глава ламповской старообрядческой общины. Будущая «арт-резиденция», вокруг которой организован субботник, — только один из множества его проектов в Лампово, под него удалось получить небольшой грант. Сам староста купил здесь дом всего семь лет назад, однако за это время успел не только закончить собственный ремонт, но и встряхнуть всю деревню. Вместе с «активом», окружившим стол, он проводит экскурсии, собирает предметы для деревенского музея, организует мастер-классы и фестивали.

Тем временем все возвращаются к своим разговорам. Иваныч рассказывает о поминальном ламповском пироге с селедкой и квашеной капустой и о том, как одна староверка «печёт» его каждую неделю. Татьяна — о своем новом хобби, вязании крючком кружев, то ли брюггских, то ли вологодских. Мужчины у крыльца обсуждают, что надо бы еще допилить веток. Дядя Женя кочегарит привезенный им на тачке самовар и, приподнявшись, объявляет: «А вот и Маша!».

Студентка петербургского института культуры Мария Шлямова до этого уже несколько раз бывала в Лампово: приезжала на Пасху и на Радоницу, на Рождество и просто так. Итогом этих поездок стал документальный фильм о деревне «Камо грядеши?». Его покажут сразу после субботника, и это станет первым мероприятием в арт-резиденции.

Со старославянского название фильма — «куда идешь?». Этот вопрос встречает каждого, кто гуляет вдоль речки Ламповки, неподалеку от дома дяди Жени. Он же этот знак и установил, он же стал главным героем фильма.

Дядей Женей все зовут Евгения Георгиевича Платонова. Он из потомственных ламповских староверов, но жизнь у него сложилась будто в романтическом советском фильме. Родился в послевоенном Ленинграде, выучился на геолога, чертил карты на Новой Земле и в Забайкалье, а в 2006 году вышел на пенсию и вернулся в родовую деревню. До этого он провел здесь несколько лет в детстве: болезненного мальчика отправили к тетям поправлять здоровье.

Деревенская жизнь уже тогда показалась дяде Жене не в пример лучше городской. Не изменил он своего мнения и теперь. Дни у него наполнены делами и хозяйственными заботами: вот кадры, как он идет за водой на родник, вот колет дрова, вот делает «свещи» для «моленной»: «Свечи у проктолога!». Все у него с шуткой, с остротой, каждая фраза — готовый афоризм.

Сидя на скамейке, в одной из сцен фильма дядя Женя размышляет о вере и общине. «Старообрядцы мы, а на людей похожи», — заключает он с экрана. Все в зале смеются.

А я знаю, как вашего прадеда звали

— В Лампово чувствуешь себя русским человеком, настоящим русским человеком. Ходишь среди этих домиков, кругом дубы такие потрясающие, речушка, родничочек... И, конечно, люди, болеющие за свою деревню, которые пытаются, вопреки всему, сделать ее особым местом, — рассказывает краевед Андрей Бурлаков.

На субботнике его тоже ждали. Недавно он купил в деревне участок — «за огородами», уточняет дядя Женя. Пока ничего нет, только лесок растет, но новый хозяин планирует создать здесь музей частных коллекций. Говорит, теперь «до конца жизни только этим и заниматься». Неудивительно, что он решился осуществить подобное именно в Лампово. С деревней краевед знаком давно: еще в начале 1980-х годов, когда учился в старших классах, приехал в первый раз на велосипеде из родной Суйды под Гатчиной.

— Лампово было самой недоступной деревней в округе. Люди не хотели общаться, по разным причинам отказывались что-либо говорить, отвечать на вопросы. Отмахивались: «Много вас тут ходит таких». Но я понимал, что деревня уникальная и что она уходит.

Андрей стал искать способ разговорить оставшихся старожилов. Решил брать знаниями: поехал в петербургские архивы и накопал о Лампово всё, что мог, — книги, церковные метрики, документы... С этим богатством вернулся в деревню и, завидев на улице первую же бабушку, подошел: «А я знаю, как вашего прадеда звали». — «Пойдемте».

Так краевед попал в дом староверки Марии Лаптевой. Там все как полагается: «своя чашка, своя ложка, свой стул и все: никаких посторонних людей там быть не могло». А его, молодого исследователя с блокнотом, пустили.

Семейная история женщины оказалась типично ламповской: ее предки, староверы-беспоповцы, переселились сюда из Архангельской губернии при Петре I. Может, немногим позже. Дед владел несколькими экипажами — как и многие местные жители, летом стоял на станции Сиверская и развозил петербуржцев по дачам, а зимой работал в городе. Отец же был мастером на стекольном заводе немца Ритинга в соседней Дружной Горке, дядья обслуживали охоты князя Витгенштейна, имение которого находилось неподалеку.

Это не то, как обычно представляют занятия крестьян-старообрядцев, но Лампово всегда было необычной деревней. Жили здесь богато. Строили исполинские терема с тонкой резьбой: c бегущими лошадками на наличниках — у ямщиков, с ажурными балкончиками — у сдававших дома в аренду. В деревне работали чайные, трактиры и фотоателье. Некоторые жители могли позволить себе модные новинки вроде патефонов или швейных машинок «Зингер».

На рубеже XIX—XX веков на участке над рекой было возведено нынешнее здание старообрядческой моленной. Ламповская община была самой многочисленной в губернии — около 600 человек, как из местных, так и из окрестных деревень.

Но так было до революции. И хотя новая власть пришла в Лампово почти незаметно, без сколь-либо серьезных столкновений, жизнь деревни круто изменилась. Не сразу, но преуспевающие крестьяне лишились своих «бизнесов» и были вынуждены кто уехать, кто работать в колхозе. Экипажных лошадей запрягли пахать поля, а чайные с фотоателье превратились в кулацкие излишества. Моленную при этом не закрыли, но число прихожан неминуемо снижалось. В советское время службы посещали «не то чтобы массово», говорит дядя Женя, вспоминая пионерское детство в деревне. В основном по большим праздникам или «матушку отпеть».

И вдруг произошло чудо

Когда в Лампово попал Андрей, деревня и вовсе почти вымерла: «Не было ни колхоза, ни школы, никакой работы. Молодежь разъехалась, а от общины осталось всего несколько бабушек».

С этими «несколькими бабушками», хранительницами памяти Лампово, краеведа познакомила та же Мария Лаптева. Они поведали Андрею множество легенд и преданий. Рассказали, что престольным праздником был Никола и что на него всегда устраивались гулянья. Отдали семейные фотографии, а с ними — вековые прялки и другие предметы быта: «Нам это уже не нужно. Дети уехали. Забирай».

Подаренные ламповцами сокровища потом стали экспонатами музеев, открытых Андреем по всему Гатчинскому району. Особое место в их коллекциях занимают вещи, принадлежавшие деревенскому старосте Даниилу Никитину по прозвищу Тиханов. Он был человеком деятельным и успешным: держал торговую лавку, сдавал дачи в аренду, руководил благоустройством деревни и строительством моленной.

А вот собственный дом головы — один из самых красивых в Лампово — не сохранился: в конце 1980-х годов тогдашняя хозяйка, дочь старосты, отдала его государству под создание сельского музея, но обещанная реставрация так и не наступила. Оставленные музейщикам вещи начали растаскивать, говорит краевед.

— Я понимал, что дом обречен. Как-то приехал, а он уже без окон, без дверей. Внутри лежали колеса от огромных экипажных карет и стоял сундук, который был никому не нужен. Большой такой, метра два. Местные мальчишки играли на нем в карты. Я говорю: «Ой, какой сундук, я хочу у вас забрать». Открываю крышку, а он весь обклеен прогонными билетами эпохи Пушкина. Я, конечно, его на машинах в Суйду привез.

Андрей успел хоть что-то спасти: в нулевые дом просто сложился. Похожая участь постигла еще многие ламповские терема: какие-то разобрали как ветхие в позднесоветское время, другие сгорели или разрушились уже в XXI веке.

— На моих глазах деревня умирала, прямо погибала. Исчезали дома, уходили люди. И вдруг произошло чудо: появляется Денис Ермолин, и начинается возрождение. Я его называю спасителем Лампово, потому что он смог всех людей собрать, закрутить, организовать, дать веру в будущее.

Рыба, которая стала ихтиологом

— Местные старожилки позвонили в петербургскую общину — как они говорят, в Ленинград. Позвонили в Ленинград и сказали: «Сил наших больше нет».

Это было в 2011 году, вспоминает Денис, после очередного ограбления храма. Он стоял тогда без сигнализации и железной двери, воры выносили из него кто иконы, кто старинные книги, настоятеля не было. Помочь ламповским староверам вызвался Вячеслав Михович, ныне председатель Невской старообрядческой поморской общины в Петербурге. Стал помогать бабушкам по хозяйству, подтягивать в деревню молодежь. Однажды на Николу Зимнего вместе с ним приехал и Денис Ермолин.

Его старообрядческие корни уходят далеко на север — в село Усть-Цильма Республики Коми. Издавна оно было крупным центром беспоповцев поморского согласия или, как их называют в этих краях, даниловцев. «Еще в 1980-е годы здесь жили книжники, переписывавшие от руки церковные тексты», — рассказывает Денис.

Сам он родился уже в Печоре, куда перевели по работе деда. Ходил с бабушкой на кладбище, где та по усть-цилемскому обычаю сама кадила ковшиком могилы. Она же учила внука читать по-славянски и правильно складывать крест. Хранила меднолитые иконы.

— При этом в семье жесткого, прямо кондового старообрядчества не было. Но мы все — даже я, когда совсем мелкий был, — знали, что мы староверы. Бабушка всегда так говорила, хотя была школьной учительницей и в комсомоле тоже везде перебывала. Именно она привила начальные знания.

Но потом наступил студенческий период в Дубне с брейк-дансом, граффити и фристайлом — «даже с Noize MC джемовали иногда», улыбается Денис. К старообрядчеству он вернулся уже после переезда в Петербург. Однажды зашел в храм в Рыбацком, познакомился с людьми и постепенно начал бывать регулярно: раз в месяц, потом каждое воскресенье, а через какое-то время уже сам начал участвовать в богослужении в качестве певчего.

И все чаще приезжал в Лампово. Спустя несколько лет таких визитов, в 2019 году, Дениса выбрали председателем местной старообрядческой общины. При этом большую часть года — кроме летних деревенских месяцев — он, как и прежде, проводит в Петербурге. Работает ученым секретарем Кунсткамеры и пишет о староверах докторскую диссертацию: «Вот такая рыба, которая стала ихтиологом», — шутит Денис.

В церкви, а не в секте

Сегодня вверенная ему моленная, что стоит через несколько домов от арт-резиденции, отремонтирована, клумбы посажены, пару лет назад повесили новые колокола. У входа висит расписание праздничных богослужений и просьба: «По всем вопросам обращайтесь к старосте». Можно провести таинство крещения и покаяния, договориться об отпевании на ламповском кладбище, подать требу за здравие и за упокой.

По приблизительным подсчетам Дениса, в общине состоит около 300 человек — это те, кто хотя бы изредка участвует в службах. Ламповцев среди них — человек пятнадцать. А так, как и до революции, съезжаются со всего района: из Кургино и Дружной Горки, из Сиверской и Даймища, из Гатчины и Петербурга. «Потому что им тут нравится».

Община, хотя и объединяет людей из разных мест, но все равно сплоченная. Есть костяк, который постоянно находится на связи по насущным вопросам, и духовным, и околоадминистративным. Есть большой чат в WhatsApp. «Я вчера написал: „Надо покосить траву около храма, кто со мной?“. И сразу парнишка отозвался ламповский. Я косилкой, он триммером», — с удовольствием рассказывает Денис. Тут же, словно в подтверждение, у него в очередной раз звонит телефон: «Да, Федорыч, привет! А ты в моленной? Наверное, поставь около двери, а я вечером заберу». Это в храме стекло разбилось, а человек вызвался и привез замену, объясняет староста.

Что ни год, к общине присоединяются новые люди: в основном из староверских семей, которых «недокрестили» в детстве. Либо моленная была закрыта, либо побоялись чего-то, либо не захотели ребенка в холодную воду окунать.

Но появляются и те, кому просто интересно больше узнать про старообрядчество. Причем из первых уст. По словам председателя, прежде это было практически невозможно — общины были более закрытыми, а знания о раскольниках ограничивались стереотипами, которые транслировали миссионеры, а потом и советские «иконоборцы»: «Говорили, что это темные люди, изуверы и варвары, которые шторки задернут и непонятно кому молятся». После революции у старообрядческого скита в Петербурге даже висел плакат «Здесь живут самые отсталые люди в мире — староверы!».

— Хотелось бы развеять эти мифы, чтобы у тех, кто приезжает в деревню Лампово, общается с нами, видит нашу деятельность, было позитивное отношение к старообрядчеству в целом. Особенно у тех, кто приходит в церковь. Неважно, группа это туристов или люди, которые пришли на службу постоять сзади. Они сами не староверы, может быть, никогда не крестятся, но они приходят. И моя задача, чтобы они уходили из храма с чувством, что побывали в церкви, а не в секте.

Многие крупные общины в столицах не готовы заниматься таким просвещением, продолжает Денис. Но для него это важно. И не только, чтобы переубедить, что старообрядцы «не сидят в лесу, не молятся колесу», но и для того, чтобы показать альтернативу.

— Старообрядцы поморского согласия — это те люди, которые в наибольшей полноте сохранили учение православной церкви. Мы верим, что РПЦ сейчас этим не обладает. Я и все наши прихожане — это непрерывная цепочка, уходящая вверх, вглубь первого века христианства. Мы ничего не меняли. У нас было двоеперстие, как это было на Руси, мы так и молимся. У нас были земные поклоны, мы так их и кладем. У нас было свободное вероисповедание без какой-то привязки к вертикальной власти. Так и живем.

Лев, единорог и «Вдова Клико»

— Я пытаюсь увязать, с одной стороны, старообрядчество, то есть духовное, а с другой — материальное, историко-культурное наследие. В Лампово попадание — сто из ста, — продолжает рассказ о своей деятельности в деревне Денис.

«Историко-культурное наследие» деревни — это, конечно, те резные дома, которые были построены ямщиками и торговцами в XIX веке. Первые попытки их изучить и сохранить были еще в 1930-е годы — одновременно с раскулачиванием владельцев... Но сделанный тогда альбом снимков и рисунков потерялся во время войны. Потом исследование продолжилось: с шестидесятых о «деревянных кружевах» Лампово писали в газетах, а комиссия начала проводить опись ламповских домов. Около полусотни из них рекомендовали включить в реестр объектов культурного наследия, но дело на долгие годы встало.

Довести начатое до конца удалось только при Владимире Цое, возглавившем комитет по сохранению культурного наследия региона в 2019 году. Некоторые дома к тому времени пришли в совсем уж аварийное состояние или перестали существовать вовсе. Другие успели перестроить или обшить сайдингом. Около 40 уцелевших изб все же получили статус памятников — правда, на этом участие властей практически и закончилось. «Дают гранты, на них что-то пытаемся делать, но на самом-то деле надо комплексно подходить, какую-то большую программу реализовывать», — утверждает Иваныч.

Пока же реставрировать и поддерживать терема в надлежащем виде должны сами владельцы. К счастью, добрые примеры есть. Один из них — собственный дом семьи Ермолиных.

Пройти мимо невозможно: жизнерадостно желтый терем стоит на Центральной улице, прямо рядом с прудом и старейшим ламповским дубом. На фасаде аккуратные наличники, резной балкон, а над ним роспись — цветы, едва различимые лев с единорогом и год их создания: 1883. Уже в начале XX века дом выкупил его самый известный владелец — немецкий стеклодув и крещенный старообрядец Адольф Геринг, работавший на дружногорском заводе. А спустя еще век, в 2018 году, сюда впервые попали нынешние владельцы.

Дверь открыл персонаж с дредами и в обвисшем балахоне, вспоминает Денис. «О, пис, чуваки, заходите». Оказалось, в доме зимовала коммуна московских хиппи, а само строение находилось в запущенном состоянии. Но семья решилась на покупку. Как только были подписаны документы, приступили к ремонту. Декоративными элементами на фасаде занимались профессиональные реставраторы, как того требует статус объекта культурного наследия.

Остальное делали своими руками: привели в порядок участок, сложили новые печи и приступили к разбору чердака. Вместо пола в помещении лежал слой опилок, и все было полностью, «под завязку» забито всяким хламом. Что-то выбрасывали и сжигали, но было и много интересного — того, что теперь составляет экспозицию чердачного музея, созданного два года назад.

На одной из полок стоит запылившаяся бутылка «Вдовы Клико» времен оккупации, когда в доме жил немецкий офицер. В соседних витринах — старинные книги, фотографии старожилов, подписные ламповские прялки и лестовки. Часть экспонатов перекочевала из дома дяди Жени, много лет собиравшего старинные артефакты. Другие предметы принесли ламповцы и жители окрестных населенных пунктов.

Покупая дом в деревне, его владелец и подумать не мог, что разведет такую кипучую деятельность, в том числе на собственном чердаке. Однако уже планирует следующее большое дело — восстановить тот самый утраченный дом Тиханова. Открыть в нем чайную, музей, а может, и выставочное пространство. С проектом помогают «модные» петербургские архитекторы, члены ламповской старообрядческой общины, говорит Денис. Все обмеры и фотографии есть, планов громадье, «было бы у властей желание передать нам участок».

— Это главная цель для меня, как пребывающего тут человека, хотя я и не местный. Вот спросят: „А есть у тебя какая-нибудь цель?“. Есть. Воссоздать дом Тиханова.

Чтобы была живая жизнь

У моленной праздник: неумолкающая гармонь, женщины в сарафанах и мужчины в косоворотках, танцы «ручейком» и игры в «петушка». На прилавках по периметру — матрешки и берестяные короба, набивные платки и искусные рюмочки. Это на кадрах из фильма «Камо грядеши?» гуляет Никольская ярмарка, в этом году уже пятая, юбилейная. Ее придумали Денис с дядей Женей и Иванычем — как водится, в бане.

На первую ярмарку приходилось буквально за руку тащить, рассказывает уже после фильма староста. Теперь никого тащить не надо — люди съезжаются сами, даже администрация подключилась: то автобусы выделит, то субсидию даст. Местные тоже вовлекаются все активнее. Купили себе наряды, проводят мастер-классы, выставляют товары: Иваныч реставрирует самовары, Татьяна вяжет кружева, Дмитрий и Надежда, потомственные стеклодувы из Дружной Горки, изготавливают те самые рюмочки.

Примерно так же — с пирогами и в народных костюмах — встречают гостей во многих туристических деревнях. Например, в Мандрогах на северо-западе Ленинградской области. Здесь можно отобедать в трактире, заночевать в избах XIX века, а еще поткать на старинном станке или сделать талисман из лосиного рога.

Староста уверен, что в подобный аттракцион Лампово не превратится. Во-первых, туризм в деревне в основном событийный, привязан к каким-то мероприятиям, которые проводятся раз в месяц-два, объясняет Денис. Во-вторых, пока гиды — это он сам, дядя Женя и еще пара жителей деревни. Нет времени? Вежливо откажут. Надо прибраться на чердаке? «Музей временно не работает».

— Я намеренно не хочу делать информационные стенды. Может, просится один: с рассказом про деревню и картой достопримечательностей. А так, что это дом Соколовых, это дом Прохоровых, это дом Сидоровых, — нет. Чтобы это были не экспонаты, чтобы все-таки была живая жизнь. Да и деревня слишком большая и разная, чтобы стать лубком и клюквой. У нас и старообрядцы, и дачники, и кто угодно — куча народу живет.

К тому же экскурсионный интерес к Лампово давнишний, продолжает Денис. Просто об этом мало кто помнит. Во второй половине 1970-х годов деревню включили в путеводитель по Ленобласти, и сюда поехали группы. Конечно, упор в то время делался прежде всего на архитектуру — тема старообрядчества была у советских «туроператоров» под запретом. Сошедшие на нет в девяностые, экскурсии возобновились уже с переездом Дениса.

Сейчас Лампово — одна из самых популярных деревень в регионе, уверен краевед Андрей Бурлаков. Он и сам часто возит сюда гостей.

— В Лампово просто шквал микроавтобусов, каких-то частников, люди своим ходом приезжают. У меня все туристы очень рады, когда бывают здесь. В Дружной Горке все в упадке, завод закрылся. В Орлино жуть, погибает парк графа Строганова. С имением Витгенштейнов дела не лучше. А здесь, наоборот, все возрождается, такие праздники проходят. Если я тут музей открою — это будет еще один плюс Лампово. Так что это как магнит, который начинает притягивать всех хороших людей.

Такое стороннее внимание деревне только на пользу, считает Денис. Жители начинают бережнее относиться к своим домам, ухаживать за территорией: «Ведь раз сюда приезжают из Москвы, из Петербурга, из других городов, значит, есть на что посмотреть». Да и актив не отстает — старается поддерживать деревню на слуху и придумывает все новые планы.

— Почему мы это делаем? — переспрашивает Иваныч, разгружая доски после просмотра фильма. — Вне зависимости никонианин ты или старовер, хочется сохранить Лампово, сохранить, потому что такого больше нету.

Фрейлина Елизаветы Петровны и Екатерины II. Одна из прототипов «Пиковой Дамы».

Баба без характера, что хлеб без соли

Отец — последний гетман Войска Запорожского и Малороссии, президент Петербургской академии наук, граф Кирилл Разумовский. Получила блестящее по тому времени образование.

В 25 вышла замуж за офицера Николая Загряжского. Позже признавалась, что муж был кротким и терпел ее сложный характер.

Я могла бы быть счастлива, если бы не была с детства избалована, всякий другой, менее хороший человек, разошелся бы со мной тотчас же, вследствие моего несносного характера

Не отличалась красотой, но обладала живостью ума и была интересной собеседницей.

Потемкин очень меня любил; не знаю, чего бы он для меня не сделал

Не могла иметь своих детей, воспитывала племянницу. При Павле I попала в опалу, выдав племянницу замуж за Виктора Кочубея — его император хотел женить на своей фаворитке Анне Лопухиной. Уехала в Европу и вернулась в Петербург только при Александре I.

Во время войны 1812 эвакуировалась в родовое поместье мужа в Тамбов. Ее дом стал центром притяжения уехавшей из столиц аристократии. Здесь же родилась Наталия Гончарова — будущая жена Пушкина (муж Загряжской был родным дядей ее матери).

После 30 лет брака разъехалась с мужем. Поселилась в доме у племянницы в апартаментах из шести комнат и довольствовалась скромным содержанием. Пользовалась огромным почетом в высших кругах Петербурга, принимала у себя особ царской фамилии. До самой старости сохраняла крепкое здоровье.

Старушка играла в карты очень дурно и всегда проигрывала, но игра сделалась ее потребностью. После ужина у нее гостям нельзя было тотчас расходиться; надобно было еще посидеть некоторое время — пока старушка не кончит своего пасьянса
(мемуарист Валериан Сафонович)

Забавляясь картами, умела находить пищу для доброго сердца, откладывая часть выигрышей бедным
(Александр Тургенев)

В 1830-х у Загряжской (ей было уже за 80) часто бывал Александр Пушкин. Воспоминания графини, свидетельницы шести царствований (Елизаветы, Петра III, Екатерины II, Павла I, Александра I и Николая I) вошли в его сборник «Застольные беседы».

Я была очень смешлива; государь [Петр III], который часто езжал к матушке, бывало, нарочно меня смешил разными гримасами; он не похож был на государя

Мы знали уже все. Государь [Петр III] был очень жалок. На иктинье его еще поминали. Мы с ним простились. Он дал матушке траурную свою карету с короною. Мы поехали в ней. В Петербурге народ принял нас за императрицу и кричал нам «Ура». На другой день государыня привезла матушке ленту
(о дворцовом перевороте и приходе к власти Екатерины II)

Считается, что Загряжская — прообраз старой графини Анны Федотовны из «Пиковой дамы» Пушкина (по другой версии — княгиня Наталья Голицына). Сам автор не опровергал ни одну из этих версий.

Легче было изобразить Загряжскую, чем Голицыну, у которой характер и привычки были сложнее
(Александр Пушкин)

Здоровье графини Загряжской ослабло лишь к глубокой старости: она стала слепнуть и потеряла сон.

До последнего не изменяла своего образа жизни: за день до смерти в последний раз вышла в гостиную, наполненную родными и знакомыми, и сыграла в бостон.

Умерла в 1837, в 89, пережив на полтора месяца дуэль и смерть Пушкина.

— Не хочу умереть скоропостижно. Придешь на небо угорелая и впопыхах, а мне нужно сделать Господу Богу три вопроса: кто был Лжедмитрий, кто Железная маска и шевалье д’Еон — мужчина или женщина? Говорят также, что Людовик XVII увезен из Тампля и его спасли; мне и об этом надо спросить.
— Так вы уверены, что попадете на небо?
— А вы думаете, я родилась на то, чтобы торчать в прихожей чистилища?
(разговор с великим князем Михаилом Павловичем)

Банкир, меценат и благотворитель. Первый глава Государственного банка России. Основатель «Мухи»

Отец мой и я нажили все состояние в России; если она окажется несостоятельной, то и я готов потерять с ней вместе все свое состояние

Учился в Дерптском университете (Эстония). В 1840, в 26, поступил на службу в Минфин Российской Империи.

В 1843, после смерти отца, унаследовал его банкирский дом и состояние: оно оценивалось в 30 млн рублей (американский журнал Hunt’s Merchants’ Magazine насчитал 50 млн рублей).

Для понимания цен: стоимость строительства большой трехэтажной больницы составляла в те времена около десяти тысяч рублей. Столько же стоило поместье с большим участком земли и крестьянами.

Никогда не считай себя обязанным делать из-за меня то, что противно твоему желанию; по какому пути тебе ни пойти, помни, что должен наставить себе за правило: сохранять, а не приобретать

Имя которое носишь,— второй для тебя капитал

Люби Россию и она будет тебя любить

(из завещания отца, Людвига фон Штиглица)

В 1846 возглавил Биржевой комитет, участвовал в крупных сделках Российской Империи. Основал суконную, льнопрядильную фабрику, развивал бумагопрядильню, владел металлургическими заводами и золотыми приисками.

Финансировал строительство Николаевской железной дороги, связавшей Санкт-Петербург и Москву, начатое еще при отце.

Предложил Николаю I построить железную дорогу между Санкт-Петербургом и Петергофом с веткой в Красное Село и дорогу из Гатчины в Лугу. Для привлечения инвесторов и продажи акций учредил Главное Общество Российских железных дорог.

В 1860 — уже при Александре II — был назначен главой Государственного банка. Основал при нем ссудо-сберегательную кассу для служащих — «капитал имени барона Штиглица». Из ее процентов выдавал пособия вдовам и сиротам членов кассы.

Жертвовал деньги на детский приют в Коломне, основанный его отцом.

Поддерживал военных, потерявших имущество в Севастополе в годы Крымской войны.

В 1876 основал Училище технического рисования, которое позже получило имя Веры Мухиной (в СССР — «Муха», ныне — Художественно-промышленная Академия имени Штиглица). Вложил в строительство и его работу более миллиона рублей (вместе с художественно-промышленным музеем и библиотекой — шесть миллионов).

В училище на 200 мест принимали юношей и девушек всех сословий не моложе 14 лет. Оно было любимым детищем Штиглица — горячего поклонника искусства.

В 53 вышел в отставку.

Современники вспоминали о нем как о крайне молчаливом человеке: отдавал и получал миллионы рублей, не проронив ни слова.

Николай I назвал его жизнь «подвигом просвещенной благотворительности».

Умер в 1884 от воспаления легких.

Продолжал оставаться благотворителем и после смерти — его завещание вызвало широкую дискуссию в прессе.

Скопив баснословное состояние, [Штиглиц] снимал пенки с финансовых операций русской казны и, достигнув 30-тысячного ежедневного дохода, он оставляет после себя около 150 миллионов, разверстав их самым чудаческим самодурствующим образом.
Наделив миллионами лакеев, поваров, парикмахеров, французских певиц, женевских часовщиков, банковых сторожей, Штиглиц отписывает только одно общественное пожертвование — десять миллионов в пользу центральной рисовальной школы
(журнал «Наблюдатель»)

Рязанцы придумывают названия уличной скульптуре

В Рязани на Севастопольской аллее открыли скульптуру, изображающую танцующую пару. По мнению властей, это молодой нахимовец с девушкой. У рязанцев появилось много вопросов к арт-объекту.

В обсуждениях горожане удивились, почему верхняя часть туловища женщины голая, а на ногах — безобразная обувь и что у танцоров с лицами. Скульптурную парочку тут же окрестили «родственниками Аленки» из Нововоронежа.

«Полицейский поймал закладчицу. Вот и лица такие, если 15 лет светит», «Пародия и насмешка над рязанцами», «Я в первом классе такие скульптуры из хлеба лепил», — делятся мнениями рязанцы.

В последнее время в малых городах «родственники Аленки» множатся с невероятной скоростью. Почему власти считают, что и так сойдет, неизвестно.

Скульптура появилась в рамках благоустройства территории. На все благоустройство было выделено 3,6 млн рублей, из которых 2,1 млн рублей потрачено на скульптуру. Стоимость «шедевра» вызвала новую волну возмущений.

Спустя пару дней скульптуру снова закрыли полиэтиленом и обмотали сигнальной лентой. Вполне возможно, ее переделают, ведь на эскизе танцующая пара имела вполне приличный вид.

После нововоронежской Аленки в регионах изготовили «женихов» для нее — программиста с котом из Ижевска и лыжника из Пермского края. Также в Махачкале появилась «аленкоподобная» девочка с цветами и сомнительный  памятник участникам Великой Отечественной войны в Алтайском крае.

Поэтесса и писательница Серебряного века. Одна из основательниц русского символизма. «Декадентская мадонна»

Если гаснет свет — я ничего не вижу
Если человек зверь — я его ненавижу
Если человек хуже зверя — я его убиваю
Если кончена моя Россия — я умираю

Родилась в 1869 в Тульской области в семье юриста. Из-за того, что родители часто переезжали, училась урывками — чаще всего с домашними учителями и гувернантками. В 12 потеряла отца — тот умер от туберкулеза. Жила с матерью и сестрами в Москве, Ялте и Тифлисе (ныне Тбилиси).
«Маленький человек с большим горем» — так вспоминали о ней в московской гимназии. Начала писать стихи еще в детстве.

Шутливые читала, а серьезные прятала или уничтожала

В 18 познакомилась с поэтом и будущим мужем Дмитрием Мережковским. Прожила с ним 52 года, «не разлучаясь ни на один день». После переезда в Петербург вошла в литературные круги и начала печататься.

Я писала романы, заглавий которых даже не помню, и печаталась во всех приблизительно журналах, тогда существовавших, больших и маленьких

Ее поэзию критиковали за то, что часто воспевала в ней «не только любовь к Богу, но и к себе». Была противницей «учащей Церкви» и выступала за сексуальное раскрепощение.

Небеса унылы и низки,
Но я знаю — дух мой высок.
Мы с тобой так странно близки,
И каждый из нас одинок

Современники называли ее «сатанессой», «реальной ведьмой» и «декадентской мадонной» — за эпатажность, острословие и смелость. Часто носила мужскую одежду, пользовалась мужскими псевдонимами, курила ароматизированный табак. При этом считала стихи крайне интимным занятием «для себя» и творила их, «словно молитву».

Жила на гонорары, часто «впроголодь». Всю жизнь имела слабое здоровье — болела туберкулезом, тифом, «бесконечными ангинами и ларингитами». Однажды пришлось заложить даже обручальные кольца, чтобы покупать прописанный врачами кефир.

При этом в начале XX века дом Мережковских в Петербурге был «настоящим оазисом русской духовной жизни»: супруги выступали за «новую церковь».

Весь Петербург знал ее, она читала свои столь преступные стихи с явной бравадой
(критик и издатель Петр Перцов)

Поддержали сторонников революции 1905 и на три года уехали из России.

Самодержавие — от Антихриста

Вернувшись, продолжали общественную деятельность: по воспоминаниям современников, превратили дом в «филиал» Государственной думы.

Гиппиус поддержала февральскую революцию 1917, но осудила октябрьскую. Через три дня после вооруженного переворота написала знаменитое стихотворение «Веселье»:

Блевотина войны — октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твое похмелье,
О бедная, о грешная страна!
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты...
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!

Немилосердна эта тяжесть «свободы», навалившаяся на вчерашних рабов. Совесть их еще не просыпалась, и проблеска сознания нет, одни инстинкты: есть, пить, гулять. Да еще шевелится темный инстинкт широкой русской «вольницы»

В 1920 эмигрировала с мужем в Париж, где продолжала издавать свои труды. Организовала эмигрантское общество «Зеленая лампа», где часто бывали Бунин и Бердяев.

В последние годы работала над биографией мужа (пережила его почти на четыре года) и поэмой «Последний круг» (обе незавершенные).

В СССР произведения Гиппиус не издавались до 1990.

Она не погибнет — знайте!
Она не погибнет, Россия.
Они всколосятся, — верьте!
Поля ее золотые.
И мы не погибнем — верьте!
Но что нам наше спасенье:
Россия спасется, — знайте!
И близко ее воскресенье
(1918)