ZippyMurrr

Ещё до праздников он созвонился с дежурными коммунальщиками, так что в день приезда за небольшую мзду все вопросы с подключением света, тепла и водоснабжения оказались урегулированными. И к вечеру Влад уже устроился за макбуком, предвкушая плодотворную работу. Но он так привык к своей квартире в области, что стал отвлекаться. Мешал лезущий в ноздри запах запустения, каких-то трав и духов. Усопшая старуха слыла чистюлей и нелюдимкой, с кукушкой в голове, человеком раздражительным и неуживчивым. Влад не отличался впечатлительностью и суеверием, но почему-то казалось, что её душа ещё не покинула жильё.

Кроме того, на её похоронах он не присутствовал, отдыхал на островах и появился у нотариуса лишь для вступления в наследство. Времени у него было мало, и на кладбище он так и не побывал. Чувства вины не испытывал: Токарева Мария Николаевна всегда гнала прочь родственников при жизни, а мёртвой ей и вовсе должно быть всё равно.

Дико раздражал портрет дородной старухи с чёрной траурной ленточкой, и он сунул его в один ящичков стенки. И работа сразу продвинулась вперёд.

На ночь он решил постелить себе на диване. Открыл тяжёлую дверцу тёмного старинного шкафа, взял чистейшее отглаженное бельё. Всё было переложено саше, мешочками с травами, да ещё на каждой полке стояли бутылочки с коричневым содержимым на дне — засохшими остатками духов. Так вот откуда этот несносный запах! Влад начал было сгребать всё это добро в пакет, чтобы выбросить. Но из шкафа сильно потянуло тленом, и он как попало растолкал саше и засохшие духи обратно на полки.

Влад почему-то проснулся очень рано: стрелки показывали половину шестого. Он сварил себе кофе из бабкиных запасов и уселся к кухонному окну-эркеру смотреть на снегопад. Пожалуй, впервые в жизни он был заворожён странным, послушным ветру танцем снежинок в свете фонарей. «Зима хоронит землю», — подумал он, и поэтому у него тревожно сжалось сердце.

Потом снегопад истощил свои силы, и Влад принялся наблюдать за небом над соседней крышей. Чернота ночи наполнилась покойничьей синевой, слабой желтизной подступающей зари и, наконец, чуть розоватой полосой, похожей на разбавленную кровь.

Пора было отправляться в БИОТЕХ, и Влад впервые пошёл через парковую аллею. После снега подморозило, и деревья укутались бахромчатой каймой инея. Снег скрипел под ботинками, но вместо свежести зимнего морозца чувствовалась вонь бабкиных духов.

В парке он оказался не один: тенями мелькали прохожие, на скамье сидел толстый человек в шубе, валенках; голова была повязана шалью, а поверх неё громоздилась мужская кроличья шапка. Он напоминал сугроб — похоже, любитель морозца пришёл сюда ещё до окончания снегопада.

Первый день работы прошёл весьма продуктивно, и Влад подумал, что справится с проверкой дня за три, а потом займётся продажей квартиры.

На обратном пути через парк он увидел того же укутанного человека и удивился: как можно целый день сидеть на морозе? Он специально прошёл ближе к нему — ведь старик или бабка могли просто окоченеть, и не труп ли восседает на заваленной снегом лавке? Но на него из-под шали глянули жёлтые глаза, светящиеся чуть слабее фонарей.

— Морозно сегодня, не правда ли? — спросил он только для того, чтобы что-нибудь сказать.

Человек не ответил, только жёлтые глаза мигнули и проводили его хищным взглядом.

Влад тут же забыл о странном посетителе парка, когда оказался дома, в тепле и среди еле заметно витающего по квартире запаха духов. Он стал готовить холостяцкий ужин из полуфабрикатов, хотя мог бы поесть в ресторане. Привычка к строжайшей экономии осталась у него со студенческих лет. Сквозь шипение котлет на сковородке он услышал в прихожей странный звук, будто что-то мягкое свалилось с полки. Пошёл посмотреть и увидел на полу… кроличью шапку, чуть порыжевшую от времени, мокрую, словно от растаявшего снега, с засаленной внутренней стороной. От неё исходил неприятный, кислый запах чьих-то волос.

Влад удивился, тут же сунул её в пакет и выбросил в мусоропровод.

Утром он снова пил кофе у окна и любовался небом цвета мясных ополосков над чёрной крышей. Отправляясь через парк на работу, уже знал, что увидит закутанную фигуру на лавке. Только теперь она была без шапки, в одной шали. Её редкий пух был схвачен инеем, а глаза старухи полузакрыты.

— Здравствуйте, — сказал он, не надеясь на ответ.

Но старуха прохрипела:

— Ну-ну…

У выхода из парка начал свою работу дворник, и Влад поинтересовался: что это за бабка сидит целый день на морозе. Наверное, бездомная. Нужно бы в полицию позвонить.

Дворник опёрся на гигантскую метлу и сказал:

— Да я чего-то никаких бабок не видел. Мороз два дня под тридцать градусов, живой человек столько не просидит. Только покойник. Я-то работаю, и то каждый час греться в контору хожу.

И засмеялся своей неловкой шутке.

День в Биотехе прошёл очень удачно, и Влад освободился пораньше. Плитки аллеи были тщательно выметены, но из-за этого стали скользкими. Он чуть не шлёпнулся рядом с бабкой на лавке.

Он глянул на неё и оторопел: старуха точно была мёртвой. Запавшие глаза в тёмных кругах закрыты, жёлтое лицо пошло синеватыми пятнами. Поджатые губы почернели.

Внутренний голос настаивал пройти мимо, но Влад считал себя неравнодушным человеком. «Бомжиха какая-то на морозе окоченела. Нужно вызывать полицию», — подумал он. Без всякой брезгливости расстегнул пуговицу шубы, распутал шаль, снял перчатку и попытался найти пульс на сонной артерии. Старуха была холодна и недвижна, как и весь застывший от мороза мир. И тут Влад с ужасом увидел в складках толстой шеи верёвку. «Она не замёрзла, её задушили!» — мелькнула мысль.

Сразу же со стороны проспекта подъехала машина с мигалкой, выскочили трое полицейских и через решётку крикнули:

— Что вы делаете! Оставайтесь на месте!

Один их полицейских даже достал табельное оружие.

Менты легко перепрыгнули ограждение, пропахали три борозды в сугробах. Один схватил Влада за руку, другие склонились над телом бомжихи.

— Третий, третий, я патруль по центру. Вызывай следственную группу, новый труп. Задушена женщина лет восьмидесяти. Подозреваемого доставим в отделение, — сказал мент в рацию.

— Третий принял. Очередной гороховский маньяк? — хрипло усмехнулись в ответ.

«Это я подозреваемый? Подошёл, чтобы посмотреть, жива ли бабка…» — возмутился Влад в душе, загораясь праведной ненавистью к тупым ментам, которые обычного прохожего не могут отличить от какого-то гороховского маньяка. Но на словах чётко и исчерпывающе объяснил ситуацию, предъявил документы. Менты переглянулись и всё равно повезли его в отделение, словно не слыша попыток Влада выяснить, на каких основаниях его задержали, и угроз пожаловаться на неправомерные действия.

В дежурке у него проверили документы и провели в маленькую, до невозможности прокуренную комнату. Там взъерошенный человек в штатском заставил писать объяснительную, снял отпечатки пальцев, потом засыпал малозначащими вопросами и вызвал сопровождающего. Влад решил, что его отвезут домой, но ошибся: он оказался в другом отделении, в камере с тремя бомжами. Буйствовать, стучать в стальную дверь и орать было бесполезно, и Влад сел на лавку, прикрыл глаза, казалось, на секунду.

А когда внезапно очнулся от забытья, увидел, что бомжи окружили его. Но они выглядели, как настоящие трупы: у одного даже не хватало части изъеденной тлением щеки. В дыру были видны тёмные дёсны с коричневыми сточенными зубами. У другого лоб был развален топором или колуном, и по белым осколкам черепа сочилось что-то серо-розовое.

— Какой щёголь к нам пожаловал, — гнусным голосом, разя вонью изо рта, сказал один из них. — Вот тебе галстучек.

И попытался накинуть на Влада… толстую верёвку с устрашающим узлом.

Нервы не выдержали, Влад пнул бомжа и набросился на него с кулаками. От его ударов полетели ошмётки гнилой плоти. По крайней мере, так ему показалось.

Он отошёл только в руках двух ментов, которые поволокли его в ту же маленькую комнатку. На полу остался в хлам избитый бомж с верёвкой на шее. Дознаватель, похожий на воробья, сказал:

— Мы проверили все факты, которые вы сообщили о себе. Всё верно. Вот только одно настораживает: в мусоросборнике вашего подъезда нашли пакет с кроличьей шапкой. А на пакете — ваши пальчики. Экспертиза показала, что шапка ранее находилась на голове задушенной женщины. На ней остались ворсинки с шали, поверх которой она была надета.

Влад из последних сил постарался спокойно объяснить, что шапки в квартире не было ранее, он случайно обнаружил её и выбросил. Добавил, что обе связки ключей были в жилищном управлении до осени, пока он не приехал вступать в наследство. Один экземпляр оставался у коммунальщиков. Кто угодно мог взять их, чтобы подставить его.

Дознаватель хмыкнул.

— Если уж ваша экспертиза такая шустрая, то, может, вы скажете, были ли мои потожировые следы на верёвке, которой задушили старуху? — спросил Влад.

Дознаватель ехидно ответил:

— Фильмов насмотрелись? Если они там есть, мы найдём.

Он взял с Влада подписку о невыезде и отпустил.

Владу вернули документы и вещи.

Дома он тщательно помылся, чтобы убрать запах «обезьянника» и трупную вонь с кулаков, а одежду упаковал для химчистки. Затем позвонил в БИОТЕХ и рассказал о неприятностях с полицией. Ему сдержанно пообещали удачи и дали три дня для решения проблем.

Вечером раздался звонок в дверь. Это оказалась соседка, с которой он уже был знаком. Она забирала тело из морга и хоронила его бабку. Тётя Люда принесла огромную клетчатую сумку и, смущаясь, сказала:

— Это вот… вещи из квартиры Марии Николаевны. Мы с соседками отметили сороковины и взяли кое-что на память. А теперь решили вернуть наследнику, то есть тебе, Владушка.

— Они мне не нужны, — решительно заявил Влад. — Можете не возвращать.

Тётя Люда, моргая мокрыми глазами, возразила:

— Нет уж, Владушка, возьми. Не можем мы их держать у себя.

— Почему? — удивился Влад. — Вы её провожали, вам по народной традиции полагается взять что-то на память.

Тётя Люда заплакала:

— Не можем. Мы все трое отказываемся. Не угодно это покойнице. Блазнится она…

— Как это блазнится? — не понял Влад.

— Ну, чудится. Вот пойду с внучатами в парк, а она там сидит… Как раньше сидела… И всем соседкам показывается. Мы в парк перестали заглядывать, так она на лавочке стала появляться. И ладонью прихлопывает, мол, садись рядом… Забери ты эти ложки-вилки да вазы…

— Не стану, — рассердился Влад. — Уносите обратно или выбросите, мне всё равно.

И почти вытолкал соседку с сумкой. Он посмотрел в окно и увидел, что тётя Люда поволокла сумку к железным замызганным ящикам тех старых домов, где не было мусоропровода.

От всех переживаний не спалось, так что пришлось принять таблетку. Работа была напряжённой и ответственной, и у него всегда имелся при себе запас снотворных средств.

Сквозь сон он услышал какие-то шорохи, позвякивания. А потом и вовсе словил все прелести сонного паралича. Так он подумал с утра, а ночью…

… ночью возле дивана появилась зона лютого холода, он проснулся и вытащил верблюжье одеяло. Но и под ним не смог согреться. Так, трясясь, пролежал немного, затем ощутил смрад. Услышал тяжёлые шаги. Грузная фигура подошла к нему, присела на край дивана и сказала:

— Грех на тебе великий. За это ответишь.

Влад не смог ни пошевельнуться, ни слова вымолвить, поэтому ответил в мыслях:

— Бабушка Мария, ты прости, что на похоронах не был… и на могилке тоже… Но я всё исправлю.

— Другой грех на тебе! — протрубила фигура. — Вспомни Гальку!..

Влад тут же вырубился до утра. Очнувшись уже при свете зимнего дня, решил, что от нервов с ним случился сонный паралич, явление, хорошо знакомое невротикам, которые при ночном пробуждении видят кошмары, но не могут ни крикнуть, ни двинуться с места. Некоторые даже ощущают удушье. Он порадовался, что чувствует себя хорошо и пообещал себе после возвращения сходить к врачу.

Но в квартире что-то изменилось. Только умывшись холодной водой, он заметил, что в бабкиной стенке аккуратно расставлен хрусталь и высятся коробки с полуистёртым столовым серебром, которому больше ста лет и о котором он знал о матери.

Влад пришёл в негодование: у кого-то точно были ключи от его квартиры! Именно он вернул на место всё барахло, выброшенное тётей Людой на помойку. Возможно, что и сонного паралича не было: некто намеренно хотел его испугать до сердечного приступа. Сейчас столько преступлений совершается с целью завладеть квартирой, пусть даже такой дешёвой! Влад быстренько сфотографировал стенку с посудой и стал звонить в полицию. Дознавателя на месте не было, и Влада пригласили явиться лично.

Попивая безвкусный кофе у кухонного окна, он пришёл к мысли, что оставаться здесь ему опасно. Подбросят ещё улики… Или самого грохнут… И он побежал в полицию писать заявление на ночное вторжение. Потом купил новые замки, вызвал за двойной тариф слесаря. Пока неразговорчивый мужчина колупал дверь и спиливал старый запор со стальной, сбегал к мусорным ящикам и заново выбросил рухлядь. Всё, что нашлось в шкафах, тоже полетело в чёрных мешках на мусорку.

Влад похвалил себя за предусмотрительность: в прихожке обнаружились старая вытертая шуба, шаль и валенки, очень похожие на одеяние задушенной бабки. Он даже и не раздумывал, оставить ли их для полиции. Нужно им — пусть пороются в железных ящиках.

К вечеру он понял, что просто валится с ног от усталости. Можно ли сейчас считать себя защищённым от неведомых преступников? И, глядя на свинцовое небо, постепенно пропитывающееся ночной чернотой, осознал, что совсем забыл о втором варианте всех неприятностей. А вдруг и в самом деле существует что-то не от мира сего? И та тень, которая говорила о какой-то Гальке, — это гость с изнанки привычных явлений?..

Он знал только одну Гальку, лаборантку-неумеху, которая вдруг влюбилась в начальника отдела. Над её глупым и безответным чувством ржали все: от охранников до сотрудников. Давно это было, больше года назад. И грешок случился… Да какой там грешок, мимолётная интрижка.

Он возвращался с корпоратива на такси и заметил Гальку, которая, пошатываясь, топала по тротуару. Вспомнил, как она таращилась на него весь вечер и заливалась ярким румянцем при каждом его случайном взгляде. Тогда он пожалел дурочку и подвёз её до дома на окраине города. Она затащила его попить чаю, а потом Влад остался на ночь. Утром Галька, сияя, как новобрачная, задала вопрос:

— А ты сегодня после работы придёшь? Я пирог испеку…

Влад поразился её тупости и сказал, что больше не появится — командировки, дела… Галька попросила номерок телефона, но он сердито ответил:

— У меня телефон только для разговоров по делам.

Она быстро написала адрес и свой номер на листочке блокнота и подала ему. Влад сунул листок в органайзер и убежал как ошпаренный, на ходу вызвав такси. Потом он демонстративно перестал замечать Гальку, и влюблённая дурёха через какое-то время исчезла из отдела.

Влад с трудом отыскал в органайзере этот листок и подумал, что неплохо бы позвонить Гальке, узнать, как у неё дела. Он очень надеялся, что она не ответит, но в трубке раздался сипящий голос:

— Слушаю…

— Галя, это Владислав Дмитриевич с твоей бывшей работы. Случайно нашёл листок с телефоном и решил поинтересоваться, как у тебя дела.

— Вы приезжайте поскорее… я всё жду и жду… — прошептала Галька.

— Нет, я хотел всего лишь спросить, как здоровье, дела… — быстро ответил Влад.

— Вы приезжайте, сами увидите… Только сегодня… Пока время позволяет встретиться…

И телефон отключился.

Соседи понастроили двух- и трёхэтажных домов и могли из окон в окна спокойно разглядывать убранство комнат объекта исторической и культурной ценности. Но никто и никогда не видел ни во дворе, ни в доме ни одного человека! Но кого это заботило в две тысячи двадцать третьем году? Гаджеты заменили всем потребность в другом человеке — хоть в соседе, хоть в приятеле или даже родственнике.

Это не касалось семейства Силуяновых. Оба старших брата вместе с «девятикратным» дедом в любое свободное время ломались на строительстве. Деньги-то у них были, но, в основном, на материалы. Да и правило: «Хочешь, чтобы хорошо было сделано — сделай сам» — никто не отменял. Жёны нянчили младенчиков дома, а старшая ребятня — две девки и два пацана — всё лето шныряли на стройплощадках.

Надо заметить, что Пашка назвал сына в честь брата. Так же поступил и Костик. Получалось, что когда девятикратный дед вопил: «Паха, Костька, где вас черти носят? Тротуарную плитку привезли, машина улицу загородила», то к недоделанным воротам неслись сразу четверо — сыновья и внуки. Одну девочку назвали в честь Пашкиной бабки Аксиньей, или Ксюхой, а Костину дочку, как его мать, — Марией, то есть Махой. Взрослые ребят не жалели, они вкалывали от светладцати до темнадцати согласно своим силёнкам.

Ещё три года назад, когда на размеченных участках рыли фундамент, дед побеседовал с подростками: соседний дом странный, но неприкосновенный. Кто туда заберётся, станет нарушителем законодательства Российской Федерации. А за это будут отвечать их родители. Младшие Паха с Костиком презрительно переглянулись: да кому он нужен, этот дом, если на стройке столько интересного. Их пообещали научить сварочным работам. А вечером или рано утром можно сгонять на речку, порыбачить или искупаться. Девчонки были в ссоре из-за разметки будущих цветников и общей игровой площадки, поэтому просто смолчали.

Когда новостройки подвели под крыши, с ребятами насчёт соседского дома поговорили отцы. Константин считал, что с детьми нужно быть честными, поэтому выложил всё: и старые легенды, и похождения деда, и их собственные с братом приключения. Павел только зубами скрипнул: такими рассказами только ещё больше интереса вызовешь. Он не понимал, что у современных детей совсем, совсем другие интересы. Но у отличницы и всезнайки Махи была очень богатая фантазия; в её голове теснились всевозможные проекты, чаще всего неосуществимые… И отцовский рассказ стал зерном, которое упало в почву, очень плодородную для всяческих авантюр.

Семьи встречали Новый год на родительской квартире — это была традиция, которую не сломали ни занятость детей, ни хвори внуков. На два дня трёшка превращалась в муравейник. Детям — радость и свобода для всяких безобразий (праздник же), взрослым — душевная встреча с близкими, которых никак не удавалось часто видеть.

Зато Рождество должны были отметить в новом доме Константина, куда уже успели завести мебель.

Шестого января с утра было холодно. На серовато-голубом небе маячило солнце, похожее на бледный желток яиц от кур соседней птицефабрики. Но к вечеру потеплело, небо затянула белая муть и посыпал такой снег, какого не было долгие годы. Он валился с неба огромными комками небесной ваты, быстро покрывал посёлок и округу. В этом снежном мареве красиво мелькали неоновые разноцветные гирлянды на окнах. Когда стемнело, большое семейство уселось за стол. Поднялся патриарх — девятикратный дед, пожизненный атеист, ни разу не перекрестивший лба и не знавший молитв. Он трубным голосом произнёс совсем необычную речь:

— Детки мои золотые… внучки драгоценно-бесценные… Мы с матерью прожили очень трудную жизнь. Натерпелись бед и обид. Кто помог нам выстоять, вырастить вас, не сломаться, не помереть в трудный час? Я не знаю… Но всё это было не зря — ради того, чтобы сейчас видеть ваши счастливые лица в новом огромном доме, о котором я даже не мог мечтать. Поэтому вот вам мой наказ — живите с Богом в сердцах! Это трудно, но иначе нельзя. На этом жизнь держится.

Его голос дрогнул, он вытащил платок и вытер глаза. Бабушка обняла его.

Потом начались поздравления, пожелания и пир горой.

Но старшие пацаны заметили, что Маха то и дело прищуривается на часы. Они сразу поняли: сестрица что-то затевает. Причём такое, о чём нельзя говорить заранее. Или вообще никому говорить нельзя. Двоюродный брат Костик, который за столом сидел рядом с ней, тихонько сказал: «Маха, если что, мы в деле. Уяснила?» Вредная девчонка многозначительно промолчала.

Взрослые решили, что в Рождество не будет ни песен, ни танцев. Когда, согласно старым традициям колядования, во двор вошла пьяненькая молодёжь и вразнобой затарахтела какой-то разухабистый рэп, совсем не в тему, дед насыпал им в мешок остатков со стола. Ребятня захихикала над нетрезвой толпой, а взрослые пожелали колядующим здоровья и всяческих успехов. Только девятикратный дед сурово нахмурил брови.

— А водочки по… по традиции… нальёте? Можно и полную бутылку дать…  мы же старались! — попросил почти не стоявший на ногах парнишка.

И дед совершил первый грех в новом году: сунул колядующему под нос кукиш и погнал компанию со двора. Семья облегчённо вздохнула: дед пьяных не любил, мог и метлой отходить. Потом все посмотрели на соседские фейерверки и отправились спать.

Братики не спускали глаз с Махи, которая то и дело отводила глаза в сторону тёмного заснеженного дома. Наконец она отдала приказ, но тихо:

— Сбор в гостиной в три часа ночи. Захватите конфет побольше, понадобятся бенгальские огни, если они остались. И свечи. А ты, Паха, на всякий случай, возьми свою бейсбольную биту.

Пашка кивнул, хотя бита была совершенно новой, в пластиковом футляре. Он выпросил-таки разрешение у отца поменять вид спорта, хотя ходил в велосекцию с шести лет.

Конечно же, никто не дождался трёх часов ночи. Компания была готова к приключениям уже в два. Ну не сидеть же одетыми в гостиной, дожидаясь времени, когда, по поверьям, в мире чаще всего рождаются или умирают люди?

Ксюха с Махой захватили ветки пихты с красивыми стеклянными шарами, купленные родителями в городе. Искусственные ёлки никто не признавал, а срубленные деревья было жалко.

— Зачем тебе эти веники? — спросил братик Костя.

— Для понтов, — исчерпывающе ответила Маха.

— Конфеты, свечи и бенгалки тоже для понтов? — поинтересовался братик Паха.

Назначение биты он прекрасно понял.

Маха тяжко вздохнула. Ну а для чего же нужны все эти праздничные прибамбасы? Всем всё нужно объяснять. Сами могли бы догадаться.

Ребята осторожно, подсвечивая путь мобильниками, миновали прихожую, заваленную шубами, дублёнками, пуховиками и горой обуви. Какая же красотища ожидала их во дворе! Снегу навалило выше коленей. Сразу стало ясно: это совершенно особенная Рождественская ночь.

— Надо было у бати на Новый год снегоход просить, — сказал Паша.

— Обязательно, — откликнулась злоязычная Маха. — Деточка сидел бы зимами у окна и дожидался своего шестнадцатилетия.

Пашка с удовольствием сунул бы сестре снегу за шиворот. Но визит в нахохлившийся в сугробах дом — дело запретное, возможно, опасное. Вдруг Маха поднимет визг или вообще психанёт? Лучше не связываться. Но руки чесались.

Парнишкам пришлось прокладывать путь для девчонок. И всё равно перед воротами они оказались в виде снеговиков, потому что никто не упустил возможности слепить снежок и запустить его в братцев и сестричек. Ребята обхлопали себя перчатками, потопали сапогами, вытрясли шапки — нужно ведь выглядеть прилично, когда отправляешься в гости.

А их явно поджидали! Как ни странно, старый ржавый замок куда-то делся, а между створками кованой калитки образовалась восхитительная щель. И в неё было легко проникнуть!

Молчаливая, но очень аккуратная и предусмотрительная Ксюха украсила калитку одной пихтовой веточкой.

Дорожка к дому была вычищена, на старых выщербленных плитках узорчато лежали только что нападавшие снежинки, похожие на бабушкин оренбургский платок-паутинку. На них было даже жалко наступать! Ксюха обернулась, удивлённо подняла брови, тихонько дотронулась до спины сестры и показала на ту часть дорожки, по которой ребята уже прошли. Маха посмотрела и сказала:

— Пацаны, гляньте-ка: за нами нет ни одного следа!

— И что? — спросил не слишком сообразительный Пашка.

— А то, братик, что, если мы вдруг куда-нибудь денемся, нас никто не найдёт! Нет следов человека — нет самого человека! — воскликнула Маха.

— Предлагаю вернуться, — вымолвила чуть дребезжавшим голосом Ксюха. — Может, люди заходили в дом и оставались там навсегда. Исчезали для этого мира. Думаю, снежинки — предостережение для нас.

— И батя говорил, что у дома никогда следов не было, — добавил Пашка.

С родной сестрой у него всегда были траблы, а вот с двоюродной — полное согласие.

Маха уставила мерцающий взгляд на Костика, дожидаясь его мнения.

И он высказался:

— Всё в порядке, всё здорово. Подошли к дому, испугались и повернули назад. Так и нужно, ребзя! Будет что в старости вспомнить! И вообще, мы крутые, лучше нас под боком у родителей никто не умеет сидеть.

Маха усмехнулась, оценив настроение и иронию Костика, и добавила:

— Ага, ступайте назад. Передавайте привет сестричке Алиночке. Когда пойдёте с дядей Вадиком покупать для неё памперсы, себе тоже захватите.

Но Ксюха, когда нужно, умела проявить твёрдость:

— Вы можете издеваться и зубоскалить над опасностью, она от этого никуда не денется. И не надейтесь, что я уйду одна и позволю вам безрассудство. Войдёте в дом — позвоню деду и отцам. А так, отведите душу, поглазейте в окна.

Маха достала мобильник, безуспешно поводила по экрану пальцем, потрясла, потыкала… Тёмный экран так и не вспыхнул.

— Ага, хоть сейчас звони, — сердито сказала она, поглядела на ворота и добавила: — Только вернуться нам, Ксюха, не удастся в любом случае.

Все увидели схлопнувшиеся створки и огромный ржавый замок на них.

— Не думала, что так всё серьёзно… — прошептала Ксюха. — Хотела только разделить с тобой забаву, сестра. За парнями присмотреть…

Пашка растерянно сказал:

— И что теперь делать?

— Колядовать! — заявила Маха. — Рождественская ночь у нас или что?

— Вот ты и начинай! — резко бросил ей родной братец.

— Блин… — растерялась Маха. — Знала бы, что так получится, у Светки из православной гимназии что-нибудь узнала.

— Ты же что-то новогоднее для школьной ёлки учила на двух языках, — напомнил ей Пашка.

— Вообще-то так… Но я на первом потоке лингвистического лицея… Это же седьмой класс обычной школы! — попробовала оправдаться Маха.

— А ну, забубень нам по-басурмански! Авось за колядку сойдёт, — засмеялся Костик, который вообще не проникся бедой и продолжил зубоскалить.

Маху никогда не нужно было упрашивать выступить. Она развернулась к дому и продекламировала «Буря мглою небо кроет…» по-русски, довольно бодро по-английски и совсем плохо, сбиваясь, по-французски.

Несколько секунд ребята молчали, а потом дружно ахнули: в глубине за тёмным стеклом одной из комнат зажёгся неяркий оранжевый свет. Ребята медленно двинулись к окну, совсем этого не желая, будто ноги решили не подчиняться им.

— Я не могу остановиться… — прошептала Ксюха.

— Fine! Come one step closer to me! — тихо сказала Маха.

— Что? — не понял Пашка.

— Это Киплинг, «Книга джунглей». Охота Каа на Бандер-Логов. Напоминает то, что с нами происходит, мы движемся вопреки своему желанию… — объяснила Маха. — Сейчас уткнусь носом в стекло… Папа говорил, что током стукнет…

Костик, самый старший из компании, засмеялся:

— Эх, гуманитарий! Стекло не проводит электричество!

Странно, что он всё ещё воспринимал происходящее игрой.

И тут раздались щелчки замков, а потом тихий скрип туго открывающейся двери.

— Ой, нет! — взвизгнула Ксюха. — Меня тянет к двери! Давайте схватимся за руки и ни за что не станем входить!

— А почему бы и не войти, если нам открыли? Чего вы боитесь? — Костик, видимо, хотел продолжить игру.

— Мы застрянем в доме навсегда! — захныкала Ксюха.

— Так уж и застрянем, — усмехнулся Костик. — А если нас тут кто-то, скорее что-то, захочет задержать, не забывайте, что дед и родители разберут этот дом по брёвнышку, но нас отыщут. Думаете, они не догадаются, куда мы отправились?

Но ноги уже несли ребят к двери.

В маленькой прихожей вспыхнул такой же тускло-оранжевый свет, как и в окне. Она была заставлена старинными гардеробами, высокой стойкой для зонтиков, обувными полками. Из дома не тянуло холодом, наоборот, чувствовалось тепло жилища. Но пылью и старьём пахло — будь здоров! Ребята так расчихались, что еле-еле остановились.

Они прошли дальше, сталкиваясь локтями и натыкаясь на вещи. Страх неизвестности почему-то пропал, снег с их одежды и сапог тоже — но не растаял, а просто исчез. Компания затопала в гостиную. Сердца гостей замирали от томительного ожидания чего-то необыкновенного, пусть немного пугающего, но жутко интересного. Ведь сегодня Рождество!

Сколько же в этой гостиной старинных вещей! Такие только в фильмах увидишь. Но взгляды ребят притягивало большое кресло с подголовником у окна. Прямо чувствовалось, что кто-то в нём сидит и смотрит на заснеженный двор. Но подголовник, обитый бархатом, закрывал затылок сидящего. Фигурные лаковые ножки кресла оканчивались большими колёсиками. До самого ковра на полу свисала накидка с золотистой бахромой, и ног хозяина кресла тоже не было видно.

— Здравствуйте, — неожиданно тоненьким голосом сказала Маха. — Простите за вторжение, но дверь сама открылась. Мы подумали: поздороваемся, поздравим с Рождеством, да и уйдём.

Колёсики заскрипели, кресло стало медленно поворачиваться…

Кого ожидали увидеть гости? Может, даже полуразложившуюся мумию владельца дома! Недаром в гостиной ощущался запах тления.

Ксюха закрыла лицо ладонями. Пашка одной рукой обнял сестрёнку Маху за плечи, другой покрепче сжал биту и приготовился постоять за всех и за себя, если нужно. А у Костика глаза стали огромными и, кажется, даже удлинился любопытный нос.

Колёсики разогнались и наконец резко развернули кресло. Ребята вздрогнули…

Оно было пустым!

— Здравствуйте, дети… — раздался тихий, шелестящий голос. — Не пугайтесь… Просто я очень, очень много лет не слышал стихов на французском… Надо сказать, у вас ужасное произношение, мадемуазель. Но стихи любимого поэта на любимом языке заставили меня полюбопытствовать…

Кто бы ни говорил с ребятами: призрак или вообще человек-невидимка — он зря покритиковал Маху! Она считала, что достойна только похвалы.

— А ничего, что я в школе учила французский только на факультативе? — принялась спорить самолюбивая девчонка. — И в лицее я только полгода! Но всё равно лучше всех в группе занимаюсь!

Она вывернулась из-под руки брата, шагнула вперёд и пошла «в наступление»:

— А вы вообще кто такой? Почему вас не видно? Вы здесь один или в компании невидимок?

— Маха, ты бы полегче… — предупредил её Костик.

— Шшш… — раздалось из кресла. — Я не хотел вас обидеть… Просто моя мама родилась и училась во Франции.

— Значит, вы с детства билингвал, на двух языках говорите, — не успокоилась Маха. — И что? Я, может, позже ещё восточные языки освою! И всё-таки, почему вас не видно?

— Меня можно было увидеть только в фотоальбомах, — тяжко вздохнул невидимка. — Но фотографии пришлось сжечь.

— И это глупо! — пошла вразнос Маха. — Уничтожить фотки — это всё равно что уничтожить память, часть своей жизни!

— Поверьте, мадемуазель, я рыдал, когда жёг альбомы. Словно заново хоронил любимых и родных, расставался с самим собой…

— Извините… — наконец одумалась Маха. — Может, вам станет легче, если всё расскажете нам?

Послышался звук, будто кто-то шмыгнул носом, потом — сдержанные всхлипы.

Вдруг ожила стоявшая молча и неподвижно Ксюха, смело подошла к креслу и положила носовой платок… на воздух! То есть на невидимые колени.

— Спасибо вам, добрая девушка… Я, наверное, сто лет не лил слёз… Но стало полегче, это правда.

Через три минуты, которые показали большие стрелки на громадных напольных часах, компания уже пожимала невидимые, но дрожавшие морщинистые руки, тёплые, как у всякого человека. А потом Пашка подкатил кресло к дивану, на котором уместилась ребятня и стала внимательно слушать сначала рассказ невидимки о его жизни, а потом и о тайнах дома.

— Я родился в тысяча девятисотом году, — начал невидимка.

— Ого! Ему же сто двадцать три года! — ляпнул удивлённый Паха. — Нифига!

Его сразу с обеих сторон легонько стукнули девчонки, а Маха не упустила случая позанудствовать и блеснуть познаниями:

— По правилам этикета в присутствии человека нельзя говорить о нём в третьем лице! Слоупок! Обращайся по имени!

— Душнила! — огрызнулся братец.

— Простите, это я виноват в нарушении этикета — не представился, — прошелестел невидимка. — Но я давно отказался от своего имени, на это были серьёзные причины. Называйте меня Николай Николаевич. Мой отец был учёным, он вместе со своим другом и соратниками создал новую науку. Но их всех или расстреляли как врагов народа, или бросили в лагеря. Мама умерла от горя, перед смертью наказала мне не повторять ошибки отца — не стараться бежать впереди времени, не делать открытий, к которым люди не готовы. Я поклялся ей выжить, избрал другой путь — стал врачом. Сменил имя, сжёг фотографии, уехал туда, где меня никто не знал, кроме одного друга. И вот однажды в сельскую больницу доставили умирающего из лагеря для заключённых, у которого была моя прежняя фамилия. Он был без сознания и шептал два имени — моё и мамино. Отец звал нас! А я… не осмелился взять его за руку и сказать: «Папа, я здесь!» Ведь рядом были главврач и коллеги… В голове завертелось: «Что подумают? Что скажут? Молча осудят или донесут куда надо?» С тех пор со мной что-то случилось…

Каждое утро моё отражение в зеркале понемногу бледнело. Моё тело теряло цвет. Первым это заметил мой друг-художник. Он сказал: «Ты будто исчезаешь!» И мы сначала шутя, а потом и всерьёз разработали план на тот случай, если вдруг однажды я перестану быть видимым. Так я купил и обставил этот дом. Обеспечил через подставных лиц плату за него и землю. У меня был выход — наказать себя за то, как поступил с отцом, покончить с собой. Но клятва матери сыграла какую-то магическую роль… Вот так я и существую — ненавидя себя и не имея возможности уйти из жизни.

В гостиной после слов Николая Николаевича долго стояло молчание. Все по-разному переживали эту историю. Ксюха хлюпала носом и вытирала слёзы. Маха хмурила брови и щурила глаза, видимо, выбирая варианты, как нужно было поступить Николаю Николаевичу. Костик бормотал: «Что это была за наука-то? Генетика или кибернетика?» Паха постукивал концом биты в ковёр и с откровенным презрением глядел на кресло. Весь его вид говорил: «Ух, я бы за своего батю всех порвал!»

Вдруг Маха задала странный вопрос:

— А вы рассказали своему другу, почему вдруг обесцвечиваетесь?

Николай Николаевич ответил не сразу:

— Я хотел. Но не получилось. Это был единственный человек, который меня знал с детства, знал о нашей семейной трагедии. Он бы никогда не предал меня. Но я не мог, не мог предстать перед ним негодяем!

Маха продолжила докапываться до несчастного невидимки:

— И этот ваш самый лучший друг, узнав о случае в больнице, сказал бы вам: «Ты негодяй и предатель»?

До Костика что-то дошло, и он похвалил Маху:

— Шаришь в психологии, систер.

Николай Николаевич горячо воскликнул:

— Нет, что вы! Это было страшное время для страны… Он бы понял… Он любил меня, как брата. А когда любят, то прощают, а не презирают и тем более не казнят!

И тут Маха с интонацией родного деда, не терпящей возражения, сказала:

— Вам просто нужно встретиться с матерью, отцом, своим другом и всё им рассказать. Уверена, они вас не осудят. И мы тоже — Маха обвела ребят взглядом — вас не осуждаем! Каждый может сделать ошибку.

Она опустила глаза и тихо добавила:

— Даже я…

— Спасибо, — с теплотой откликнулся Николай Николаевич. —  Но не нужно называть меня невидимкой. Я просто исчезнувший из времени человек. Да, именно так: исчезнувший из времени…

Ребята дружно возмутились, а Ксюха горячо воскликнула:

— Это не так! Сейчас, когда вы всё нам рассказали, то вернулись и в наше время, и к людям. Вы есть на земле, и это здорово!

Но ответа они не услышали.

Ребята ещё посидели в тишине, обратились к Николаю Николаевичу, но он снова не ответил. Они стали обшаривать весь дом, ни нигде не натолкнулись на невидимое тело. Старик куда-то делся… Обиделся на них, особенно на Маху? Или ушёл навсегда к тем, кто любит и прощает?

— Так, все слушают меня! — скомандовал Костик. — Мы ещё не осмотрели чердак. Паха, в кухне я видел лестницу. Полезли наверх. А девчонки пусть сидят и ждут.

— Да? — тоненьким голоском, конечно же, с целью поиздеваться, сказала Маха. — Девчонки ищут подвал и лезут туда!

— Я тебе полезу! — рассердился брат Паха.

— Мы сами обыщем подвал, а вы, так и быть, можете его найти. Ковры и дорожки поднимите, — распорядился Костя.

Ребята ещё попрепирались, но потом пришли к согласию: у мальчишек всё же больше силы и ловкости.

Ксюха и Маха с замиранием сердца прислушивались к топоту ребят на чердаке. Радостных возгласов не услышали и расстроились. Молчание братьев означало, что человек, исчезнувший из времени, исчез и из их жизни. Парни спустились с несколькими толстыми старинными альбомами и уныло сказали:

— Они пустые. И от них пахнет гарью.

—  Дай хоть посмотреть, в чём хранили фотки сто лет назад, — попросила Ксюха.

Она открыла один альбом, и — о чудо! — он оказался полон фотографиями. Ребята внимательно рассмотрели их. А в последнем, самом большом, оказалась тьма фоток младенца, гимназиста, студента, человека в белом халате и шапочке со стетоскопом на шее, в добротном костюме со звездой Героя социалистического труда.

Маха показала на портрет и сказала:

— Познакомьтесь, это наш Николай Николаевич.

— Если в альбоме появилась его фотография, значит, он вернулся в своё время! — заявил Костя.

Ребята поставили открытый альбом в кресло, украсили стол веточками со стеклянными шарами, насыпали в вазочку конфеты и хором поздравили человека, обретшего свой век:

— С Рождеством!

Настала пора уходить. Ксюха попыталась обнять всех разом: и братьев, и сестру. Получились не объятия, а куча мала. Она прослезилась и сказала:

— Пусть никто из нас никогда не исчезнет!

— Такого не бывает, — завредничала невысокая Маха, стиснутая предплечьями рослых братьев. — Люди разъезжаются, умирают, в конце концов.

— Тупая ты, Маха, — высказался Пашка. — Это же в переносном смысле: давайте всегда помнить друг друга.

И Маха в первый раз в жизни не стала ему противоречить.

Двери дома оказались открытыми. А когда ребята шли по дорожке, то на ней оставались следы. Девочки воткнули в сугробы бенгальские огни и свечки и зажгли их. Огоньки и искры отразились в стёклах старого дома. Он впервые праздновал Рождество.

К концу каникул дом Николая Николаевича завалило снегом чуть ли не до середины окон. И ребятня дружно помахала лопатами. А летом этот дом сделали музеем.

Кто-то из ребят рассказал об о всём деду. Но не признался в этом, а дед не выдал болтуна, потому что был задан очень важный вопрос: по какой причине исчезнувший из жизни человек признался во всём именно ребятишкам Силуяновых? Дед долго размышлял, а потом собрал внуков и сказал: «Наш сосед впервые встретил тех, кто явился не что-то забрать, то есть поступить так, как поступило с ним время, а что-то отдать. Это внимание, человечность и доброту. Вот такими всегда и будьте».

А вы догадались, кто из ребят проболтался деду?

Возле дома не наблюдалось ни дороги, ни тропинок. Спрашивается, а как же грабители-вандалы-преступники не тронули одинокое жилище? Как же городские власти, уже имевшие проект осушения болот, оставили его без внимания? Ходили разговоры, что этот дом ещё в прошлом веке объявлен культурным наследием и записан на какого-то учёного. Все попытки снести здание или изъять землю почему-то оставались безуспешными.

Народ десятилетиями создавал легенды, одну страшнее другой. Болото было топким и опасным — вот и говорили, что на холме живут поколения водяных ведьм, которые собирают урожай человеческих душ. И действительно, гибли и ягодники, и охотники, и просто любопытные, пытавшиеся добраться до дома. В трудные годы, когда у людей не было работы и находились те, которые воровали всё подряд — от проводов и металла до всякого барахла, зловещее болото отнимало особенно много жизней. Если в городе по разным причинам кто-то пропадал, то обыватели шептались: его забрало болото.

Костя Силуянов вырос на рабочей окраине. Уж ему-то многое было известно о таинственном доме! Ещё в конце девяностых годов прошлого века он, подростком, не раз пытался добраться до холма. Вместе с ребятами исследовал две протоки, которые питали крохотное озерцо. Странное дело, иногда они были вполне проходимыми для небольшого плота или лодки. А иногда их снизу, из тёмной, густой воды что-то цепляло. Может, коряга, а может… ведьмина рука! Сначала ребятня пугалась, а потом освоилась: если даже и есть какая-то водяная ведьма, пытающаяся опрокинуть плот, то не вечно же она сидит в воде! Просто нужно найти подходящий момент, когда её там не будет: к примеру, отправится по другим ведьминским делам.

И такой момент был обнаружен: это время, когда заросли рогоза и других трав освещала полная луна. Туман тогда исчезал, вода в протоках становилась такой прозрачной, что, посветив фонариком, можно было увидеть скопление корней, гниющих веток и даже дно, которое из-за ила напоминало распотрошённую бабушкину перину.

Ребятня, как известно, удивительный народ. Она, в отличие от взрослых, которые знают жизнь со всеми её опасностями, удивительно бесстрашна: сунет свой нос в те места, которые старшие обойдут стороной; с другой стороны, сочинит ужасную сказку про самые обычные вещи. Так и случилось, когда в полнолуние Костя со своим закадычным дружком Карповым Пашкой отправились на болото ночью.

Родителей Костяна часто не было дома по ночам. Его отец работал машинистом, водил поезда. А мама трудилась в депо в постирочном цеху в депо: всю ночь заправляла мокрое постельное бельё для пассажиров в пышущую жаром-паром гладильную машину, с которой и стоять-то рядом невозможно. Это очень вредная работа для сердца и лёгких, но мама за неё держалась, выходила в ночные смены — нужно было кормить-одевать четырёх детей. Люди считали, что родители Костика — удачливые, непьющие люди, при работе и зарплате. Ну а то, что цены в магазинах съедали эти зарплаты за полмесяца, никто почему-то не думал. Пашка вообще был свободным человеком: жил с бабкой, которую ни во что не ставил; числился безотцовщиной, а его мама ни на одной работе не могла удержаться из-за пристрастия к выпивке, слонялась по чужим мужикам. Где дадут поесть, нальют стаканчик, спать уложат — там и дом родной.

Так вот, ребята собрались порыбачить в протоке. Мужики изредка добывали там карпов чуть ли не на пять килограммов. Поговаривали, что ночью выходят из своих убежищ и сомы. Костик и Пашка смело пошли на болото: там и днём-то никого почти не бывает, а уж ночью точно никто не сунется. И время самое подходящее — полная луна распыляла таинственную синеву на лесок и болото, превращала мир в леденящую кровь сказку. Но друзьям было не до сказок: наловить бы рыбы для жарёхи. К мясу на рынке не подступишься, а выданная в продовольственных наборах противнейшая китайская тушёнка давно закончилась. Пашка так вообще её не видел, жевал макароны, словно сделанные из резины, заедал переросшей редиской.

Ребята вытащили хорошо заныканный плот из-под скопища мусора на краю болота, подволокли его к протоке и, отталкиваясь жердями, медленно повели в направлении к озерцу. Оно в этом году из-за жары сильно уменьшилось, зато наплодило больше топей.

Дом с холма смотрел на рыбаков тёмными окнами. А за его фигурный конёк на крыше, казалось, зацепилась какая-то яркая звезда.

— Не зевай по сторонам, — сердито буркнул другу голоднющий Пашка. — Как бы не застрять здесь, протока-то вроде узкой стала. И вообще, доставай свою наживку.

Наживкой служили несколько мелких рыбёшек наваги, которую Костик стащил у матери. Этим он обделил своего кота, подумал: «Обойдёшься, Шкет. Давай лови мышей, нахлебник». Но вечно голодного Шкета было жалко… А ещё жальче, если они никого на эту навагу не поймают. Времена были такие, что и худосочная, с высохшими головой и хвостом, пованивающая рыбёшка была не лишней.

— Давай подальше пройдём, — предложил Пашка.

Но Костик внезапно почувствовал неприятный холодок под старой курткой. Не к добру эта дрожь, ой, не к добру. Ладно уж, не стоит настаивать… Он знал, что у него плоховато работает интуиция, и поэтому, несмотря на эти холодные мурашки по спине, послушался товарища. Он надел на крючок навагу, у которой тотчас отвалилась голова, бросил поближе к мохнатым от травы «берегам» протоки. Сразу почувствовал тяжесть, повёл леску. Кто-то, схвативший наживку, послушно двинулся за ней. Лунный свет помог разглядеть тёмную широченную рыбину. Пашка не оплошал, подвёл сачок и с кряхтением от натуги вытащил на плот нечто… Блеснула кожа.

Ребята дружно выругались. Это была всего лишь кожаная куртка. Правда, тяжёлая от воды, как здоровенный сом. Друзья немного поругались, но больше от неудачи, чем от зла друг на друга. Костик хотел спихнуть «улов» в воду, но Пашка попытался рассмотреть куртку. Ничего, вроде целая… Носить всё равно нельзя, но, может, в карманах что-нибудь найдётся. Увы, они были пусты. Однако одна её пола отвисла. Пашка пошарил и сказал: «Кажись, лопатник. В рваную подкладку завалился». И сунул разбухший бумажник в мешок.

— Слышь, Паха, давай поворачивать оглобли. Нутром чую, нужно щемиться, да побыстрее, — бряцая зубами, сказал Костик.

Его трясло не от страха. Он ощутил нечто большее, словно смерть дохнула холодом в лицо. Но у Пашки было другое мнение.

— Мне жрать завтра будет нечего, — сказал он.

Костик знал, что он преувеличил. Его бабка держала огород, приторговывала зеленью у магазина. Уж на макароны-то для внука всяко-разно у неё нашлись бы деньги. Но во дворе жила здоровенная собака Тайсон. На неё бабка жалела вермишели и прочего. Костик понимал друга, поэтому провёл плот подальше и снова наживил крючок.

Место оказалось подходящим: под «берегом» протоки темнела ямища. Её дна не доставал призрачный лунный свет. Костик вновь стал озираться, глянул на дом. Звезда сползла с его конька и, красноватая и зловещая, подобралась чуть ближе к плоту.

— Костян, зырь-ка… — прошептал Пашка.

Он глядел в воду. Лунные лучи тоже. Только они светили чуть искоса.

Донный ил, похожий на пух, шевельнулся по бокам кого-то огромного, прятавшегося под серым слоем. Внезапно, очень стремительно, высунулась гигантская пасть, рванула что-то, тоже скрытое илом, и затрясла из стороны в сторону. Вода стала как бурый кисель. Луна теперь лишь поблескивала на поверхности, на которой кругами расходилась рябь. А когда муть осела, друзья увидели, что из глубины всплывает человеческая рука со скрюченными пальцами.

Пашка заорал, отшатнулся и рухнул спиной в воду. Костик, сам еле-еле удержавшийся на узеньком плоту, сначала схватил Пашку за ноги, лицо которого, синее с чёрным раскрытым ртом, ушло под воду. Тогда Костик плюхнулся на живот и вцепился в Пашкину куртку, подтянул его ближе, затем за шиворот поволок из воды.

Какое-то время они так и лежали на плоту «валетом», Костик постанывал от ужаса, Пашка извергал из глотки тухлую проточную воду. Хорошо, что жерди не потонули. Ребята, страшась сунуть в воду пальцы, поймали их и быстро погнали плот назад. Они не стали прятать его от других сорванцов, бросили там, где вылезли.

Трясясь, как вымокший котёнок, Костик побежал к лесочку, который отделял рабочую окраину от болота. А Пашка подхватил всё, что могло связать их с такой трагичной рыбалкой: мешок и сачок. Детское ведёрко с навагой и самодельное удилище остались чёрт знает где.

Мама Костика, вернувшаяся со смены, пощупала лоб бледного, вялого сына — температуры не было. И она легла отсыпаться, наказав ему внимательно следить за младшими, сварить им кашу, начистить картошки для обеда.

Только к вечеру Костик пошёл узнать, как там его друг. Пашка оказался совсем плох: лежал на диване лицом к стене и отказывался даже слово сказать перепуганной бабке. Она поделилась с Пашкой тревогой: онемел-де внучок, то лаялся с ней из-за всего, а теперь лежит молчаливым бревном. Она уже сама и воды для полива натаскала, и проклятую животину Тайсона накормила, а он всё молчит. Отец-то у него был психом ненормальным, мать — пьянь конченая, вдруг Пашеньке какая-то хворь передалась?..

Костик ткнул Пашеньку в бок так, что тот охнул, поднял его и потащил окучивать бабкину картошку — а вдруг она врача вызовет? Тогда расспросов не оберёшься, а они вовсе ни к чему.  

И только в сумерках ребята рассмотрели бумажник. В нём не оказалось документов, только записная книжка с именами, напротив которых стояли цифры, и деньги. Они решили смолчать о приключении и находке, потому что испугались не милиции, которая бы их затаскала или даже обвинила. А тех, кто мог стоять за утопленником, — рэкетиров, всё больше набиравших силу и вызывавших всеобщий страх. Может, даже сама милиция их боялась. Друзьям не было ни капельки стыдно за ужас и малодушие. Свои жизни показались дороже.

Но как поступить с «деньгами мертвяка»? Ведь они прокляты, это ясно, как божий день. Но дни-то проходили, а вместе с ними — и суеверный страх. А деньги между тем потихоньку обесценивались. Но кое на что хватило…

Зато возрос интерес к дому и тайнам болота. Из лесочка они наблюдали за ним и неожиданно для себя решили обязательно пройти к дому, как только ударят морозы, чтобы можно было миновать болото. Ребята прислушивались ко всяким байкам, но отбрасывали мысли о чертовщине и чудесах, водяных ведьмах или отшельниках-колдунах. Она сочли, что дом — пристанище какой-нибудь банды или преступной группировки. Кто-нибудь нормальный сразу же вспомнил бы о жертве сома и преступлении. Костик и Пашка, видимо, нормальными не были. А может, их переполняла та же самая отчаянная смелость юности, которая когда-то заставляла подростков рваться на фронты, бежать из дома и уходить на бригантинах в море?

Холода жахнули крутым минусом в декабре. Да такие, что даже замёрзли подпитываемые из-под земли протоки. А озерцо оказалось лужей с корочкой льда. Костик позаимствовал у отца из сейфа для ружья бинокль, и друзья внимательно рассмотрели болото и холм с домом. В нём никто не разжигал печь — на каменной трубе лежала шапка снега.

— Видишь сухие будылья, которые торчат из-под снега? Высокие растения всегда там, где есть твёрдая почва. А вот места, похожие на маленькие равнины, это наверняка топи. Под снегом, конечно, лёд. Но он тонкий, наступишь — и провалишься. А ползти не сможешь, моментом от холода окоченеешь, — объяснил другу Костик.

— Брешешь, — ответил подросший, возмужавший Пашка, которого взяли на полставки разнорабочим в магазин.

Теперь он и его пёс были всегда сыты.

— Мне папка рассказал. Я его не просил, он сам разговор завёл, — возразил Костик. — Ты думаешь, мы первые, кто к дому подбирается? Батя по малолетству тоже зимой туда ходил с корешами.

— И что они видели? — заинтересовался Пашка. — Водяных ведьм или бандитов?

Костик фыркнул:

— Ты кончай повторять эти бредни. Просто старый дом. В каждое окно видно, что в комнатах стоит мебель, рухлядь всякая. Только людей нет. Но на дорожке к крыльцу снег убран, на газонах в бурты сложен.

— А почему окно не выставили и внутрь не залезли? —  задал резонный вопрос Пашка.

Костик помолчал, а потом попросил:

— Скажу, если ржать и дразнить не станешь.

Пашка поклялся жизнью своего пса Тайсона и мечтой о мотоцикле.

— Короче, Паха, там такая история. Она много раз повторялась с батиными сверстниками. Болото всякий пройдёт. А вот холм кого попало не пустит. Ещё замок на железной ограде есть. С виду — любым подручным средством сковырнёшь. А на самом деле — шиш. К стеклу даже не дотронешься, как будто током шибанёт. Только… Ты обещал не ржать!  Только входная дверь сама откроется… Тихо так, вкрадчиво, мол, заходите, гостями будете. И тут накатит такой страх, такой ужас, что с холма кувырком скатишься, до леса добежишь и только потом подумаешь: больше я к этому дому никогда не подойду! Это всё равно что в свою собственную могилу запрыгнуть и ждать, пока песком завалят! Поэтому поколения местных ребят не рвались в дом. Кто-то на своей шкуре ужас испытал, кто-то, поумнее которые, на их опыте научился.

Пашка еле удержался, чтобы не заржать, и спросил:

— Значит, ты бате поверил. А ничего, если он тебя специально пугал?

— Была такая мысль, — согласился Костик. — Только я всё равно пойду, с тобой или без тебя.

— Я тебе покажу, как это без меня! — рассердился Пашка. — Короче, когда выдвигаемся?

— Да в любое свободное время!

На том и порешили.

Но, как говорится, человек решает, а Бог располагает. Трудная ли судьба, изношенный ли тяжкой работой организм или сам Бог распорядились так, что старая Пашкина бабка не проснулась холодным декабрьским утром. Пашка растерялся и побежал к своему другу в одних тапках, трусах и майке по тридцатиградусному морозу. Вломился в дом и уселся, рыдая, у двери. Мать Костика сразу догадалась, что случилось, крикнула старшему сыну:

— Одень его в тёплое, налей горячего чаю и капни туда «Рижского бальзаму», который отец привёз. Сам пробовать не смей, убью!

И побежала в Пашкину избу, покричав у окон соседок:

— Ильинична померла!  

Пашка пробыл весь день у Костика, то спал, то ломился бежать к врачам с воплями:

— Пусть что-то сделают, бабка ещё вчера курей рубила, тесто ставила на ночь, своему Богу молилась! Не верю, не верю, что померла! Я, наверное, её плохо тормошил! А холодная она, потому что у стариков эти… вены, что ли, плохие! Ба-а-абонька моя! Ро-о-одненькая!

Женщины всё сделали, как нужно. Старушку увезли в морг; соседи скинулись на похороны, кто сколько смог. Словом, всё, как у людей: жил — помер — проводили на погост. Больше хлопот оказалось с Пашкой. Он всё рыдал и не мог остановиться, хотя при жизни старушки не было ни одного дня, чтобы он с ней не поругался. Родители Костика не выпустили его из своего дома до самых похорон. Хорошо, что на кладбище он стоял совсем обессиленный и только утирал чьим-то платком глаза, ставшие красными узкими щёлками.

Все жалели Ильиничну. Да что там — когда садились в автобус, прибежал пёс Тайсон с оборванной цепью и стал тоненько, по-щенячьи скулить над песчаным холмиком с искусственными цветами. Тогда к нему бросился Пашка, обнял, и они оба громко выплакали своё горе: Пашка — басовитым рёвом, а Тайсон — волчьим пугающим воем.

После поминок Костя привёл почти невменяемого Пашку к себе. Батя вдруг достал бальзам, налил полстакана и выпил. Костикова мать онемела от такой наглости, уставила руки в бока и хотела начать скандал, несмотря на то, что в доме находился страдающий подросток.

А батя лихо налил себе ещё и спросил её:

— А скажи-ка, мать, сколько у нас сынов-наследников?

Женщина вытаращила глаза и начала тихо, но зловеще:

— Ты, поди, спьяну-то считать разучился? Четырёх родил и ума не нажил?

А батя сказал:

— Сама считать не умеешь! Пятеро у нас с тобой сынов!

Снова выпил и со стуком поставил стакан на стол.

Мать Костика похлопала глазами, села к столу, налила и себе. Выпила, скривившись от горького бальзама, и тоже стукнула стаканом:

— Верно!

Так был решён вопрос об усыновлении двенадцатилетнего Пашки. Бабка-то лишила родительских прав мать-пьянчужку, а отец его остался неизвестен этой истории, людям и Богу. Новый брат был тихим и печальным; работал по двору, как взрослый, часто обнимал пса Тайсона и что-то шептал ему в мохнатое ухо. Улыбнулся только первого января, когда получил свой первый в жизни новогодний подарок — импортные кроссовки. О таких никто из других братьев даже не мечтал. Но они порадовались за Пашку. И даже не позавидовали. Вроде бы.

Больше Костик и Пашка не помышляли о вылазке к таинственному дому; более того, не один раз отлавливали у болота младших и сурово, но с положительным результатом учили их не лезть в опасные места.

Вскоре ветхое жильё на окраине снесли, а людям дали благоустроенные квартиры. Громадная семья Силуяновых получила всего трёшку, но и этому была очень рада. Жить стало труднее: теперь у семейства не стало огорода. Но подросшие старшаки хватались за любую работу. Однажды не пришли ночевать, прислали с соседским мальчишкой записку, мол, разгружают вагоны. Отец расстроился: сыновьям бы об учёбе думать нужно. А мама чуть в больницу не попала из-за нервов. Она хотела запретить парням работать, но отец сказал:

— Хватит рыдать. Они почти мужики. А мужчины всегда сами выбирают свой путь. Наши-то о младших заботятся. Думаешь, мне не горько, что пацаны вкалывают? Но это их решение.

Костик выучился на инженера, Пашка стал машинистом, как отец. Подросли и младшие. Скоро все вылетели из родительского гнезда, женились, обзавелись своими детьми. Даже последыш, шестой сын, семнадцатилетний Вадька-оболтус стал отцом прехорошенькой дочки.

Вик попытался напомнить ему о сложных погодных условиях, о количестве пассажирских мест, о том, что могут быть раненые или тела.

— Ты у кого пытаешься сушить лапшу на ушах, а? — возмутился Кровосос. — Ты о первоначальном маршруте этих недотуристов знаешь? Откуда они начали сплав? В курсе, кто их повёл? На чём они сплавлялись — на катамаранах, надувных мини-рафтах или байдарках? Можешь представить, что с ними произошло? Ты хоть саму Чаю хоть на фотках видел? Только не ту, что в Обь впадает. А нашу, приток Лены? На ней сорок препятствий и четыре каскада! Да и само устье Лены сейчас похоже на море.

Вик решил блеснуть осведомлённостью, полученной на совещании во время презентации снимков с воздуха:

— Чая разлилась и образовала рукава с островками. Заболоченная часть долины покрыта водой. Камни на шиверах тоже под воду ушли.

Кровосос хлопнул руками по коленям и попросил:

— Налей-ка мне чего-нибудь…

Вик быстро организовал выпивку и закуску, радуясь, что спасатель перестал на него орать.

Кровосос попытался спокойно ему объяснить:

— Горюн, шиверы на Чае — опаснейшие места. Глубина небольшая, но течение — как на Тереке. Из-за его скорости возникают косые и прямые стоячие волны, обратные потоки, а за камнями — водяные ямы. Причём если на порогах есть мощные сливы, которые помогают сплаву, то на шиверах струю определить трудно. Только при страховке с берега и воды можно пройти их и не захлестнуться. Так что рассчитывай не людей спасать, а искать тела. Поэтому и советую: сиди дома. Ну или оставайся со второй вертушкой на аэродроме.

Вик обозлился:

— Ты меня пугать явился? Бесполезно, я тысячу раз пуганый. Зачем же народ прётся на эту Чаю, если она такая опасная.

Кровосос вздохнул:

— Такой чистой воды на даже Байкале нет. Красивейшие плёсы… А рыбы-то! Кто хоть раз побывал, обязательно вернётся. И не посмотрит, что эта река изначально проклята.

Вик улыбнулся:

— Кто ж её проклял-то? Поди, МЧС?

Кровосос вполне серьёзно кивнул и сказал:

— Я три раза на Чае был, и всякий раз с приключениями. Старожилы с Лены говаривали, что это река мёртвых. Великих шаманов там хоронили, потому что в тех местах наш мир почти соприкасается с Нижним, где по легендам северных народов обитает всякая нечисть.

Вик от души расхохотался и с облегчением увидел, что и бывший одноклассник с юмором воспринимает то, что сказал.

Они ещё посидели, обговаривая детали экспедиции и то, что Кровосос в одну вертушку с Виком не сядет, полетит со своей командой отдельно.

***

Экспедиция обещала быть удачной. Утихомирился ливень, успокоились ураганные порывы. Вик не сомневался, что и дальше всё пройдёт, как по маслу: ведь при нём был артефакт, который он добыл шесть лет назад. Он лишь время от времени дотрагивался до застёгнутого кармана куртки, где была шкатулка с цепью, да поглядывал в окно. Чая уже не напоминала змею, изогнувшуюся полукольцами. Но тайга казалась живой: кроны по-прежнему трепал низовой ветер, бурлили потоки воды на месте болот, завихрялись омутами, которые, при живом воображении, можно было принять за дыры в приснопамятный Нижний мир.

Пилоты были обеспокоены цветом воды и множеством поваленных деревьев. «Похоже, подмыло берега, — сказал один из них. — Мы не посадим машину. Если ветер не усилится, будем опускать внешнюю подвеску. Только бы людей увидеть». Также они решили, что спасением займётся первая вертушка и команда Кровососа.

Олеська, не отрываясь, хищно смотрела в иллюминатор. Она вперёд Вика увидела груду брёвен и три маленькие фигурки. «Эх, туристов-то шестеро было, — подумал Вик. — Жаль, триумфа не получится. Но и троих спасти — тоже подвиг».

Их машина сделала разворот, а из брюха первой показалась подвеска.

— Ну, с почином, — сказал Вик Олеське.

Она посмотрела на него строгим взглядом чёрных, как ночь, глаз. Вик сначала ничего не понял: что за дела-то, у неё же яркие фиалковые глаза, нашла время, когда линзы вставить! Он и потом ничего не понял, когда на их машину стала сбоку надвигаться тьма, клубящаяся, с красными адовыми отблесками молний. Раздался грохот, будто великан или какой-то исполин хлопнул в ладоши. Вертолёт дёрнуло, потащило, завоняло горючим. С рёвом и воем какая-то сила стала плющить обшивку, машина завертелась, завалилась, и Вик сломал бы шею, если бы не ремни. Ещё раз что-то бабахнуло, и Вик почувствовал, что лицо словно ободрало ледяным ветром.

Очнулся он на камне, о который его так садануло, что какое-то время он не смог дышать. Когда воздух наконец-то попал в лёгкие, до Вика дошло, что произошло крушение и его выбросило в реку. Он даже не подумал о пилотах или Олеське, в виски стучала только одна мысль: «Жив… жив…» Однако мощный поток воды, почему-то направляющийся вниз, потянул его за собой. Пальцы не смогли уцепиться за скользкий от какой-то слизи камень, и тело, скованное нестерпимым холодом, оказалось под водой.

Вик позабыл, как он, в бытность инструктором, поучал своих клиентов: «Злейший враг человека — не стихия, а паника». Он сам отведал вместе с холоднющей водой, которой наглотался, что такое эта паника. Это был ужас, когда каждая клеточка тела вопила: «Жить!» — и сознание того, что жизнь-то кончится именно сейчас, сию секунду.

Однако он почувствовал крепкий захват за шею сзади, увидел руку с очень длинными пальцами, которая вцепилась в его куртку. У него был всего лишь миг, чтобы разглядеть: пальцы казались длинными из-за громадных чёрных когтей, которые загибались, как у животного. Ему было всё равно, кто именно: зверь, нечисть или человек — старались удержать его от силы подводного течения. Лишь бы выжить! На какое-то время удалось вынырнуть.

Сквозь рёв воды он услышал Олеськин голос и взмолился всем богам, что она жива.

— Не дёргайся и не вырывайся! Мы нырнём и поползём под водой. Станешь задыхаться — терпи. Будет больно, очень больно. Подниматься наверх не смей — вода несёт камни. Сразу зашибёт. Это с горы пошёл оползень!

Вик выплюнул воду с песком и выкрикнул:

— Я не смогу!

Олеська, чёрные мокрые волосы которой облепляли её голову, захохотала:

— Ты и так сдох в первый раз во время взрыва! Во второй — уже утонул. Не допусти, чтобы твою башку снесло камнем! Вот тогда — всё!

И рукой с чудовищной силой утянула его в воду, придавила своим телом к каменистому дну.

Вик потерял сознание, и это его спасло. Он бы точно не выдержал жгучей, рвущей грудь боли от утопления.

Очнулся он на каменистой узенькой россыпи перед нагромождением камней в виде конуса. Его спасительница сама тяжело дышала, схаркивая в бурую пену слюну с песком и кровью. Вика вообще вырвало смесью жидкой грязи.

— Полезли наверх! — скомандовала Олеська. — Быстрее! Время уходит!

Вик даже не мог себе представить, что у него найдутся силы пошевелиться. Но подчинился этому странному созданию, которое когда-то было его секретарём. Черноглазая и чернокудрая женщина то тянула его за рукав, то ловила за шиворот, когда он не мог удержаться на выступе скользких камней. Её когти полосовали трёхслойную ткань импортной куртки, как лезвия. А из тёмного рта вырывались странные, леденящие кровь слова. Она явно кого-то звала или выкрикивала слова молитвы на неизвестном языке. В нём чувствовалось что-то зловещее, и даже среди такой свистопляски стихий Вик недоумевал: его стараются спасти или тянут на верную погибель?

Наконец Вик вполз на вершину каменного конуса. Женщина выпрямилась, подняла руки к небу, закрытому пеленой необычных бурых облаков, закинула голову и исторгла из глотки дикий звериный рык. Камни, на которых растянулся Вик, стали подрагивать. И чем больше бывшая Олеська рычала, тем ниже становилось небо, тем сильнее плясали камни.

— Заткнись! Прошу тебя, замолчи! От твоего крика камни обрушатся! — хотел заорать, но только слабо прошептал Вик.

Олеська его услышала и глянула сверху вниз со зловещей усмешкой:

— Вот именно! Камни обрушатся! Так надо. Да ты не бойся, я же сказала, что ты давно сдох!

Она больше не открыла рта, но небо ответило ей рвущим барабанные перепонки звуком. Вершина конуса рухнула вниз.

Вик ничего не увидел из-за забившей глаза пыли, только почувствовал столкновение с камнями, а потом падение в кучу какой-то трухи. Олеська подползла к нему и сказала:

— Доставай цепь!

Переживший взрыв, утопление, падение и чудовищные перегрузки, Вик не удивился, что странная женщина знает о его талисмане. О добытом артефакте, так счастливо изменившем его жизнь. О величайшем сокровище, которое когда-то берегло людей от Закайских Душегубов. И он воспротивился ведьме, или кем сейчас стала эта Олеська.

— Я не отдам тебе цепь. А ты её забрать не сможешь, иначе бы давно отняла, — сказал он слабым, дрожавшим голосом.

Дело-то было не в силе, а в его позиции. И Вик чувствовал свою правоту. Более того, интуиция подсказывала ему, что бывшая секретарша, а ныне ведьма хочет использовать цепь вовсе не с доброй целью.

— Да ты идиот, — оскалилась ведьма. — думаешь, если отдашь цепь, то поможешь миру? Ты выпустил Душегуба, сняв её с костей. И тебе за это заплатили. Всё, что ты имеешь, и есть плата за услугу. Однако вечного в мире ничего нет. Твой счёт в потустороннем банке исчерпан. Закрыт. Теперь ты просто должен бросить цепь на землю, вот в эту труху, на которой сидишь. Считай, восстановишь равновесие между… ну, так скажем, магическими мирами.

Вик попытался сухим языком облизнуть губы. Но потом нашёл силы сказать:

— А что… что потом будет со мной?

Ведьма рассмеялась:

— А что с тобой может случиться хуже, чем то, что уже пережил? То есть собственной смерти? Здесь оставайся, если нравится… Могу помочь тебе выбраться…

— А с тобой что будет? И кто ты такая? — спросил Вик.

Ведьма тут же изменилась: её глаза сверкнули фиалковым цветом, волосы распушились, завились белокурыми локонами:

— Могу по-прежнему быть твоим секретарём…

— Или сестрой… — добавила она, сверля его уже почерневшими глазами. — Или женой… Могу вообще исчезнуть из твоей жизни, если захочешь.

— Ты, наверное, сестра того Закайского Душегуба, которого я выпустил на волю?.. — спросил Вик, невольно передёрнув плечами от отвращения.

— Была сестрой… — вздохнула ведьма. — Увы, братец на один день дольше перележал в могиле и не смог подняться. А магия точнее всякой науки. Землицей стал братец. Поэтому и тороплю тебя: дай мне цепь или сам брось её в труху, на которой сидишь. Это прах всех великих шаманов. Верни то, что принадлежало им. Иначе пожалеют все люди.

Вик медленнее, чем мог бы, достал из кармана шкатулку, открыл её… Долго глядел на артефакт, потом сказал:

— А знаешь, когда ты была Олеськой, я частенько думал, что мы с тобой родственные души. Жениться я принципиально не хотел. Но знал: если мне в голову придёт мысль кого-то отвести в загс, то это наверняка будешь ты…

— Я и есть твоя Олеська, родственная душа, — нежно и мелодично отозвалась ведьма. — Ну, брось же цепь.

Вик спросил:

— А дядика Костика ты убила?

— Что ты… — перебирая белокурые пряди, ответила ведьма. — Он сам в эту же ночь выпил лишнего, да и замёрз неподалёку.

«Ага, — подумал Вик. — Перед этим сказал, что водка ему уже без надобности».

— Ещё вопрос: зачем ты заговорила со мной о Закайских Душегубах? — уточнил Вик, сам внезапно вспомнив начало истории войны шамана и колдунов.

— Ах ты моя родственная душа!.. — рассмеялась ведьма. — А ты ведь ещё больший идиот, чем я думала! Я-то считала, что ты при твоей власти и возможностях уже весь мир науки перевернул и обо всём узнал!..

— И вправду идиот, — усмехнулся Вик. — Зато теперь всё выяснил.

Он растянул цепь в руках. Ведьма так и подалась к нему, полагая, что признание в идиотизме самолюбивого заместителя директора означает полнейшее подчинение ей. А Вик… взял да и набросил цепь на шею ведьме.

Она завопила, её лицо несколько раз исказилось, затем запали и ссохлись глаза, исчезли губы, обнажились дёсны. С рук сползла плоть. И через миг перед Виком, брезгливо отскочившим к крайним камням, лежал прах. И выглядел он так, как должны выглядеть останки человека, умершего больше ста лет назад.

— Ты ведь привела меня к усыпальнице северных шаманов, один из которых триста лет охранял Три Земли. Думала, что навечно привяжешь их к Нижнему миру, окажешься победительницей… А вот теперь наконец мир свободен от Закайских Душегубов. Навсегда, — сказал Вик без всякого торжества.

Слишком большой оказалась цена за эту победу.

Вик почти два дня выбирался из каменной западни. Оскальзывался, падал, вновь начинал подъём, потом спускался. Брёл вдоль успокоившейся Чаи. Ел сырую рыбу, которую ловил в неглубоких лужицах, которые остались после спада воды. И скоро услышал шум вертолёта. Его искали, за ним прилетели! Заслуживал ли он этого?.. Вик заплакал.

Это был обычный Ми-2. При снижении машины Вик увидел в открытой двери орущего и машущего рукой человека. Конечно, это бесновался от радости Кровосос. Когда винты остановились, он выскочил и подхватил потерявшего сознание Горюна.

Бывшему заму пришлось долго лечиться. Сначала его палату завалили цветами. Потом из Министерства его стали навещать всё реже и реже. А Горюн и не собирался возвращаться на свой пост. Не мог забыть свою вину — крушение вертолёта. Хотя этой вины, по сути, и не было: Кровосос рассказал, что пока они спускали подвеску, на вторую машину пошло стеной страшное атмосферное явление, с которым ранее никто не сталкивался — чёрная плотная туча с багровыми молниями. Вертолёт почти порвало на две части. Пилоты остались живы только благодаря небольшой высоте и падению на лиственницы. Потом туча стремительно унеслась прочь, зато неподалёку случился оползень и даже небольшое землетрясение.

Туристов благополучно подняли. А Горюна и Олеську разыскивали три дня. Про бывшего секретаря его не спрашивали — боялись нанести психологическую травму. А когда за расследование авиакатастрофы взялся Следственный комитет, Горюн сказал правду: девушка погибла при камнепаде. И он очень надеялся, что это место никогда не найдут.

Когда Горюн выздоровел, позвал в гости Кровососа. Умоляюще глядя однокласснику в глаза, попросил:

— Слышь, Серёга, возьми меня в свою группу. Ну хоть подручным, что ли. Я всему быстро научусь и тоже буду спасать людей.

Кровосос долго молчал, а потом широко улыбнулся:

— Конечно, возьму и всему научу. Мы ж с тобой искатели приключений, родственные души!

Виктор Викторович бросился в своё кресло, пошарил в столе и извлёк бутылку дарёного коньячка, достал и протёр серебряную стопочку, тоже презентованную ему хорошим знакомцем, который обожал антиквариат. По его словам, вещичка принадлежала ещё губернатору Российской империи, еле спасшемуся в годы революции прошлого века. Знакомец так и подчеркнул значительно: это подарочек с особенным смыслом, намёком на успешную будущую службу. Но заместитель изображал демократа, позволял в неформальной обстановке именовать себя Виком. А вот про стопочку никому не рассказывал. Доставал её только тогда, когда очередной проект приближал его к заветной цели.

Вик накатил коньячка и только тогда перевёл сбивавшееся от волнения дыхание. Сегодня он одержал негласную победу над стариканом Тушковым, который возглавлял Министерство природных ресурсов и экологии. А моральные победы, как правило, ведут к реальным. И очень скоро Тушкову придётся уйти на пенсию, а его место займёт… Но Вик решил не загадывать заранее.

Дело было на совещании по сложной проблеме: после месячной непогоды разлились реки на севере края. Едва общими силами спасли жителей Чунского района, как грянула новая беда: застряла группа туристов на реке Чая. И вызволить их не было никакой возможности: местность вообще незаселённая, практически непроезжая из-за болот и каменных россыпей. Даже вертолётам сесть негде. Если удастся приземлить машину на одном из свободных участков леса, то до терпящих бедствие ещё нужно добираться дня три.

Снимки с воздуха не могли дать полную информацию о состоянии болотистых почв, зато Чая выглядела раздувшейся в несколько раз, извивающейся змеёй, кольца которой постоянно перемещались с места на место, меняя свои русла.

Тушков во всём полагался на МЧС, на скорые изменения погоды, предлагал скидывать с вертолётов гуманитарный груз для узников Чаи. Да только вот беда: рация группы замолчала ещё три дня назад, локация терпящих бедствие не определялась, а над рекой вовсю буйствовали шквальные ветра. Конечно, все подумали о самом плохом.

А Вик подумал о другом — о перспективе отличиться: предложил самолично вылететь на вертолёте с группой спасателей из туристических сообществ. Он знал, что делал: ещё семь лет назад попал в переделку, из которой вышел победителем. И всегда будет победителем. Почему? Не стоит даже думать. Не всё в мире можно объяснить рационально. Его удачливость точно не от его ума, таланта, способностей. Она совсем от других сил…

И Горюнов повернул ключ в замке кабинета, чтобы в тишине и спокойствии пересмотреть весь жизненный расклад: что было, что есть, что будет. Олеська точно к нему никого не пустит. Хрупкая красотка в деловых отношениях подобна железобетонной дамбе между начальником и миром.

***

Пацаном он имел погоняло Горюн. Но оно никак не было связано с его жизнью. Наоборот, Горюн был хитёр, умел вывернуться из самых затруднительных обстоятельств, знал, с кем и против кого дружить. А ещё имел способность «переобуваться» на месте, за которую учителя называли его артистом. Ребята его откровенно не любили, но враждебность никогда не показывали. Хотя иногда дразнили «лыбой» за постоянную улыбку, которой Горюн награждал врагов и друзей. Девчата же ссорились из-за смазливого брюнета с серыми глазищами. Учился он играючи, постоянно списывая у влюблённых в него отличниц. Но после окончания школы Горюн попал лишь на тот факультет, где не было никакой конкуренции. Назывался он «Охрана природы и организация защиты природных ресурсов». Туда принимали всех, кто не завалил ЕГЭ. А всё потому, что после окончания выпускникам было практически невозможно найти работу. Горюн даже не стал пытаться куда-то устроиться, обратился к соседу по подъезду, у которого было туристическое бюро всего с четырьмя сотрудниками, включая уборщицу. Горюн стал пятой рабочей единицей по должности «курьер».

Целый месяц Горюн метался по городу и области на своих двоих, так как его батя дорожил своей дряхлой «тойотой». Ему приходилось высиживать часы в очередях на приём в разных организациях, даже расклеивать объявления. А после директор агентства ласково ему сказал:

— Витёк, мне жаль, конечно, но мы уже давно работаем в убыток. Нет денежек, и не предвидится. Будешь увольняться?

Сосед-директор ожидал любой реакции, но только не голливудской улыбки в тридцать два белоснежных зуба.

— Вот, Геннадий Андреевич, гляньте-ка на статью в городской газете! — сказал неунывающий Горюн.

Директор взял номер газеты, которая издавалась за счёт муниципалитета и никем не покупалась. Кипы номеров просто раскладывали в больницах, почтовых отделениях и крупных магазинах. В качестве передовицы красовалась статья «Клады родного края», подписанная псевдонимом «Синяя птица удачи». Директор стал читать, то и дело поправляя очки и приговаривая: «Что за чушь?»

А сам автор, он же Горюн, он же «Синяя птица удачи», сидел и всё так же широко улыбался. А чего бы ему не улыбаться-то? В статье были собраны случаи находок археологических ценностей, схронов монет, частей оружия древних людей, кладов белоказачьих отрядов, которые когда-то грабили население. Всё это сопровождалось интервью с молодыми поисковиками, в которых при внимательном осмотре можно было опознать школьных знакомых Горюна. Директор, человек образованный и опытный, правильно оценил ценность напечатанной информации. Но не все же, как он, закончили два вуза и отработали двадцать лет на руководящей должности. Были и другие читатели, которые с открытыми ртами и горящими глазами проглотили бы ещё и не такую «чушь».

Директор прочёл и задумался. Потом передал газету Горюну и сказал:

— На такие экспедиции пять лет нужно только документы собирать. И вложить пару миллионов.

Курьер удивился:

— А разве агентство вкладываться должно? Я думал, что участники.

— Только если они полные идиоты, — проворчал директор, но совсем беззлобно.

И с интересом посмотрел на улыбчивого курьера.

Так начался новый карьерный виток Горюна, теперь именуемого Виком. Он не обращался в туристические клубы. Он создал свой, тайный. Для приёма туда нужны были жадность, необразованность и изрядная дурковатость членов, а также готовность потратить немалые деньги на экипировку и технику. У Фемиды на здании городского суда, как известно, завязаны глаза; а Фортуна на гербе молодого города изначально была изображена легкомысленной блондинкой. Вот они-то, казалось, поспособствовали успешной деятельности нищего турбюро. Через три года директор, вдруг ставший популярной личностью, был избран депутатом. Обойтись без своего верного Вика он не смог. Зато подтолкнул его по карьерным ступенькам. Бюро было продано, деньги справедливо поделены — а что ещё нужно бывшим партнёрам для счастья?

Кстати, клады изредка действительно находились, особенно окаменелости: отпечатки листьев или частей тел животных лесов третичного периода в верховьях реки. Там же счастливцы обнаруживали железный колчедан, так похожий на золото. Вик предупреждал, что находки сразу же изымут в пользу государства, а поэтому их нельзя «светить» или пытаться продать. Если уж попытаться нажиться, так только через десяток лет, когда цена на золото взлетит до небес. Находились, конечно, непослушные упрямцы, которые обращались к ювелирам. Они потом пытались предъявить Вику претензии, но он ловко отмахивался от них: мол, нельзя было глаз спускать с самородка. А уж коли выпустили из рук, значит, произошла подмена, сами виноваты. Вику не было равных в мастерстве подкинуть часть черепа, добытого на каком-нибудь заброшенном кладбище, в качестве захоронения древнего человека. Но были и настоящие находки. Два раза металлоискателями на месте селений, сравнявшихся с землёй, нашли медные монеты в развалившихся кубышках, а однажды сам Вик обнаружил котелок с серебром килограмма в полтора. Он не рассказал товарищам, что это был совсем свежий «схрон» металла для технических целей, который ничего не стоил.

Единственное, что ни разу не попалось жадным поисковикам, так это схроны белоказаков. Но у Вика была готова отмазка: эти нычки охранялись призраками, роль которых виртуозно исполнял спившийся сторож туристического клуба. Он так дико вопил ночами, когда подвыпившая молодёжь сидела у костра и травила байки, что самому Вику было страшно.

Однако случилось однажды такое, во что поверил молодой делец…

У него хватало ума водить группы по относительно безопасным местам, потому что Вик давал себе отчёт в том, что уголовное дело на него, если бы оно было заведено, перевалило бы за несколько томов. Но он же не знал, что однажды всего в трёх днях пешего хода от города они столкнутся с поистине необыкновенным схроном.

Вик повёл группу из четырёх раздолбаев, совершеннолетних, но неголовозрелых, как раз на поиск зарытого белоказаками. Ребята решили заночевать в богатейшем сосновом лесу, охраняемом лесничеством. Совсем рядом была линия ЛЭП и поля какой-то агрофирмы. Но сама романтика поиска придавала месту интерес и особый шарм. Да и ходили слухи, что там сто лет назад была богатая усадьба, ныне сравнявшаяся с землёй. Мол, её разграбили белоказаки и сожгли. Случайно обнаружили странное кострище: чёрную, без единой травинки землю, окружённую каменными столбиками. Камни пошли на изготовление подобия стола и сидений. Вик велел снять с полметра чёрного грунта для ложа костра, чтобы убедиться в отсутствии пласта торфяника, которые по какой-то странной особенности повсеместно встречались возле города. А костёр на торфянике потом своими силами не потушить.

Двое ребят стали лениво разбрасывать лопатами лёгкий, сыпучий грунт и вдруг рухнули вниз на камни. Хорошо, что никто не поранился о них. Испуг сменился ликованием: вот он, схрон белоказаков! Растаскали булыжники, под которыми оказались тяжеленные плахи, похоже, из лиственницы. Подступала ночь, разбирать схрон стало несподручно. Разложили рядом простенький костерок, ветки в котором прогорали мгновенно, и размечтались о том, кто как распорядится богатством.

Молчал только Вик: он чуял, что такая невиданная удача не к добру. По той простой причине, что в этих местах никогда не шустрили белоказаки. Это объяснил ему директор Геннадий Андреевич, в прошлом веке отвечавший за историческое наследие края в городской администрации. Что же они обнаружили? Чью-то общую могилу? Нычку братвы девяностых годов? Украденные и запрятанные материальные ценности какого-нибудь предприятия? А может, старый скотомогильник со спорами сибирской язвы? Короче, один Вик не напился от радости и не залез в спальник пораньше.

Он сидел на холодном камне и, как сыч, вертел головой, ожидая полуночи. К этому времени должен был подтянуться дядик Костик, исполнявший роль призрака. Но в этот раз в его представлении нужды не было. Вик неподалёку увидел светившуюся точку налобного фонарика, надел свой и три раза мигнул. Надо бы перехватить старикана, чтобы он не увидел схрон, вручить ему бутылку водки и отправить домой.

Вик пошёл на свет. При всех своих заботах он залюбовался ночным лесом. Взошла полная луна и облила сосны потусторонним серебристым светом. А чёрные ветки расчертили небо на звёздчатые ломтики, бросили угольные тени на росистые папоротники. Сказка, да и только!

С дядиком Костиком рядом кто-то стоял, и Вик прогневался на пьяницу: был же уговор о полной тайне! Притащил, зараза, собутыльника… Но это был не алкаш, а тётка в странном одеянии, похожем на длинный плащ. Стало быть, этот греховодник где-то подцепил шмару, такую же алкоголичку. Они оба — дядик и тётка — уставились на Вика тёмными провалами глаз на синеватых от луны лицах.

— Витёк… — сказал охрипшим голосом дядик Костик. — Я тут женщину проводить хочу… Она могилу брата ищет. Заблудилась.

«Нажрался всё-таки, — подумал злющий Вик и грубо ответил: — Топай, дядик, дальше. Сегодня представления не будет. Так что можешь провожать кого хочешь и куда хочешь. Бутылку возьми, и чтобы я тебя в бюро больше не видел!»

— Не нужна мне больше водка-то… — проныл Костик. — Нам бы могилку найти.

Костик и его спутница казались какими-то нереальными. Вроде как через их светлые силуэты просвечивали тёмные кусты и комли сосен. Но Вик счёл это обычной игрой ночных теней.

И тут разнылась уже спутница дядика:

— Не может брат мой с землицы подняться… Держат его три железных когтя шаманского медведя…

Вик не выдержал, послал пьянчуг на три буквы, развернулся и зашагал прочь. Но потом отчего-то обернулся и не увидел ни дядика Костика, ни тётки. Ну и хорошо, что не пришлось их прогонять затрещинами! Однако Вик заблудился сам. И только когда ночь пошла на исход, набрёл на храпящих поисковиков и полуразобранный схрон. Он уселся на камень, вытянул гудящие ноги. Отдохнуть бы, поспать — до рассвета остался час с небольшим. Но где там! Жуткое любопытство и жадность заставили Вика лезть в яму.

Он заметил, что крайняя плаха раскололась. Значит, эту часть можно вытащить и просунуть руку под доски. Пошарить, полюбопытствовать… Вик замер, высунул голову из ямы. Осмотрелся — нет ли ещё охотников залезть в схрон. Так ведут себя хищники над добычей. А он чем не хищник? Заглянул в щель. Налобный фонарик высветил комковатую землю да тёмные кости. Простая могила… Это, конечно, полный фак ап. Провал. Хотя… На разломанной грудинной кости что-то сверкнуло. Вик изогнулся, вытянул руку (в перчатке, конечно) и схватил толстую цепь. Рванул из всей силы и понял, что она зацепилась за шейный позвонок. А скелет, хоть и труха трухой, находку отдавать не хотел. Тут Вик от злости и азарта проговорил: «Да будь я проклят, но цепь заберу!» И забрал.

Вылез из ямы, рассмотрел — хороша вещичка! Каждое звено было с современную десятирублёвую монету и представляло собой гнусную кровожадную морду, изготовленную с немалым искусством. А внизу болтались три металлических когтя, покрытые резьбой. Вик еле успел сунуть находку в свой рюкзак, когда проснулись искатели. Они опохмелились, отлили и, не позавтракав, ринулись разбирать схрон. Вик не стал участвовать. Он откуда-то знал, что ребята найдут немалые ценности, хотя сам их в могиле не видел. И почему-то подумал: «Сначала обрадуются, потом заплачут и, в конце концов, сдохнут». Вот откуда пришла такая мысль? Вик был мошенником, но весёлым и вовсе не злым. Он всем желал добра, но прежде, конечно, самому себе. Всё так и произошло: из углов захоронки поисковики вытащили четыре фигурки ещё более гнусного вида, чем морды на цепи Вика. В пастях тварей торчали части человеческих тел.

Вик не стал претендовать на свою долю схрона.

Года не прошло, как его напарники угодили в неприятности и были убиты. И всякий раз это была расчленёнка. Дядика Костика тоже больше никто не видел. Но его родственники особо и не искали, просто поделили скудное имущество.

А Вик пустился в дальнейшие авантюры, и всякий раз ему фантастически везло, за что бы он ни брался. Один раз спасся от неминуемой смерти, другой — избежал статьи об убийстве по неосторожности. Он не связывал свою удачливость с найденным артефактом. Но однажды, уже работая в области и заседая в жюри конкурса молодёжных этнографических проектов, познакомился с учёным из Новосибирска, настоящим фанатиком. И подсунул ему фотку цепи с когтями. Учёный чуть ли не за грудки схватил члена жюри, допытываясь, кто и когда сделал фотографию. Вик закрыл глаза, покачал головой, развёл руками, мол, это великая тайна.

И учёный рассказал ему легенду о трёхсотлетнем шамане Трёх Земель, который уничтожал тварей Нижнего мира, превращая их головы в звенья цепи. А помогал ему медведь, который раньше тоже был шаманом, но, обернувшись в недобрый час зверем, в человеческий облик вернуться не сумел. Погибли оба воителя в схватке с Закайскими Душегубами сто лет назад — в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Про Душегубов учёный ничего не знал.

И тогда Вик, оставаясь современным человеком с рациональным мышлением, стал считать себя наследником могущества шамана Трёх Земель, хотя о нём больше никто не слышал, даже профессора с мировыми именами.

***

Вик с удовольствием «перелистнул» свои воспоминания, как страницы занимательной книжки, и занялся менее интересным, но важным делом — подготовкой к спасательной экспедиции на Чаю. Вылететь требовалось как можно быстрее, иначе из мероприятия не получится подвиг, который бы очень быстро сделал обычного зама директором одного из департаментов. Вик нажал кнопочку селектора и обратился к секретарю Олесе:

— Олесенька, заря моя ясная, соедини меня с бравым воякой.

— Тотчас, Виктор Викторович, — откликнулась Олеська. — Но дело к вечеру, вы сами понимаете.

В её голосе прозвучала смешинка, звонкая, как звук упавшей сосульки. Дело в том, что вояка, имевший чин генерала, любил по вечерам принять на грудь.

— Ничего страшного, это на пользу делу, — тоже развеселился зам.

Ему нужно было раздобыть две надёжнейших вертушки с опытными пилотами. Но все машины такого класса — многоцелевые, с двумя двигателями для безопасности полётов, находились в эксплуатации разных структур. И вот так просто с их хозяевами не договоришься. Товарищ генерал смог сделать это с лёгкостью. На переговоры ушёл целый час, и в результате Вик получил договорённость на один Ка-226Т от авиации Росгвардии, и ещё один вертолёт генерал выцарапал у МЧС России. Это было круто, очень круто! А нужные бумаги губернатор подпишет завтра, ещё и подивится расторопности молодого управленца. Пока Вик доберётся до аэродрома, откуда машины направятся на Чаю, все приказы уже дойдут до нужных инстанций.

Теперь Вику предстоял очень важный и неприятный разговор с Кровососом. И зам решил не задействовать Олеську. Он открыл свой тайный блокнот с особыми контактами, глубоко вдохнул, выдохнул и набрал номер Кровососова Сергея. Его бывший одноклассник воевал, был комиссован, отказался от любой службы вообще и занялся спасением людей. При его феноменальных способностях и умении рисковать он мог хоть снять гибнущих туристов с Памира, хоть эвакуировать экипаж и пассажиров с идущего ко дну судна, хоть отыскать грибника, на месяц застрявшего в тайге. Всё это хорошо… Но деловые качества Кровососа сочетались с незатухающим вулканом ненависти к государственным структурам, которые отвечали за безопасность людей. Кровосос знал Сибирь, как содержимое своего рюкзака, имел в команде трёх таких же упоротых напарников.

Он принял вызов с телефона Вика и сразу же заорал, потому что всегда был в курсе всего:

— Вы чем, мля, занимаетесь? Прогнозы погоды слушаете и эсэмэски рассылаете, мол, ливневые дожди, соблюдайте безопасность? Да они для любителей-долбодятлов что для зайца стоп-сигнал! Кордоны нужно было ставить, чтобы народ на сплав не рвался!

Вик успел вклинить фразу:

— Серёга, я тебя тоже рад видеть. Ты, наверное, забыл, что я к МЧС отношения не имею…

— Да знаю я, что вы имеете!.. Оклад и своих секретарш в свободное время!

Кровосос проорался, выслушал идею Вика и снова плеснул яду: «Значит, предстоит очередная пиар-акция Департамента туризма и молодёжи». Но принять участие в спасении туристов согласился. Вик облегчённо вздохнул: «Раз Кровосос полетит, значит, всё будет хорошо».

Дальше действительно было всё хорошо: несмотря на девятый час вечера, Олеська не ушла домой, приоткрыла в дверь, в которую ворвался восхитительный запах крепкого чая, спросила: «Виктор Викторович, может, чайку?» Вик благосклонно кивнул, отмечая, как нежно зарумянились щечки секретаря в ожидании тет-а-тета с начальником. Вик не любил напористых красоток, ему по душе была деликатность тургеневских девушек. Да только где их взять-то в наше гадючье время охоты на состоятельных перспективных мужчин, первым из которых Вик считал самого себя.

Умница Олеська к чаю приготовила сюрприз, достав из своего холодильничка угощение, невиданное в так называемом Сером доме, где размещалось Правительство и Законодательное собрание области: коробочку желейных конфет и песочные корзиночки с кремом. Вик их обожал с самого детства, потому что такими сладостями его угощала горячо любимая бабушка. Но по мере роста общественного статуса простенькие лакомства исчезли из его жизни. Он даже вспомнить не мог, когда в последний раз их ел.

Вик украдкой внимательно глянул на секретаршу: откуда ей был знать о его пристрастиях? Он никому о них не говорил. Уж не ведьма ли его красотка? А может, просто родственная душа…

— Угодила, Олеся… — сказал он ей. — За угощение проси у меня что хочешь.

Олеськины скулы заалели, глаза блеснули, и она… попросилась в спасательную экспедицию: мол, на вертолёте никогда не летала, обузой не будет, так как проучилась четыре курса в мединституте.

Вик, хотя и чувствовал себя при двух Ка-226Т и Кровососе на борту как за каменной стеной, сказал сурово и важно:

— Это очень опасно, Олеся. Бывали случаи, когда сами спасатели не возвращались с задания. Я не могу рисковать.

Но, конечно же, согласился. На аэродром приедет пресса, а уж Кровосос и его компания с ней точно не будут беседовать. Высокая спортивная Олеся будет хорошо смотреться рядом с Виком.

И тут случайно зашла речь о знаковой для Вика вещи. По какой-то причине слова «Закайские душегубы» возникли в его памяти, и он сказал:

— Ладно, договорились. В конце концов, спасти туристов — это не с Закайскими Душегубами сразиться.

Олеся широко раскрыла яркие фиалковые глаза, в которых мелькнул то ли свет люстры, то ли внутренний огонь, и живо сказала:

— Вы тоже знаете историю Душегубов? Удивительно… Я думала, мой покойный прадедушка о них нафантазировал в своих записках…

Вик тут же заставил Олесю рассказать дедовы фантазии и заручился её согласием передать ему записки старикана. Оказалось, Душегубами были брат с сестрицей, которые кочевали по России, покупали именьица с сёлами в провинциях. И очень скоро их население погибало от разных напастей, а вокруг господских домов «расцветали» сады могильных крестов. И по поверьям, все, кого уморили Душегубы, становились их потусторонними слугами.

Восстал против Душегубов только маленький город Закайск. И на помощь пришла не жандармерия, а шаман, которого мужики долго разыскивали на севере, там, где даже летом лежат снега. Шаман был в большом горе, не ел и не пил так долго, что у него высохли мускулы, а в животе образовалась дыра. Как оказалось, погиб его медведь, с которым он триста лет охранял Три Земли от нечисти. Просто упал однажды на снег и не поднялся.

Шаман выслушал мужиков и сказал: «Теперь я знаю, почему ушёл в Верхний мир мой верный друг! Вашу землю спасут его когти. Я повешу их на цепь из голов моих врагов, а вы должны будете накинуть её главному Душегубу на шею. И когти прикуют его к земле, не дадут подняться. Убить же Душегуба невозможно, потому что у него в мире мёртвых большая армия. Но раз в сто лет всё может поменяться. Поэтому в могилу Душегубу поставьте фигурки самых страшных подземных духов, которые будут противостоять любой помощи ему. А теперь я умру, как и мой медведь, потому что выполнил свой долг на земле».

Выслушав Олесю, Вик и развеселился, и озаботился. Конечно, история частично совпадала с реальными событиями из его жизни: тётка с болтовнёй о могиле братца, цепь, четыре уродливые фигурки… А потом пришла мысль: отчего он сам ни разу не примерил этот артефакт? Словно бы что-то оберегало его от когтей, которыми он будет притянут к миру мёртвых. Хорошо, что он хранил историческую ценность в металлической шкатулке и редко к ней прикасался. А вот в экспедицию бы её нужно взять… По какой причине, зачем — это не пришло ему в голову. А зря. Иначе бы он мог многое изменить.

Вик предложил подвезти Олеську до дома, но она рассердилась и стала отказываться. Вик с умилением подумал, что у девушки очень строгие нравственные правила, и поклялся, что не станет напрашиваться в гости. Олеська под его напором согласилась доехать только до своей улицы. Это, конечно, уже было чересчур, но у Вика словно отключился рассудок.

А добираться пришлось долго, до нового посёлка, который последним недостроем без окон и дверей упирался в старое закрытое кладбище. Олеська велела остановить машину и тотчас ехать назад, не провожать её ни в коем случае. Вика её капризы уже достали, и он развернул машину. Но схитрил: проехал по тёмной улице, уляпав «лексус» в грязи, остановился и отправился пешком проследить за девушкой. В свете полной луны заметил, что её плащ скрылся за крайним недостроем. Лезть за красоткой в дебри, рискуя сломить шею? Да ни за что! Он подумал: «Ну и хрен с ней!» И покатил домой, думая о том, что не случайно красавица с этакой придурью не имеет кавалера среди сотрудников.

Естественно, мой комментарий оказался потёртым, причём автор утверждает, что это сделала не она. Ни одного слова, которое бы вынуждало поступить так, в нём не было, просто моё мнение. Получается, таким способом мне заткнули рот без всяких оснований. Ни на одном конкурсе не трут мнение, в корректной форме сформулированное. Да и леший бы с этим! Но нет, ответы, совершенно меня не удовлетворившие, появились на моей странице.

Да ещё и с посылом:

В ответ прочитала ваше произведение на конкурс-нестыковки тоже есть, указывать не буду, не считаю правильным указывать кому-то как писать.

Пришлось объяснить (цитирую свой комментарий): «Хм... похоже вы не поняли: я вовсе не указывала вам, как писать ) Просто пришла бы прочесть вычитанный текст. По-моему, в условиях мероприятия указано, что работа должна быть без ошибок. Приводить примеры не стану, ибо вы обозначили свою позицию )))

Ваше личное дело — как воспринять замечания читателя. Спасибо за ответы, но после них (кроме пункта 4) и самого текста не вижу смысла в продолжении беседы. Успеха на конкурсе!»

Вроде всё ясно ) До свидания, милое создание )  Как бы не так… Ведь последнее слово должно остаться за юзером! Именно поэтому, осыпая меня оскорблениями — «липучка» (и это ещё самое милое из всех), — человек приходил раз за разом на мою страницу ) Замолчал только тогда, когда я перестала отвечать, то есть повёл себя как обычный тролль, которого не нужно «кормить» своими ответами. Или как хабалка на одесском развале, или как вирус-квартирус в коммуналке, о которых я, к счастью, знаю только из книг и фильмов.

Я никогда не тру комментариев, не баню оставшихся чем-то недовольными читателями. Ведь ясно-понятно, что, разместив свою работу в сети, можно столкнуться с негативным мнением. Обычно стараюсь посмотреть на свой текст глазами читателя, понять причину. Но боже ж мой, как можно выставить на общее обозрение чисто графоманский текст без пробелов в оформлении диалогов, с кучей «гуляющих» запятых, с орфографическими ошибками и при этом пребывать в уверенности, что патриотическая направленность защитит от замечаний и всякой критики вообще! Правда, эту направленность нужно ещё уметь подать. Одно дело — стихи, сочинённые бойцом на линии огня или вернувшимся домой, другое — текст, поданный на конкурс крипи стори, где составляют мнение о нём и публикующиеся авторы тоже.

Ошибки делают все, но, думаю, исправляют их тоже все. Я автору не учитель, ни бета-ридер, ни редактор и не корректор. Его личное дело — уважать или не уважать читателя и его мнение или просто сказать: «Да у меня рейтинг на Пикабу выше )))» Пишу, мол, немного, но лайков-то и прочего выше крыши )))  

Теперь по поводу ответки, после которой ZippiMurrr якобы «заныла». Я развлеклась от души так-то, ну да ладно )))

В каждом регионе, как видно, свои похоронные обычаи, которые я упомянула во второй части своего текста. Это и деньги на «откуп» места на том свете, и брошенные в могилу платки, чтобы по покойному сильно не плакать. Хоронят у нас, устраивая так называемые «полати» из досок над гробом. Их предлагают дополнительно оплатить в агентстве, где всё оформляют разом: и атрибутику, и домовину, и труд кладбищенских работников, и услуги морга. Я думала, что везде так.

В интернете полно материалов, как проводятся экспертизы, на чём именно сохраняются материалы, можно прочесть.

Вот мнение человека, изучавшего криминалистику:

ОМГ... деньги они судя по вашему повествованию, бросали в могилу... , ну это о лошике...никаких потожировых там не сохранится. Кроме того, даже на свежепереданных лично в руки купюрах пригодных к идетификации отпечатков скорее всего не будет-чтобы отпечаток сохранялся четко, нужна или другая поверхность, на бумаге купюр отпечатки сохраняются плохо, особенности бумаги в обороте или крайне бережное к купюре отношение, не смазать, сразу в пластик и тп... думаете почему у взяточников купюры окрашивают специальным составом? Взяли бы просто да и отдали и всё-готовы отпечатки по-вашему... ан нет-пригодных отпечатков вероятно не будет, а вот от окрашенных купюр на пальцах будет светиться вещество...

По отпечаткам перчаток из кожи... ну что я могу сказать, вы видимо можете сказать новое слово в современной криминалистике-продолжайте...

Ну просто я криминалистику в институте проходила когда-то...

Так что ОМГ по полной программе... и такие у вас "подробности" в любом рассказк можно найти...

Я возразила, что так метят взяточника. Вот мой аргумент: "Чаще всего купюры метят нерадиоактивными флюоресцентными чернилами, словом «Взятка», которое можно увидеть только в ультрафиолетовом излучении. Но иногда спецслужбы прибегают к специальным радиоактивным меткам на купюрах, для чего используются соли радиоактивных изотопов типа радиоактивного йода и технеция.." ЭТО МЕТКА, запомните, криминалист )))

Отпечатки у взяточника ещё раз возьмут. Сомневаетесь — спросите там, где проходили практику. Есть даже специальные приборы, которые выявляют отпечатки на купюрах и устанавливают их давность, но это уже совсем современная технология, не про 2019 год. Много чего есть )

Я не понимала, от чего так возбудился автор. Но решила заглянуть ещё раз в текст. По-моему, исчезла какая-то фраза… Но зато появился мой комментарий и причина графоманской истерии:

Мне показалось, что ей не забота движет, а желание первое место занять, указав на недочеты других участников, вызвать негатив читателей

Реально? Я тринадцать лет играю на конкурсах ради места и желания  утопить конкурента?! Да я люблю конкурсы, ёлы-палы… Боюсь, что мы здесь имеем дело с экстраполяцией личных мотивов на другого человека.

Вот такие наши конкурсные дела ) Соревноваться с хабалкой в оскорблениях я не стала. Ведь её намёки на девиантное поведение, «пися» и другое, согласно законам РФ, тянут на кое-что посерьёзнее обычного сетевого срача. Юристу ли не знать? )))

Дело о беспокойном враче

Четыре дня назад городская новостная лента сообщала печальную весть о смерти врача Вислого, а сегодня с утра показали пятнадцатиминутный ролик о его славном научном и трудовом пути. Дед уже принёс из пекарни свежие булочки и уселся с внуком завтракать. Он просмотрел ролик и утёр глаза платком, тяжко вздохнул. Оказалось, что дед расстроен не из-за Вислого.

— Как там Катерина-то? — прошептал он.

— Да наша бабуля… — начал было Димка, но дед его прервал:

— Наша бабуля в своё время выгнала Вислого из ординатуры, и он подался в патанатомы. Это раз. Потом, когда он пришёл работать в бюро при больнице, стала с ним жёстко ругаться из-за окончательных диагнозов после экспертиз по своему отделению. Это два. Он уходил из бюро именно из-за её нападок. Но потом возвращался. Это три. Так и проработали врагами двадцать пять лет.

— И что? — заметил Димка. — Бабуля воюет со всеми. И потом, её главный враг — астроцитомы.

Дед ещё раз утёр глаза и признался:

— Слухи пошли по городу… О призраке-убийце. Мол, в каком-то центре пластической хирургии скончался врач, угробивший пациентку во время операции. Он ушёл от ответственности и остался работать на своём месте. Один следователь наложил на себя руки. Вроде бы он покрывал преступников. И… наш зампрокурора… умер с гримасой ужаса в своём кабинете.

— Дед, ты же знаешь расхожую истину, что у каждого врача есть своё кладбище.

— Но каждый из погибших сталкивался с экспертизами Вислого!

— Так за двадцать пять лет кто с ними только не сталкивался! Ты считаешь, что погибнут тысячи людей?

— А может, и погибнут, если ваше агентство не угомонит Вислого!

— Угомоним, если всё это не вымыслы сплетников, — ответил Димка и побежал было на работу, но вернулся, чтобы успокоить деда:

— Кстати, Роман Васильевич был личностью желчной и неприветливой, но бабулю он глубоко уважал. И она его тоже. Их вражда — просто разные мнения по одним вопросам. Если уж кого-то он и тронет, то только не её.

Дед тяжело вздохнул.

Все сотрудники пришли сегодня пораньше и встретились у двери. В раскрытое окно слышался голос директора. Он разговаривал с кем-то по телефону.

Через минуту Альбина сказала:

— Идёмте. Иосиф Иосифович нас зовёт.

Директор уже заканчивал свою беседу:

— Вы правы, этот кошмар нужно прекратить. А по вчерашнему случаю есть результат?.. А можно… эээ… попонятнее?.. Хорошо, записал. Постараемся помочь. И вам спасибо. Здравствуйте, коллеги, присаживайтесь. Догадываетесь, по какому поводу я вас собрал?

— По городу ходят слухи, что нематериальная сущность вторглась в жизнь людей. И это для некоторых заканчивается разрывом сердца, — сказал Тимофей.

— Проляпсом митрального клапана, как выразилась Екатерина Сергеевна Королёва, — вставил директор.

— И вроде бы доводит людей до смерти призрак-убийца, худой, в белом халате. В самом деле, с этим нужно покончить, — добавила Альбина.

— Я думаю, что Екатерина Сергеевна попросила покончить со слухами о враче-убийце и найти настоящего, — сказал Димка.  

Он покривил душой. Но в их родне бабуля была единственным медиком, и внук должен был вступиться за честь белого халата.

Директор возразил:

— Ошибаетесь, Дмитрий Петрович. Ваша уважаемая бабушка в панике. Смерти трёх коллег, совершивших в своё время врачебные ошибки в разных больницах города, она назвала делом житейским, случайным совпадением. Но вчера скончался больной. От разрыва сердца. Она умоляет, чтобы мы освободили больницу от некоей сущности именно в одежде врача, которая появляется уже днём, мешает лечебному процессу и, возможно, довела до летального исхода больного.

— А кто был этот больной? — решил не сдаваться Димка. — Можно о нём поподробнее?

Директор усмехнулся:

— Конечно, можно. Но сначала скажите, какой ответ вы предполагаете?

— Считаю, что этот человек совершил преступление, но суд отклонил результаты экспертизы врача Вислого. Совпадение нескольких факторов: смерть самого врача, подавленное чувство вины, собственная болезнь и слухи, которые ходят по городу и больнице, — могли вызвать у него видение, а потом инфаркт.

— А как же те, кто реально видел умершего врача? Среди них, между прочим, ваша бабушка, доктор медицинских наук… — спросил директор.

— Массовая галлюцинация, примеры которой описаны ещё в середине девятнадцатого века. Она вызывается работой зеркальных нейронов, которые обнаружены в разных зонах головного мозга. Они возбуждаются при виде эмоций, чувств или действий других людей. Сама бабуля помогала мне писать реферат в девятом классе. Она доктор наук, но это не отменяет того, что она человек. У кардиологов болит сердце, у хирургов случается аппендицит, стоматологи лечат зубы. Её зеркальные нейроны сработали, как у всех.

— Может, и мы здесь галлюцинируем, а не работаем с мистическими явлениями? — прищурился на Димку директор. — Прибежала девчонка, накатала заявление, мол, книги двигаются. Пришёл к ней детектив и увидел переставленные книги.

— Иосиф Иосифович… Я видел зафиксированный фотографиями факт. С массовыми галлюцинациями такого не случается. С другой стороны, девчонка могла сама переставить книги, а потом снять их на телефон. Но я не обнаружил у неё мотивов.  

— Мы ещё поговорим об этом. А сейчас — все за работу, — сказал директор и раздал всем листки с заданиями.

Когда сотрудники вышли из кабинета, Альбина попросила:

— Дима, а я ничего не знаю про массовые галлюцинации. Расскажи вкратце, а?

Парень ещё не видел своего задания, поэтому решил блеснуть эрудицией.

— В середине девятнадцатого века два французских судна попали в шторм. Одно уцелело, другого не было видно. А на нём находились триста человек! Пережившие шторм отправились к заранее оговорённому месту встречи на острове Мадагаскар. Ждали долго, вглядываясь в океан. Сначала увидели пропавший корвет без мачт. А потом, западнее, — плот, который буксировали шлюпки прямо к ним. Время шло, плот не приближался, а люди на нём подавали сигналы бедствия. Тогда было решено плыть навстречу. Но нашли только деревья, вырванные с корнем ураганом. Всё оказалось лишь массовым видением!

А разве вы не читали про индусов, которые наблюдали за фокусом, о котором ходили легенды: факир бросал в небо верёвку, по ней карабкался мальчик, потом сам факир. И на землю падали окровавленные части тела ребёнка. Потом факир открывал сундук, и из него вылезал целый мальчик. Когда сняли фокус на плёнку, то обнаружилось, что факир с мальчиком всё время сидели рядом с бухтой каната. А люди видели то, о чём все говорили, а не то, что было на самом деле.

Димка глянул на дверь, потому что ему нужно было отправляться на беседу по адресу. У неё стояли с приоткрытыми ртами Васята и Ксюха, которая держала гигантский торт. Наверное, они слышали всё, что поведал детектив Скоробогатов и впечатлились.

— Чел, расскажи ещё! — потребовала Ксюха.

Васята цыкнул на неё и подал Альбине пухлый конверт:

— Вот, это за нас и за ту чокнутую бабку.

— Сейчас выпишу квитанцию, — ответила Альбина, открыла конверт и вытащила только половину купюр. — Здесь очень много.

— Не-не, у меня ещё просьба, за неё и плачу, — отказался взять деньги Васята. — Примите Ксюху в агентство телохранителем.

Альбина и Тимофей рассмеялись, а Димка почувствовал неладное.

— И чьё же тело она собралась охранять? — спросила Альбина.

— Вон его, — Васята ткнул пальцем в детектива Скоробогатова. — Димон хороший пацан, но маленький ростом и полудохлый. Когда ехали на кладбище, то думал, что он рассыплется, так кости хрустели.

Альбина, которая уже была в курсе особенностей чёрной рубашки, прикусила губу, чтобы не захохотать, а Димку бросило в краску. Он постарался не съязвить в ответ, потому что знал отзывчивость и искренность Васяты. Ну, прост человек, что поделать…

— Извините, Ксения, но в агентстве нет ставки телохранителя, — вежливо отказался Димка.

— Уже есть, — раздался голос директора. — Испытательный срок две недели. Работа ежедневно, с девяти до шести.

Он стоял, морща брови и хмуро разглядывая Ксюху.

— Не менжуйся, дядя, я в табло двинуть умею, — ответила ему шалая девица.

Димка возмутился:

— Это директор, Иосиф Иосифович. Так и обращайтесь к нему.

— А я Ксюха! — представилась она. — Это братан мой, Васята. Сюда меня приволок, потому что я нянькой на младшей группе не хочу в садике работать, сраные горшки таскать. Да и в старшую не пойду, противные они. Сразу бошки им отшибу, отвечать потом…

— Прошу всех меня извинить, я ухожу по адресу, — сказал Димка.

— Конечно, — ответил директор. — Телохранитель отправляется с вами.

— Куда? — лениво склонив голову к плечу, поинтересовалась Ксюха.

— Горького двадцать четыре «а», квартира семь, — ответил Димка, закипая от злости.

— Так это… типа к нам, что ли? — спросил Васята.

— Ну так погнали, чё встал столбом? — обратилась к Димке Ксюха.

— Его зовут Дмитрий Петрович, — сказал директор.

Ксюха издала звук, похожий на хрюканье, поставила торт на стол Альбины и вышла первой.

Димка понял: директор удивлён, что двери второй раз распахиваются перед Васятой. Иосифу Иосифовичу необходима Димкина наблюдательность и умение понять человека. Но всё оказалось по-другому.

До квартиры они не дошли, решили, как сказал Васята, перетереть сразу. Позавчера Ксюха заработала подзатыльник от брата, потому что огрызалась. От оплеухи Ксюха упала ничком, потом у неё закружилась голова, пошла носом кровь. И брат, полный раскаяния, повёз её к травматологу, несмотря на сопротивление сестры.

Народу было много, приёма пришлось ожидать долго. Васята вышел покурить. Когда вернулся, то увидел, что Ксюха разговаривает сама с собой. А на неё смотрят с опаской другие больные. Кто-то даже сказал, что она наркоманка.

Доктор обнаружил следы ремня с пряжкой, два или три, и небольшую ссадину на лбу, сказал, что сообщит в полицию об избиении несовершеннолетней. Других проблем он не нашёл, выдал направления на анализы и отпустил.

Беда в том, что Ксюха утверждала: она говорила не сама с собой, а со странным врачом. Он напомнил, что после прошлогодней групповой драки, в которой Ксюха участвовала, осталось двое покалеченных и один труп. Сама она не только к ответственности не привлекалась, но даже свидетельницей не была. Ксюха удивилась осведомлённости врача, объяснила ему, что её конкретные претензии были к парню, теперь являющегося её бойфрендом. И ушла она раньше, чем всё закончилось, потому что этой ночью старший брат был дома. Врач сказал ей: лучше людей защищай, если кулаки чешутся. Васята тут же нашёл ей объект защиты.

Девушка не смотрела передачу про Вислого по телевизору, не могла вспомнить, как выглядел врач. Особенных ощущений при общении с ним не испытывала. Он поговорил и ушёл дальше по коридору. Ему вслед она не глядела, переключилась на тётку, которая сказала, что Ксюха — наркоманка.

Когда Димка поинтересовался, не показалось ли ей, что врач ненастоящий, а, к примеру, призрак, Ксюха ответила:

— Чел, ты, блин, больной? Призраки и всякие живые мертвецы только в видосиках.

Книг, понятно, она не читала.

Димке пришла мысль свозить девушку на гражданскую панихиду, ведь в два часа Вислого кремируют. Васята поддержал идею. Они явились под самый финал. Ксюха только глянула в гроб и громко сказала:

— Этот со мной говорил, только в халате. Как же он быстро окочурился!

Димка и Васята силком вывели её из прощального зала, не дав просмотреть на самое интересное — как гроб уезжает за занавес.

Таким образом, Димка добился опознания врача, которого не видел никто, кроме Ксюхи. А уж в минимальной работе зеркальных нейронов её мозга он был уверен. Это стало первым доказательством того, что Вислый был настоящим мистическим явлением, а не массовой галлюцинацией. Теперь осталось только сфотографировать результаты его действий. Сам он, понятно, на фотографии не отразится. Хотя кто знает… И тут ему в голову пришла мысль: директор нанял девушку не для того, чтобы она охраняла его. Наоборот, Ксюха рядом с ним будет в безопасности! Он внук такого же врача-фанатика, как сам Вислый.

Васята, отъезжая от крематория, спросил:

— Так это… норм Ксюха или того?.. Я ж допёр, что она базарила со жмуром.

— Норм, — успокоил его Димка. — Это жмур не норм, но скоро будет таким, как нужно.

В агентстве ребята оказались одни.

— Чё дальше? — спросила Ксюха.

— Вы меня охраняйте, только молча. А я буду думать.

Девушка отодвинула кресло Тимура, уселась и положила на его стол ноги в кроссовках устрашающего размера. Димка, вертя в руках мобильник, принялся размышлять. Как бы заманить Вислого… ну хотя бы в агентство? И сфоткать его. Или самому проникнуть в больницу и попасть в морг, а лучше в кабинет почившего врача. Ведь это почти священное для него место. О! Бабуля! И внук ей позвонил.

— У тебя нет ни минуты. Я беседую с вашей сотрудницей, которая опросила всех свидетелей, — сказала она.

— У Вислого же были любимые инструменты? — успел крикнуть Димка. — Пусть Альбина привезёт…

Ксюха проснулась, увидела, что Димка жив-здоров и ничто ему не угрожает, и снова засопела в кресле. А он почему-то пожалел девчонку, которой пришлось скитаться целую неделю, спать, возможно, на кладбище. По своей дурости, конечно, но всё же…

Через час пришла Альбина. Димка вопросительно уставился на неё, и она вытащила небольшой пакет со словами: «Скальпель или нож, забыла, как называется». Парень решил поэкспериментировать с ним потом, когда в агентстве никого не будет, поэтому спросил, что узнала коллега.

— Уфф… мозги вскипели, — сказала она. — Короче, Вислый кошмарил больницу по-чёрному…

«Как быстро она нахваталась словечек от Васяты», — подумал Димка. Альбина продолжила:

— Через час после известия о смерти, когда тело Вислого остывало в операционной, он достал придирками своего интерна. Просто возник рядом и принялся издевательски комментировать каждое его действие при вскрытии. Патанатомы — люди хладнокровные, поэтому интерн позвонил в оперблок и спросил, действительно ли Вислый умер. Покойник в это время смеялся над своим учеником. Ему подтвердили факт смерти и сказали, что сейчас уже спускают труп вниз, чтобы везти в секционный зал. Поинтересовались, что это за дурацкие вопросы. Интерн ответил: только что Вислый разнёс к чертям его технику вскрытия. Молодой стажёр был уверен, что его всё же тупо разыграли, до момента, когда каталку с телом ввезли в зал. Он глянул туда, где секунду назад стоял врач, и увидел, что рядом никого нет. Событие быстро стало известно всей больнице.

А потом Вислый оказался вездесущ. Не нашлось ни одного знакомого ему коллеги, который не удостоился бы его визита. Екатерина Сергеевна Королёва писала посмертный эпикриз больного с астроцитомой, когда ворвался Вислый и стал орать, что операция сократила жизнь больного на целый месяц. Екатерина Сергеевна пребывала в мире профессиональных формулировок и умозаключений и ничуть появлению Вислого не удивилась. Она тоже прикрикнула на патанатома, мол, на каких основаниях вы делаете такие заявления. Пока врач сыпал фактами, до Екатерины Сергеевны дошло: а вскрытия-то ещё не было! И она обвинила Вислого в бездоказательных суждениях. А он её в том, что хирурги схватились за ножи преждевременно. Нейрохирург рявкнула, что это был оправданный риск. Из-за этого риска два заведующих отделениями ломали копья двадцать пять лет. И сейчас чуть не подрались, обсуждая месяц жизни обречённого больного только на аппаратах и без сознания. Коллеги с ужасом прислушивались к сваре завов. Они-то помнили, что Вислый мёртв! А в кабинете Екатерины Сергеевны громыхал его голос! Наконец они вошли. И увидели, что Екатерина Сергеевна в пустом кабинете, задыхаясь от ярости, держит половину разорванного эпикриза. Вторая медленно падает на пол.

Екатерину Сергеевну еле уговорили не подавать заявление об увольнении и не уходить на преподавательскую должность. Она не волновалась о своём здоровье, не была испугана, только сожалела, что ей ничего не удалось доказать Вислому в очередной раз.

И это были ещё вполне безобидные проделки беспокойного мертвеца. Чего стоили только издевательства над ночными сторожами морга, которые приходили на работу только поспать! А уж дежурных медсестёр, которые позволили себе задремать на посту круглосуточного наблюдения, Вислый третировал без пощады.

— Альбина, а что случилось с тем больным, который умер вчера? — поинтересовался Димка.

— Дима, ты был прав. Несколько лет назад он был ответчиком в суде по уголовному делу. Как-то очень кстати, один за другим, умерли три его друга-компаньона. Вислый заметил изменения в их органах, свойственные одному яду, который очень быстро разлагается. Но они могли оказаться и результатами неправильного образа жизни. Следы этого яда обнаружились только в тканях последнего трупа, потому что отравление случилось прямо во время банкета и на стол к Вислому он попал быстро. К сожалению, в повторной пробе, которая проводилась для контроля спустя полчаса, яда не нашли. Суд отклонил результаты экспертизы, человек ушёл от ответственности. И попал в больницу как раз в то время, когда там резвился покойник. Дальше рассказывать неинтересно, сам догадаешься. Умер больной в закрытой на ключ вип-палате. В коридоре сидел охранник. Он не видел никого, а вот преступнику, который спровадил на тот свет столько друзей, досталось.

— Значит, всё, что творится в городе, это способ Вислого восстановить справедливость. Тогда медлить нельзя, — сказал Димка.

— Я тоже так думаю, — откликнулась Альбина, посмотрела на скальпель, потом на Ксюху, которая давно проснулась.

—  Ксения, вы можете быть свободны, — сказал Димка.

— Ага, щаз. Я уж посмотрю, какие мувики дальше будут, — отказалась уходить девушка.

Альбина передала Димке пакетик. Там в марлевых салфетках он нашёл любимый скальпель Вислого, положил его в правую руку и негромко сказал:

— Роман Васильевич, а ваше любимое орудия труда у меня. Если что, то я внук Екатерины Сергеевны, нелицензированный детектив. Меня даже в колледж не взяли из-за оценок.

Минуту в агентстве было тихо. Потом натужно скрипнул автоматический запор, и двери открылись. В них ворвался поток холодного воздуха.

— Альбина, не зевай, фотографируй всё… — шепнул Димка.

Скальпель стал холодным, как ледышка. Но Вислый не появился. Меж тем инструмент покрылся инеем, а Димкина ладонь побелела. Ксюха выразилась нецензурно — она ведь отвечала за парня, Альбина затряслась. Димка догадался и бросил любимую вещь покойника на стол. Через секунду скальпель исчез.

— Прикольно! — сказала Ксюха. — Жаль, что я с этим жмуром не сфоткалась!

Тут же возле неё возник Вислый, положил ей руку на плечо. «У него скальпель, а девчонка явно замешана не совсем в законных делах!» — подумал Димка, бросился к Ксюхе, встал рядом и положил руку на другое её плечо. Напрягшаяся было девица расслабилась, улыбнулась и сделала знак Альбине — снимай!

Димка тихо сказал:

— Роман Васильевич, вы гениальный врач. Не все вас понимали. Помните слова Грибоедова: «Я странен? А не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож…» Не всегда, точнее, часто люди не принимали вашу правоту. Но нельзя сеять страх и смерть. Нельзя собой заменить Фемиду, отобрав у неё весы. Вам нельзя быть среди людей. Но можно остаться в них, ведь знаний, принципов, энергии у вас на пятерых. Передайте всё это своим коллегам в бюро. Пусть это будет вашим наследством.

Вислый хмыкнул и исчез.

Сразу же потеплело. Все коллеги стали пересматривать снимки на телефоне, а потом Альбина распечатала их и сказала: «Директора и Тимофея мы не дождёмся. Они точно проведут ночь в крематории с прахом Вислого. Надеюсь, уговорят не возвращаться». И они разошлись по домам. Ксюха проводила Димку, несмотря на его сопротивление, на прощанье хлопнула парня по плечу и сказала: «Здорово ты оттянул жмура. Всё ему запретил».

На следующее утро Димку разбудил бешеный лай Арнольда. Понятно, явился телохранитель. Но почему в семь утра? На кухне восседала Ксюха и слушала деда.

— Выгуляете пса, я принесу булочки из пекарни, позавтракаете. И только тогда на работу. Ясно?

— Почему так рано? — возмутился Димка.

— А чего день терять? Работать нужно! — сказала девица.

Димка задумался, одеваясь: в судмедбюро осталось трое врачей с интерном. Он сказал, что у Вислого энергии на пятерых. Уж не включил ли врач Ксюху в состав наследников? Беда будет, если это так…  

Альбине тоже не спалось, она пришла пораньше, сразу же открыла стол и вытащила фотки. Коллеги налюбовались групповым портретом и договорились, что предъявят начальству доказательства мистического явления позже, под конец утреннего совещания. А Димка дал себе слово избавиться от телохранителя любым способом. Девушка его раздражала, даже бесила. И вовсе не потому, что она сантиметров на двадцать выше.

Явились раздражённые директор и Тимур во вчерашних рубашках, видимо, они приехали на работу сразу из крематория.

— Всё без толку, — сказал директор. — Всю ночь просидели в зале с урной. Вислый нас проигнорировал. Или кремация разрушает связи живой материи с мёртвой.

— Ничё не поняла, о чём вы, — влезла Ксюха.

Димка первым закатил глаза от такой наглости.

— А мы так с Вислым вчера сфоткались, — продолжила невоспитанная девица. — Ничё такой жмур, смирный. Только руку Димону чуть не отморозил. Украла-то скальпель Альбина. А Димон стал потерпевшим. Но он жмуру всё запретил, и тот свалил в закат.

Детектив Скоробогатов и его коллега онемели от такого понимания событий. Первой пришла в себя Альбина и рассказала сначала о посещении больницы, затем о событиях в агентстве. Директор разволновался, потому что вызывать мёртвого было ещё большим нарушением правил, чем простой контакт. Но потом отметил:

— Значит, именно Дмитрий Петрович усмирил беспокойного врача. Молодец, что тут сказать. Значит, мы с Тимофеем Ильичом тоже сделали важное дело — бдением возле урны подтвердили выполнение задания.

Ксюха фыркнула. Димка сказал:

— Хочу заметить, что теперь у меня нет необходимости в телохранителе. Если уж Вислый со скальпелем в кармане не причинил никому вреда, значит, охрана должна быть снята.

И значительно посмотрел на директора.

— Ну чё ты, Димон, а? — возмутилась Ксюха, которую распирала жажда деятельности. — Хрен бы ты без меня жмура догадался сфоткать. А как он рядом встал, так сразу подскочил. Слушай, дядя… ой, Иосиф Иосифович, я могу под прикрытием работать среди молодёжи. Вы же здесь все старые…

— Дмитрию Петровичу всего восемнадцать, — невозмутимо возразил директор.

— Да ладно… — отмахнулась Ксюха. — Тот, кто так по мозгам ездит: то нельзя, это нельзя, — что даже жмуры сбегают, молодым считаться не может.

Все, кроме Ксюхи и Димки, рассмеялись. И тут Альбина торжественно открыла пакет с распечатанными снимками. Директор и Тимур порозовели и стали обсуждать увиденное. Потом директор запер распечатки в сейф, похвалил всех ещё раз, объявил следующие три дня выходными и распорядился:

— До сентября Дмитрий Петрович занимает свою должность, Ксения Олеговна выполняет разовые поручения как внештатный сотрудник. А потом они отправляются на учёбу. Дмитрий Петрович — в университет на юрфак по целевому направлению, подписанному в МВД области; Ксения Олеговна — в девятый класс средней школы, потому что она целый год учебное заведение не посещала.

— Вот так облом! — расстроилась Ксюха.

Димка тоже не особо обрадовался.

— А сейчас все, кроме Тимофея Ильича, могут быть свободными. Технический перерыв.

— Пойдёмте, Ксения Олеговна, — сказал Димка.

Он не ожидал, что девушка обидится до слёз. Поэтому, отойдя от агентства, сказал то, что говорить никак не следовало:

— Не ной, Ксюха. Ещё посмотрим, кто скоро обломится. И как директор без нас обойдётся.

Ксюха непонимающе уставилась на него, потом нагнулась, и он шепнул ей в ухо:

— Когда директор клал распечатки в сейф, по кабинету пронёсся холодный ветер. И это значит…

— Что? — Глаза девушки расширились.

— Что директор не найдёт в сейфе коллективный снимок. И в Альбинином телефоне его не будет.

— Йеесс! — взвизгнула Ксюха. — Мы с Вислым за справедливость!