steeless

Это я к чему... Народ немного подустал от этой всей ришельелогии, так что я немного снижу темпы. Тем более что финал уже недалёк. Но сперва надо рассказать про Сен-Мара.

Про Сен-Мара

Сен-Мар – это такой немножко Бэкингем. Версия 2.0, существенно недоработанная и немножко даже недоразвитая. Но с оригинальной версией неуловимо схожая из-за красоты, любви к красивым нарядам и брульянтам, а ещё потому, что Сен-Мар тоже был фаворитом короля. Просто немножко в другом смысле и с подачи кардинала.

После того как Лафайет удалилась в монастырь, а Франция обзавелась наследником, Ришелье серьезно озаботился тем, чтобы подобрать Людовику подходящих друзяшек. Мари де Отфор подходящей друзяшкой категорически не считалась, потому что по оборзению начинала приближаться к недостижимому уровню г-жи де Шеврез. Отношения же самого кардинала и короля к тому времени уже походили на отношения старых, задолбавших друг друга супругов: знают болячки друг друга до каждой родинки, время от времени кардинал ест Людовику плешь или пилит монарха про Испанию-бюджет-бунты; король стонет: «А-а-а-а, кому я отдал лучшие годы жизни» и всё равно даёт денег; верный кардинальский секретарь Шавиньи выполняет роль любимой подружки Ришелье, и король уже натурально вздрагивает, когда слышит его шаги… Но никаких разводов не предвидится: плохо, со скандалами, но привычка и долг – есть привычка и долг.

Но короли – они же люди непостоянные: разозлятся на что-нибудь, а потом ты едешь в Блуа, сморкаясь в котиков. Словом, Ришелье по горло нужен был кто-нибудь доверенный возле короля, кто мог бы узнавать настроения его величества. И отчитываться обо всяких мимолётно оброненных фразах, вроде: «Эх, кто бы устроил Ришелье небольшой ля-ля-ля-ля-бум-бум!»

Поколебавшись, Ришелье остановил свой выбор на сыне старого и уважаемого друга, полководца Сен-Мара. Опять же, друг помер, семья беднеет, надо бы оказать немножко благодеяний. И вообще, кто там знает, может, природа отдыхает только на детях гениев.

Анри де Сен-Мар

Оказалось, что на детях полководцев иногда тоже. Нет, сначала-то всё шло просто отлично: Сен-Мар по протекции кардинала попал на уважаемую должность королевской гардеробщицы. То есть, королевского гардеробщика. Все, кто сейчас представил Сен-Мара в костюме злобной бабки с номерком – развидьте срочно. Должность действительно была хорошей и уважаемой, правда, король одевался в основном сам и в чёрное. Потому сначала должность Сен-Мару не понравилась, а Сен-Мар не понравился королю. Но потом случился типичный хэйтлав только с уклоном в крепкую мужскую платоническую дружбу.

В общем, Людовик к новому юному придворному очень проникся и начал давать ему денег и должностей, и надавал столько, что Сен-Мар в конце концов выкупил должность главного конюшего. Теперь его звали просто и красиво – Господин Главный (потому что Господин Конюший было всё-таки не так приятно).

А ещё Таллеман де Рео пишет, что король каждый вечер уводил мсье Главного в спальню, осыпая его руки поцелуями. Из чего можно заключить, что Таллеман де Рео бы хорошо писал фанфики с высоким рейтингом в наше время. Хотя он и в своё время их неплохо писал.

Поскольку девятнадцатилетних красивеньких мальчиков обычно не доводят до добра кучи денег и королевское расположение – Сен-Мар очень скоро оказался отличной иллюстрацией фразы «И на старуху бывает проруха». В роли старухи выступал Ришелье, в виде разбитого корыта – его планы получить осведомителя возле короля, в роли государыни рыбки зажигал сам Сен-Мар, который уплывал от кардинала куда-то в океаны своей борзоты.

Для начала – излагать, что там говорится в королевской опочивальне и вне её Сен-Мар отказался намертво. Потом принялся шататься по знаменитым куртизанкам, таким, как Марион Делорм – потому что ну надо же куда-то девать королевское золотишко. А когда король обиделся и кардиналу нажаловался (мы же помним, старые супруги) – при вызове на ковер изобразил сцену в духе: «Да я только слово, и вас тут поганой метлой…»

– А это он ещё кусает кормящую руку или уже догладывает? – задумался Ришелье. – Или его самого покусал дух покойного Люиня?

Тут по законам бэкингемовского жанра должна была случиться любвя фаворита к королеве, чтобы всё испортил злобный кардинал. Но Анна к тому времени родила второго ребёнка и превратилась в лютую яжемать. Сен-Мар не осмелился с ней связываться и решил влюбиться в Мари де Гонзага – умницу-красавицу-прынцессу на восемь лет его старше (кстати, будущую польскую королеву – жанр соблюдён). И даже пришёл к кардиналу с просьбой поспособствовать: мол, ну и что, что она бывшая невеста герцога Орлеанского, я вот, может, тоже могу герцогом стать, вы только короля уговорите, пусть он меня на войну отправит, а я там ух, подвигов насовершаю!

– Это уже не океаны борзоты, – уверился кардинал. – Там уже Марианская впадина.

Анри Сен-Мар был словесно унижен и немножко бит по почкам кардинальским взглядом, после чего выпнут на войну. Где проявил себя храбро, но безмозгло, как и подобает версии Бэкингема. Да и Людовик скучал, да и подвигов хотелось уже сейчас, а покусанный метафорическим Люинем бочок зудел-зудел, потому Сен-Мар решил совершить великий подвиг прямо в Париже и взять да и убить кардинала. Потому что ну надо же девушку впечатлить, а про кардинала говорят, что он как гидра (судя по тому, как он подавлял бунты – немного контрреволюционная гидра), а рыцари же чудовищ убивают, вот.

Чудовище к тому времени почти не передвигалось на своих двоих и не могло ездить даже в карете – только на носилках, полулёжа и в портшезе. Вопрос серьезно стоял за тем, что заговорщики могут тупо не успеть, но Сен-Мар терпеть был не намерен, потому что он был на самом деле Сен-Марс (практически святой Арес, если вы понимаете оксюморон). И заговор таки намутил – и втянул туда своего друга де Ту (бывшего государственного секретаря), а потом подтянулись всякие там Бульонские с Тревилями – ну, и куда ж без герцога Орлеанского!

– Ой, ну я даже и не знаю, – сказал застеснявшийся Гастон и сначала было отказался. По обыкновению, с позой, с арестом гонца и посажением оного в заведомо дырявую темницу – чтобы и тем, и этим. А потом Гастон подумал, что так же можно и квалификацию потерять – тут же готовый заговор, надобно брать!

Уже на этой стадии над заговором повис символ северной пушной лисички, но заговорщики не сдавались. К тому же, у короля с Ришелье в государственном браке вышло очередное обострение, и Людовик хотел даже было поскандалить, выходя из зала:

– А ну-ка кардинал, идите вперёд – всё равно говорят, что вы тут настоящий король!

А Ришелье цапнул подсвечник и (нет, не треснул повелителя по голове и не пригласил на ужин при свечах) вскричал:

– А вот и пойду! Пойду, но только чтобы освещать вам путь!

Без подсвечника, но с орлом и лёвой.

– А-а-а-а-а, как я от него устал, – стонал Людовик в окружении приближённых. – Нагадит в душу, а потом он ещё и прав, а ты дурак!

– А вы его прогоните, – посоветовал прямодушный Тревиль.

– Так он же повсюду, – выдал Людовик, и заговорщики решили, что это он о кардинальских шпионах (и почему-то не подумали, что король это о том, что Ришелье тупо тащит на себе всё).

– Ну тогда убейте, – посоветовал ещё более прямодушный Сен-Мар.

Король было завис, но прямо не возразил, и заговорщики решили – можно. Сначала Ришелье было попросту хотели застрелить-заколоть силами бравых ребят во главе с де Тревилем. Сен-Мар должен был крякать уточкой, в смысле подавать знаки. Гастон Орлеанский должен был приехать, чтобы внушать во всех боевой дух.

Количество боевого духа в Гастоне нам уже примерно известно. В общем, он не приехал, а у самого Сен-Мара все сигналы почему-то застряли в горле – хотя может быть, всё дело было в вооруженной до зубов охране Ришелье. В общем, убийство пришлось отложить.

Но зато заговорщики постепенно собирались старой доброй компанией: подключилась герцогиня де Шеврез, наконец вступил Гастон Орлеанский. Заговор уже начал смахивать на групповую терапию («Я собирался убить кардинала» – «Не стесняйтесь, тут все такие. Хотите об этом поговорить?»). Для полного перечня не хватало королевы Анны и Испании.

Испания скоро подключилась – спасибо королевскому брату, который решил, что нужна помощь извне. И вообще, а давайте заключим договор: испанцы нам деньги и войска – а мы им, если что, мир, все завоёванные города назад ну и по мелочам.

Теперь заговор стал солидным и антигосударственным, но Анны ему всё-таки не хватало, потому заговорщики попробовали её к заговору привлечь. Но королева, как известно, люто закосплеила Наташу Ростову в финале эпопеи Толстого. Потому у неё были свои проблемы.

Яжемать-Анна

Король с подачи своего любимца быстро превращался в буйного папашку из тех, которые «круговые пирушки-войны-воспитать из сыновей мужуков».  Пройдя первые два этапа, Людовик начал задумываться и о третьем. А то сыновья, понимаешь, почему-то при виде папы пугаются и ревут, пфе, бабское воспитание. То, что детей может пугать незнакомый дядька в черном и с запахом пороха, королю в голову почему-то не приходило. Так что он вознамерился было отнять детей у королевы и воспитывать по-своему.

Так что Анна и без того была в отчаянии. А тут как раз заговорщики лезут со всех сторон, а если там Гастон – они точно не только кардинала будут свергать, а если ещё и короля, то… а-а-а-а-а, они хотят обидеть моих дитачек!!

Анна в приступе материнского испуга подняла свой интеллект на невиданный уровень и сделала по-настоящему умную вещь: она написала Ришелье. Есть мнение, что благодаря ей и удалось перехватить копию договора с Испанией. Хотя есть мнение, что о заговоре и так вообще все знали, Ришелье знал особенно, потому только гадал – перехватят или нет.

На досуге кардинал опять впал в меланхолию и собрался было помирать. И, возможно, успешно бы помер, обескуражив заговорщиков. Но тут ему таки принесли копию заговора, отчего Ришелье восстал, начал молиться и пить бульон. А потом пошёл к королю и предложил всех казнить.

Ну, ладно, Гастона не казнить, он же Дитя… стоп, не Дитя. Тогда свидетель, а то документ-то только в копии сняли. А королева… нет, ну вы что, королева не участвовала, нет-нет-нет, она-то молодец!

В общем, счастливая Анна осталась со своими сыновьями, несчастливых заговорщиков арестовали, а к Гастону Орлеанскому наведался кардинал с вкрадчивым:

– Я только спросить…

И это был уникальный случай, когда герцогу достаточно было просто молчать или бубнить «Не знаю ничего, ничего не знаю». Но Гастона, что называется, понесло так, как товарищу Бендеру не приснится в страшном сне. Принц наговорил на двадцать страниц, всё подписал и торжественно поклялся, что замышлял шалость и только шалость. И больше не будет.

У Гастона Ришелье отжал право на регентство – в случае смерти Людовика, бешеной яжмамке Анне он доверял гораздо больше.

А Сен-Мар и де Ту лишились голов. Причём, последний вообще по-глупому – он-то друга отговаривал и предупреждал, что о заговоре уже торговки на базаре судачат. А Сен-Мар то ли до конца не осознавал, во что вляпался, то ли думал, что его выручит король. Это он думал зря, потому что к тому времени король от своего фаворита уже устал сильнее, чем от Ришелье. Потому что носится тут под ногами что-то нахальное, дерзит тебе и уважаемым полководцам, совет разбрасывает, как крепости брать. В общем, Людовик и его фаворит всё больше ссорились, а Сен-Мар хорошие отношения с королем только изображал – для заговора надо было.

Померли Сен-Мар и де Ту исключительно достойно, в народе очень плакали, потому что – красивые, молодые, полезли сносить бошки кардинальской гидре… ну, что ж вы так нелепо, так глупо-то!

– А погодите-ка, - сказала на этом месте кардинальская гидра. – У меня тут, кхе-кхе, идейка, кхе-кхе. Ита-а-ак, это ещё не глупо и не нелепо. Следите за руками…

В общем, через три месяца после казни Сен-Мара и де Ту кардинал Ришелье взял да и помер, затроллив всех решительно и окончательно.

_______________________________________________

И вот тут, по-хорошему, можно бы уже останавливаться. Но надо бы рассказать о том, чем наш герой болел и как преставился - потому что тоже интересно. Да и некоторые темы остались: отношения Ришелье с литературой и его пятёрка литературных негров, сплетни о кардинале, дело Урбена Грандье...

В общем, всё традиционно: интересно - ставим стрелку вверх, мотивируем автора комментом.

Ссылки автор, как всегда, зажал, оставив одну - на прошлый пост.

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 12

1) Охота.

2) Задушевные и интеллектуальные беседы.

3) Помолиться-порыдать-поскучать.

При этом королю с фаворитами сокрушительно не везло: все смутно надеялись на оргии, а тут, понимаешь, сплошные беседы с приступами меланхолии («А-а-а-а, я же француз, я на такое не подписывался, карету мне, карету!»).

Первым фаворитом, как мы помним, был Люинь – тот, у которого жена – будущая герцогиня де Шеврез, плюс есть два брата, в общем, с ног до головы диагноз. Люинь был приставлен к юному Людовику ещё папочкой - Генрихом Добрым. Обучил ребёнка соколиной охоте и как-то незаметно стал его доверенным лицом. Люинь примечателен тем, что вместе с сотоварищи донёс до короля мысль «Кончини уж что-то больно вас ущемляет», а потом и поспособствовал ликвидации маршала Франции. И забрал себе, на секундочку, «всё, что нажито непосильным трудом».

Герцога Бульонского такой расклад сподвиг на глубокомысленное изречение: «Харчевня осталась прежней, только вывеска поменялась!» А Люинь, который из сокольничих сделался коннетаблем Франции, принялся трясти из короля всё новые блага для себя и для своих братиков. А король своего фаворита очень любил, и когда у Люиня родился сын, радовался так, будто это у него наследник (и даже стал крестным отцом).

Сам фаворит благодарностью не отличался и даже, по слухам, позволял себе высказывания наподобие: «Пф, да этот человек (король) так меня боится, что и не сделает мне ничего». То есть да, в возможном досье королевского фаворита значилось: «Туп, жаден, ленив, характер скверный». Неудивительно, что он опасался хитрого епископа Люсонского с прокачанными дипломатическими способностями. А то Ришелье и из ссылки вернулся, и мать с сыном помирил аж дважды, страну спас от гражданской войны… а что Люинь? А ну-ка подать подвиг коннетаблю!

Тут как раз началась очередная гугенотская война, и Людовик ХIII поручил своему фавориту, маршалу Франции возглавить осаду крупной крепости. Маленькая загвоздка состояла в том, что маршал и коннетабль был ни разу не военным. Потому дело сокрушительно провалил, с досады осадил уже другую крепость, поменьше, а потом взял да и помер от «пурпурной лихорадки». Король подарил своему любимцу роскошную эпитафию: «Ему в самом деле чего-то не хватало!». Слово «мозги» так и не было сказано, но…

После Люиня остались дети и небезутешная вдова, которая скоро получит от кардинала Ришелье прозвище «Шевретта». А Людовик начал искать, с кем ему охотиться и скучать.

Из кратковременных любимцев интересным был Туара – попавший в фавориты через охоту и попытавшийся было наставлять Людовика насчёт политики. Но в ту пору в кресло первого министра уже сел Ришелье, и быстро стало понятно, что к кому отходит наставлятельная роль. Туара спихнули в армию, где он командовал обороной острова Ре (см. главу о Ла-Рошели) и яро стучал в бубен превосходящим английским ратям. За свои заслуги Туара сделался маршалом и, на удивление, с таким послужным списком (красавец, маршал, любимец солдат) не был казнён, а погиб на войне.  

На полгодика к королю под бочок подкатился Барада, который, во-первых, не любил охоту, во-вторых, пытался королю давать советы насчёт областей, которые были в управлении у Марии Медичи и Ришелье. От охоты король честно воздерживался пару недель, но после советов дал пинка Барада, не дожидаясь, пока его отравит Медичи или затравит котами кардинал.

Тем более, что уже всходила звезда Сен-Симона. Сен-Симон, во-первых, придумал, как королю пересаживаться с одной лошади на другую, не сходя на землю, во-вторых, не пускал слюни в королевский охотничий рожок – ну, словом, как не взять-то!

Сен-Симон ухитрился просидеть возле короля аж десять лет – в основном потому что особо в политику не совался, хотя и поддержал кардинала во время «дня одураченных». Но погорел на родственных связях, когда предупредил своего дядю (сдавшего крепость испанцам) о том, что того собираются арестовывать. Дядя быстро вспомнил о благах эмиграции. Людовик быстро вспомнил, что давно не отправлял никого в ссылку. Хотя Сен-Симон в конце концов оказался удачливым, пережил короля и потом приехал ко двору королевы-регентши.

После Сен-Симона Людовик задумался, что вот, как-то не везёт ему с фаворитами мужеска полу – может, стоит уже и на дам заглядеться? И загляделся. На Мари де Отфор, фрейлину своей матушки.

С женщинами у короля в принципе не особо-то клеилось. Например, рассказывают, что ещё в 1617 г. кучка фрейлин заявилась на обед с королём по старой моде – шобы всё напоказ. Одна девушка так и вовсе щеголяла открытой грудью. Так что во время обеда король забился под шляпу, но шляпа делу не помогла, и всякие возмутительные виды так и колыхались над столом. Тогда король во время десерта набрал в рот вина и выдал, так сказать, залп в направлении смущающей детали.  Хотя по слухам, Людовик и в декольте герцогине де Шеврез плевал, так что либо у слухов, либо у короля было своеобразное чувство юмора.

Ещё король уверял, что женщин-то он любит, но только выше пояса. Что и сподвигло то ли ту же де Шеврёз, то ли кого-то из придворных на шуточку в духе «Вот знали б они об этом – и подпоясывались бы ниже колен».

Но де Отфор была вся такая милая-набожная-боязливая, что король к ней сходу проникся и принялся рассказывать о сокровенном – как трудно убивать белок. Отфор каким-то чудом не выпрыгнула из кареты, и король проникся ещё больше.

Тут грянул «день одураченных», и фрейлина переплыла в свиту Анны Австрийской. Анна сперва было поревновала к юной фаворитке, но потом с ней отчаянно задружилась, и они вместе начали интриговать против кардинала Ришелье.

– Да что ж её, де Шеврез покусала, – с тоской вздыхал Ришелье, но до времени де Отфор не трогал, потому что король же в кои-то веки проявляет хоть какой-то интерес к женщинам, глядишь – и на жену перекинется.

Со временем Мари де Отфор отбросила стыдливость, овладела высочайшими навыками варки варенья и при посильной помощи Анны Австрийской принялась короля склонять к непотребному. Набожный король склонялся плохо, потому случилась история с каминными щипцами.

История началась с гениального плана «А давайте заставим короля ревновать, вдруг он перейдет в наступление». Мари то ли написала письмецо родственнику, то ли получила от родственника, а когда в комнату вошел король – начала прикидываться, что не было ничего, никакого письма не было.

– А кто это вам пишет? – осведомился король – и тут де Отфор сделала ход письмом. Упрятав его поближе к си… кхм, к сердцу. И всячески приглашая – мол, хотите письмо? А вот и берите!

То есть да, эта сцена практически отражение той, которая потом случится с королевой Анной и канцлером Сегье. С несколькими исключениями. Например, сама Анна, якобы, даже держала фрейлину за руки, хохотала и подначивала супруга сунуть руку ближе к фрейлинским прелестям. А Людовик был гораздо набожнее и креативнее канцлера Сегье. Потому схватился за каминные щипцы и принялся ими елозить там, куда не светит солнце. Пока Анна и её подруга прямо на ходу осознавали – с чем им придётся бороться…

Навыков обращения с щипцами у короля не хватило, потому, извозюкав фаворитку почти до состояния Мойдодыра, его величество с досадой удалилось.

А де Отфор продолжала веселиться и строить козни против кардинала, и непонятно, чем бы дело кончилось, но тут на сцене появилась Лафайет.

Лафайет была очень молоденькой брюнеткой с очень красивым голосом. Ещё она была набожной и жалостливой, потому они с королём незамедлительно сошлись характерами и полюбили друг друга крепкой платонической любовью. Отфор получила отставку и не обрадовалась. Кардинал Ришелье получил возможность сделать новой фаворитке предложение: а не хочет ли она, скажем, немножко рассказывать, о чем там думает и беседует король? Этому не обрадовалась уже сама Лафайет. Которая, как выяснилось со временем, была тайной внутренней блондинкой: у неё хватило ума не только послать в неведомые дали великого кардинала, но и проводить против него кампанию в глазах короля. И озвучивать политические тезисы нереальной мудроты: «Война ето плохо, кардинал войну ведёт просто так, а ето же так ужасно, и вообще, вот если бы вы помирились бы с королевой, то и воевать бы не пришлось!»

Само-то собой, за Лафайет шпионили и о таких тезисах было доложено кардиналу. В Пале-Кардиналь после этого долго подбирали термины, потому что уже было совершенно непонятно – кто мог покусать Лафайет настолько сильно.

– А можно мне де Отфор, она была вменяемее, – выдохнул наконец Ришельё и принялся спихивать Лафайет в монастырь.

Лафайет в монастырь спихивалась охотно, потому что раз — она была набожной, два — де Отфор восстановила против неё весь двор и просто затравила бедную девушку. Опять же, по слухам, имели место даже жестокие провокации с выжиманием лимонного сока туда, где танцует Лафайет, чтобы все решили, что она себя немножечко не контролирует (эта история вообще прекрасна, ибо просто представьте камердинера королевы, который ползёт по полу нюхать маленькую жёлтую лужицу, и таки долго нюхает, и заявляет потом, что нет, не лимон).

Ещё кардинал при помощи подмены и потери писем временами ссорил фаворитку с королём. А ещё были подкупленные кардиналом священники и сам Людовик, который подлил масла в огонь, когда предложил Лафайет поехать с ним в Версаль и там, в некотором роде, жить. Король, правда, сам испугался таких слов (фу-фу, я что, веду себя почти как папа?!), но Лафайет было уже не остановить, и она окончательно постриглась.

Но король свою любимицу навещал даже в монастыре, вёл с ней длинные беседы, а как-то даже после такого визита поехал к королеве и форсажно спас Францию, зачав дофина.

После этого на пост штатной фаворитки на какое-то время заступила Отфор, но она к тому времени оборзела до конца и края и не стеснялась дерзить королю. Временами парочка орала друг на друга на глазах у придворных, причём король обзывал Мари «тварью».

А потом Ришелье наконец устал от всей этой смены фаворитов, да и решил, по примеру товарища Огурцова: «Бабу-Ягу воспитаем в своём коллективе». И подсунул Людовику Сен-Мара. И тут, как говорится, вышло уже с концами.

______________________________________________

Сен-Мар - это история отдельная. Потому что речь идёт о самом известном, самом массовом и самом, самом тупом заговоре против Ришелье. Но если читатели ещё не добежали до канадской границы и ждут продолжения - постараюсь рассказать.

И по традиции...

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 11

В общем, да, я посмотрела пятый фильм. Теперь я должна поведать всем и каждому, чтобы никогда, никогда не повторяли моих ошибок. По этой же причине я сейчас тут навалю дымящихся спойлеров – чтобы смотреть и не надо было. К тому же спойлеры позволят мне раскрыть, так сказать, всю палитру ароматов от фильма.

Для невнимательных: СЕЙЧАС БУДУТ СПОЙЛЕРЫ.

Для Лиги Лени: флм гвн

Перед сказкой пустим присказку. Я фильмы про Инди нежно люблю. Не только за дух приключений и за трюки (и за то, что чокнутые создатели фильмов построили аж целый танк), но и за колорит и – особенно нежно – за внутренний стержень, что ли. Потому что страсть Джонса – это страсть не стяжателя, а учёного. Потому что он готов лезть Кали в зубы, чтобы спасать индийских ребятишек. Потому что готов до конца тянуться за предательницей-фашисткой, которая сама тянется за Граалем. Инди… не идеален, понятное дело. Он авантюрен, иногда взбалмошен и себялюбив и явно уж слишком бабник. Но вот этот стержень – это то, что позволяет считать его героем.

К четвертой части «Индиана Джонс и королевство хрустального черепа» я отнеслась… с пониманием. Как к довольно глуповатому фанфику, которому не удалось подхватить дух оригинала, но который местами весело смотреть. Это такая плохая пародия на второй фильм – та же попытка сменить колорит, дурацкие шуточки, затянутый местами экшн… Только вот мистической составляющей нормальной не завезли, и «злые рюсске» злодеи вышли донельзя убогие, но вообще, тут же за Джонсом бегает Галадриэль с шашкой наголо, так что ладно, сойдёт. Ещё одного Генри Джонса (который сын и Шайя Лабаф) ввели в меру осторожно, на первый план его совать не стали и как замену Инди не пихают. Есть попытка наладить герою семейную жизнь, опять же. В общем, да – фанфик, написанный восторженной фанаткой. Хеппи энд, опять же.

Который с размаху руинится в пятой части! Нет, я понимаю, что штамп «у героя в жизни всё плохо и после приключений он налаживает личную жизнь», но так… То что Джонс преподаёт теперь в другом колледже, неинтересен и не нужен как преподаватель – уже худо. То что от него ушла жена – ещё хуже, но объяснимо. Но вы, господа создатели, сына ему убили зачем? Что-то мешало отпустить его в свободное плаванье, поссорить с отцом или упихать на войну? У вас там на дворе как раз шестьдесят девятый, судя по «Аполлону», Вьетнам в разгаре – какие проблемы, вообще? Но нет же, нужно отречься от предыдущей части и сравнять с землёй, нужно дать герою не проблему, а незаживающую рану. И показать, что нет, на сына можно не надеяться, его уже точно не будет, мы его тут гениально заменим на сильную и независимую Хелену Шоу – крестницу Инди.

А с сильной и независимой сходу пошли проблемы. Первая в том, что, как бы странно ни звучало, она не Генри Джонс Третий. То есть идея о мягкой преемственности Инди тоже заруинена, нам теперь предлагают не преемника – нам пропихивают замену героя. В противовес герою Лабафа, который только начинает путь, хоть и с неплохим потенциалом – тут у нас потенциал уже сформировавшийся. Героиня скачет по крышам не хуже Джонса, у неё диссертация, как у Джонса, она дофига догадлива и умеет ползать по скалам лучше Джонса… то есть идея о наставничестве тоже идёт нафиг, Инди приходится буквально набиваться в очередное приключение – мол, у меня тут друг есть, давай-ка я тебе помогу, я ж тебе нужен. А героиня зубоскалит и такая: ой, да я ж красивая, дерзкая, самостоятельная, кто мне нужен-то? И да, героиня прямо на камеру озвучивает. Что она красивая, дерзкая, самостоятельная. А то вдруг зрители не поняли.

Вторая проблема… она, как бы помягче сказать… в том, что Хелена Шоу – мразь. Она начинает появление в фильме с того, что обманом выманивает у своего крестного опасный артефакт. После чего бросает старого крестного на произвол судьбы, когда вокруг стрельба-вопли-фашисты.

После чего Елена пытается загнать оный артефакт на аукционе, а когда её настигает Инди – она такая: «Ой, хахаха, тебя ж разыскивают за убийство, чо ты тут делаешь?» На что ей Джонс справедливо отвечает, что да, в погоне за ней убили двух его коллег. И она свидетель того, что не он это сделал. И он за ней вообще-то отчасти как за свидетелем приехал. И… нет, никаких проблесков. Хелена продолжает гоняться за артефактом, а в башке у неё одно – как бы его сподручнее загнать. Потому что, видите ли, карточные долги у неё. И тюремное заключение маячит. От которого она избавилась, обвенчавшись с сыном местного мафиози. А потом загнала кольцо, потому что долги же.

Так что в основном ты просто ждёшь, пока эту нахальную сволочь наконец-то заслуженно прибьют, потому что сочувствовать ей не просто сложно – невозможно. Приведу ещё один пример. Герои в процессе погони спорят на 50 баксов, каким шифром зашифрован искомый артефакт. Пока отыскивается артефакт, подгребают антагонисты и выпиливают всю команду яхты плюс Антонио Бандераса (ну ладно, друга Инди). Потом артефакт разворачивают, называют вид шифра… Угадайте реакцию Хелены, у которой на глазах застрелили человека, который им помогал?
- Инди, с тебя пятьдесят баксов.
Видимо, тут создатели фильма что-то личное спроецировали. Потому что впервые в фильме про Индиану гибнет такая куча невинных людей и его друзей или коллег. С отмашкой как в боевичке: а, сопутствующие потери, зритель, ты тоже отключи-ка сочувствие!

К слову, как раз Индиана Джонс здесь свои моральные ориентиры не поменял. Потому он смотрит на Хелену, как на дебилку. И отвечает: «Люди погибли. Мой друг погиб». Но, к сожалению, от Инди тут остался в основном моральный стержень и немного страсти учёного. Да, ему дали поскакать на лошади по метро… но в основном и всё. Он здесь не герой, а скорее реликвия, которую нужно выручать, пыль с неё смахивать, за собой тащить…

А ещё он ходит с таким лицом.

Сюжетообразующих функций главный герой практически не исполняет. Он звонит в полицию, подходит к полисмену и просит его защитить, смешно машет кнутом перед людьми с огнестрелом (Джонс же не знает, что такое огнестрел, он же им никогда не пользовался… ах, да, та сцена с мечом и револьвером… ну, упс). И рефлексирует во все стороны и выглядит просто усталым и ворчливым стариком – этакий Харрисон Форд, но попивший крови Кали, переживший атомный взрыв в холодильнике и получивший девять пуль (информация из фильма, кроме холодильника). Это нам сразу в начале фильма показывают, когда являют 80-летнего Форда в труселях (не то, что я хотела бы увидеть, ОПРЕДЕЛЁННО). А под конец Инди вообще сдувается, сидит весь такой получивший десятую юбилейную пулю в полусознании и только огребает от всех и озвучивает сюжет. Ну, хоть с парашютом потом из самолёта прыгает.

А вот Хелена внезапно прогрессирует (создатели фильма вспомнили, что надо же морали в героиню добавить. Возможно, фокус-группы слишком активно блевали в свой попкорн). И лезет спасать крёстного. И мужественно пальчиками держится за край самолёта, когда у неё на ногах висит фашист на 80 кг.! Я такого не видела с той серии «В поле зрения», где тоже Шоу, но другая вот так пальчиками кинула в речку с размаха сумку с золотыми слитками (по моим подсчётам – 200 кг.). Определённо, в людях с фамилией Шоу… есть немного Стейтема (отсылочка на «Форсажи», где у лысого героя та же фамилия).

А чего это мы тут упустили? А, и немного о деревьях. Создатели фильма вспомнили, что рядом с Инди часто обретаются мелкие компаньоны (Коротышка из второго фильма, сын из четвёртого, в третьем фильме сам Джонс выполняет эту роль) и решили, что надо бы, надо бы. И ввели смуглого и кучерявого воришку, который получился слишком бесячим, слишком бесполезным и слишком рояль в кустах («Я не умею водить самолёт, а только играюсь в это – ну, конечно, я в шторм подниму реальную машину, о чем речь!»). И антагонисты. Видимо, злые коммуняки с шашками не зашли, и решено было вернуться к фашистам, только теперь уже бывшим. И позвать Мадса Миккельсена, чтобы у него был ещё один фильм, где он антагонист и ему нечего играть. Натурально, Миккельсен ходит как дерево с фашисткой думой на лице. И немного презирает негров, и вообще-то хочет исполнить мечту Дедпула – вернуться в прошлое и убить Гитлера. Потому что, мол, вот как займу его место, вот как исправлю все ошибки – я ж всё записал…

В этом моменте прекрасно прям всё. Сам антагонист, которые истово верует, что он Гитлера убьёт, а ему сразу позволят занять его место (это же как в игре с музыкой и стульями). Джонс, который… «И кого убьёте, чтобы выиграть войну? Черчилля? Эйзенхауэра?» (здесь мне нужен перерыв, чтобы посмеяться как гиена – он бы ещё французов вспомнил). К сожалению, никто не подсказал создателям фильма САМЫЙ СТРАШНЫЙ ОТВЕТ: «Нет, я пойду и угрохаю фюрера, а потом объединюсь со злой рюсске комуньяка, а потом мы совместно захватим мир и построим Империю Зла!» (странно, когда фильм не пробил последнее дно, а ты-то так ждал). А ещё злодей взрывается с самолётом. Просто так и безыскусно. Вместе со своим главным помощником: мордой самолётной в Сиракузы – тык! Прям как в «Василии Тёркине», только тут не русский боец из винтовки в самолёт, а древние греки с колена бронебойными копьями шмаляют.

Ах да, и про греков. Сама идея вернуться к древней мифологии неплоха, вот только путешествия во времени – это не мистика. И антикитера Архимеда – это не Грааль и не Ковчег и даже не глаза Кали – то есть у нас нет ни ореола мистики и религии, ни знаменитого, узнаваемого артефакта. Что сразу и указывает на непонимание создателей – в чём вообще фишка фильмов про Индиану Джонса заключалась. Идея о перемещении в прошлое и о встрече историка с тем, что он так долго изучал… в принципе, неплоха. Но надо было тогда уж раньше. Потому что вот за безумием, когда над римскими кораблями под Сиракузами летают фашисты и пулемётом отстреливаются от копий – за этим хоть смотреть увлекательно. Опять же, встреча с Архимедом и желание Инди остаться там, где он более свой, чем в настоящем времени – вышли трогательными. И вот ты уже удивляешься и ждёшь неплохого финала, как… приготовьтесь… Хелена даёт крестному в морду и притаскивает в бессознанке назад в настоящее. Даже попрощаться или последнее решение в фильме принять за себя герою не дано. Понятно, что ему там жену обратно подогнали и антикитеру даже оставили (вразрез с фильмами, где искомые артефакты не остаются в руках у Инди – подчёркивая, что он ищет их не ради себя). Но это не завершение истории героя, не лебединая песня и не отливка в легенду – герой остаётся с несчастной женой ворчливым стариком, там, где он особо уже никому и не нужен, в чуждом ему времени.

А самое обидное, что идеи, которые можно неплохо развить – они в фильме мелькают. Давайте-ка попробуем в стиле «Я починил…» Хотите показать, что Джонс не может вписаться в новое время и жить как все? Пусть помрёт жена, а не разведётся – у неё вполне себе возраст. А сын пусть живёт своей жизнью и не увлекается археологией – в конце концов, у Инди тоже с отцом не складывалось. Хотите показать противоречия между людьми, обращёнными в будущее и реликтом-Джонсом? Сделайте антагонистами не фашистов (они тоже оттуда, из прошлого, и у них есть идеология), а новых беспринципных дельцов, с которыми вместе сначала будет и Хелена Шоу. Вот эти, у которых вся идеология и религия – деньги и которые могут пользоваться любой идеологией, чтобы добраться до денег и власти. И именно человечность Инди должна была стать главной в противостоянии. Человечность и вера в высшее – против алчности и полного безверия. Скептик Джонс, видевший Грааль и Ковчег, должен теперь выступать духовным проводником для неверующей крестницы (ну он же крёстный, ну неслучайно же!) и перетянуть её на свою сторону, и показать, что мир бывает чудеснее и разнообразнее денег. И вот таким образом передать своё наследие – зажечь страсть учёного и дать стержень человечности.

А ещё Джонс должен был остаться в прошлом. Обязан был уйти из мира, где ему больше нет места – в мир, который он понимает и знает куда лучше (почему бы и не Древняя Греция). И превратиться в легенду. Вы только представьте себе – в финале нам показывают, как молодой профессор Генри Джонс Старший читает легенду о мудром старце и философе, почти оракуле, который основал свою школу. И у которого было странное имя – Индиана. И, зачарованный таким анахронизмом, Джонс Старший называет Индианой пса, с которым любит играть его сын… (надеюсь, все помнят, что Инди – это имя собаки, которое Генри Джонс Младший взял вместо прозвища).
А в нашем уже времени Хелена Шоу смотрит на древнегреческий барельеф, которого раньше не было. И на барельефе ясно видна фигура человека в шляпе и с кнутом. Тот, кто изучал легенды и мифы – стал легендой и мифом. Имел дело с реликвией – и ею же стал. История закольцевалась.
Одной мне кажется, что это было бы как-то получше, чем – кулаком в морду на глазах у Архимеда и тесная стариковская постелька в финале?

Тут, наверное, надо бы добавить про экшн, который местами очень даже – поезда, гоночки, скачки на коне в метро и даже бултыхание в водичке с угрями. Или про глупости сюжета, которых… охо-хо… там чуть ли не всё сплошная глупость. Разыскиваемый преступник спокойно покидает город в самолёте. Главный злодей зачем-то таскает раненого Инди с собой и никак это не поясняет. В общем, там такого рать – и я не буду сыпать соль на раны самой себе.

Не я одна заметила, что с фильмом что-то не так, и это радует. Пятый «Индиана Джонс» прокатывается настолько плохо, что, как было сказано выше, 4 июля его по сборам в США уделал байопик про торговлю детьми, «Звук свободы». И это уже в принципе ни в какие ворота, если учитывать, что за продвижение «Индианы» отвечает «Дисней» (там же ещё «Парамоунт» и «Лукасфилм»), а байопику с Кэвизелом перекрыли кислород даже на Нетфликс, и создатели фильма собирали на продвижение краудфандингом.

Фух, господа. Я прооралась, спасибо за внимание. Пойду и постараюсь не грустить о том, что куча даже русских зрителей заявляет что-то вроде «А чо, фильм неплохой-то, ну только вот сильная женщина опять, ну ладно». В конце концов, может, я немножко реликт, наподобие Индианы Джонса. Ищущий слишком многого и хотящий от окружающих невозможного. Уважения к искусству прошлого и его героям, например.

А чтобы не заканчивать на грустной ноте - вот всеми любимая сцена на прощание)

Продавать Гастон умеет и любит, а потому барыжит без разбора принципами, сторонниками, родственниками… В наше время Гастон точно был бы бизнес коучем: он настолько обаятельный чертяка, что ему всё равно все верят и каждый раз вступают вместе с ним в заговоры, а потом оказывается, что совсем даже не в заговоры, а гораздо глубже. «Ой-ёй, – огорчается Месье на этом этапе. – А не срослось!» После чего сдаёт всех своих сторонников и идет мириться с братиком, интересуясь попутно – а не перепадёт ли ему за жест доброй воли, так сказать, гешефт?

Людовик и Ришелье переглядываются и пытаются Месье задобрить (потому что дешевле купить его, чем устраивать гражданскую войнушку с наследником престола). Потому Месье не только выходит сухим из воды – после каждого заговора у него прибавляется земель и денег. Потом Гастону становится скучно, и история повторяется.

Смотрите, какая няша!

По заговору де Шале мы примерно уже всё это видели, но после «дня одураченных» Гастон решил выйти на новый уровень. Поорав под окнами Пале-Кардиналь («Там март, что ли?» – «Нет, там Дитя Франции Ришелье ругает») – Гастон рванул просить помощи прямиком у испанского короля и герцога Лотарингского. Наделав при этом изрядной шумихи: наследник французского престола внезапно объявляется на землях вероятного противника! К тому же ещё и с воплями: «Мне нужны ваши деньги, ваша армия, ваша одежда и мотоцикл, я пойду воевать с тираном-Ришелье!»

– А как там насчёт ключа от квартиры, где деньги лежат? – поинтересовался Карл Лотарингский, который тоже отличался повышенным духовным родством с избранными народами. – Вот ежели ты, скажем, на сестре моей женишься…

Проект «женитьба» Гастон обещал рассмотреть. А пока что сгонял гонца к маме в Нидерланды, попросил мелочёвку на боёвку («Вам всего 100 тыс., а я с Ришелье воевать пойду!») и в короткие сроки навербовал себе внушительную армию в Лотарингии: наёмники Валленштейна + солдаты герцога Лотарингского, всего больше 20 тыс. человек. Причём, на секундочку, Валленштейну было обещано, что он сможет сохранить за собой все французские города, какие захватит (очень патриотично).

Радужному плану помешал плохой патриот и католик Ришелье, который уже успел договориться со швейцарскими протестантами. После упредительного протестантского «кусь» герцог Лотарингский со всей своей армией вспомнил, что ему срочно надо… надо, словом – и Гастон остался без защиты, с огрызками от армии, в целом ощущая себя старухой рядом с корытом в сказке Пушкина.

«И куда б остатки армии деть? – занервничал Гастон, озираясь по сторонам. – Наёмников жалко – за них деньги плочены! О, вон мама в Нидерландах, а пойду я к маме!»

– Не-э-э-э-э-эт! – драматично возопила нидерландская инфанта, которая рада была приютить бедную королеву-изгнанницу, но вот её мятежный сыночка да с войсками – это уже как-то нехорошо пахло войнушкой, а из Франции же слышатся боевые мявы и звуки точения когтей!

– Да-а-а-а-а! – выдохнул Гастон, посылая один из своих полков прямой наводкой в сторону Люксембурга. Полк даже пересёк тогдашнюю границу Испанских Нидерландов, но тут оказалось, что в военном марафоне приняли участие и французские войска.

– Ой, мама, – сказали наёмники Гастона и разбежались. Оставшиеся принялись бузить и вселять в ужас в местное население. Потом ещё была неудача в Седане – это там, где Гастон уже почти выдвинулся с армией, чтобы основать там штаб сопротивления, но город оказался в кольце французских войск, и Месье мудро решил основать штаб где-нибудь в другом месте.

В общем, мятеж не складывался. Проект «Женитьба» угрожающе замаячил на горизонте, и Дитя Франции сдалось, объективно перейдя в своё первое агрегатное состояние «Месье гадить».

Тайный брак с лотарингской принцессой был заключён, и новому родственничку все сразу начали давать денег и армии. Правда, про армии Гастон бубнил, что что-то солдаты там какие-то подозрительные, но зато теперь он мог развоеваться, прямо как старший брат!

Дело оставалось за тем, чтобы «правительство в изгнании» поддержали во Франции. Но из Франции на Гастона смотрели косо и бубнили что-то про «спутался с испанцами» и «прямо хуже Ришелье» (вот это уже было обидно).

Потому на сцену выступил Лангедок.

Лагнедок – это такой очаг вечных бунтов и недовольства, вроде Ла-Рошели, но гугенотов и стен поменьше и не порт. Мы говорим «Опять двадцать пять», Ришелье с Людовиком говорят «Опять Лангедок». В описанное время в Лангедоке с переменным успехом пытались внедрять новую систему налогообложения имени Ришелье. Потому недовольство достигло очередного пика, а тут ещё влез благородный Монморанси – и пошло-поехало.

Монморанси, как это водится, был принцем крови, маршалом Франции, храбрым воякой и вообще общим любимцем. К Ришелье он относился неплохо и даже как-то предлагал ему убежище. Но раз – жена – родственница Марии Медичи, два – хочется шпагу коннетабля, а Ришелье не даёт, три – все помнят, что казнённый дуэлянт де Бутвиль тоже был, в некотором роде, Монморанси? В общем, ещё и за родича обидно, айда, ребяты, бунты бунтовать и революции безобразничать!

Ришелье для пущего предупреждения вытащил из тюремного маринада другого маршала Франции – Марильяка (в маринаде тот был со «дня одураченных»). Бедного заговорщика показательно судили и укоротили на голову. Ещё более показательно войска короля захватили Лотарингию, где окопались союзники Гастона.

Монморанси решил, что это не к нему относится, затеял бунт и пригласил в гости Гастона с армией.

– Аз есьм спаситель Франции от злого Ришелье! – провозгласил Месье, вступая на французские земли во главе испанских войск. – Давайте, открывайте крепости и выворачивайте карманы! Будем вместе бороться за прекрасную Францию будущего! Эх, где же ты, любовь народная?

…где-то недружелюбно стрекотали сверчки. В отдалении раздавались торопливые голоса: «Валим, это брат короля! Сейчас и нас кому-нибудь заложит!» Любовь народная была видна воочию.

В паре городов Гастона просто оплевали с крепостных стен, кое-где открыли, но даже не особо кланялись. А одна прогрессивная крепость бахнула в сторону королевского братца из пушек.

– О, приветственный салют! – не унывал Гастон. – Господа, не будем задерживаться, пойдёмте в Лангедок!

Города Лангедокской провинции тоже не то чтобы все поддержали развоевавшегося наследничка. Они-то помнили, что король и кардинал тоже развоевались! Ага, а вон и две французские армии на горизонте, нет уж, тут без нас, нафиг-нафиг.

– И без нас, – сказали испанские солдаты и обратились в бегство.

– Прорвёмся! – воскликнул отчаянный Монморанси и поскакал прямиком на ряды французских пехотинцев с воплями: «Ребяты, Лангедок за нами, помрём за Лангедок!»

– А… как-то… не очень мотивирует, – отозвались ребяты, и Монморанси продолжил скакать на обалдевших французов во главе небольшого конного отряда.

Видели сцену конной атаки роханцев во «Властелине колец»? Вот скакал Монморанси примерно так же, только воинов у него было в двадцать раз меньше, перед ним была регулярная французская армия, а в армии было огнестрельное оружие.

Потому в лихого герцога незамедлительно начали пулять. Нужно отдать ему должное – он доскакал до шестого ряда французов, когда под ним убили лошадь. К тому времени сам вояка уже получил с десяток пулевых ранений – но с учётом доспехов, это было не очень-то и опасно.

Опасно было другое: Монморанси оказался в руках развоевавшихся Ришелье и Людовика. Хотя какая тут опасность – ну и что, что бунтовщик? Он же принц крови, народный любимец, маршал Франции, таких же не казнят…

– Крепко ты попал, вояка, ща мы вспомним Марильяка, – зарифмовал Ришелье, который, как известно, кропал на досуге стихи.

– Не везёт Монморанси – быть ему на небеси, – не растерялся тонкий ценитель поэзии Людовик – и заровнял в рифму: – А его предупреждали – мол, сиди, не мороси!

Наклёвывалась небольшая поэма с предсказуемым итогом. За Монморанси просили ВСЕ – даже офицеры охраны к королю с прошениями бегали. Говорят, флешмоб «Попроси за бунтовщика» поддержал даже Ришелье – мол, а может, мы этого принца крови… того? Замаринуем пока, будем вытаскивать, Гастона пугать: мол, у-у-у-у-у, смотри, чего со сторонником сотворим!

– Голову с плеч! – рубанул ладонью Людовик, который начал чувствительно относиться к попыткам свержения себя с престола.

В общем, Монморанси присоединился к Марильяку и де Бутвилю, которые как раз выясняли на том свете – зачем они связались с Ришелье.

Гастон же немедленно перешёл во второе и третье агрегатные состояния, покаялся и отрёкся от всех сподвижников, согласился на мирный договор, по которому должен был жить там, где прикажет король, не иметь никаких сношений с Испанией или королевой-матерью, удалить от себя всех, на кого король косо посмотрит…

– Да-да, - кивал Месье и делал щенячьи глазки, – меня, бедного… обманули-завлекли-настроили, да-да, буду предупреждать короля обо всех заговорах, если что… а денег не дадите? В смысле, да-да… и они называли его величество земляным червяком!

Как можно представить, договора Дитя Франции придерживалось недолго.

– А денег-то не дали, – вздохнул вскоре Гастон и перешёл опять в первое агрегатное состояние. А за ним потом закономерно и во второе, и в третье.  

Про игру в «перетяни Гастона»

Тут надо вспомнить про гастоновский возраст. Месье был младше своего братика на 7 лет, а потому долгое время его агрегатные состояния списывали на «молодо-зелено». Например, на момент заговора де Шале Гастон мог чётко пропеть про себя «Ах, много, сударь, много – восемна-а-а-адцать!» – так что на него даже Ришелье не особенно сердился. Мол, ну и что, что он меня убить хотел – вона, наш добрый король в шестнадцать Кончини завалил руками свиты, так что ж, может, младшенькому тоже хочется. Ребёнок здоровый, пробует свои силы, мозг отрастёт со временем, энергию бы в мирное русло…

Но годы шли, мозг Гастона оставался того же веса и объёма, отрастали эго и борзота, и метания французского Митрофанушки (источник обзывательства – «Недоросль» Фонфизина) стали выглядеть уже не так уж и забавно. Хотя всё равно местами доставляли кардиналу и королю много забавных минут. Взять хоть мятеж в Лангедоке и то, что случилось после.

После битвы при Кастельнодари, где герцог Монморанси, в некотором роде, доскакался, Гастон подписал с братом неимоверно позорный мир – в котором, понятно, заложил всех и от всех отрёкся. Ушлый Ришелье, конечно, постарался, чтобы союзники Месье об этом узнали. Союзнички принялись супить бровь и подумывать, как бы предательского принца наказать. Но круче всех выступил почти-что-мертвый Монморанси.

– А минуточку, – сказал он, уже практически идя на плаху. – Я тут важную новость забыл сказать. Кхе-кхе. ГАСТОН ЖЕНИЛСЯ! СКАНДАЛ! ГАСТОН ЖЕНИЛСЯ БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ КОРОЛЯ!!

Лучше напрыгнуть принцу на мозоль было ну вот просто невозможно. Поскольку 1) Гастон был подданным своего брата и не имел права жениться без его разрешения. 2) Гастон был наследником французского престола и дважды не имел права жениться без разрешения короля. 3) Лотарингия была в союзе с Испанией, и получалось, что наследник французского трона напрямую породнился с противником. И это когда войну уже видать на горизонте.

Людовик набрал в грудь воздуха для космического: «Чивоооо?»

– По-моему, примирение с братом было недолгим, – заметил Гастон уже во время панического бегства в сторону испанских Нидерландов. Срочно надо было попросить у кого-нибудь денег.

Лотарингские, испанские и всякие другие соратники на Гастона сперва косились недружелюбно, а денег давать совсем не хотели, потому что он вообще-то был должен всем 400 000 ливров, да, и Карлу Лотарингскому в том числе. Но ясно было, что рано или поздно денег и войска таки опять дадут: Гастон же обаяшка, да и вообще, по-родственному…

– Насчёт родства еще посмотрим, – заметил Людовик и принялся при помощи кардинала убеждать Папу Римского брак Гастона и Маргариты Лотарингской аннулировать. Потому что раз – без разрешения короля, два – брак вообще насильный. А произведен посредством похищения. То есть да, набежали во Францию гнусные лотарингцы, а им тут навстречу юный, невинный двадцатипятилетний Гастон. А они ему – «Вах, какой пэрсик, слюшай, садысь в карету, дарагой!» – а он взял да и сел, наивное летнее дитя. В общем, увезли, творили непотребное, окрутили жестокими узами второго брака (в первый раз Гастон уже успел овдоветь), сорвали цвяточек принцевой невинности.

Подлая похитительница, Маргарита Лотарингская

Почерк Ришелье во всей этой истории опознавался безупречно. Пока Папа пытался отойти от шизофренической картины «Гастон – принцесса в логове дракона-Маргариты Лотарингской», Мария Медичи сделала ход конём. Брак Гастона и Маргариты был вторично освящён. Но Людовик его всё равно не признавал и как-то даже так разозлился, что взял Лотарингию. Даже дважды, на всякий случай (а то заключаешь с этим Карлом Лотарингским мирные договоры, а он их не соблюдает, сейчас мы подоходчивее поясним!). Потому супруге Гастона пришлось ехать в те же Нидерланды, где уже окопалась Мария Медичи. И брак Месье завис в непонятном статусе на длительный срок (почти на десятилетие, до смерти короля).

Но вот в сторону брата король выдал очередное: «Вернись, я всё прощу, верну имущество и дам денег!» Тут в игру вступила Испания и предложила: «А давай ты заключишь с нами договор, а мы дадим тебе войско и сорок пять тысяч ливров?»

Бедный Месье выдал "синий экран смерти", не зная, кого ж ему предать. Пораздумав немного, он решил предать вообще всех. Во-первых, он подписал таки договор с Испанией (и между прочим, обещался в нём два года с братом не мириться, пока ему не позволит испанский король). Во-вторых, ускорил примирение с братом и начал тайно интересоваться: а сколько дадите? А когда? А раньше, чем Испания?

Тут события в Тридцатилетней войне повернулись так, что Испания наконец-то решила вдарить по Франции как следует. Гастону дали войско и часть денег, с широким жестом заявили: «Вторгайся давай во Францию, сокрушай Ришелье!»

Но Гастон уже пару раз видел, как пытались сокрушать Ришелье. Потому обеспокоился логичным вопросом: «А ну как кардинал помолится? Вона, при Ла-Рошели он уже помолился…» – и тут же почувствовал себя неистовым патриотом.

Ещё у Ришелье котики - + 100 к удаче

От воплей «Да я против своих не пойду, мне за державу обидно!» – испанцы присели, а Мария Медичи схватилась за сердце.

– И вообще, денег мне испанцы пока что тоже не дали! – прибавил Гастон и поехал якобы на охоту. А там ускоренным ползкогалопом вместе со свитой пересёк границу, прибыл во Францию и пал в братские объятия. Попутно, правда, получил от брата 45 000 ливров – столько же, сколько обещала Испания. И заботливо отправил жене в Нидерланды – мол, не тужи, не скучай, купи себе чего-нибудь, а я занят, я каюсь.

«Чи-и-и-иво-о?!» – возопила в свою очередь Испания, а с ней за компанию и Мария Медичи. Поскольку любимый сыночка даже не чмокнул мамулю на прощание. Более того – во Франции начал валить на мамулю как на мёртвую, так что совершенно ей закрыл дорогу назад.

Мама Гастона так и не простила. А Испания ещё как простила, потому что знала, что Гастон же не успокоится.

И точно, не успокоился, так что Ришелье таки пришлось помолиться.

_______________________________________________

Фух! Нет, скажите пожалуйста - а ведь про Гастона ещё не всё. Там есть ещё заговор Суассона, плюс начало войны с Испанией... Плюс надо бы и о рождении долгожданного дофина рассказать! В общем, если на то будет воля читателей - автор свое черное дело продолжит.

Воля читателей выражается путём открытого и честного голосования комментами и стрелками.

Ах да, и конечно...

Предыдущий пост: Ришелье. Интриги и котики. Ч. 9