ZippyMurrr

Как мог он, «стриж» с многолетним опытом, купиться на облик девчонки-весны, девчонки-ручейка? Как смогла ведьма добраться до сокровенных глубин его души? Ладно, пусть он ослаблен ранением мозга, пусть только восстанавливает утраченные способности и навыки. Но ведь он с радостью пошёл на поводу у ведьмы! Стал действовать по её указке. Пусть всё вышло не так, как ей хотелось, но долгое время ведьма играла им, как заводной игрушкой. Вывод только один — Ольга-Улька, сама «меченая», пометила и его!

Стас выругался вслух, стоя среди ожидающих последней маршрутки. Люди покосились на него и отошли, а одна тётка сказала:

— Да вы не волнуйтесь, сейчас подъедет. Я каждый день полы в магазине мою, всегда в это время езжу. Ни разу не было, чтобы маршрут сорвался.

Стас изобразил смущённую улыбку.

Глядя в тёмное окно маршрутки на освещённые окна домов, он думал о том, что, возможно, за каким-то из них случится горе. Погибнет человек не из-за болезни или несчастного случая, а только потому, что Ульке хочется жить вечно. И в его душе закипала ярость. Узелок с прахом ведьмы, основательницы рода, становился тёплым, а потом и горячим. Все поколения колдуний требовали уничтожения выродка, «дряни», которая стала «жрать» людей, за их счёт продлевая свой век.

По-своему, на уровне эмоций, он был на стороне этого рода. Ему было жалко несчастную мать, которая предпочла умереть, но не пойти против своеобразного закона — не причинять вреда «своим». Улька за всё должна ответить!

В квартире никого не было, только витал запах весны, каких-то полевых цветов. Раньше Стас млел, почуяв его. А теперь раскрыл все окна, чтобы даже духу ведьмы не было.

Он выпил кофе и стал думать.

Во-первых, нужно было сразу сообщить «своим», что его пометили. Тогда врачи при квалифицированной помощи смогут что-то изменить. Но сделать это было невозможно из-за жгучего чувства стыда. Как ему глядеть в глаза товарищам, сознавая, что он есть настоящий дурак: слабосильный, как обычные люди, потерявший право называться «стрижом». Он оказался одним из тех, кто упал на землю и не в силах вновь взвиться в воздух.  

Во-вторых, Стас, как говорится, накосячил по-крупному: из-за него чуть не погиб Рафаил, умерла ведьма, которая всё же осталась подзащитным человеком. Улька, убив члена своего рода, обрела ещё большую силу.

И всё это теперь — на нём самом: никто не должен отвечать за чужие ошибки.

Стас пошёл в ванную, где запах Ульки был ещё гуще, чтобы сполоснуть лицо холодной водой, и затрясся от ярости: на зеркале было выведено блеском для губ: «Меченый!» Пустой футлярчик валялся на полу. Стас наступил на него и уже протянул руку с полотенцем, чтобы стереть бледно-розовые буквы. Но зеркало вдруг треснуло и с грохотом обвалилось, рассыпавшись сияющими осколками по ванной.

У «стрижей» были небольшие навыки телекинеза, то есть перемещения предметов мыслью. В принципе, в минимальном объёме они дремлют в каждом человеке. Но чтобы грохнуть толстенное, тяжёлое зеркало… Это была новость, и неприятная. Где он подцепил этот чёртов телекинез? Получил вместе с дурацким узелком, где хранится прах основательницы ведьмовского рода? Да ему место только в колумбарии! Стас хоть завтра съездит туда и всё оформит. А может, это следствие того, что его пометила Улька?

Стас взял веник, тщательно замёл осколки. Какие «новости» ещё ожидают его? Может такие, которые не разобьёшь и не выбросишь в мусоропровод? И как в воду глядел…

Когда он, тщательно помывшись, вошёл в гостиную, раздались тихие печальные звуки из музыкального центра. А посреди комнаты появилась босая Улька в маечке и шортах, изгибаясь в танце.

Стас, недолго думая, подошёл к ней и схватил за шею. Но его железные пальцы впились в его же ладонь. Он схватил воздух.

Улька оказалась на диване, заливаясь смехом, похожим за журчание ручейка.

— Ах ты мой любимый меченый «стриж»! Не сумел отличить иллюзию от оригинала! Не за дуру ли ты меня держишь, собираясь убить? — сквозь смех сказала она.

Стас стиснул кулаки, собирая всю энергию от кончиков пальцев до сердца.

— Ты, мой сладкий дурачок, думаешь, что я пометила тебя? — продолжила Улька. — Очень нужно… Таких, как ты, у меня полно по всему городу. Причём более удобненьких, податливых. «Стрижи» не подходят, они вроде подушки из железа.

Улька бросила в Стаса диванную подушку, которую он отбил взглядом.

— О! А мы, оказывается, на месте не стоим, цепляем магию, где только можно! — язвительно улыбнулась Улька. — А если об этом узнают в твоей конторе? Вдруг пошлют к врачам облучать твою головушку, после чего ты будешь годен только чистить картошку?

Понятно, Стас после ранения и операций на мозге, наверное, бредил во сне. И это не ускользнуло от ведьмы.

— Зачем я был тебе нужен? — задал он первый вопрос, который прозвучал хрипловато оттого, что у него всё спеклось в глотке от ненависти.

— Чисто из интереса, смогу ли я охмурить человека с особыми способностями. Для начала принялась за ущербного «стрижа», который с земли взлететь не может.

«Да она просто старается вывести меня на эмоции», — решил Стас.

Но Улька на секунду-две расширила глаза. Её зрачок стал чёрным, закрыв голубую радужку. Так она открыла перед ним часть своего сознания. И в нём не было ничего, кроме презрения, смешанного с ненавистью, и желания убить. Запах цветов перебила очень неприятная уксусная струя — это было стремление одержать победу над всеми, кого Улька считала расходным материалом.

Видимо, она хотело морально уничтожить гордого и самолюбивого мужчину, который полюбил её искренне, «взахлёб», возвёл на пьедестал и был готов сделать для неё что угодно. Даже изменить своей природе «стрижа».

Стас сквозь душевную боль рассмеялся. Это было нелегко: чувствовать, как разрывается сердце, и смеяться. Улька не знала, что все «стрижи» на уровне интуиции чуют правду и ложь. Она лгала себе, преувеличивала и «пьедестал», и «что угодно». А тот, кто переоценил себя перед врагом, уже на полпути к поражению. Это закон войны. Дурочка ведь не участвовала в боевых действиях против порождений магии. Но что-то чувствовала, этого у неё не отнимешь…

Тогда Улька зашла с другой стороны:

— А что сделают с тобой, когда в твоей конторе узнают о том, что ты «меченый»? Убьют ведь… Или облучат, и будешь до конца твоих жалких дней пускать слюни в инвалидном кресле. А я уж позабочусь, чтобы узнали. Не думай даже, что тебе удастся скрыть это.

Стас уже искренне хохотнул и уселся в кресло напротив Ульки.

— Позаботишься? Донос напишешь, что ли? Да в конторе такого добра завались. Пиши, детка. А убивают только тех, кто жрёт человеческие жизни.

Тут он жёстко посмотрел на когда-то любимую девушку. Она и сейчас была хороша…

— И про облучение ты не права. Аппаратное воздействие на гиппокамп — ты ведь в школу ходила, знаешь, что это такое? — так вот, оно уберёт лишь воспоминания. Да, человек не сможет быть «стрижом», но заведёт семью, детей, станет горбатиться на них… Будет счастлив своей обычностью, — сказал Стас. — Так что вперёд, потомственная ведьма, работай. Да головой думай, а не тем местом, на котором сидишь.

Теперь уже Стас провоцировал ведьму. Он ждал, просто жаждал драки, боя. Каким бы ни был исход, только открытое столкновение смогло бы помочь ему изжить «зубную боль в сердце», как писал Гёте, которого Стас изредка почитывал.

Лицо Ульки потемнело, она скрючила пальцы, стала делать ими странные движения, будто сминая и разрывая что-то.

Стаса пронзила неимоверная боль. Он открыл рот, но даже закричать не смог. Огненные крючья полосовали его, вгрызались во внутренности, разрывали сухожилия, растягивали и рвали мышцы. Они добрались до сердца и вонзились в него. Внутреннее кровотечение залило грудь пожаром, мозг перестал получать кислород, и перед Стасом замаячило видение, которое он увидел в комнате ведьмы Любови. Сопротивляться он не смог. Единственное, что ему осталось — сдохнуть непокорившимся.

Он очнулся, завалившись в кресле, истекающий потом. Ему не было дела до Ульки, он всего лишь жадно хватал воздух пересохшими ртом и глоткой.

— Ты не сдох в первом же бою потому, что мне кое-что от тебя нужно, — хрипло сказала Улька.

Стас через силу заставил себя глянуть на неё.

Лицо ведьмы, даже её руки покрылись морщинами. Но не старческими, а похожими на тёмные рытвины. Глаза спрятались в опухших, словно искусанных мошкой веках. Да и сами были в сеточке кровоизлияний. Она потеряла несколько зубов, которые свалились на маечку, потом на шортики и стукнули о пол рядом с её босыми ступнями.

Ведьма солгала о результате первого боя. Она сама чуть не сдохла. И неизвестно, по чью душу являлось видение смерти с косой. Сейчас, когда Улька была слаба, Стас с лёгкостью мог читать её мысли.

— Отдай мне то, что получил от моей матери, и больше меня не увидишь, — проговорила Улька, вытирая маечкой кровь из носа. —  Не отдашь, в другой раз точно сдохнешь.

— Всегда к вашим услугам, мадам. Обращайтесь, если вам понадобится удалить ещё часть зубов. Для съёмной челюсти, — поиздевался Стас, но слабым голосом. Из-за этого очень пожалел, что открыл рот и принялся оскорблять ведьму.

Всё прозвучало не столько обидно, сколько жалко и глупо. А ведь у него в мозгу замаячила хорошая комбинация, как можно убить Ульку. Только нужно было кое-что проверить.

Улька издала шипение. Она начала трансформироваться в какое-то чудище. Стас знал, что меченные магией могут создать изменённую реальность. А это очень опасно: то, что сотворит ведьма, будет не иллюзией, а существующим на самом деле. И сейчас он окажется в комнате с монстром, которого по определению не сможет одолеть. Ведьма оскорбилась и пошла на крайний шаг: она не получит магического артефакта, но уничтожит обидчика. Он фатально ошибся, решив унизить её.

И Стас счёт целесообразным пойти на попятную. Он сказал:

— Назови, что я должен отдать тебе. Любовь уже умерла, когда я появился у неё.

— Туда ей и дорога, — ответила Улька. — Отдай то, что взял.

— Я ничего не брал в ведьмином гнезде, — глядя ей в глаза, которые постепенно принимали человеческий облик, от вертикального зрачка рептилии до залитой кровью радужки, сказал Стас.

— Но я услышала твою угрозу! — заорала Улька. — Я поживилась столькими людишками, что без артефакта тебе со мной не справиться! И хорошо изучила тебя. С такой уверенностью ты мог пожелать мне смерти, только если у тебя было что-то!

Ульку заколотила дрожь негодования. Но потом она успокоилась и начала своё «расследование»:

— К чему ты подходил, чего касался?

Стас возмутился:

— Ни к чему, а к кому. К телу твоей матери, которая могла бы убить тебя, но не захотела изменить правилам рода — не трогать близкого человека.

— Тела касался?

— Нет, — ответил Стас. — Только постоял рядом. Подумал о похоронах. Но Любовь рассыпалась чёрными хлопьями, которые скоро исчезли.

Улькины глаза сверкнули, она кинулась в прихожую.

Ясно, что она там делает: счищает с ботинок Стаса уличную грязь, надеясь обнаружить хопья. Пусть счищает.

Улька вернулась с платком, который сжала в руке, и уставилась в глаза Стасу.

Он ответил ей честным непонимающим взглядом. Комбинация в мыслях обрисовалась чётче.

Тут ведьма наступила на свой зуб, валяющийся на полу, и заорала от боли. Наверное, он был ядовит, как и вся она. Улька машинально подняла ступню: вокруг вонзившегося зуба расползалось красно-чёрное пятно. Она выдернула зуб, потёрла пятно, пошептала, и ступня стала прежней.

И исчезла, как будто её и ни бывало.

Но Стас не поверил в то, что она покинула квартиру. Его тренированное, обострённое обоняние улавливало и цветочный аромат, и уксусную струю, и вонь тухлого мяса, застрявшего между зубов рептилии, в которую едва не обратилась Улька.

И он стал спокойно заниматься домашними делами. Ну, торчит где-нибудь эта ведьма, и пусть себе торчит, наблюдает. Ишь, недоверчивая, решила, что Стас после её ухода тотчас станет рассматривать артефакт. Всё-таки молодость и неопытность ей мешают, несмотря на количество людей, которыми она поживилась.

Прошло два дня, которые Стас провёл в их больнице на плановых осмотрах. Все врачи были поражены скоростью восстановления не только функций организма, но и особенных способностей. Ему даже приходилось сдерживаться, «обманывая» аппаратуру. Врачи тут же донесли полковнику Молчанову радостную весть: Мельников скоро будет в строю! И полковник самолично вышел в холл поздравить своего «стрижа».

А вот это уже было опасным. Полковник — тёртый калач, его не проведёшь. С широкой улыбкой, но цепким пронизывающим взглядом глаз непонятного цвета, он сказал:

— А вот и наш герой! Врачи хвалят. А я дай-ка тебя обниму на радостях-то… Молодца, ай, молодца!

Стас решил счастливо разулыбаться, показать тем самым ценность похвалы полковника. Раньше он реально был бы на седьмом небе от объятий полковника, а вот сейчас такое радушие встревожило.

Полковник принял вид доброго дядюшки, который хитрит, вызнавая новости от влюблённых:

— Вид-то у тебя какой цветущий! Только фрака и белого цветка в петлице не хватает — а так хоть сейчас под венец. Мы вскорости никаких интересных новостей не услышим? Не раздастся марш Мендельсона?

Понятно, у него уже полно информации об Ульке. И о его поездке в деревню тоже. Почему-то Стас был уверен, что ведьма Любовь сделала всё, чтобы остаться белым пятном в потоке сведений, которыми владел полковник.

Стас изобразил приступ придурковатой влюблённости и попросил две недельки для отдыха и брачных хлопот.

— Только одна неделя, Стас! — жёстко сказал полковник. — Потом новое дело. Сейчас пока работает разведка. Да, а почему твоя машинка на штраф-стоянке?

Улыбка Стаса вообще стала, как у полоумного блаженного на паперти:

— Да, загулялись мы…

— Ничего, сегодня ребята-шнурята пригонят.

Так он называл выпускников ВПШ.

Стас вышел на улицу и вызвал такси. Он крепко задумался о своих отношениях с Молчановым. Раньше он для него был полубогом, человеком, который может изменить мир в лучшую сторону. Потом проникся искренним доверием к его решениям и мыслям. А после наступило прозрение: полковник — уникальный стратег и тактик. Как говорится, от Бога. Его забота о любом работнике, будь это техничка, управляющая роботом-пылесосом, или элитные «стрижи», была вершиной отношений с подчинёнными. И всё же… Люди для него — расходный материал, как и для ведьмы Ульки. А вот сверхпрозорливость, умение хранить в голове, как в компьютере, самую разную информацию… Мощные способности внушать людям что угодно… «Стриж» ли он сам? Возможно… Только совершенно другого уровня.

Дома Стас выбросил растения, которые завяли после ухода Ольги. Горшки с грунтом почему-то оставил. И тут же понял, что действовал чисто интуитивно: среди них очень удобно спрятать прах. Ну не таскать же его в платочке! Хотя и платок, наверное, был ой как не прост. Стас вытряс в унитаз сухую почву из одного горшка и высыпал жжёные останки в него. Подумал-подумал и пробормотал: «Прости, дорогой прах, мне такое непотребство. Это не надругательство, просто я не знаю, как сохранить тебя от Ульки. Убийца матери не должна коснуться тебя».

«Дорогой прах», похоже, не простил, и Стас расчихался, как никогда в жизни. Более того, у него, кажется, начался отёк Квинке: опухло лицо, раздулись губы и нос, в горле запершило так, что захотелось взять ёршик для посуды и прочистить его. Но дыхание было свободным, и он решил не вызывать скорую, хотя отёк Квинке грозил смертью.

Он подошёл к зеркалу и увидел вместо своего лица гнуснейшую рожу, красную и распухшую.

— Вот же напасть сказал он, еле шевеля языком. — Я себя такого видеть не хочу.

И… его отражение исчезло! Стас побегал по квартире, заглядывая во все зеркала. Он реально стал невидимым. Но исчезнуть из этого мира не хотелось. Поэтому он вернулся к первому зеркалу и просительно сказал:

— Дорогой прах, я видать, накосячил по-чёрному. Мне бы снова видимым стать…

И его физиономия со значительно спавшим отёком появилась в зеркале.

И тогда Стас хлопнул себя по лбу: это же считавшаяся легендарной «маска»! Средство, благодаря которому меченные магией могут стать невидимыми! Более того, «маску» можно навести на любой предмет. Такой способностью не обладал ни один «стриж», пользующийся исключительно ресурсами своего организма.

А Улька… Она явно владела «маской», если появлялась и исчезала. Но она точно не знала, что Стас теперь может делать точно так же.

Он уселся у кухонного окна рядом с горшочком и задумался. Наверное, прах может сотворить и другие чудеса. Стоит ли «стрижу» пользоваться ими? Любовь, похоже, обращалась к праху в исключительных случаях, когда нужно было оживить человека. И Стас останется навсегда благодарным своему «классовому врагу» за спасение Рафаила. Однако она сама, умирая, не тронула порошок. Не хотела ещё раз встретиться со своей доченькой? Или считала, что он предназначен для других людей? Без ста граммов не разобраться… Да что там говорить, Стас бы поступил так же — призвал хоть смерть, хоть господа Бога, чтобы друг жил. А вот если чудесный порошок попадётся в руки Ульке, «выпавшей из-под хвоста дьявола»…

Итак, нужно признать, что пометила его магией именно Любовь, предлагая «родство». Ульке это было невыгодно. И у неё, похоже, не было планов, чтобы Стас жил. Вляпался же он по самое «не могу». Подцепил телекинез, умение видеть душу, как в случае с полковником, наводить «маску»… Чем ещё там отличаются ведьмы? Ах да, левитацией.

Стас распахнул окно, встал на подоконник. Пятый этаж… Даже для «стрижа» высоковато. Кости ему, конечно, вправят и срастят, зашьют всё, что порвёт. А на службу можно будет забить. Но у него есть возможность провести уникальный эксперимент. Не всё же учёным в лабораториях совершать открытия, под микроскопом рассматривать слюну или мочу ведьм.

Да что там раздумывать, нюхнул он «дорогого праха» или нет? Стас посмотрел: внизу никого нет, дом последний в жилом комплексе. И «солдатиком» прыгнул в бездну.

Полёт благодаря силе тяжести вызвал мандраж. Но приземлился Стас, словно сделал шаг. И тут же скрылся за кустами, потому что раздался пронзительный вопль:

— Ааа!!! Мужик с пятого этажа сбросился!

Он не увидел одну из зевак, которая вынырнула из-за угла. Женщина не прекратила визжать на весь двор:

— Скорую! Полицию!

Когда к ней присоединились ещё двое, она сказала:

— Посмотрите, может ещё жив несчастный…

Мужчина отказался, мол, покойников боится, а крови ещё больше. А парнишка даже с радостью шмыгнул в кусты, пробежал вдоль стены и растерянно сказал:

— Здесь никого нет!..

— Глаза пивом залил, что ли? — рассердилась женщина. — Смотри лучше!

— Да ты сама из дурки сбежала! Глючишь, как наркоша! — огрызнулся парнишка и ушёл.

А Стас дома, сняв «маску», долго и изощрённо материл себя за ребячество. Этакая дурацкая удаль тоже была новоприобретением: он был приверженцем жёсткой дисциплины, приказов и пунктуальности.

Магические опыты вызвали зверский аппетит, и Стас отправился на рынок за парной телятиной. Порция сырого мяса с кровью быстро восстановит его силы. Когда он жил с Ольгой-Улькой, то чуть не чокнулся от салатиков, мяса по-французски и смузи. Может, и ослабел от такой пищи.

Растирая в ступке смесь перцев с солью, он замер. Наконец-то идея, как расправиться с ведьмой, оформилась в конкретный план. Осталось только её дождаться.

Она появилась не из ниоткуда, приехала на лифте, позвонила в дверь. Видок у неё был, как у запойной в похмельное утро. Стас усмехнулся: наверное, уличная грязь с ботинок на пользу ей не пошла.

Но у Ульки был козырь в кармане. Она узнала Стаса довольно хорошо и могла его достать только одним — жизнью друга.

— Видишь фоточку? — сказала она, показывая ему мобильник. — Твой задушевный друг Расхренил со своей сучкой и сучонышем пока что живы. Быстро давай мне то, что взял в доме матери или…

Она сделала многозначительную паузу.

Стас только мельком глянул на экран. И он сразу поверил ведьме, что жить семье друга остались какие-то секунды.

Но он сыграл роль мастерски. Заорал:

— Достала, идиотка! Ничего у меня нет, хоть весь город положи! Забирай свои чёртовы горшки и вали отсюда!

И с удовольствием шарахнул ведьму по голове керамикой с «дорогим прахом», мысленно прося прощения у всех ведьм из Улькиного рода. Порошок обсыпал её с головы до ног.

Ведьму раздуло, как шар. Она ещё успела издать душераздирающий крик, но тут же разлетелась кровавыми ошмётками. Такое однажды Стас уже видел во время гибели друга. Багровые потёки на стенах потемнели, плоть почернела и съёжилась, и вскоре от ведьмы не осталось ничего.

Стас закупил моющих средств на все наличные деньги и прогенералил квартиру. Перед этим он, конечно, позвонил Рафаилу и узнал, что тот с семьёй чем-то траванулся. Все пролежали в отключке три дня. Сейчас семья в специальной больничке «стрижей», а он сам уже огурчиком.

До задания оставались два дня. И Стас по видеосвязи поговорил со всеми, кто хоть раз встретился с ведьмами, меченными магией. Мёртвых товарищей, с которыми уже не перемолвишься словом после встреч с мечеными, было намного больше. А тех, кого лишили звания «стрижей» и отправили доживать свой век, целый легион.

Когда он явился в контору для получения нового задания, к нему подошли два незнакомых «стрижа» и сообщили что его лично ждёт полковник Молчанов». Потом они встали по обе стороны, и Стас почувствовал лёгкое прикосновение металла. Это были нейтрализаторы на случай того, если вдруг капитану Молчанову приспичит бежать. Он сказал:

— Не стоит, ребята. Я не побегу.

Полковник был чернее грозовой тучи. Он положил на стол фотографию. На ней Стас с открытым ртом и выпученными глазами летел где-то на уровне третьего этажа. И ему ничего не оставалось делать, как рассказать Молчанову обо всём.

Полковник долго думал, потом, не глядя на Стаса, будто «стриж» был ему глубоко противен, сказал:

— Этот снимок уже широко известен. Будет комиссия по расследованию твоего эксперимента. Просто у попавшего в магический плен сорвало крышу. Больше такого не должно повториться. Ты благополучно вырвался из плена, расправившись с ведьмой. И готов к выполнению боевых заданий.

Стас, выходя от полковника, пообещал себе не пользоваться магическими возможностями. Он же не знал, что они глубоко проникли в его сознание и кровь. Родство таки… Но именно они помогли Стасу справиться с заданием.

А задача была сложная. В ближней воинской части началась эпидемия безумия. В худших случаях дело заканчивалось самострелом или убийствами. Другая часть служащих просто тихо и спокойно умирала, кто где: постели, на посту, во время еды или тренировок. Разведка донесла, что это работа веретниц и упырников. Порождения магии враждовали между собой, стремились взять верх друг над другом.

Упырники с виду были обычными людьми. Но они питались жизненной энергией. Врачи вскрыли доставленные к ним тела жертв. Все их внутренние органы представляли собой скопление чудовищных опухолей, которые прямо на глазах превращались в кровавую кашу. А сами тела покрывались высыпаниями багрового цвета. Медики порекомендовали только утилизовать умерших, сжечь их, а пепел закопать в землю.

Веретницы не имели своих физических тел. Это были зловредные сущности, принимавшие облик кого угодно. Они полностью лишали мозг жертвы ментальных способностей, заменяя их желанием убивать.

Стас решил расправится с ними про помощи «масок». Он попросил начальника воинской части объявить общее построение. И накинул «маску». Пока что здоровые исчезли. Осталась целая толпа агрессивных солдат, выкрикивавших всякие гнусности и призывавших к мятежу. И тут приступила к работе группа Стаса, всё ещё подчинявшаяся ему как капитану. Она просто открыла огонь, так как в чужом теле веретниц было легко убить. С оставшихся после зачистки Стас снял «маску», их развели по казармам.

Упырников могло оказаться несколько. Но мог быть и один. Не дожидаться же, пока все погибнут, и только потом отловить упырника, которого тоже можно было зачистить? Стас решил воспользоваться «блудняком», довольно широко известным средством воздействия на человека. Он заходил в казармы и накидывал на солдат «блудняк». Нормальные люди уходили куда попало, блуждали по части. А тех, кто оставался, зачищала его группа.

Покидая часть, Стас применил «оглашенность», о которой рассказал ему один товарищ. Это было крайне редкое воздействие. И остатки части во главе с начальником позабыли всё, что произошло.

После рапорта о выполнении задания полковник по-новому взглянул на старлея Мельникова. Со страхом. И комиссия, которая должна была решить, зачистить Мельникова или лишить памяти, не состоялась. И правильно. Под «оглашенностью» начальство сделала бы всё, что хотелось Стасу: хоть сплясала на столах лезгинку, хоть подала прошение о присвоении Стасу звания генерала.

Но по просьбе полковника Стас сходил на сеанс облучения. Только от магических способностей это его не избавило. Они теперь были у него в крови. Но он сам запретил себе пользоваться ими. А Мельников всегда выполнял приказы: хоть чужие, хоть отданные самому себе.

Стас попытался сморгнуть то ли сукровицу, то ли пот. Но не получилось. Он попробовал дотянуться до лица рукой. К счастью, с ней оказалось всё в порядке, и Стас смог утереть глаза и разглядеть берцовую кость человека в руках женщины. Раздались глуховатые мелодичные звуки, и в его мозгу моментально сложилась мозаика: багровое освещение, бой часов, чёрная одеяние… Он снова в логове ведьмы! Что эта тварь делает с его другом?!

Ведьма выпрямилась со словами:

– Я всего лишь пытаюсь вернуть его к жизни. Сейчас ты увидишь кое-что неприятное… но без него никак. Вытерпи, дай шанс человеку, которого ты потащил с собой в Мшанку.

– Любовь? – скорее утверждая, чем спрашивая, произнёс Стас. – Как мы здесь…

– Не только время, но и пространство – не самая правильная вещь в мире. Если хочешь видеть товарища живым – вытерпи всё, что увидишь, – ответила ведьма.

Стас стиснул зубы, напрягся, пытаясь встать и сжать пальцы на горле ведьмы. Не шарлатанки, не мошенницы… Просто твари, которой удаётся грубо вмешаться в жизнь людей. Но его снова свалил приступ чудовищной боли.

Ведьма с красивым, но противоестественным её сути именем Любовь подошла к столу, взяла плошку, нож…

Стас замер, его прошибло потом: неужто она собирается убить его и Рафаила?

Но нет, она вышла, и за дверью сначала послышалось краткое блеянье козы, а потом кудахтанье петуха. Ведьма вошла с плошкой крови, поставила её на стол и резанула себя по ладони. Сжала пальцы, помогая багровой струйке быстрее стечь в плошку. Затем, кропя пол красными горошинами, направилась к невысокому постаменту с каким-то узелком. Развязала его окровавленными руками, зачерпнула нечто вроде земли, прошептала:

– Прости, дорогой прах. Я знаю, ты была бы не против помочь человеку.

Стас сквозь приступы давящей боли разглядел осколок лобной кости в остатках земли.

Любовь смешала всё в чаше и запричитала гортанным голосом что-то непонятное. Потом затихла, уставившись в одну точку.

Стас подумал, что он бредит: над серединой пола закружились чёрные хлопья, и из них поднялась фигура, точь-в-точь напоминающая всем известный символ: скелет в плаще и с косой. Ведьма преклонила колени и протянула плошку. Скелет приял её костлявой рукой, подержал и вернул ведьме.

«Смерть не приняла жертву? Значит, Рафаил умрёт?» – подумал Стас и зажмурился от невыносимых страданий, которые известны лишь тому, кто терял близкого человека по своей вине.

Когда он открыл глаза, Смерти уже в комнате не было. В плошке пылало золотистое пламя. Любовь подошла к раненому (или мёртвому?) Рафаилу и вылила огонь ему в открытый чёрный рот. Друг закашлялся и вздохнул.

– Он будет жить? – прошептал пересохшими губами Стас, даже не надеясь, что ведьма услышит его.

– Будет, – откликнулась ведьма. – Но только до той поры, пока не кончится прах в этом узле.

И она осторожно завернула останки.

– Но это случится нескоро, – продолжила она. – Я использую его только в исключительных случаях.

Стас задал далеко не главный вопрос:

– А вы не боитесь вот так запросто общаться со Смертью?

Ведьма тихо рассмеялась:

– Ты увидел Смерть? Поди, так, как её изображают: в плаще и с косой? Нет, уверяю тебя, это сущность гораздо, гораздо более страшная… и опасная.

– А чьи останки в узелке?

Но ведьме, видимо, уже надоели вопросы. Или последний причинил ей настоящую боль.

– Может, это твой будущий прах.

И она поглядела на него полыхнувшими багрецом глазами.

– Простите… – прошептал, а может, только подумал Стас.

– Поднимайся и иди в Мшанку. Там ты узнаешь всё. А потом поступай, как велит тебе совесть.

– А почему вы не можете мне рассказать то, что я узнаю в селе? Вам точно это известно, – возразил Стас.

– Ты должен пройти свой путь, – ответила Любовь и почти выкрикнула: – Иди!

***

Стас подумал, что он физически не сможет не то что куда-то идти, но даже встать. Однако всё получилось, правда, боль по-прежнему рвала череп и покрывала туманом всё перед глазами.

Он толкнул дверь, ощутил порыв ветра. Ожидал увидеть дворик у дома ведьмы, но ноги ступили на шоссе с указательной табличкой «Мшанка». Стас заковылял по нему. Скоро показались рощицы по обе стороны дороги, а за ними – единственная, но уходящая в бесконечность улица села. Он остановился у первого же магазинчика с шестью-семью мужиками у крыльца. Глянул на часы и удивился: они показывали девять утра. Получается, он пробыл в доме ведьмы всего лишь пару минут! Ах да, время и пространство – самые неправильные явления мира. А что тогда правильное? Да то, чем он сейчас займётся – спасением своей Ольги. Он станет своим для этих мужиков, какой-то бабки, сельчан и выяснит всё, связанное с ней, найдёт её врагов и зачистит нелюдей, которые покушались на жизнь чудесной девушки.

– Кто ж тебя так уделал-то? – спросил мужик.

Стас провёл рукой по лицу. Ах да, он же только что из аварии. На нём кровь и раны.

– Да и не спрашивай, брат. Не понравился кому-то… Хотел доказать, что я хороший, а мне не поверили, – ответил Стас и вытащил из кармана пачку сигарет, пустил её по кругу дожидавшихся открытия магазина мужиков.

Он не курил, но взял сигареты в городе, собираясь в Мшанку. Для укрепления дружеских связей с местными.

Мужики задымили, а Стас не стал дожидаться вопросов:

– Я прямо из города. Заслали туда в командировку. Сразу подумал: надо бы навестить тётку. Не видел её лет тридцать. Может, померла уже.

– Как тётку-то звать? – спросил самый разговорчивый, вытаскивая из пачки ещё одну сигарету и определяя её за ухо – про запас.

– Вы не поверите, сам вчера еле имя вспомнил. Родители-то с ней не дружили. Антонина Горшкова, – ответил Стас, ловя реакцию собеседников.

Иногда она может дать больше информации, чем слова.

– А, бабка Тося, – скривился разговорчивый. – Немудрено, что твои родаки с ней не знались. Она ж давно ку-ку.

И он покрутил у виска пальцем с чёрным подноготьем.

Информации за десять минут Стас получил даже больше, чем ожидал: и номер дома, и чудачества бабки, и несчастья, которые карга любит насылать на соседей.

Явилась жирная продавщица, у которой не сходился плащ на подушкообразных груди и животе, походя обругала мужичков, скользнула цепким взглядом по Стасу. Он, пристроившись в конец очереди, купил семисотграммовую и пластиковые стаканчики. Возле крыльца поманил мужичков за магазин. Они словно предчувствовали угощение и не расходились.

– Ну, братва, отметьте со мной приезд на родину папы, Царствие ему Небесное…

Разлил водку по стаканам, а свой сжал в руке и сказал:

– Побежал я до тётки… Не знаю, как примет…

– Не примет, так ко мне заходи. Синий дом напротив, – пригласил один из «братвы».

Стас выплеснул водку за поворотом и зашагал к дому бабки Тоси. Как и говорили мужики, ворота были полуоткрыты, и давно: возле створок наросла горбом трава, ныне чёрная после заморозков. «Братва» считала, что бабка заманивала любую живую душу, чтобы навредить. А Стас понял старуху: если с ней что-то случится, люди смогут без проблем войти и вызвать врача, прибрать тело. От ворот тянулся след колёс, у дома возвышалась куча дров. Наколоть их, понятно, никто не спешил даже за деньги.

Тут же раздался крик с огорода:

– Больше сотенной не дам!

Ага, старуха явно жила в прошлом, когда за такую цену можно было справиться с дровами.

Стас прошёл к ней и увидел довольно моложавую для своих лет бабку, которая набирала миску – вот чудо-то! – спелых помидоров. Да и вся огородная растительность, хоть и спряталась в бурьяне, была словно заговорённая от осенних холодов.

– Я, бабушка, вам бесплатно дров наколю, – пообещал Стас.

– Партейный, штоль? – спросила старуха, прищуриваясь на него.

– Партейный, баба Тося, – отрекомендовался Стас.

– Моя сеструха Женька тоже была партейной, – сходу пустилась в воспоминания бабка. – А дочка ейная, Любка, ведьма. Внучка Улька вовсе дрянь, дьявольский хвост.

Стас унял стремление тотчас завязать разговор и сказал:

– Сначала дело, потом беседа. Так у нас, партейных, положено.

– И то верно. Топор и колун в сарае. 

Стас весь взмок, пока намахался топором, всё-таки длительное отсутствие тренировок дало о себе знать. А вот как без году девяностолетняя бабка умудрилась стаскать дровишки в сарай, осталось для него загадкой.

Потом она сказала:

– Пошли, Лёнька, чай пить с пышками. У меня сёдни они с разным припёком.

«Лёнька» не стал сопротивляться, гадая, чем же окажется на самом деле этот «припёк» – угольками или тараканами.

Но дом оказался ухоженным, в нём и на самом деле пахло выпечкой.

Икон не было; на комоде с накидкой – фотографии: мужчины, видимо, Лёньки, старушки в платке, женщины с орденом на пиджаке, ведьмы Любки и ещё один порезанный, исцарапанный и зачернённый портрет. Надо полагать, «дьявольского хвоста» Ульки.

Стол поразил деревенским шиком и необычными в это время года свежими малиной и клубникой в миске. Однако баба Тося понесла всякую чушь, отчего у Стаса пропал аппетит.

– Мамонька с Любкой мне помогли пышек испечь да прибраться. Ты ж, Лёнька, годков тридцать за столом не сиживал, верно? Я вот сёдни только глаза открыла, а мамонька меня под бок толкает, вставай, мол, засоня, Лёнька придёт дрова колоть. И Любка в ухо шепчет: собери да собери красной ягоды, Лёнька её любит, – завелась баба Тося, пришепётывая из-за недостатка зубов.

Стас задумался, может ли эта ведьма Любка оказаться уже знакомой городской колдуньей.

– Баба Тося, а где сейчас ваши близкие: мама, сестра, ведьма Любка и дрянь Улька? – спросил он.

– Никого сейчас нет. Мамонька-то нам не сродная, она нас с Женькой приветила и воспитала, когда ей лет было больше, чем мне сейчас. Померла сразу, как Женька партейной стала да убежала куда-то. Свою Любку она в подоле принесла, на меня кинула. Потом и Любка убегла, свой приблуд, Ульку, кинула незнамо где.

Стас ощутил, как у него при свете дня, за богато накрытым столом в чистой избе, шевельнулись волоски на руках.

– Баба Тося, не обо всех сразу. Начнём по порядку: где ваша мамонька, которая померла?

– Да не знаю. Лежала мёртвая на кровати, сохла, сохла… Да и высохла, видать, вся.

– Так… Про Женьку вы ничего не знаете… Известна только Любка. Где она?

– Да я ж говорю, что не знаю.

– А как тогда она и мамонька с вами говорят? Как помогают?

– Ну вот… говорят и помогают. Не запрещать же им?

– А Улька почему не помогает?

– Так она ж дрянь! Из-под хвоста дьявола упала! Я её и видела-то один раз. Карточку свою оставила. Но мне не нужно, чтобы она на меня зенки свои бесстыжие да кровожадные таращила. Я и изничтожила её. Карточку, не Ульку. Ульку-то сам сатана не возьмёт.

Стас непроизвольно обернулся к портретам. Чёрт подери, они все, скосив глаза, смотрели на него! Под усами Лёньки даже причудилась одобрительная усмешка. Стас зажмурился, снова посмотрел. Портреты по-прежнему разглядывали его. Он поднялся и подошёл к ним вплотную. И глаза на фотографиях приняли обычное положение для прямого взгляда.

Ну дела! Но ради Ольги он должен вытерпеть всё, даже этот маразм.

Стас вернулся к столу и продолжил пытать бабку. Так продолжалось до темноты. Стас дал ей денег и ушёл, оставив открытыми дверь и ворота.

Шагая по улице, он попытался свести всё к общему знаменателю. С мамонькой и племянницей Любкой всё ясно – они ведьмы. С сестрой Женькой – тоже. Стас одобрительно подумал о ней. Лучше партейность, чем дурдом, хотя неизвестно, что случилось с Женькой. А вот внучка Улька… Оказалось, её привезла к бабе Тосе какая-то женщина, рассказала, что девчонку сначала нашли на улице, а потом она стала кочевать по семьям. И в каждой из них умерли дети. Ребятишки этой женщины тоже погибли, кроме одного. Дрянь Улька сбежала от бабки, и мамонька с Любкой запретили ей искать. Мол, девчонка питается чужими жизнями. Случится нечто страшное, если она сгубит «корень» рода – отыщет прабабку или мать.

И похоже, что дрянь отыскала одну из них, свою мать – городскую ведьму Любовь. И зовут сейчас эту дрянь не Улька, а Ольга.

Стас простонал от горя. Пожалуй, только «стрижу» в этой ситуации удалось бы разделить мышление и душу. Он, спецагент, убийца многих дряней, привык к такому. Но как же больно… А память подсовывала факт за фактом. Ольга и в самом деле соткала любовь к ней из самого чистого и нежного, что хранилось в сердце Стаса. Солнышко, ручеёк… малышка… У него не было детей. Этот удар оказался самым страшным. Но, как когда-то с разрубленным черепом, он не позволил боли взять верх над долгом.

Ведьма отправила его именно за этим – за выбором по совести. Для колдуний невозможно убить единокровца. А он сможет?

Стас вдруг ткнулся лбом во внезапно вставшую перед ним преграду. Это была дверь. И он распахнул её.

В доме горел обычный свет – всего лишь светильники, никакого багреца. В ноздри вполз железистый запах. Стас учуял бы его и среди благовоний, и среди смрада. Кто здесь истёк кровью, тоже стало ясно.

На полу возле шкафов лежала Любовь с тяжелейшей смертельной раной от подбородка до низа живота. Такой же раной, как у Петьки. Только нанёс её не извращенец, а родная дочь колдуньи.

Стас склонился над женщиной. Кровь запузырилась на её губах, и он услышал:

– Это она… вас… на дороге…

– Знаю.

– Ты не выйдешь… отсюда… если…

– Если что?

– Если… не при… мешь… род… ство…

– Родство с тобой, твоим ведьмовским родом?

– Да…

Стас опустил голову в раздумьях. Оказывается, ведьма была права даже в том, что и ему придётся быть причастным к ведьмовству. И он это сделает, чтобы зачистить любую дрянь, которая губит людей.

– Как это сделать?

Ведьма из последних сил движением глаз указала ему куда-то под стол.

Стас посмотрел: там постепенно, как в кино, появлялся из воздуха узелок. Видимо, в нём был прах «мамоньки». Его действие Стас уже видел. Ну что ж… Он вытащил узелок. Ещё нужно бы оказать почести ведьме, которая пошла на заведомую смерть, но не смогла поднять руку на своего ребёнка. Похоронить её по-человечески.

Но когда он обернулся, на полу уже никого не было. Только кружились чёрные хлопья, таявшие в свете электричества…

– Берегись, тварь! – вымолвил угрожающе Стас сквозь зубы. 

Он надеялся, что Улька-Ольга услышит его.

Под вопросом оказалась эффективность работы. Генерал Молчанов всегда говорил: «О наших подвигах никогда не напишут в газетах». Всё правильно, о них нельзя было писать: такого бы не выдержали слабые мозги общественности. Награды вообще были редкостью. По той же самой причине: ну как наградить за разгром атаки джиннов? Генерал компенсировал эту закономерную несправедливость денежными выплатами. И родственники погибшего «стрижа», а также особо отличившиеся получали хорошие деньги от так называемых «заказчиков». В принципе, главным из них было само государство, но кто же об этом скажет?

Генерала добили претензиями по работе с личным составом: почему-де «стрижи» сплошь асоциалы, ориентированные на жизнь одиночек? Хотя это правило, внушаемое курсантам ВПШ, ушло в небытие вместе с девяностыми. «Стрижи» влюблялись, женились, заводили детей. Правда, отцов семейств практически не было дома. Зато сами семьи жили в квартирах, покупаемых конторой, пользовались льготами. Да и деньги у них водились, не иссякая. Потому что не иссякала всякая нечисть, с которой воевали отцы.

В результате генерал снова стал полковником. Он сгоряча хотел было уйти в отставку, но отпустить его никто не мог. И Молчанов решил лучше быть живым полковником, чем мёртвым генералом. Он вернулся, муть проверок рассосалась, работа вошла в прежнее русло. Правда, сам Молчанов очень изменился.

Стас в это время воскресал из мёртвых после одного задания. Он потерял не только часть черепа, но и навыки работы. А когда вышел из госпиталя, был отправлен в полугодовой отпуск. «Стрижей» не могли комиссовать. Исключение составляли только те выпускники ВПШ, которые работали в МВД.

Однажды Стас встретил Ольгу, странную, поразительную девушку. И это привело его к большим неприятностям.

***

Стас распахнул перед Ольгой калитку без запора и сказал:

– Ну что, заходим?

Девушка подняла на него глаза, казавшиеся огромными в ночных тенях и свете ближайшего фонаря, и кивнула.

– Ну как ты не поймёшь: все эти ведьмы о колдуны просто хорошие психологи или мошенники, попытался переубедить Ольгу Стас.

Она печально вздохнула. На щеку скатилась слезинка. Этого Стас вынести не смог и первым шагнул в темноту.

Чахлый свет фонаря дотягивался только до начала плиточной дорожки, бликовал на уцелевших листьях сирени, а дальше начинался полный мрак. Остро пахло осенней прелью, сырой землёй и влагой, будто рядом находилась река или ручей.

Стас первым шагнул в темноту.

Дорожка и шероховатая стена высоких кустов оборвались маленьким двориком. Перед Стасом и Ольгой оказался довольно большой дом. Все его окна были темны. Только одно уставилось на них красным светом. «Точно глаз разъярённого циклопа», – подумал Стас.

Они взошли на высокое крыльцо, и Ольга постучала три раза. Тишина. Стас обозлился – договаривались же! – и бухнул кулаком о металлическую поверхность.

В тот же миг темнота за их спинами словно ожила, взметнулась злым, холодным ветром, пахнула могильным тленом. Ольга повисла на плече Стаса и затряслась так сильно, что застучала зубами. Ему и самому стало не по себе. Он многое видывал в жизни, не один раз был лицом к лицу со смертью, но вот такое – замешательство на пустом месте – ощутил впервые.

Замок щёлкнул, и дверь медленно приоткрылась. Стас шагнул вперёд и почти втащил за собой девушку. Ему бросилось в глаза громадное, в полстены, зеркало, затянутое тёмной материей. Здесь что, кто-то недавно умер?

Стас сжал Ольгины хрупкие пальцы и повёл в комнату.

Во дела-то! Ожидалось ведьмино логово со всеми прибамбасами: черепами, свечами, колдовскими книгами, пучками трав, короче, со всем, о чём обычно рассказывают люди, мающиеся всякой дурью и никогда не сталкивающиеся с настоящей магией. А здесь – высокие, до потолка, шкафы из тёмного дерева, большой стол под чёрной материей, стул и несколько кресел. Справа раздались глуховатые, но мелодичные звуки. Гости странного дома повернули головы. Это пробили три часа ночи напольные часы. Как такое могло случиться? Они приехали в посёлок около двенадцати, без труда нашли дом. Топтание возле калитки и входной двери заняло максимум пять минут. Стало быть, сейчас всего лишь четверть первого, не больше.

Стас глянул на свои часы, подаренные косоглазым Михаилом, который курировал его первое дело.

– Зачем вы пришли? – прозвучал низкий, с хрипотцой голос.

Вошедшие посмотрели на звук. За столом сидела женщина в чёрном. И когда она только успела появиться? Главное – откуда? Три стены занимали шкафы.

Стас сказал:

– Ваши часы неправильно показывают время.

– Время вообще одно из самых неправильных явлений в мире, – откликнулась ведьма и повторила вопрос: – Зачем пришли?

Ольга наконец-то отмерла и заговорила срывающимся голосом:

– Я хочу найти свою маму…

Стас ещё сильнее прижал её к себе. Ольга благодарно на него посмотрела и сказала уже увереннее:

– Хочу выяснить, почему в моей судьбе столько странностей. Почему меня несколько раз хотели убить. – В её голосе зазвенели слёзы. – Почему в могиле мамы люди обнаружили пустой гроб. Она жива? Где она?..

Сердце Стаса зашлось от любви к ней.

Ведьма склонила голову к плечу, как бы с любопытством присматриваясь. Странно, что её лицо было невозможно разглядеть и понять, какая она: миловидная или уродина, пожилая или молодая. Вся её фигура была окутана тёмными тенями с багровыми бликами света, источник которого тоже не был виден.

– Садитесь, – она указала рукой на кресла и велела Ольге: – Рассказывай.

– Вся моя жизнь – череда несчастий и одиночества… – начала она, вытащив на всякий случай носовой платок из кармана. – Как сказала нянечка из Дома малютки, которую я давно отыскала, меня нашли люди зимой на перекрёстке. Они и усыновили. Потом вдруг что-то случилось, и я, трёхлетняя, снова оказалась на перекрёстке, но уже в другом городе. Несколько лет посчастливилось жить в хорошей семье. Я её до сих пор помню. А вот как потом в семь лет очутилась на другом пересечении дорог, в безлюдном месте между сёлами, не помню. Потом были детприёмник, детдом, и снова передышка в многодетной фермерской семье. Мама, папа, братья и сёстры, школа, домашняя тяжёлая работа… Но я просыпалась по ночам в страхе: вдруг всё это кончилось? Приёмные родители тайком стали разыскивать мою настоящую мать.

Ольге всё же пришлось вытереть слёзы.

Стас подскочил и сказал:

– Хватит, Оля. Не рви себе душу.

А потом обратился к ведьме:

– Короче, вы можете помочь девочке? Не как в полиции, а своими какими-нибудь способами? Видите же – человек на грани. Я заплачу.

– Конечно, расплачиваться придётся тебе… Любишь её? – усмехнулась ведьма.

– Люблю больше жизни… – начал Стас, но ведьма прервала его взмахом руки.

– Продолжай, – велела она Ольге.

– Приёмные родители отыскали след моей настоящей мамы. И мы вместе приехали в одно село. Там жила старушка, родная сестра моей покойной бабушки. Она рассказала, что мама однажды приползла к ней… – Ольга шмыгнула носом, сглотнула слёзы. – Буквально приползла, раненая… Старушка, баба Тося, нашла её в огороде… Мама умерла у неё на руках, даже фельдшер не успела прибежать. Её похоронили. Через год в половодье подмыло берег реки, на котором находилось кладбище. Когда вода схлынула, гробы и останки стали переносить в другое место. В маминой разрушенной могиле гроб оказался пустым. Я думаю, она жива… И по-прежнему ненавидит меня. Или находится в плену у людей, которые меня ненавидят за что-то…

– Сказки! В жизни не слышала такой ерунды, – сказала ведьма.

– Это правда! – воскликнула Ольга и заторопилась доказать: – Я закончила девять классов, уехала в город учиться на бухгалтера. И сразу же началось… Сначала отравление… Чудом выжила. Потом маршрутка попала в ДТП. Мне повезло чуть больше, чем другим. Потом случился пожар в общаге. Пожарные нашли меня на лестнице, а в больнице еле откачали. В подземном переходе напали… В подъезде ножом пырнули… И так все три года…

Ольга расплакалась, а ведьма откровенно хохотнула:

– Что мешало твоей матери или каким-то мифическим людям прикончить тебя раньше, когда ты была беспомощным ребёнком?

– Убить малыша – это далеко не то же, что убить взрослого человека… Поэтому я думаю, что всякий раз это была моя мать, – сказала Ольга с таким отчаянием, что Стас не выдержал.

Он подошёл к столу ведьмы, опёрся о него сжатыми кулаками и сказал, еле сдерживаясь, чтобы не врезать ведьме или, если уж Ольга так в этой мошеннице нуждается, хотя бы треснуть по столу:

– Не верите? Понятно. Для вас трагедия человека – пустые слова. А если я хорошо заплачу? Не сомневайтесь, деньги у меня есть.

– Не сомневаюсь, что у тебя и деньги есть, и отвага, и сила. Ума только маловато, — спокойно ответила ведьма и снова обратилась к Ольге: – От меня-то ты что хочешь?

– Помогите найти маму. Всё выяснить. И попросить её, чтобы отпустила меня… – прошептала Ольга, а потом продолжила, всё повышая голос: – Мне от неё ничего не нужно – ни любви, ни жалости… Раньше я даже хотела добровольно отдать ей свою жизнь, раз уже она этого добивалась. А теперь – нет! Хочу прожить со Стасом всю жизнь, родить и воспитать детей. И своего будущего я ей не отдам!

– Люди, которые так думают, в услугах ведьм не нуждаются, – с сарказмом заметила ведьма. – Тем более, если у них такие помощники. Откуда про меня узнала? Говори честно.

– Честно? Не помню, если честно… В голове всё смешалось. Но многие, не один человек, посоветовали – иди к Любови. Сильнее её нет. Дали телефон. Предупредили: если тебе судьба получить от неё помощь, по телефону ответят. Вы мне сразу ответили. А кто-то так и не дозвонился… – ответила Ольга.

Она выглядела такой усталой, будто из неё выпили жизнь. И потерянной, и одинокой… Как котёнок, которого выбросили на улицу.

У Стаса в который раз кончилось терпение.

– Сколько? – коротко спросил он.

– Немного, – всё так же спокойно ответила ведьма. – Только за успокоительный отвар для неё. – Она кивнула на Ольгу. – Ты сделаешь остальное сам. И рубленая рана головы не помешает.

Стас даже бровью не повёл. В ведьм он не верил от слова «совсем». И если ей известно про его ранение, значит, у этой Любови широкая агентурная сеть, звенья которой можно обнаружить даже там, куда не под силу дотянуться обычным людям.

Ведьма опустила руку ниже столешницы и тут же вытащила её с бутылочкой из тёмного стекла.

– Это пока твоя защита от мира, – сказала она Ольге. – Живи спокойно, ничего с тобой не случится. Тебе же, – ведьма глянула на Стаса, – предстоит отправиться к бабе Тосе, Антонине Горшковой. Да не медли, она вот-вот помрёт. С тебя двадцать тысяч.

– Я бы и за половину согласился денёк поработать ведьмой, – попытался пошутить Стас, доставая из бумажника купюры.

– Кто знает, может и придётся, – ответила ведьма. – Когда будешь выходить, сними покрывало с зеркала. Это для тебя, чтобы ты перестал считать ведьмовство мошенничеством.

Стас глянул на неё и улыбнулся. Ну конечно же, для него уже подготовлен какой-нибудь фокус, к примеру, появление в зеркале умерших родителей, погибших товарищей. Или, в конце концов, первый сексуальный опыт. Знаем, проходили.

Он взял бутылочку, бережно опустил её во внутренний карман, подхватил Ольгу и вышел из комнаты, в которой тотчас погас свет.

«Ну вот, киносеанс, как и предполагалось», – снова усмехнулся Стас.

Однако в полной темноте он определил, где покрывало, и сдёрнул его.

И в тот же миг оцепенел от того, что увидел.

Такого просто не могло быть! Про этот момент из последнего задания не знал никто, потому что не осталось живых свидетелей.

Ему и Пашке Коркину предстояло устранить одного из руководителей запрещённой во всём мире организации Ближнего Востока. Приняли решение использовать новую возможность «стрижей» — создание иллюзии. И Стас с Пашкой явились к главарю в облике его ближайших соратников, работавших в Европе.

Но кто ж знал, что у международного преступника сорвёт от наркоты крышу, и он сразу же, сходу, распорет мечом-зульфикаром Пашку от горла донизу? Всё положенное по статусу оружие отобрала охрана. Стас с Пашкой полагались на силу своих рук…

Второй замах зульфикара почти скальпировал Стаса и снёс ему часть черепа. Тогда ему пришлось действовать в беспросветной багровой мгле, которая в этот раз явилась по его душу. Руки его до сих пор помнили хруст шейных позвонков бандита и треск вырываемого кадыка. Потом он пополз к окну, приняв облик раненого охранника.

И всё это в деталях увидел Стас в зеркале.

Он очнулся только тогда, когда Ольга потерлась лбом о его плечо.

–  Расскажи, что ты видел в зеркале, – неожиданно потребовала Ольга. – Я вот ничего не увидела, потому что было темно. А ты так напрягся, прямо закаменел весь. Я почувствовала, что тебе больно. И ещё что ты на кого-то так обозлился, что готов убить.

– Войну я видел, любимая. Войну и врага.

– Как такое могло случиться-то? Ты видел, а я – нет.

– Наверное, ведьма Любовь — классный психолог. Она просто вытянула из меня самое страшное из того, что когда-либо со мной произошло.

***

Перед тем, как дать Ольге отвар ведьмы, Стас понюхал его и попробовал. Он отдал двадцать тысяч за обычную валерианку! Вот мошенница! Однако любимая сразу же заснула. А ведь иногда её не брали даже лекарства, которые когда-то Стас принимал сам от хронической бессонницы и болей. Значит, в отваре ещё что-то есть.

Стас позвонил двум людям, которые ему были обязаны жизнью. Один сразу согласился съездить с ним в бабе Тосе, то бишь Антонине Горшковой. Другой попросил его подъехать к одному НИИ.

Стас отлил несколько капель из бутылочки в пробирку из сейфа. Передал пробирку знакомому, договорился о звонке насчёт результатов и вернулся домой.

Сборы заняли не так уж мало времени – отвык за полгода от дисциплины и того, что всё всегда должно быть под рукой. А потом навалились тяжкие думы. Прав ли он, оставляя Ольгу дома? Если верить ведьме, то это был оптимальный вариант. Но он привык не доверять никому, даже самому себе. Человек слаб и беззащитен по своей сути. Ему ли это не знать. И сегодняшнее его видение подтверждает это.

Значит, решено: если в отваре нет вредных алкалоидов или других химсоединений, ведьма не желала зла, просто пыталась разгрузить нервную систему Ольги. Если это не так… Придётся нанести ей ещё один визит. Она не скроется.

Звонок от знакомого из НИИ прозвучал довольно скоро:

– Чистейший отвар валерианы! Похоже, на дистиллированной воде, ибо нет никаких примесей. Стас, в чём дело?

– Простая проверка, друг. Ты уверен, что отвар не принесёт вреда моей девушке? Это точно валериана, а не какие-нибудь изомеры?

– Непонятные слова говоришь, да? Обидеть хочешь, да? – стал ёрничать его собеседник. – Говорю тебе, что всё в порядке. Сам выпил остаток, зевота рвёт рот, спать хочу. Бывай.

Ладно, так и быть. Ольге отвар на пользу. Молниеносный его эффект может свидетельствовать о том, что сырьё первоклассное, а не такое, как на производстве лекарств.

Стас сделал ещё несколько ночных звонков верным людям в разных структурах, которые объединяла лишь круглосуточная связь. Начертил схемки. Они не сложились в одну картину. Но он к ним ещё вернётся.

В чужой машине он вытащил все схемы, изложил Рафаилу, ныне напарнику, чем они будут заниматься:

– Едем в соседний Голотвинский район, село Мшанку. К восьмидесятидевятилетней бабке. Не улыбайся. Да, это не прежние наши забавы. Мы должны вытянуть из неё подноготную семьи, как говорится, до седьмого колена. Поговорить с местными, особенно по поводу переноса кладбища на другое место.

– Под прикрытием?

– Нет. Не может быть никакого прикрытия. Это, брат, не уголовка, не магия. Это хуже – ведьмовство.

Рафаил не выдержал и захохотал.

Стас смолчал. Он бы и сам засмеялся над собой, если бы смог. Потом сказал:

– А теперь помоги мне обдумать следующее. Я узнал всё от нашего сверчка в Минздраве и по каналам МВД. Слушай внимательно. На мою девушку шесть раз было совершено покушение. Вот данные Больницы скорой медицинской помощи: острое отравление, больная Чуднова Ольга скончалась. Похоронена за счёт государства как не имеющая родственников. ДТП, Несмелова Ольга скончалась. Родственников не нашли. Отравление угарным газом, Совиных Ольга скончалась. Безродная. Изнасилование, удушение – Сакулина Ольга скончалась. Кремирована за счёт неизвестного лица. Ножевое ранение в подземном переходе — Голубева Ольга скончалась. Захоронена за счёт государства. После падения лифта в шахту в больнице скончались Таюрский Станислав и Молчан Ольга.

– И что?

– Посмотри на даты. В эти же дни пострадала от тех же самых причин моя Ольга. Но она жива! Получается, что вместо неё умер кто-то другой.

– Да, круто! Везёт же твоей Ольге, – вполне серьёзно заметил Рафаил.

– А вместо меня и неё ушли из жизни какие-то Таюрский и Молчан. Мы ведь тогда решили спускаться по лестнице. Погибшие кремированы за счёт неизвестного лица.

– Ну поздравляю! Круто же! Возьми в компанию, хочу жить вечно, – усмехнулся напарник.

– Что ты сказал? Жить вечно? Ладно, это вовсе какая-то фантастика.

– Ведьмовство – та же самая фантастика. В реальной жизни это простое везение. Ведьмы таки не нежитники, тенетницы или упырники. Вспомни, мы с тобой оставались живы благодаря навыкам «стрижей», врачам, своей носорожьей шкуре, – ответил Михаил.

– У моей Ольги нет носорожьей шкуры. Не было матери, отца. Только та бабка, к которой мы едем. Но и она виделась с внучкой один раз.

– Ну-ка, расскажи мне о ней, – вроде бы равнодушно попросил друг, но Стас-то знал цену этому показному безразличию.

– О ней можно рассказывать весь день… – начал Стас и замолчал.

–Ууу, – прогудел насмешливо Михаил. – Влюблён, как лягушка в болото.

– Ладно. Слушай: её нашли на перекрёстке. Через три года вернули туда же. В семь лет повторилось то же самое. В пятнадцать приёмные родители отыскали эту бабку. Но Ольгу назад не повезли, отправили в город учиться. Я так и вижу, как она стояла одна у полуразрушенной будки, где раз в день останавливается маршрутка их дальних сёл.

– Знаешь, что я тебе скажу? Такое бывает, когда ребёнок выпал из-под хвоста дьявола.

– Что?! – крикнул Стас. – Думай, что говоришь. А то ведь я тебе по старой дружбе-то морду набью.

– Ты не горячись, так в народе говорят о трудновоспитуемых. Рассуждай логически: от девчонки отказывались всякий раз не просто так, а по причине. Может, крала, может, ещё что-то творила… Других детей била, в конце концов. Такие очень хитры и изворотливы, могут выдумать амнезию, мол, ничего не помню. Это сразу снимает ответственность за поступки, мешает найти бывших родителей и узнать правду. Или, что более вероятно, она сама сбегала. И снова – ничего не помню, не понимаю. Это поведение социопатки.

– Ольга ничего не рассказывала ни о кражах, ни о чём-нибудь другом… Она любила приёмные семьи.

– Послушайте, Станислав Мельников, вы «стриж» или воспитатель ясельной группы? Как можно верить девице с такими странностями?

– Ты со своей-то дочей не равняй, – огрызнулся Стас.

ؘ– Да, моя роднуля – настоящая курва, вся в мать. Лентяйка, шлюшка и, похоже, наркоманка. Но ничего, ещё не вечер. Выдам замуж, как закончит учёбу. Одному мне с дочей и её мамой не совладать.

– Разбаловал.

– Просто слепо любил, как вот ты сейчас свою Ольгу. Мы дома-то сколько дней в году бывали? Приедешь и не знаешь, как наглядеться… Может, другого возвращения уже не будет…  

Мужчины замолчали.

Осенняя непогода оказалась как раз под настроение. Подул ветер, понёс пыль с полей. А потом сыпанул мелкий дождь, который осел на стёклах брызгами слёз умиравшей природы.

– Какая у тебя версия-то? – спросил Михаил.

– Ольгина мать жива. И, похоже, одержима желанием свести Ольгу с ума или, как вариант, подтолкнуть к самоубийству. Ты на дорогу гляди, не на меня. Я не чокнулся, в полном здравии, – заметил Стас.

– Я-то зачем тебе понадобился? Давай догадаюсь: ты подозреваешь, что мать действует не одна? Так ведь? Одной ей не провернуть дельце со столькими смертями, скрутить их в клубок с такими противоречиями и совпадениями. Однако скажи: почему она сразу не убила ребёнка? – спросил Михаил.

– Думаю, дело связано с каким-то наследством… или наследием. Врагам удобнее видеть Ольгу в дурке, чем в гробу, – ответил Стас. – И я точно знаю, что концы нужно искать в Мшанке.

– «Точно знаю», – передразнил Михаил. – Что именно знаешь? Поделись.

Увы, Стас не мог поделиться, потому что так велела ему ведьма.

И тут с машиной что-то случилось. Глухо хлопнуло под днищем, дёрнуло в сторону. Михаил не успел выматериться, как они полетели в кювет.

А Стасу всё это даже казалось необходимым для личных целей. Он не забыл отчаянного крика мамы: «Моего мальчика нет дома! Он у друга!» — и запаха крови. Не забыл и затопляемой по весне низины кладбища с частыми железными трубами, к которым привинчены таблички с номерами. Кто-то должен за это ответить! Кроме того, он ещё в детдоме привык быть как бы отдельно от детей. ВПШ «Витязь» существовала отдельно от всего мира. Стас понимал, что, не будь её, он бы просто не смог жить. Все свои детские «пугалки» он взял под контроль. Теперь они появлялись только по его желанию.

Он рос, как на дрожжах, и к пятнадцати годам стал выше иных мужчин, даже своего воспитателя Дмитрия Сергеевича. Стас быстро понял, почему он так унизил его в детдоме, и зла на воспитателя не держал. Наоборот, стал самым прилежным учеником на тренировках, которые помогали мускулам и сухожилиям стать чем-то вроде панциря черепахи.

Дружбы среди «витязей» не было. Какие могут быть тёплые отношения между теми, кто, к примеру, может заставить задымиться твою одежду или лишиться зубов при попытке откусить угол кирпичного здания, как кусок пирога? Вражда, нарушения дисциплины, не говоря уже о бунтах или побегах, исключались. «Витязям» ещё по малолетке показали металлический короб, в котором была решётка, сливное отверстие и щель с подносиком. В нём должен был просидеть весь свой век нарушитель, потому что на волю отпустить «витязя» нельзя. А ещё они видели фильм, как аппарат и лекарства лишают человека нормальной работы мозга, и он становится, как говорилось, «овощем».

На памяти Стаса только один воспитанник школы отправился в короб. Он сумел переломать не прикасаясь, только своим присутствием, всю медицинскую аппаратуру, в том числе и импортные компьютерный и магнитно-резонансный томографы, стоившие бешеных денег. Но он просидел в титановом гробу недолго, всё осознал и был отправлен в другую структуру. Стас иногда думал, не ему ли обязан мир космической катастрофой, после которой в мире появились те, с которыми должны были бороться «стрижи»? И был ли он на самом деле человеком…

Когда Стасу исполнилось двадцать и он приготовился стать в ВПШ инструктором, появился подполковник Молчанов. Три дня воспитанники сидели без тренировок, пока шло большое совещание. Чапа, который оказался не только слухачом, но ещё и эмпатом, сообщил: «Всех нас обсуждают. Набирают группу самых сильных и отмороженных. Они будут киллерами».

Стас удивился, но своих чувств не показал. А как же Устав ВПШ, в котором говорилось, что единственная ценность этого мира — спокойная и достойная жизнь обычных людей? И ради неё «витязь» должен без промедления и сожаления пожертвовать собой. Именно поэтому не поощрялась дружба, любовь — всё, что может связать «витязя», обречённого на одиночество. Но потом догадался, что убивать будет нужно даже не преступников, не внешних врагов страны, а кого-то более сильного и опасного… И «дал по шапке» Чапе, то есть импульсом мозга выбил из сознания болтуна только что им сказанное.  

Молчанов отобрал двенадцать воспитанников из тридцати девяти, среди них оказался и Стас. Каждый избранный словно излучал холод и опасность. Стас догадывался, что за плечами у всех — трагедия, которую не забыть; жгучая ненависть, отчаяние и нежелание жить. А ещё огромные возможности по части этого киллерства.

В классе, где должна была состояться встреча с Молчановым, чем-то воняло. Позже все узнали, что так работал один из первых примитивных глушаков. Чапа весь извёлся, крутясь возле кабинета, но так ничего не услышал.

Подполковник явился с маленькой коротконогой птичкой в руках, посадил её на стол и велел:

— Заставьте стрижа взлететь.

Птичка дёрнулась от двух-трёх импульсов. Большинство воспитанников не видели смысла издеваться над стрижом. Тогда полковник посадил его на палец, открыл окно. Стриж вспорхнул и улетел. Те ребята, которые были эмпатами, сердито нахмурились: они так и не смогли добраться до мыслей Молчанова. А он сказал, поглядев каждому в глаза:

— Стрижи не могут взлететь с земли. Они живут в воздухе: едят и пьют, даже спариваются. Изредка лазают по деревьям, строят гнёзда. Вы тоже сможете жить только в «полёте», только в своей работе. Земля и обычная жизнь не для вас. Стрижи питаются живыми насекомыми, которых ловят на лету. Вашу энергию будут поддерживать те, кого поймаете и одолеете вы. И только вы. Больше некому. Мир погибнет, если не остановить тех, кто явился в нашу обычную реальность. Как, почему — над решением этих вопросов бьются учёные. Ваша задача — уничтожить то, что мы для простоты называем магией. Ей будут противостоять особенности ваших организмов и навыки, развитые в ВПШ «Витязь». Цель — защита обычных людей. Важнее её нет ничего.

Полковник помолчал, походил возле стола, заложив руки за спину, потом резко развернулся к замершей от напряжения дюжине будущих бойцов и сказал:

— Я отлично знаю, что у вас с малых лет есть враги, которые принесли вам много горя, исковеркали вашу жизнь. Вы все живёте мыслями о мести и ненавистью. Но отныне эти враги — ваши подзащитные. Пусть с ними разбираются законники. Ваш враг — магия и её порождения. Это опаснейший противник. Она сама способна поймать «стрижа» и пометить его. И тогда другие «стрижи» будут обязаны убить «меченого». Вопросы есть?

Вопросов не было, и Молчанов продолжил:

— Вас увезут в полевые условия. В лагерях вы узнаете о тех, кого вам нужно будет уничтожать. Многое узнаете, перед чем сейчас бессильны ваши способности эмпатов, острейшая интуиция и воображение. Последний раз спрашиваю: вопросы есть?

И тут подал голос Юрка Вальков, самый болтливый из новой группы:

— А вот этих… гадалок, колдунов, словом, всяких экстрасенсов, мы тоже должны убивать?

Подполковник вздохнул:

— Надо бы исключить из правил ВПШ просмотр телепередач по желанию… Какие экстрасенсы? Просто люди не без способностей, склонные к мошенничеству. Но не исключено, что кто-то из них помечен магией. Другие, более содержательные вопросы имеются? Тогда первая группа — на выход без вещей. Это Мельников, Вальков, Коркин. Через некоторое время у вас будут другие имена. 

Сразу за дверями троицу встретил гигант в древней афганской форме. Он уставился на Стаса, потом его левый глаз поехал в сторону Юрки, правый смерил с головы до ног Пашку. Гигант осклабился, из-под верхней губы, обезображенной шрамами, вылезли два коричневых корявых клыка. Новые «стрижи» бесстрастно наблюдали за его меняющейся рожей.

— Поздравляю с выходом из «скорлупки», — вполне нормально сказал боец и представился: — Зовите Михаилом. А сейчас — за мной.

Их посадили в обычную «Ниву» с тонированными «наоборот» стёклами, когда ничего не видно за пределами машины, и повезли в неизвестность. Ехали два дня, останавливаясь только для заправки. Водитель и Михаил молчали, поесть, попить и отлить не предлагали. К голоду и отсутствию воды троица привыкла в школе, а вот полный мочевой пузырь уже горел огнём. Потом позывы к мочеиспусканию прекратились.

Наконец машина остановилась. Троица едва успела молниеносными взглядами окинуть местность, как Михаил открыл люк в земле и одного за другим сбросил новобранцев в ямищу. «Метров пятнадцать пролетели», — подумал Стас, перекатившись в группировке до стены. На дне ямищи была лужица подземных вод. Волей-неволей они напились тухлой, воняющей сероводородом воды пополам с песком. Отхожее место устроили в углу и стали думать. Задача была неясной — то ли сидеть в земляном колодце, то ли выбираться. Решили выждать время.

Условную ночь Юрка и Пашка провели за разговорами. Эмоциональный Юрок поделился, что он уже побывал в такой переделке. Его папаша и маман были владельцами крупного предприятия, за что однажды их перестреляли друзья, которые выехали с ними на пикник. Сбросили в могилу и быстренько закопали. На контрольный выстрел для шестилетнего Юрика пожалели пули. А зря. Он не дышал не от лезущего в нос и рот песка, не от силы, которая сдавливал его со всех сторон, а от боли в груди. Временами терял сознание, грёб ладонями, выбирался, утрамбовывая землю на маме и папе. Чуть не сдох, но рыхлый грунт разворотил.

Среди «друзей» был лесник, с виду добрый дядька. Его собака была ещё добрее. Юрик пополз на их запах. Жевал какую-то травку, пил из редких луж. Добрался до зимовья лесника, который храпел, второй день отмечая удачное дельце. Юрик просто прокусил ему горло. Если бы дядька был трезв, мальчику бы здорово не повезло. Но и без того досталось, пьяный в зюзю лесник не хотел подыхать. Юрик попытался разжечь печку, но спалил зимовьё. Добрая собачка так скулила, что её пришлось отпустить. Самому-то есть было нечего, а тут ещё здоровенный пёс. Добрался до какого-то села и отрубился. Очнулся в больничке, но сбежал оттуда, опасаясь «друзей» родителей. Первые после леса слова он произнёс в восемь лет в психушке. По интуиции он разыграл из себя ненормального. Позже узнал о Маугли и выучил книжку о нём наизусть.

История Коркина Пашки оказалась менее интересной. Он просто сбежал от родственников после гибели матери в автокатастрофе. Попался в лапы милиции на вокзале какого-то города, где просил милостыню.

Ребята ждали рассказ Стаса, но он промолчал. Во-первых, самый старший точно выполнял правило ВПШ не болтать; во-вторых, не счёл нужным тратить время на разговоры. Он сидел, закрыв глаза, и вспоминал миг перед полётом в яму.

Н другой день Юрка сказал: «А не пошёл бы этот Михаил с его приколами нахрен». И подошёл к стене ямы. Сложил пальцы ладони «лодочкой», размахнулся и саданул ими в стену. Тихонько взвыл из-за содранных ногтей: стена была только сверху земляной. На самом деле её сложили из камней.

Тогда подал голос Стас:

— Смотрите, наше ссаньё впитывается в землю. Значит, нужно рыть не вверх, а вниз. Доберёмся до края камней, начнём подъём. Или по-другому… Вроде яма на склоне холма, большего я не разглядел. Но мы оказались на возвышенности, а внизу что-то было… Можно обскоблить землю, добраться до камней. Потом скоблить по швам, которые их соединяют. Затем вытолкнуть камень и выбраться. Скидывайте ремни, пряжки — в руки, и принимайтесь за дело.

— С какой стороны скоблить-то? — спросил Пашка.

Стас указал взглядом на отхожее место.

Пряжки источились очень быстро, но ребята нашли щербатый камень и отколупнули от него «орудие труда».

«Стрижи» могли работать, как механизмы, без отдыха, разговоров и жалоб. Вскоре расчёт Стаса оправдался: камни при простукивании издавали совсем другой звук, как если за ними была земля. В ход пошли железные от тренировок кулаки парней, и камень вывалился, покатился с грохотом вниз.

Второй поддался ещё легче, и они вылезли на склон.

Ниже были палатки, но их никто не ждал. Из одной выбежал Михаил и уставился на парней, как на привидения. Потом «стрижи» удостоились скупой похвалы от него:

— Ничего так сработали… Обычно сидят, пока не вытащим. Короче, пойдёте биться с нежитниками. Дело как раз для «птенцов».

День спустя «птенцы», отмытые, побритые, во всём цивильном, слушали наставления Михаила, которого было принято называть «страшим»:

— Эти нежитники — поганейшие твари. Видели раньше фильмы о зомби? Вот они вроде зомбаков. Людей обычно не жрут, но могут. Наверное, у них понты такие, но никто точно не знает. А вот заразить укусом человека им слабо. Пакостят по-чёрному — организуют взрывы, разные диверсии, устраивают мочилова. Не все умершие становятся ими. Какая-то сила превращает в них не обычных людей, а со способностями — хоть старика, хоть ребёнка. Добывает их из могил, подбирает необнаруженных покойников, короче, никогда не знаешь, кто из мертвецов обратится в нежитника. А когда узнаешь, станет поздно. Поэтому слушайте, ребятки, самое неприятное. Если кого-то из вас грохнут — не рыдайте, а сразу стреляйте товарищу в голову, долбите мозг на части. Магия, чтоб ей пропасть, действует через главный орган центральной нервной системы. Поняли?

«Стрижи» кивнули.

— Так вот, — продолжил Михаил, — в сутках езды отсюда по железке есть городишко со вкусным названием Пряничный. Раньше это был центр переработки сельхозпродукции соседних сёл. Теперь он под нежитниками. Сколько там гадов, никто не знает. Двое-трое вполне способны учинить полный беспредел. С вертолётов видно, что местное кладбище как плугом вспахали. Так что вопрос с количеством этой погани остаётся открытым. На улицах полно трупов. Элеваторы и заводы горят уже неделю. Ваша задача — приехать, по возможности вычислить свежих нежитников, подтухших сразу видно. Ну и надрать им их гнилые задницы. То есть бросить в озерцо дерьма камень, всколыхнуть это некроболото. Для полной зачистки подтянемся мы со спецоборудованием. Пойти на них стеной нерационально — попрячется гадьё. Накрыть весь городок Градами нельзя — могут погибнуть обычные люди. Вашу машину зарядят под завязку. Так что удачи.

— У нас есть шанс остаться в живых? — брякнул, не подумав и кое-что позабыв, Коркин Пашка.

— Что?! — Михаил выкатил на него странные, разъезжающиеся в стороны глаза.

— Да ничего, простите, — пошёл на попятную Пашка.

Но «стрижи» поняли, что их товарищ потерял доверие «старшого».

Потом их проинструктировали разные «спецы» боевого отряда «старшого».

Группа из троих «птенцов» домчались на новеньком «крузаке» до Пряничного вдвое быстрее, чем по железке. Трижды они проходили проверку на блокпостах. Им козыряли, только увидев карточки с алой печатью «Стриж».

— Подъедем сначала к кладбищу, — скомандовал Стас.

Оно реально было перерытым, везде чернели ямы, валяли поваленные памятники, кресты и развороченные гробы. Похоже, что нежитники не могли найти годных для своих пакостей под землёй. Копали сами. «Стрижи» даже бровью не повели при виде тел, сброшенных как попало в ямы. Это были правильные покойники или груды останков.

Вдруг в одной из ям послышался шорох. Его смогло уловить только ухо Пашки Коркина, который тоже имел слабенькие способности слухача. До Чапы ему было далеко. Пашка, стараясь безбашенной храбростью перекрыть свой неловкий вопрос Михаилу, подлетел к могиле и пинком сбросил трухлявую крышку.

«Стрижи», приготовившись к атаке, подошли к яме. На дне сидела грязная девчонка, не чище, чем были они сами, выбравшись из испытательной ямы. Кости скелета были аккуратно сдвинуты на другой конец могилы.

«Она настоящая или нежитница?» — задал себе вопрос каждый.

Стас присел на корточки и ласково спросил:

— Ты, наверное, кушать хочешь?

Девчонка быстро-быстро закивала.

Стас выдавил улыбку, достал из внутреннего кармана шоколад, которым их щедро снабдили — считалось, что он восполняет энергию и даже как-то противостоит магии.

— Будешь шоколадку? — спросил он.

Девчонка встала и протянула грязную ручонку.

Стас специально уронил плитку мимо. Ребёнок набросился на неё, как голодная собачонка. Не хватило терпения даже снять обёртку.

— Станем забирать? — спросил Юрка. — Нежитники не жрут.

— Куда и для чего? — жёстко сказал Стас.

А потом обратился к ребёнку, стараясь, чтобы его интонация была максимально мягкой:

— Тебе придётся посидеть здесь ещё дня два. Мы сбросим еды и воды. Не обращай внимания ни на что. Когда услышишь что-то необычное, не высовывайся, это хорошие люди буду изгонять всяких тварей. А мы специально сейчас укрепим твоё укрытие. Не испугаешься темноты?

Девчонка вытащила из рта остатки фольги и помотала головой.

Юрка и Пашка притащили охапки еды, но Стас сделал им знак — хватит, а потом спросил:

— Здесь есть другие люди, не твари?

Девчонка кивнула.

— Не зови их, не пытайся вылезти. Твари могут вас учуять. Сейчас каждый сам за себя.

Девчонка вскинула голову, её раздутые ноздри побелели, а глазёнки сверкнули презрением и непокорностью. Но она смолчала. Стас неожиданно подумал: «Её родителей тоже наверняка убили. Но ребёнок не ощутил такой пропасти между собой и другими, как он сам. Может, если бы кто-то из соседей тогда зашёл в комнату, чтобы хотя бы посмотреть, что случилось… Но все боялись так, что милицию вызвали только утром…»

И добавил жёстко:

— Дело, конечно, твоё. Но ты сама можешь стать тварью. А если твои родители… изменились, то они быстро найдут тебя.

Они все вместе завалили яму надгробием из мрамора, физической силы у них был избыток. Оставили лишь небольшой зазор для вентиляции.

— Зачем ты так с ней? — спросил жалостливый Юрка.

— Только в центре нет зомби, — раздался тонкий голос из-под земли. — Или не было раньше. Дядя Гоша сказал.

— А где сейчас дядя Гоша? — спросил Стас.

— Его уже нет, — ответила девчонка. — Он пришёл сюда раненый, принёс поесть мне и… не скажу, кому. Но потом вдруг схватил... не скажу кого. И я его убила. Камнем по голове.

— Вот тебе и ответ на твой вопрос, — заметил Стас, обращаясь к Юрке.

Неподалёку они заметили труп молодого мужчины с располосованной грудью и острой гранью гранитного обломка в черепе. Да эта девчуля — не только боец, но и везунчик! Потому что труп дёргался, силясь совершить какое-то действие. Пашка берцем вдавил обломок так, что голова дяди Гоши развалилась, и он затих.  

— Мир твоему праху, — сказал Юрка. — Наверное, долго сопротивлялся изменению. Ребятишкам поесть принёс. И не выдержал.

Достал из машины огнемёт и справил пламенные поминки по мертвецу.

Они подъехали к последнему кафе на выезде из города. Там было на удивление людно. Посетители сидели у пустых столиков. Юркин огнемёт сделал своё дело. Когда одноэтажное здание запылало, откуда-то, истошно крича, выбежала молоденькая официантка. Её синтетическая форма горела на спине. Видимо, она пряталась, а на её запах подтягивались нежитники. Стас сбросил куртку и стал хлестать её, пытаясь сбить пламя, потом Юрка подбросил свою, смоченную водой из их запасов. Стас перевернул девушку. Она замолчала, затряслась, видимо, началась торпидная фаза болевого шока. В последнем проблеске сознания она пробормотала: «Жгите город…»

Но у них не было планов сжигать дома. Переступая через трупы обыкновенных людей, они взяли мощный музыкальный центр из ближнего магазина. Нежитников привлекают люди с особенными способностями?

Хорошо, сейчас для них будет шоу «стрижей».

Они выбрали плоскую крышу какой-то школы, врубили музыку, разделись до плавок, чтобы разило потом, и каждый стал изощряться, как мог, с оружием в руках. Всевозможные сальто, показательный бой на палках под прикрытием Пашки, который только успевал менять обоймы в автоматическом оружии и отщёлкивать головы нежитникам, находившимся в самой школе и поблизости. Во время передышек они посылали энергетические импульсы: «Приве-е-ет, братва!»

Скоро школьный двор был полон трупов в разных стадиях разложения. Рядом подпрыгивали, пританцовывали и визжали недавно обращённые. Конечно, здесь собрались не все твари. А вот когда явились те, у кого было оружие, пришлось поддать жару. «Стрижи» взяли в руки огнемёты.

«Братва, а мы ведь сами горим!» — сказал Пашка.

Они задействовали все три дымовушки, бросили по паре гранат и чуть не пропустили алый шар сигнальной ракеты. Тут же ринулись вниз, надеясь укрыться в подвале. «Стрижи» заслужили удачу: школа была прошловековой, с бомбоубежищем. Там и отсиделись, пока в городе буйствовал косоглазый Михаил с отрядом. Не только отсиделись, но и вздремнуть прилегли. Их нашёл один из членов отряда, растолкал и провёл к старшому — в плавках, чумазых, заспанных. Но довольных.

— Я ж говорил, что это задание для птенцов. А вот на другом я посмотрю, как вы оперились, — сказал он хмуро.

Однако им шепнули, что задание многократно перевыполнено. «Стрижи» положили большинство нежитников.

Явных покойников бойцы отряда сожгли сразу, а обращённых отсепарировали от обычных людей при помощи специального прибора. Случилось много драм, когда разлучали родственников, особенно родителей и детей. Но иначе было нельзя.

«Стрижи» пошли на кладбище искать девчонку, но обнаружили только пустую яму.

Стас хмуро спросил:

— Кого скрывала от нас эта проныра? Что-то здесь не так…

— Да ладно тебе, — недовольно сказал Юрка. — Город очистили. Всё путём.

«Не всё», — подумал Стас.

Интуиция, чёрт бы её побрал.

Много лет спустя он встретится и с выросшей девчонкой, и с тем, кого она прятала. И это ляжет очередным тяжким камнем на его сердце.

Мама беспокоилась: отчего он такой смирный, нелюдимый и необщительный, слова из него не вытянешь. Обращалась к врачам, которые не находили ничего особенного. Разве что удивлялись тому, что он ничем никогда не болел, даже не кашлял и не сопливел.

Всё на самом деле было просто: у воробушков нет человеческих болезней. Зато мальчика тревожили странные вещи, которые он в мыслях называл «пугалки». Они встречались повсюду. Но маме о них не расскажешь — Стас просто не знал слов, которыми их можно описать. Он подрос, на некоторые пугалки перестал обращать внимание, а другие оказались полезными. К примеру, играя во дворе, он заметил огненный шар, который мчался по асфальту. Стас остановился в сторонке, а через секунду из-за дома вылетел на мотоцикле ошалевший подросток и сбил другого малыша, побежавшего за мячиком. Позже Стас узнал, что мотоциклист был пьян, а ребёнок чудом остался жив. Неизвестно откуда взявшийся огонь всегда предупреждал об опасности.

Иногда всё вокруг просто становилось красным. Стас особенно не любил эту пугалку, потому она означала самое плохое. Так, на одном со Стасом этаже общаги жила молодая красивая Катька. Она торговала вином на разлив. Его привозили в город азеры в цистернах, и на них работало много таких, как Катька. Девушка постоянно была весёлой, от неё противно воняло вином. Но она всегда угощала Стаса вкусненьким: «Ешь, воробей, расти скорее! А то в первый класс пошёл, а похож на детсадовца».

Однажды мама готовила на общей кухне обед и проверяла, как Стас выучил стихотворение.

В кухню ввалилась Катька. Она еле держалась на ногах, лицо было багровым и распухшим, а красивое платье мятым и местами порванным. Она сказала:

— О! Да воробей артистом будет!

Ста не обрадовался похвале, потому что ясный майский день стал наливаться краснотой.

Катька распахнула окно, уселась на подоконник с сигаретой и прицепилась к маме:

— Вонь-то какая стоит от твоих котлет! С ума сошла готовить из куриного фарша? Знала бы ты, чего туда понамешали!

С улицы её окликнули с акцентом:

— Эй, шилава! Долга тэбэ ждат? В лэс паедэм, там многа лудэй тэбэ видэт хатят!

Катька обернулась, опершись ладонями об оцинкованную облицовку уличной стороны окна и крикнула:

— Подождёте! И так уже заездили, черти!

Стас в красной густой мгле увидел, как Катькины ноги взвились вверх, а потом скрылись за окном пятого этажа.

Мама быстро выключила плиту, схватила Стаса и утащила в их комнату. Долго сидела, трясясь и не выпуская из объятий сына. А он не спросил, что случилось. Стас вообще никогда ни о чём не спрашивал маму: ни где его папа, ни почему они живут в общаге, ни почему иногда им нечего есть.

На другой день вечером к ним зашла комендант общаги и потребовала деньги на похороны безродной Катьки.

Мама сказала тихо:

— Ирина Ивановна, я сейчас без работы…

— Так иди и работай! Вон хоть вместо Катьки. Пацан уже большой, сам может себе пожрать приготовить! — рявкнула комендант и хлопнула дверью.

Из коридора послышалось, как она ругает всяких инженерш-чистоплюек, которые лучше голодом будут сидеть, чем за метлу возьмутся или щедрого мужика себе заведут.

Скоро мама нашла работу — торговать молочкой и яйцами на стихийном рынке, который огромным кольцом окружил почти пустой гастроном.

Стас, выросший шкафообразным двухметровым мужиком и ставший одним из «стрижей», часто видел во сне последний день маминой работы.

… Противная мелкая морось оседает на картонных ячейках с яйцами, шатком столике, бутылках с молоком. И на маминых волосах, хотя она и прикрывается зонтиком. Обычно ее каштановые пряди темнеют, когда намокают. А теперь они почему-то серебрятся. Стас внезапно понимает, что это не морось. Это седина. Его сердце сжимается: мама же совсем молодая!

Появляется хозяин, у которого она берет продукты на продажу. Обычно лощеный, сейчас он испуган и бледен. Видит маму, достаёт из-за пазухи бутылку кефира и бросается к ней.

– Анька! – говорит он торопливо. – Возьми вот эту бутылку, да не вздумай ее продать! Слышала?! Смотри, ты у меня еще с прошлого месяца в долгу за бой.

Мама, такая маленькая и хрупкая, берет бутылку кефира, ставит в одну из свободных ячеек нижнего ящика, но потом под гневным взглядом хозяина прячет ее за пазуху.

– Смотри мне! – шипит хозяин и смешивается с толпой.

Стас успевает заметить, что жидкость в бутылке даже не плещет, когда мама ее немного наклоняет. Значит, там не кефир, а что-то сыпучее. Или вообще белая бумага для маскировки. Стас зажмуривается. Под веками начинают пляску языки огня. Тогда он открывает глаза и видит всё вокруг красным.

Несколько азеров тащат хозяина. Его разбитая голова кропит тёмными кляксами тротуарные плитки, а вывернутые недвижные ноги превращают кляксы в полосы.

Мама становится белой, как мел. Стас подбегает и начинает помогать в торговле: берет деньги, сует покупателям сдачу, подает яйца или бутылки. Мама дрожит, и от содроганий ее худенького тела трясется столик.

Перед ними появляются азеры. Сбрасывают на землю картонные ячейки, которые сочатся давленым яйцом. Мама испуганно мотает головой. Азер обрушивает дубинку на ящики с молочкой. Дзыньканье стекла отдаётся в ушах. Молочные реки текут по замызганным плиткам. Азер бьет маму по голове.

Какая-то сила подбрасывает вверх невысокого и худенького Стаса. Как ни странно, его кулачок выбивает юшку из темного горбоносого лица. Потом затылок взрывается болью, и наступает темнота.

Вечером к ним в общежитие приходит высокая надменная женщина и сразу начинает орать. Испуганная мама выносит ей бутылку с фальшивым кефиром. Женщина воровато оглядывается, как будто в тесном коридорчике, где и двоим не разойтись, скрываются свидетели. Она уносит бутылку, бросив через плечо:

– Можешь считать свой долг наполовину погашенным…

А ночью их дверь выбивают страшным ударом. Стас прячется под кроватью, и под его веками пляшут огненные языки.

Вот зачем он полез туда? Чтобы всю жизнь слышать крики мамы, что мальчика нет дома, что она отдала бутылку жене хозяина, что она ни при чём, только вот долг на ней висит?..

Стас просидел под кроватью до утра, слушая тишину. Ни один из соседей не зашёл в комнату с выбитой дверью посмотреть, что случилось.

А утром приехала милиция, обыскала всё, схватила Стаса и увезла в приёмник-распределитель. Потом он оказался в детском доме…

Там воробушек изменился. Дрался отчаянно даже со старшими, не чувствуя боли, долбя противников, сколько бы их ни было, кулаками, ногами, головой; рвал зубами, ухитрялся попасть пальцами в глаза, не раз выживал в больницах после того, как его превращала почти в фарш целая толпа. Его бы сдали в спецучреждение типа психушки, если бы даже детдомовские отморозки всякий раз не подтверждали факт самообороны. На допросах ни разу никого не выдал. Его не зауважали, просто стали бояться.

Он убегал из детдома в одиночку. Но не для свободы, она ему была не нужна. Всего лишь хотел узнать, где похоронили маму. Всякий раз возвращался, отбывал наказание, приходил в класс учиться. Педагоги его не любили, как и всех детдомовцев. Но Стаса — особенно. Он был тих и послушен, прилежно делал домашние задания. Но учителя чуяли в нём опасность, как будто он был ядовитой змеёй. И основания у них были… Хотя об одном случае не узнал никто.

В третьем классе Стас разыскал бывшего коменданта общаги. Она после приватизации крохотных комнаток вдруг разбогатела, открыла швейное ателье. Стас забрался в форточку второго этажа по водосточной трубе и уселся в кабинете, в котором часто с улицы наблюдал Ирину Ивановну. Спрятал в рукаве пару острых, не портновских ножниц, которые пучком торчали из высокой железной коробки.

Щёлкнул замок, вошла Ирина Ивановна, стала снимать шубу и вдруг увидела Стаса. Она не сразу его узнала.

— Скажи, где похоронили Мельникову Анну. Её убили в пятьсот шестой комнате, — потребовал Стас.

Бывшая «коменда» сказала:

— Тебе нужно обратиться в полицию. Я не в курсе. А сейчас — вон отсюда, а то…

Стас молниеносным движением с такой силой метнул ножницы ей в плечо, что женщина упала.

— Говори, а то другие получишь в глаз, — велел Стас.

Оказалось, его мама лежала там, где хоронили неопознанных и невостребованных.

Кровь из плеча залила пышную грудь Ирина Ивановны, и она, напуганная до потери рассудка, сказала:

— Анне на похороны сдали всего тридцать тысяч старыми деньгами, хочешь, я верну новыми… даже больше…

— Скажешь обо мне кому-нибудь — зарежу, — предупредил Стас.

«Сволочь, вот почему ты так любила выколачивать деньги на похороны или в больницы. И квитанций за комнату, свет и воду мы никогда не видели», — подумал совсем ещё юный Стас и скрылся в форточке. Миг — и его уже не было рядом с ателье.

Но после этого какой-то нематериальный, странный шлейф опасности потянулся за Стасом. Он почти физически ощущал его, и это было невыносимо.

Именно тогда он решил, что дальше жить не стоит.

И пошёл вешаться.

В кладовке для инвентаря он прикрутил верёвку с петлёй к трубе сушилки, встал на сломанную тумбочку и оттолкнул её ногой. Стало очень больно, тело задёргалось само по себе, но Стас сжал кулаки, собираясь умереть.

Через полдня вошла техничка и заорала, увидев Стаса. Прибежала толпа, верёвку обрезали, положили застывшее тело на пол. Техничка завыла: «Отмучился, бедненький…»

Вдруг юный удавленник открыл глаза, прокашлялся и сипло спросил:

— Чего уставились-то? Интересно?

Уселся, потом поднялся, двигаясь, как марионетка, и пошёл, пошатываясь, в свою комнату на третьем этаже.

Все решили, что придурок захотел разыграть взрослых. Но медсестра осмотрела его шею, на которой налилась чернотой настоящая странгуляционная борозда, и позвонила куда нужно. Целый месяц Стаса продержали в психушке. Он удивил всех полной нормальностью, а повешение объяснил поставленным опытом — нужно же знать, что ощущает удавленник.

Стас не подозревал, что этот случай стал известен кому-то ещё, кроме работников детдома и врачей. И что за ним началась слежка.  

В детдоме появились новые люди — дворник и два сменных воспитателя. Стасу было плевать и на взрослых, и на воспитанников. Он старался учиться и следил, чтобы никто не трогал его вещи и к нему не приближался. Не то чтобы он боялся… какое-то непонятное чувство заставляло его жить особняком. Однажды опущенный Женька Крапчатов по прозвищу Чапа сказал: «Мельник, я подслушал, что о тебе новые вертухаи говорили». У Чапы родители были сидельцами, и он говорил на семейном языке.

Стас отмахнулся и пошёл себе дальше, и Чапа быстро-быстро сказал ему в спину:

— Они говорили, что тебя нужно спрово… спровокацировать, что ли… А то ты мутный, не открываешься.

Скоро на Стаса посыпались неприятности. Сначала стащили его форму, пока он был на уроке физкультуры, и спрятали. Стас два часа бродил по школе, полузакрыв глаза, но нашёл её под досками в кабинете труда. Потом кто-то скомкал постель на его койке, да ещё и помочился на подушку. Стас обошёл всех ребят, тяжело и долго глядя каждому в глаза. Ни с кем не сцепился, просто выбросил одеяло, подушку и бельё в мусорный ящик. Кастелянша не посмела скандалить с этим загадочным парнишкой, но накарябала докладную. Директор велел всё списать по акту, выдать воспитаннику новые вещи и на этом с делом покончить.

Стаса подначивали ребята: ты что, такое оставишь безнаказанным? Он отвечал совершенно пустым, без всяких эмоций, взглядом, и от этого любителям свар и драк становилось неуютно. Ему называли имена подозреваемых, чаще всего Чапу, но парнишка только качал головой. Однажды во время утренней линейки он встретился глазами с новым воспитателем и словно окаменел. Прозвучала команда: «Отряды, на выход шагом марш!» Все развернулись и зашагали, Стас остался на месте, напротив воспитателя, который раздражённо сказал:

— Мельников, ты не слышал? На выход!

Стас, глядя на него исподлобья, промолчал.

Трое педагогов возмутились, мол, этих малолетних негодяев не приучишь к дисциплине. Но Стас не обратил на них внимания.

А миг спустя ринулся на воспитателя, метя макушкой ему в живот. Он хотел так врезать головой, чтобы лопнула печень взрослого негодяя, который поиздевался над ним. При столкновении послышался звук, будто кочан капусты влетел в стену. Мужчина упал, скорчившись и задыхаясь. Рядом свалился Стас. Пришлось вызвать медсестру. Воспитатель оклемался, поднялся сам, потирая живот и откашливаясь. А Стаса увезли в больницу, он получил сотрясение мозга. Ему всё казалось, что он ударился темечком не о тело, а о бетонный столб. Его почему-то не наказали за нападение. Просто сообщили, что переводят в другое детское учреждение. «Наверное, в колонию для несовершеннолетних», — подумал Стас, хотя прекрасно знал, что туда попадают с четырнадцати лет. К его удивлению, вместе с ним отправился и Чапа.

— Тебя-то за что? — спросил Стас, когда они оказались в «газели» с решётками.

Чапа, довольный и даже гордый, ответил очень уж странно:

— Дмитрий Сергеевич сказал, что я слухач!

Дмитрием Сергеевичем звался атакованный Стасом воспитатель.

— Кто-кто ты?! — изумился Стас.

Оказалось, что разговор воспитателей Чапа услышал, когда находился в кабинете математики, этажом выше воспитательской комнаты. Бедняга Чапа выживал, слушая все разговоры детдомовцев и донося на них. Но за это его прикрывали от частых нападок ребят.

Гораздо позже, став «стрижом», Стас узнал об успешной службе Чапы в милиции, потом в полиции. Ему ничего не стоило услышать, что говорят в соседнем здании или в машине на другой стороне улицы. Он был неоднократно награждён, дослужился до майора, но погорел на каких-то интригах в МВД. Его уволили в связи с состоянием здоровья, и он зажил ещё лучше, работая в отделе кадров частного завода. Но всевозможные прослушки, а потом и глушаки сделали Чапу бесполезным. Однако далеко не бедствующим — денежки у него водились. Он стал беззаботным обывателем и дачником. Погиб бесславно, просто сгорел вместе с приятелями и банькой по пьяни.

— Сергей… — Пашка впервые назвал капитана по имени. — Большун — последний бунтарь и беглец из племени ушельцев. Как я понял, им не удалось сломать его и заставить есть человеческое мясо. За это ему отрубили ноги. Как он выжил, непонятно. Ещё более неясно, как ему удалось сбежать. Думаю, ушельцы решили, что он мёртв и выбросили труп. Они же не едят лиц мужского пола. Большун очнулся и пополз к людям. Обычному ребёнку такое не под силу. И я думаю, что Большуна не похищали, он был рождён в этом ублюдочном племени. У парнишки необычные способности: он читает мысли, создаёт морок, и только какой-нибудь бог знает, что может делать ещё.

Королёв осторожно опустил забинтованные ноги с кровати и уже хотел что-то сказать, но Пашка его перебил:

— Ты же хочешь предположить, что и я из племени каннибалов? Умею-то тоже самое… Но я в детстве носил короткие штаны и таскал в карманах карамельки с лимонной начинкой. Читал книги, держал в руках словарь Брокгауза и Ефрона… Доктор Вергуш написал в своём заключении, что знания у меня на уровне семилетки.

— Значит, ты был похищен этими ушельцами, — перебил его Королёв.

— Или кто-то из нормальных людей нашёл или похитил меня из племени, — неожиданно сказал Пашка.

Капитан даже губу отвесил от удивления. Потом закрыл рот и помотал головой:

— Невероятно, на первый взгляд!..

Пашка тихо и со значением продолжил:

— Сергей… Если кто-то меня забрал из племени, он сделал это не с доброй целью вырастить и воспитать из дикаря человека… он хотел воспользоваться моими возможностями…

Королёв даже руками замахал:

— Ну, это ты уже выдумываешь! Привык себя страдальцем чувствовать. Вот и решил продолжить роль: мол, из меня захотели сделать непобедимого врага!.. Сильного, который один целой роты стоит!

Пашка неожиданно согласился:

— Может, ты прав. Я судить не могу: для меня жизнь началась с доброты мамы Таси, которая сутками возле меня дежурила, губы водой смачивала. Теперь от этой доброты моё сердце бьётся. И смерть его остановить не может… Но над этим я размышлять не стану. Я хочу дело капитана Лескова продолжить. Ты мне поможешь?

Королёв как-то совсем по-простецки почесал клок отросших волос, который торчал из-под повязок на голове, и сказал:

— Подумаю. Жаль, что я пока ходить не могу… А то бы мы вместе…

Этой же ночью в железные ставни, которыми закрывали зарешёченное окно палаты раненых, кто-то поскрёбся. И это был явно не Большун.

Пашка подошёл к окну и уткнулся носом в стекло:

— Говори!

— Большун с Тишкой от нас ушли! — торопливым шёпотом сказал один из самых взрослых оборванцев.

— Куда ушли? Вообще-то архаровцы никогда никому не докладывают, куда собрались, — спокойно ответил Пашка.

Но под сердцем у него зашевелилась холодная тревога.

— Мусорские важняки из города снялись! Потому что в соседней области из трёх домов в пригороде пропали женщины и дети! Большун сказал, что знает, чьих рук это дело и больше терпеть не станет.

— Почему ты мне это рассказал? От меня-то что ты хочешь? — спросил Пашка только для того, чтобы хоть что-то сказать.

На самом деле от мыслей у него зазвенело в голове.

— Так это из-за тебя всё… Пока не припёрся к нам, всё нормально было…

— Слушай, тебя как звать-то? Щукорылый, так? Ты теперь будешь старшим вместо Большуна. Смотри, Щукорылый, за шелупонью. У них умишка ещё своего нет, они в рот Большуну заглядывали. Могут податься за ним и сгинуть. Ты за них в ответе. Глаз не спускай и требуй послушания, — сказал Пашка. — Всё, ступай.

Но Щукорылый был себе на уме. Он просчитал и реакцию, и возможные поступки Пашки, поэтому сказал:

— Меня с собой возьмёшь?

— Нет! — так громко рявкнул Пашка, что за закрытой на ключ дверью проснулась на своём посту медсестра, открыла окошечко и поинтересовалась:

— Королёву опять плохо? Доктор морфий отменил, пусть терпит.

— Мне сон плохой приснился, — успокоил её Студент.

Всю ночь Пашка обдумывал, как бы сбежать из палаты строгого надзора, просил Студента помолчать и не лезть со всякими глупостями вроде массового гипноза. Далеко ли он уйдёт, если за ним тут же отправят погоню? И уже никакое заступничество Королёва не поможет доказать, что он не преступник.

Но утро принесло настоящий сюрприз. После обхода врачей в палату зашёл человек, смутно знакомый. Обритый налысо, с седой щетиной на впавших щеках, очень худой, сильно хромающий на правую ногу. Раненые настороженно уставились на него, а потом вместе радостно выдохнули:

— Товарищ капитан!

В запавших глазах человека вспыхнул огонёк, и он хриплым, изменившимся голосом сказал:

— Просто товарищ Лесков… До звания капитана ещё дослужиться нужно.

Ни Пашка, ни Студент не задали ни одного вопроса: ни где был капитан, ни даже с какой целью он их навестил. Какие могут быть вопросы друг к другу у секретных людей? Лесков поставил стул между койками и крепко пожал раненым руки. На Пашкином лице во время рукопожатия появилась странная гримаса, будто он хотел зарыдать, но Лесков тотчас выдернул свою ладонь и метнул на него суровый взгляд — настоящий боец не должен показывать слабость. Но то, что почувствовал Пашка, сжав руку Лескова, заставило его жестоко страдать. Потому что все мучения, принятые капитаном, были из-за него.

Лесков сказал:

— Я в курсе того, что с вами случилось. Скоро намечается операция. Я буду консультантом. Если она завершится успешно, у нас будет возможность поговорить обо всём.

Пашка подумал: «Операция завершится… Это нужно понимать так: если Лесков останется жив».

Бывший капитан снова сердито на него посмотрел и сказал: «Давайте лучше порассуждаем о новостях. Ведь у тебя, Павел, есть, что мне рассказать».

И Пашка взахлёб, волнуясь за Большуна, поведал историю единственного, кто остался человеком после контакта с племенем каннибалов. После его рассказа на Лескова было страшно глянуть. Его лицо исказилось, правая щека задёргалась в нервном тике. Он набросился на Пашку:

— Павел! Как ты мог допустить такую промашку? Ещё можно простить, что ты обратился к детям за помощью по поводу мулло… Это была случайность, что ты набрёл на их шалаш. Они расправились бы с тобой, не объясни ты Лёхину бляху в кармане… Но почему Большун контролировал тебя, а не ты его?

Пашка попытался оправдаться:

— Я пытался. С самых первых минут пытался. Но словно натыкался на стену. Может, ранен был — руку пулей зацепило, когда пытались задержать по приказу капитана Королёва…

Пашка докладывал Лескову, зная, что Студент не обидится на правду. То, что случилось тогда, уже лишилось эмоциональной стороны и стало просто фактом неудачной операции, который будет проанализирован и принят как опыт.

После того, как Пашка замолчал, Лесков потёр лоб и сказал:

— Мы не можем потерять Большуна. Не только потому, что он единственный живой свидетель, сохранивший нормальное мышление. Это переживший вивисекцию подросток, которому нужно обеспечить нормальную жизнь. Врачи запретили тебе, Павел, участвовать в операции. Про Сергея я уже не говорю. Думайте, как нам угнаться за двумя детьми, которые отправились мстить каннибалам. Они ведь подвижны, как ртуть. Неуловимы, как ветер. Легкомысленны… Ты, Павел, говорил, что Большун умеет напускать морок. Ребята могут подобраться к ушельцам, но с большой вероятностью будут схвачены… Думайте, оба думайте! Мы выезжаем завтра вечером.

Пашка, прощаясь с Лесковым, сказал себе: «Пусть только Большун найдёт это ублюдочное племя… А потом я стану огнём… Выжгу нечисть с лица земли. И пусть это будут последние минуты моей жизни».

Капитан вдруг натужно и неудержимо закашлялся до слёз на глазах. А потом сказал: «Павел, не глупи. Всё, о чём ты подумал, похоже на стрельбу из пушки по мухам. Та часть ушельцев, которая выживет после задержания, должна предстать перед судом и по закону получить расстрельную статью. Детей нужно изучить и попытаться вылечить». Но Лесков знал, что не убедил Пашку.

А Пашка весь день и почти всю ночь пролежал без единого слова на койке, встревожив медсестру отказом от еды и прогневив Сергея Королёва до отказа от дружбы на всю оставшуюся жизнь. Никто ведь не знал, что Пашка мысленно звал Большуна, просил его откликнуться хотя бы одним словом.

И только под утро на Пашку напала странная сонливость. А если точнее, полусон-полуявь. В пространстве без предметов и людей бродили запахи: вонь хлева, смолистость поленницы дров, густой дым большой топившейся печки. Потом к ним добавился острый аромат подмороженной тины, гниющих стеблей рогоза, тухловатое дыхание болотной жижи.

Пашку пронзила мысль: «Ещё одно нападение!» От лежал с открытыми глазами, но темнота перед ними стала красной. Это пролилась кровь. И точно — солоновато-липкий запах почуял во сне даже Королёв, обеспокоенно завозился, застонал, пробормотал неясно какую-то команду.

А Пашка заметался в этих запахах, пытаясь уловить хоть один, который указал бы на место происшествия. И — о, удача! — он почуял свежеизготовленные шпалы, которые приготовили для отгрузки. Но этот запах мелькнул и пропал, словно бы его принёс ветер. И всё равно это было почти прямой наводкой: ушельцы или Большун с Тишкой находились недалеко от шпалопропиточного завода соседней области.

Пашкино сердце забилось часто-часто: что делать? Срочно требовать капитана Лескова? Пашка до сих пор не мог называть Игоря Николаевича по-другому. Звать дежурного по оперчасти? Потревожить медсестру? И, как это всегда случалось в минуты сильного волнения, в его восприятие ворвалось нечто новое. Он услышал звуки!

Раздался выстрел не то ружья, не то обреза — Пашка ни за что не отличил бы одно от другого — и Большун радостно завопил: «Ура! Я попал!» Потом всё стихло, а на Пашку напала трясучка: придурки купили, выменяли, а то и попросту украли оружие и сейчас пристреливают его! Они собрались затеять настоящую войну с ушельцами! Ох, какие придурки! Ведь сегодня на место трагедии в пригороде выедет специально обученный отряд. И Большун с Тишкой смогли бы помочь, просто сняв морок и указав бойцам путь! Но где же им знать об этом… И Пашка снова принялся мысленно вызывать Большуна.

Так он промучился до появления в палате медсестры с лоточками и шприцами. Чуть ли не со слезой попросил пригласить товарища Лескова, не надеясь, что кто-то другой сможет понять его. От волнения проболтался о своих видениях Королёву. И они стали страдать от страха за подростков вдвоём.

Лесков пришёл не один, со строгим и неразговорчивым майором. И Пашка всё рассказал. Майора точно ветром выдуло из палаты, а Лесков сделал Пашке выговор:

— Мало звать. Нужно взять контроль над действиями этих… засранцев. Они не только могут сорвать операцию, но и сами погибнуть. Работай дальше, Горошков! Так же эффективно, как это было раньше!

Кто-то другой, вероятно, обиделся бы за такие слова на Лескова. Но только не Пашка. Он снова отказался от еды, пометался по палате. Добился только того, что ему вкатили в мягкое место болючий укол. Но, как ни странно, он помог проникнуть в мозг новой мысли: сейчас Пашка ничего не может сделать, даже если вывернется наизнанку. Вот это и будет найденным выходом: вывернуться наизнанку, провалиться в морок, как это случилось при встрече с Большуном. Может, калека специально таким образом дал ему понять, кто он есть такой… И что они друг другу ровня… А ещё может, Большун сейчас ждёт его в мороке. А Пашка, дурень великовозрастный, занят неизвестно чем…

— Серёга… — обратился Пашка к Королёву, — я, кажется, нашёл способ связи с Большуном и Тишкой. Только мне нужно, чтобы меня не беспокоили. Всему медперсоналу сообщи, что я ночь не спал, а сейчас дрыхну без задних ног после укола. И только капитану Лескову скажи: Пашка во сне про какие-то секретики бормотал. Мол, землю со стёклышка смёл и глубже стал копать. Бредил, наверное. Пусть его не тревожат…

Но Лесков второй раз к раненым не зашёл. Он уже мчался вместе с отрядом особого назначения к соседней области.

А Пашка оказался в лесу. Хрустели под ногами подмороженные папоротники. При каждом дуновении пронизывающего утреннего ветерка сорили иголками лиственницы. Ели и пихты чуть серебрились из-за лёгкого, едва заметного инея. А высоченные сосны с недовольным шёпотом ловили раскидистыми ветвями ветер, бросали на землю старые шишки. Одна из них больно щёлкнула Пашку по носу и свалилась рядом. Он пальцами босой ноги отбросил её подальше, на жёлтое покрывало опавшей листвы под берёзой. «Почему мне не холодно?» — подумал он, подошёл и стал ногой ворошить берёзовое золото.

— Потому что ты, Пашка, дурной, как последний баклан, — раздался голос из кучи листьев. — Ну чего ты сюда припёрся? Хочешь один геройствовать? Не выйдет. С людоедами у меня свои счёты.

— Большун! — стараясь не повышать голоса, сказал Пашка. — Ты всё это своё геройство зря затеял. Не нужна твоя маскировка. Скоро здесь будет отряд особого назначения. Ни один из людоедов не уйдёт. А вы только мешать будете. Вот бойцам заботы привалит — как бы вас не зацепило с обеих сторон. 

Листва зашелестела, рассыпаясь, и из неё показались две рыжие шапки, похоже, из куницы.

«Ну вот и доброе дело по-большуновски: ружья украли, шапки украли, разлеглись прямо на дороге: обходите стороной, бойцы, наших героев», — подумал Пашка, но вслух сердиться не стал.

Большун — парень своенравный, а настоящих его способностей никто не знает.

— Пашка, не зли меня, — откликнулся на его мысль Большун. — Ты сейчас это место без морока видишь. А попробуй-ка наоборот.

И Пашка попробовал. Сразу затрясся на холодном ветру, а ноги свело от того, что они выше колен были погружены в грязь со льдинками.

— Вот это увидит твой хвалёный отряд, — съязвил Большун. — И сторонкой обойдёт. А ты глянь, что там, в этой сторонке-то…

Пашка и глядеть не стал: и так ясно, что трясина с полыньями, где ушельцы частенько бросали мужчин и стариков.

— Воот… — протянул довольный Большун. — Сами людоеды мимо нас пройдут. Тут-то мы их и постреляем.

— Не смейте этого делать! — вскричал Пашка. — Сообщите свои разведданные отряду и сматывайтесь, пока целы! Ещё неизвестно, сколько стволов у ущельцев, а вы уже победу празднуете!

И тут с Пашкой случился конфуз: его скрутила жестокая боль, понесла куда-то и со всей силой хлопнула о больничную койку так, что лопнуло несколько пружин. Он ещё долго не мог перевести дыхание. «Ну Большун… попадёшься ты мне…» — подумал он. После этого падения у него до следующего утра болело всё тело.

Но потом стало известно, что шестеро ушельцев задержаны; восемь убиты, причем четверо — неизвестно кем; женщины, кроме одной, съеденной в честь удачного налёта, спасены. Захваченные ребятишки тоже. Есть предположение, что часть племени каннибалов ещё на свободе. На это указывал тот факт, что неподалёку от места сражения найден престарелый людоед с отрубленными ногами. Это, судя по всему, было местью за чьи-то увечья. Да и Большуна с Тишкой не обнаружили, что означало одно: мстители продолжают преследовать цель.

Капитан Лесков зашёл попрощаться. И Пашка доверил ему свои главные сомнения: может ли он быть рождён в племени каннибалов? Его жизнь среди людей до госпиталя — это чья-то попытка вырастить его человеком или наоборот?

Лесков сказал честно, что судить о чём-то с полной уверенностью они не могут. Для этого нужно расследовать дело дальше, что вряд ли будет позволено. А Пашке нужно не гадать, а просто жить так, как он считает правильным. Это и будет настоящая правда о нём. И ещё строго напомнил о том, что Пашка должен закончить школу. 

Нет, его не только мысли тревожили. Ещё и обида глодала: он так и не смог спасти капитана Королёва из-за своих же людей, служащих в МВД. Вот почему насчёт него был отдан приказ о стрельбе на поражение? Пашка Горошков не бандит, ни чёртов ушелец, не цыганская нечисть. Неужто так мешали полковнику Гордееву его способности, которые способствовали раскрытию дел? А может… может в советской стране уметь что-то, чего нельзя объяснить, — это тяжкое преступление? Тогда ладно, ради своей родины он готов помереть. Ему ведь ничего не нужно, только бы свободно и мирно жили мама Тася, отец и другие люди.

Но вот что-то не помиралось. Однажды он услышал знакомые голоса врачей:

— Заживление раны идёт хорошо. Зрачки на свет реагируют. Давление после переливаний крови раненый держит отлично. Состояние пока расцениваю как тяжёлое, потому что в сознание не приходит, — доложил дежурный хирург, имени которого Пашка не помнил.

— Сколько ещё понадобится внутривенных инфузий крови? — поинтересовался завотделением Пётр Иванович.

— Думаю, одной обойдёмся.

— Запасов крови-то хватит? У нас двое тяжелораненых… — задумчиво сказал Пётр Иванович.

— С лихвой, — весело ответил хирург. — Из предместья люди каждый день приходят, говорят, хотим сдать кровь для Горошкова. Ещё понабежали беспризорники, оккупировали больничную территорию, заплевали всю окурками. Тоже пожелали сдать кровь. А у самих каких только заболеваний нет — от педикулёза и глистных инвазий до чахотки. Хоть передвижной госпиталь для них открывай.

— Территорию больницы нужно очистить от посторонних. Вызывайте наряды милиции, органы ВЧК по борьбе с беспризорностью. Нам ещё инфекций не хватало, — рассердился Пётр Иванович.

— Так каждый день гоняют…

— Плохо гоняют! Всех по приёмникам, в детдома! Ну что это такое — нам ещё социальными вопросами детства заниматься?!  Других проблем нету?!— пришёл в неистовство Пётр Иванович.

Сердитый завотделением заговорил громко и, видимо, растревожил ещё одного раненого. Бедняга глухо вскрикнул в полусне, затем пришёл в сознание и закричал уже в полный голос.

— Сестра! Морфия два кубика! — рявкнул врач.

Чпокнули ампулы, раздался увещевающий голос сестрички:

— Сейчас, сейчас, миленький, тебе станет легче. Потерпи немножко, лекарство уже действует.

Пашке было очень жалко этого раненого. Ну почему в его присутствии всем больным становится тяжелее? Он никогда не забудет, как мучились Лесков, Стреляев, Лёха-Скачок… Большуна безногого тоже не позабудет. Проклятие какое-то на Пашке, это точно. Вот вынырнуть бы из тьмы да сказать врачам, чтобы перевели этого раненого в другую палату. Зачем человека зря мучить…

Но вскоре Пашка совсем неожиданно узнал, отчего при нём у людей усиливаются боли. И это так поразило его, что после он решил расстаться с тьмой и открыть глаза.

А дело было так.

На утреннем обходе хирург, имя которого Пашка вспомнил — Селезнёв Андрей Андреевич, — заметил:

— У Королёва раздробленная ключица и сустав уже образовали костные мозоли и стали срастаться. Первый раз такое наблюдаю. Мягкие ткани почти регенерировали и заживают вторичным натяжением после нагноения. Прямо чудо какое-то. Ещё более странно, что такое восстановление происходит, когда Королёв находится рядом с Горошковым. При нём — кричит от боли, но выздоравливает. А когда в первый раз перевели его в другую палату, раны загнили, пришлось чистить. И другие показатели были близки к летальному исходу. Если бы я вдруг впал в маразм, то сказал бы: Горошков как-то лечит своего спасителя.

— Эх, дорогой мой коллега… — проговорил Пётр Иванович. — Вспомните-ка один из негласных принципов медицины: боль излечивается болью. Она вообще дар эволюции для животного мира. Без неё многие организмы бы просто вымерли, не замечая нарушений в своей жизнедеятельности. И больше мучат попытки избежать боли, чем она сама…

— Не могу с вами согласиться, — возразил Андрей Андреевич. — А как же болевой шок, который на наших с вами глазах унёс жизни многих раненых? Вот привезут такого… С точки зрения хирургии ещё можно человека вытянуть… Но происходит срыв всех систем и реакций организма…

— Андрей Андрееввич, — почему-то весело обратился к коллеге Пётр Иванович. — Примите витамин, ну хоть аскорбинку… Полезно, не так ли? А килограмм аскорбиновой кислоты съедите? Нет? Правильно. Это верная смерть. Есть ещё гиппократовское правило меры во всём. Или слова Парацельса: «Всё — яд, всё — лекарство; то и другое определяет доза».

— И всё же я не понимаю такой связи между этими двумя ранеными — Королёвыи и Горошковым… — проговорил себе под нос Андрей Андреевич.

Пётр Иванович вздохнул и философски сказал:

— А как же не быть такой связи? Королёв — настоящий герой. Его тяжко ранил бандитский прихвостень. А он, когда по ошибочному приказу стали стрелять в Горошкова, поднялся и заслонил его собой. Только разница в росте позволила ему плечом защитить сердце Горошкова. Вы думаете, такие поступки не могут образовать эмоциональные или ментальные связи? А я верю, что могут. Если бы вы знали доктора Вергуша Антона Антоновича, он бы многое о них вам рассказал.

Когда врачи ушли, Пашка решительно расстался с темнотой. Хватит ждать смерти, жить нужно. Взял да и открыл глаза, не зная, что из этого выйдет. Сначала ничего не смог разобрать в потоке света. А потом увидел потолок, дверь, перевязочный столик, шкаф. Попробовал повернуть голову — получилось. Рассмотрел раненого на соседней койке. Королёв почему-то показался ему ещё меньше, чем был раньше, этакой белой мумией в бинтах. А когда до Пашки дошло, отчего Студент покрыт бинтами, ему стало стыдно за свою предыдущую мысль. Ведь Лекарь-то не просто тащил за собой пленника. Он им питался. Пашкины руки сжались в кулаки и стукнули по постели. Мразь этот Лекарь! Нечисть поганая!

И тут с Пашкой снова случился приступ, подобный тому, когда он словно превратился в пылающий факел в лесу. Тогда он свёл с ума майора Токарева Владлена Викторовича и Паршина Валерку. А сейчас Пашка стал летучим пламенем от гнева на мулло-Лекаря. Он реально увидел себя вне больничной палаты. Он мчался огненным вихрем над городом, вороньё вспыхивало и разлеталось горящими перьями. Занялась синим огнём верхушка недействующей церкви. Зашипела и испарилась громадная дождевая лужа за городом. Полёг чёрным пеплом сухой бурьян. Вспыхнул и обрушился мост. Взвились в воздух трещавшие от огня ветки шалаша. А на месте могилы мулло и скорчившейся «привязанной» встал громадный земляной столб, завалился верхушкой и унёсся вместе с ударной волной.

А после Пашка не просто канул в темноту, а по-настоящему стал умирать. Отказывали сердце, почки, нервная система. Но если бы Пашка был в сознании, он бы всё равно повторил свой огненный полёт. Потому что нечисть не должна губить людей.

Он так и не узнал, сколько дней и ночей возле него дежурили врачи, сколько раз они регистрировали его смерть и сколько раз Пашкино сердце снова пыталось забиться.

Однажды он услышал голос:

— Горошков… Эй, Горошков… Ну чего молчишь-то? Откликнись, что ли…

Пашка еле разлепил ссохшиеся губы и попытался ответить:

— Чего тебе… Королёв…

— Эй, ты чего такой злой-то?.. Хотя понимаю… Я ж тебя обманул… Позвал на разведку в Горелошное… А должен был арестовать… Я бы на твоём месте тоже злился, — добродушно ответил Студент.

— Я не злюсь… На героев-спасителей не злятся…

— А мне кажется, ты на меня злишься за то, что я тебя спас, — Королёв пристал к Пашке, которому совсем не хотелось разговаривать.

И Пашка признался:

— Есть такое… Устал быть никем, то есть «секретным». Изменить в мире тоже ничего не могу. Не нужна мне такая жизнь. Лучше бы ты тогда в лесу себя поберёг…

Студент попытался повернуться на бок, чтобы видеть Пашку, но взвыл от боли. Полежал, успокоился, а потом сказал:

— Меня ещё не допрашивали. И отчётов, естественно, я не писал. Послушай меня без обидок, как боец бойца. Ты сам знаешь, что такое приказ. А я ещё и присягу принимал. Не мог я прикрыть тебя от Гордеева и его начальства, как капитан Лесков. Чуйки ещё мало, опыта… И соратников, какие у него были, ещё не завёл. Тебя подержали в кутузке и выпустили. Решили посмотреть, как себя проявишь. А потом вдруг поступил приказ из области, как снег на голову — задержать, осудить и подвести под расстрельную статью. Ну, я с Лесковым-то лучше знаком, чем с тем, кто такой приказ отдал. Подумал: погляжу на Горошкова в деле. А потом, как говорится, или грудь в крестах, или голова в кустах. А ты меня удивил… Так удивил, что я во всём засомневался. Ну как, как можно двигать слои реальности, словно картинки! А уж когда меня Лекарь схватил, я решил, что лучше будет тебя задержать… Вот и скомандовал ребятам. Грешен, подумал, что ты с Лекарем заодно… Прости меня, Горошков. Если сможешь, конечно…

Королёв закрыл глаза и замолчал. Пашка не выдержал этой молчанки и спросил:

— А дальше-то что с тобой было? Как ты поверил в меня до такой степени, что освободился от морока и под пули кинулся?

Студент неохотно откликнулся:

— А вот этого я рассказать не могу. Сейчас пока не могу. Как вспомню… так сразу всё словно заново переживаю. Короче, давай отложим этот разговор.

— Понимаю… — тихо вымолвил Пашка. — Давай отложим.

Неожиданно Королёв сказал довольно сердито:

— Ещё я хочу с тобой договориться, чтобы ты в моей голове не копался. Не разрешаю тебе это.

Пашка с кряхтением, через боль, даже уселся в койке:

— Не копаюсь я в твоей голове! Придумал тоже… Ко мне приходят иногда чужие мысли. Но я никогда не пытаюсь специально узнать их! И не пытался, потому что это подло, ещё хуже, чем за человеком исподтишка подглядывать. И верю тебе, что сам расскажешь.

— Нет, копаешься, — обозлился Королёв. — Я и капитан Лесков тоже… немного, совсем чуть-чуть «секретные люди». С тобой  не сравнимся. Но я всё чувствую: копаешься!

— Не копаюсь! — рявкнул Пашка и закрылся от соседа подушкой.

Не хочет верить ему Королёв — пусть не верит. Пашке нечем доказать свою правоту.

Размолвка продлилась два дня. Потом не выдержал Королёв:

— Да отстань ты от меня! Тоже мне, друг называется… Говоришь одно, а делаешь другое.

А Пашка промолчал, сосредоточенно слушая наступившую тишину. Потом тихо заметил:

— За то, что другом назвал, большое спасибо. По-моему, такое мне сказали первый раз в жизни. Я не обманываю тебя. Кажется… нас действительно кто-то слушает…

Студент забеспокоился:

— Нам в Академии МВД рассказывали о таких приборах. Но они улавливали на расстоянии звуки речи, переводили в слова движения губ и мимику говорящих. Но мысли не подслушивали! Неужели изобрели что-то новое? Но в нашем случае овчинка выделки не стоит. Любой из нас даст правдивые показания. Несмотря на то, понравятся они кому-то или нет. Что-то здесь не так! Давай думать. Не успокоюсь, пока не узнаю. Только от этого мне что-то худо становится.

И тут произошло небывалое. Оба раненых услышали хриплый, прерываемый кашлем голос:

— Пашка, да скажи ты этому малахольному, что Большун его слушает.

Пашка чуть не подскочил. Обвёл широко раскрытыми глазами палату — никого! А Студент побледнел, как свежий перевязочный бинт — того и гляди, сознание потеряет.

— Большун! Ты где, архаровец?! — крикнул Пашка.

— Там, где никто не увидит. Под решёткой ливневого стока у стены с обратной стороны. Как раз возле вашего окна. Сюда никто не заглядывает. А больничному дворнику зря зарплату дают: мусору здесь мне по пояс, — ответил калека.

Пашка, помня слова завотделением о вызове ВЧК, сказал:

— Перестань дурить, попроси, чтобы тебя потихоньку отсюда вытащили. Или в детдом захотел?

— Сам не дури. Я на задании. Жаль только, что папироску не зобнуть.

— Каком ещё задании? — удивился Пашка.

— Да про тебя бакланам рассказывать. Жив ещё или помер. Да и понаблюдать нужно за этими вашими медиками. Они, сволота, кровь для раненых отказались взять! Вот где враги народа-то засели… в больницах.

Пашка вздохнул. И ведь никак не донести до архаровца мысль о требованиях к переливанию крови! Всё равно будет обижаться.

— Я ещё новости хотел рассказать, но ты ведь гонишь меня… — стал подначивать его хитрый оборванец.

Пашка смущённо кашлянул и сказал:

— Новости говори.

— А этот, второй-то, который себя за спасителя выдаёт, никому не проболтается? — спросил недоверчивый жиган.

Пашка искоса посмотрел на Королёва: не разобидится ли капитан, пока он болен и слаб духом, на слова Большуна, которому любая мысль о чужом превосходстве была как заноза в заднице.

Но капитан отреагировал, как нужно — очень вежливо сказал:

— Не проболтаюсь, уважаемый Большун.

И калека зачастил:

— Короче, недавно мы вернулись на рынок. Подкатились к деду Пахому и всё ему про мулло рассказали. Он нам монет дал на булки да крендели и велел больше никогда к этому месту не подходить. Проклятое, мол, оно. А с могилой пусть сами «пёстрые» разбираются. Нечего было мулло поднимать и к людям выводить. Их это вина.

Пашка поинтересовался:

— И вы послушались? Не пошли?

Большун засопел и даже не стал отвечать на такой глупый вопрос. Но потом продолжил:

— Утром мы решили на вокзале пошустрить. Всё равно Пацанчика порешили, хозяина там нету. А нас много, и сила, стало быть, наша. Всех с собой взяли, даже шелупонь. Пусть бы милостыню просили. И вдруг глядим: по небу шаровая молния летит, всё кругом поджигает! Народ страсть как испугался. Все побежали кто куда. Ну, нам такое на руку… А вечером мы отправились к своему шалашу — ночевать-то где-то нужно. А там… а там в земле дыра, будто бомба упала! Ни моста, ни шалаша, ни могилы мулло. Вот так-то… Теперь мы спим в голубятне деда Пахома, пока он на нас снова не обозлился. Потом новый шалаш сделаем.

— А в городе что происходит? — осторожно спросил Пашка.

Он понимал, что архаровцы, как и всякие бандиты, вне закона и в глазах Королёва, и фактически. И будь капитан не в бинтах и больничной палате, Большуну с его бакланами пришлось бы ответить и за похождения на вокзале, и за другие дела. Но ведь обездоленная, бездомная и беспризорная ребятня выживала, как могла. Наверное, лучше было бы ни о чём Большуна не спрашивать. Но вопрос-то уже был задан…

И всё-таки у калеки было немало своих «секретиков»! Он мигом уловил сомнения Пашки и ответил:

— Большие мусорские чины в город прикатили. Что-то затевается. А так всё по-прежнему: конные патрули, комендантский час, облавы.

Пашка и Студент услышали возню за окном: кто-то прибежал к Большуну, тревожно с ним пошептался. Лязгнула и проскрипела решётка ливневого стока, послышалась возня, а потом поскрипывание колёсиков доски. Большун отбыл по каким-то своим делам, не докладываясь и не попрощавшись.