steeless

Про Ла-Рошель

Ла-Рошель – это такой город-крепость. Который ещё и порт. А в порт иногда завозят всякое. В Ла-Рошель вот часто приезжали голландцы и завезли туда протестантизм. С тех пор там не любили католиков и королевскую власть, не хотели платить налоги и вообще, всячески стремились к независимости. Ла-рошельцам многие хотели показать кузькину мать, но взять крепость с такими стенами было непросто, а заморить город осадой – невозможно, потому что город же порт. Значит, есть рыба.

В общем, все, кто приезжал воевать в Ла-Рошель, оттуда скоро и уезжал, будучи оплёванными с высоких стен. И приходилось с гугенотами договариваться и обещать им вольностей и денег. Потом в Ла-Рошели опять считали, что им недодали вольностей и денег, начинали кочевряжиться… в общем, Ла-Рошель – это то ещё гнездо раздоров. Особенно если учитывать, что под боком у неё расположился остров Ре с верными католиками. Верные католики и неверные гугеноты косо смотрели друг на друга через пролив и временами пуляли друг в друга из пушек.

А ещё возле Ла-Рошели располагалась, на минуточку, Люсонская епархия. И один малоизвестный молодой епископ во время прогулок задумчиво посматривал в сторону высоких гугенотских стен. Бормоча себе под нос: «Вот я вас ужо!»

Молодой епископ вырос в матёрого кардинала-министра – и пошло-поехало.

Ришелье решил строить флот, и вопрос о портах стал особенно остро. А у Ла-Рошели как раз случился наплыв дурного настроения и приступ пуляния ядрами в католических французов на острове Ре. Людовик погрозил ла-рошельцам кулаком и предупредил, что если они вдруг забыли, как выглядит кузькина мать – так ведь и напомнить недолго.

– Заграница нам поможет! – дружно сказали ла-рошельцы.

– Да кому вы там нужны? – наивно поинтересовался Людовик.

– О-о-о-о, как вы нам нужны и как мы вам поможем, - потёр ладошки Бэкингем, который ну очень хотел один из портов Франции.

Английский король Карл I тут же написал деверю что-то вроде «Больно вы уж, батенька, ваших протестантов утесняете. Дали б вы им воли. А не то мы им дадим пушек, и вообще, поддержим их стремление к независимости».

– Англичанка гадит, – породил Ришелье нечаянный мем на века. – Ну, как говорится, алягер ком алягер.

– Си вис пасем – пара беллум, – блеснул в ответ латынью Людовик и назначил своего брата Гастона командовать операцией «Дай по шее Ла-Рошели».

– Мементо мори, – загробным голосом ответствовало Дитя Франции. Гастон приехал посмотреть на Ла-Рошель, увидел здоровенные стены, увесистые башни и корабли англичан вдалеке. Так и не вспомнив латинские обозначения для мокрых штанов, Гастон выдал уже чисто русское:

Словом, раз такое дело –

Я ваабче на бюллютне.

И слёг, демонстративно постанывая.

– Вот спасибо, – сказал Ришелье, стаскивая рясу и облачаясь в доспехи.

В общем, король пошёл грустить, кардинал – воевать, а госпожа де Комбале – упаковывать дядюшке тёплых вещей на дорожку.

Дела между тем были нехороши.

Бэкингем лихо набежал на кораблях и начал щемить французов на острове Ре.

– Мы в домике! – сказали французы и закрылись в форте Сен-Мартин со своим губернатором.

Англичане не растерялись, посадили остров в морскую блокаду и принялись морить французов.

Время было совать письма в бутылки и кидать бутылки в море, но бутылки были дорогими. Потому губернатор засунул письма в трёх французов и приказал доплыть через пролив до основной армии. И сообщить, что, мол, извините-простите, еда и порох заканчиваются, мы тут скоро уже почти 300 спартанцев.

А дальше Твардовский очень хорошо про это написал:

Видят – маленькая точка
Показалась вдалеке:
То ли чурка, то ли бочка
Проплывает по реке?

– Вот про чурку было обидно, – подумал один из пловцов, доплыл до своих и передал послание. Ришелье тут же начал обещать хороших денег тем, что выступит как «Ришелье-доставка» и подвезёт к осаждённому форту нужное.

Прилив как раз удался высокий, потому отчаянные ребята на лодках к форту прорвались, и форт получил подкрепление едой, порохом и – особенно – вином. На звуки лихой пирушки подтянулись было англичане. Но пьяный француз с порохом ужасно страшен, особенно когда думает, что у него хотят отобрать закусь. Взбодрившиеся французы всыпали англичанам как следует,  а подоспевшая французская армия реализовала на практике мем про «Сейчас как дадут! Потом догонят и ещё раз дадут». Бекингем скомандовал организованное отступление, солдаты всё перепутали с паническим бегством, возникла давка-паника-косплей «Титаника».

В общей суматохе можно выделить два важных момента. Во-первых, Бекингема не добили. Потому что Шомберг, маршал Франции, был восхищён храбростью герцога (ой, он же прямо лично там в гуще толпы погрузкой руководит, так что его теперь – убивать, что ли?!). Во-вторых, именно при этом позорном отступлении отличился некий Фелтон. Которому Бекингем от плохого настроения не дал повышения. И который немного погодя Бекингема таки добил…

Фелтон как бы намекает

– Заграница нам помогла как-то плохо, – приуныли ла-рошельцы.

– Может, сдадитесь? – коварно осведомился Ришелье. – Выгодные условия. Скидки по пятницам. Две капитуляции по цене одной.

– А бонусы бу… в смысле, бе-бе-бе, только попробуйте нас взять, – сказали ла-рошельцы со стен. – Мы тут в домике!

Брать крепость было очень несподручно: стены и башни были сделаны на совесть. Потому Ришелье поступил, как эллины под Троей. Он посадил своё войско вокруг города, и все дружно начали лузгать семки.

За дисциплину и духовность отвечали капуцины с отцом Жозефом. За организацию досуга тоже взялись с размахом, и были там всякие артисты, театры и потехи.

– Ну, и когда вы будете строить огромного коня? – спросили со стен ла-рошельцы. – Не забудьте запихать в него кардинала, чтобы он ржал изнутри! Ворота мы вам не откроем, от голода не помрём, потому что есть море, а Бэкингем всё равно приплывёт, как волшебник, на английском на флоте, и бесплатно покажет вам бздыщ!!

– Ну, тогда я опять поступлю, как в античности, – мрачно отвечал Ришелье.

– Мы что, таки построим огромного деревянного коня? – с тихим ужасом спросил Рошфор, уже воображая, как это будет выглядеть в его будущей фальшивой биографии (с учётом цыганского прошлого).

– Нет, – отсёк кардинал вдохновенно. – Мы построим огромную дамбу в море.

И пояснил скромно:

– Я про это в другой античной книжке читал.

Первый проект дамбы оказался неудачным, потому что реализацию отдали на аутсорс итальянскому архитектору, и проект предполагался из дерева. Ну и конечно, пришло море, сказало: «Как подую, как подую, дамбу вам к чертям снесу я!» – и раздолбало построенное, как волк – домик Нуф-Нуфа. Но потом подключились уже и французские мастера. По слухам, мастера даже предложили Ришелье строить дамбу за их собственные деньги. Отчего кардинал сказал, что он в принципе ничего более приятного за свою жизнь не слышал. И засосал бедного архитектора, как Леонид Ильич.

С той поры у солдат как-то резко прибавилось досуга и веселья. Теперь они за дополнительные деньги строили огроменную дамбу из камней. Чтобы перегородить залив перед Ла-Рошелью. Для начала затопили лишние и ненужные корабли – ну, вдруг Бэкингем явится раньше, так хоть на мель сядет. Потом уже принялись кидать сверху камни. Пару раз инженерное чудо разбивало море, но через девять месяцев дамба благополучно родилась, обзавелась пушками и стала выглядеть внушительно.

– Опа, не ждали! – завопил тут флот англичан, выпрыгивая из морских далей.

Храбрый английский адмирал Дэнби (не путать с Бэмби) узрел здоровенную дамбу, на которой с мрачным намёком торчали пушки, и повторил уже с другим выражением:

– Опа… не ждали…

По дамбе попытались немножко пострелять, но корабли что-то очень сильно качались, да и вообще, настроение у адмирала испортилось, потому он величественно бросил кораблям:

– Это всё генерал Ветер, он на их стороне! В общем, не свезло, не прокатило, давайте уже домой.

Ла-рошельцы, которые уже настроились в воздух чепчики кидать, вяло помахали вслед флоту и стали гадать – чего тот вообще приплывал. Решили, что приплывал на разведку, а потом ещё раз приплывёт и ух, как всех спасёт. Потому что третий раз – счастливый.

Перед третьим разом в Англии наметилась классическая комбинация «фанатик + нож = решение проблем». Фелтон решил проблему Бэкингема, и это уже самую малость намекало, что третий раз счастливым не будет.

Но король Карл всё равно настоял, чтобы флот на помощь Ла-Рошели снарядили.

– Мы будем ждать и молиться, – заявили ларошельцы, которые к тому времени массово поперемерли от голода. Но сдаваться не желали по причине невероятно фанатичного мэра Гитона. Мэр утверждал, что воевать будет до последнего.

– До последнего ла-рошельца, как я понимаю, – выдал на это Ришелье и добавил угрожающе: – А я ведь тоже могу помолиться.

Молитвы кардинала оказались такими действенными, что третий заплыв английского флота закончился позором. Не помогли даже начиненные порохом брандеры: пушкари их подорвали до подхода к дамбе.

– О нет, это опять генерал Ветер! – возопили англичане и храбро кинулись восвояси.

– Да сколько можно уже?! – заорали со стен голодающие ларошельцы и таки сдались.

Последствия эпохальной капитуляции были странноваты. Во-первых, гугеноты наказали сами себя и вымерли за время осады на четыре пятых. Во-вторых, Ришелье держался того мнения, что первое – это нация, а религия – потом.

– Да они ж французы, - сказал он, когда Мария Медичи предложила,  по испанской милосердной традиции, вырезать всех до единого. – Ну, дурное ж, гугенотское, но своё. Они-то в чём виноваты, они ж всё равно подданные короля.

Людовик внезапно внял. Вот так и получилось, что в Ла-Рошели после её сдачи никто особо и не пострадал, а даже наоборот. Вместо орд грабителей в город вошли обозы с хлебом и роты санитаров. Укрепления, правда, срыли, а так даже вождей бунтовщиков не особо наказали. Так, разоружили да выслали. Мэр Жан Гитон так и вовсе потом получил от Ришелье должность капитана на корабле, сражался с испанцами и помер в шестьдесят восемь в той самой Ла-Рошели, население которой он так удачно переморил.

А дамбу вскоре разметало море.

В общем, Франция получила свой порт, Англия получила свой мем на века, Бэкингем получил нож в печень, жители Ла-Рошели получили осознание того, что независимость и «заграница поможет» – проект хороший, но вот вам минус двадцать тысяч населения, а вам ведь кардинал такие условия предлагал… А кардинал Ришелье получил плюшек от короля и славу удачливого военачальника.

Славу надо было подкреплять, а потому Людовик и Ришелье незамедлительно развоевались во все стороны.

_________________________

А дальше надо бы войну за Мантуанское наследство, но войны эпохи Ришелье - дело затяжное, очень сложное и не всегда смешное. Потому я уступаю эту честь Климу Жукову, например. А сама лучше расскажу про "день одураченных", если на то будет читательская воля.

А с ссылкой всё традиционно.

Предыдущий пост. Ришелье. Интриги и котики. Ч. 6

Автор принимает поддержку в твёрдой пикабушной валюте - комментами и зелёными стрелками.

А интересное - это заговор де Шале, Ла-Рошель и казнь де Бутвиля. Но мы тут ещё раз попрём хронологию и сгруппируем всё по сходству, потому что две разные истории кончились примерно одинаково. В общем, вот вам де Шале и де Бутвиль, а повоевать кардинала пустим потом.

Про заговор де Шале

Мы уже писали, что с врагами у кардинала дело обстояло примерно как с котиками: много, все разные, умеют хорошо делать кусь, а некоторые – вообще истинно демонические сущности. Дело оставалось за малым: кому из врагов Ришелье первому придёт в голову прибегнуть к испытанному методу решения проблем. Ну, вы знаете, все эти “ля-ля-ля-ля-бум-бум”, юноша бледный со взором горящим, нож в бочок – и молчок…

Первой мысль ожидаемо пришла госпоже де Шеврез. Кардинал только пару лет как стал первым министром, герцог Бэкингем только-только отбегал в чепчике по Лувру, а герцогиня-затейница уже интересовалась у брата короля и кой-кого из знати: а не надоел ли им, скажем, новоявленный первый министр?

Вопрос был пожалуй что и лишним. Народ переглянулся и без слов решил: “В расход кошатника!”

– А потом можно бы и за троном, – мечтательно добавил Гастон (который Дитя Франции и наследник престола). – А как мы, собственно, его убьём?

– У нас тут трёх Генрихов запыряли ножами, чего ещё придумывать, – воззвал кто-то к истории.

– Этот же не Генрих, этот Арман, – усомнилась герцогиня де Шеврез.

– А ещё кучу народа отравили, – воодушевился Гастон.

– Так он не жрёт ничего, – проявила герцогиня гастрономическую осведомлённость.

– А Кончини же застрелили? – робко предположил кто-то.

– Так то с разрешения короля, – просветил кто-то сведущий в истории.

– Господа, нам нужен план, – сообщила очевидное госпожа де Шеврез. – Так вот, есть у меня тут один любовник… Кто сказал – «один из»?! А хотя а, хотя верно.

Графу Анри де Шале, что называется, выпал сектор «Упс» на барабане.

Граф, кстати, был придворным Гастона и просто наивным ослом, влюблённым в герцогиню по самое не могу. Так что де Шеврез начала обработку с попыток возбудить ревность.

– Ой, мне что-то Ришелье прохода не даёт, и шпионит постоянно, и глазками с намёком делает, – плакалась она любовнику. – Ой, как мне страшно за свою честь: так и домогается, так и домогается!

– Так он же, вроде, королеву домогается, – мямлил де Шале, изо всех сил пытаясь не задавать вопросы типа «Какая-какая честь, простите?»

– Королеву… домогался, – соглашалась герцогиня тоном Ивана Васильевича, который «Казань брал, Астрахань брал…», – и меня домогался. Да он ещё племянницу свою домогался! Он этот… вообще домогатор, во!  

– А можно мне в двадцать пять такое либидо, как у него в сорок, – вздыхал де Шале. – Это всё яблоки и кошки?

– И цветы, то есть, э-э-э, дорогой, а не мог бы ты сделать мне приятное? – сменила тон госпожа де Шеврез, понимая, что ещё немного – и граф урулит в яблочно-кошачьи дали.

Де Шале с готовностью пообещал сделать любимой герцогине приятное. Момент настал.

– Отмсти за меня кардиналу! – патетично воззвала герцогиня.

– Мне нужно его домогаться?! – ужаснулся де Шале. – А-а-а-а, просто убить, ну тогда это конечно, это-то можно.

На бумаге всё выглядело как-то так: приезжают придворные принца Гастона в резиденцию кардинала и говорят: «Ой, а мы тут охотились с принцем и что-то припозднились, и так есть хочется, что аж переночевать негде. В общем, у вас тут не найдётся винишка и койкомест, а то принц просит, очень надо». Ну, а наследнику престола, как известно, не откажешь. А раз приезжает Гастон – нужен торжественный ужин. А во время торжественного ужина все малость подопьют, слово за слово, вот уже все тычут шпагами во все стороны, особенно в кардинала. Ну, а потом: «Ой, а кто это сделал?!», «Ах, какая жалость, это он случайно на чью-то шпагу насадился, осторожнее надо быть во время ссор», «И свидетелей нету, и виноватых нету, но мы все скорбим, честно-честно!»

План был прекрасен в своей подлости, поскольку нарушал ещё и закон гостеприимства. А ещё в дурости. Потому что Главным Кардинальским Шпаготыкателем назначили де Шале, которому ну оооочень хотелось кому-нибудь поведать о своей важной-секретной миссии. По одной версии, он проболтался дяде – ярому кардиналисту, по второй – своему другу, по третьей – вообще даже сам сознался… Словом, кардинал как-то внезапно оказался в курсе.

Прибыв в резиденцию кардинала с важным сообщением «Ришелье, к вам едет ревизо… в смысле, принц Гастон» – заговорщики немножечко удивились количеству охраны. Дальше они удивились ещё больше, потому что кардинал их принял с распростёртыми объятиями и заявил, что да-да-да, предоставляю принцу любые удобства, даже вон охрану забирайте. А мне тут пора, у меня дела государственной важности.

На этом Ришелье оставил заговорщиков обтекать и направился уже в резиденцию к Гастону. Куда и влетел с утра пораньше, когда юный принц как раз собирался натянуть рубаху.

Гастон, брат Людовика

Когда в твою спальню с утра пораньше влетает кардинал, которому, по-хорошему, надо бы быть мёртвым – это тот ещё шок. Если кардинал ещё влетает без предупреждений, игнорируя уговоры слуг – это уже даже немного знак. Ну, а если вы при этом в постели, в полунеглиже, а Ришелье становится над вами в позу и начинает произносить пылкую речь… в общем, это утро для Дитя Франции точно было самым запоминающимся в жизни.

В речи Ришелье мощно задвинул про единство, сильную Францию и злобных врагов, которые хотят их разъединить (по именам не называю, пальцем не показываю, нет-нет). И призвал сплотиться и покаяться. Гастон, который эту полную неоднозначных намёков речь слушал с тиком и единственной мыслью: «Всё пропало, он знает» – в ответ проикал кардиналу весь список заговорщиков.

– Хороший мальчик, одобряю, – сказал на это Ришелье, взял из рук у слуги рубашку и натянул её Гастону по самое… в общем, собственноручно смиренно облачил уважаемого принца. После чего одарил его благословением и убыл во дворец.

Тут надо бы сказать, что Ришелье хорошо понимал: за попытку затыкать его шпагами в его же поместье заговорщикам, скорее всего, ничего не будет. Потому что у него положение шаткое, да и у короля положение тоже не очень, а заговорщики – ребята знатные и влиятельные, да и вообще, пфе, заговор, с кем не бывает. Так что влетать к королю с требованиями всех арестовать и казнить кардинал не стал.

Вместо этого он начал стенать.

–А-а-а-а, – разливался Ришелье, – какой я несчастный, всем угодить не удалось. Я тут, конечно, на благо Франции… Но это всё моя недоработка, я их чем-то расстроил! Да, они, конечно, ещё короля свергнуть хотели… Но знаете что? Я подаю в отставку, и уеду за город, и буду писать стихи и любить котиков, и ежели уж меня там, безоружного, убьют, то… то пускай!

Поражённый таким глубоким смирением, король начал хватать кардинала и не пущать. И уверять, что нет-нет, никакой отставки, только всемерная поддержка короля. И вообще, вот хотите вооружённую охрану? Ну? Свою гвардию, а? И вот вам ещё больше полномочий, и я уже не знаю, как вас утешить… что с заговорщиками-то сделаем?

Ришелье перестал стенать, сморгнул слёзы и выдал категорически:

– По-христиански с ними помиримся и всех простим. Там же ваш брат, нам только ещё гражданской войны не хватало.

В общем, Гастону дали герцогство Орлеанское, чтобы не бурагозил. Герцогиню де Шеврез выслали, но для виду, остальных некоторых заговорщиков тоже выслали. А де Шале отрубили голову, потому что ну надо же хоть как-то показать, что попытка убить первого министра – это немножко нехорошо!

При этом что сам де Шале, что его родные и друзья до последнего надеялись, что казнь таки отменят. Де Шале – потому что рассчитывал на помощь Гастона, герцогини де Шеврез (о, наивное летнее дитя), а ещё ему якобы пообещал свободу кардинал Ришелье. Но кардинал Ришелье когда-то обещал Марии Медичи поддерживать Испанию – и мы все помним, что из этого вышло. А друзья и родичи де Шале возмущались, потому что дворян казнить – это же последнее дело. Они даже подкупили всех палачей, так что в день казни в окрестностях не нашлось ни одного.

– Ой, какая невезуха, – сказал Ришелье, который на стенания у короля растратил годовые запасы милосердия. – Есть у нас другие приговорённые? Кто хочет жить, поднимите… нет, не руки – поднимайте меч и снесите башку этому господину!

Один какой-то висельник жить захотел. Но то ли обладал врождённым косоглазием, то ли ел мало каши – словом, вместо «голову с плеч» у него получилось «Ой, не так», «Ой, не туда», «Вот же ж, вскользь пошло», «Четвёртая попытка», «Стоп, сейчас прицелюсь…» Короче, голову отделили только с тридцать какого-то удара по счёту (и то, по слухам, не мечом, а теслом, который одолжил кто-то из толпы, кому поднадоело зрелище). А друзья осуждённого, которые рассчитывали на немножко другой исход, поклялись ужасно кардиналу отмстить.

Но у кардинала к тому времени со знатью начали складываться совершенно особенные отношения.

Про де Бутвиля

Сначала мы немножко скажем о безнаказанности высокородных дворян. Оные дворяне что у себя в вотчине, что в Париже творили ну просто что хотели. А их почти и не наказывали, потому что кто ж его накажет – у каждого куча связей, слуг и родственников, которые сразу заорут: «Кровиночку нашу! Бунд!!» – и пойдут жечь дома судейских и писать письма в Испанию с приглашением принести немного демократии во французский тоталитаризм. А ежели их всех тоже казнить – вообще по всей стране полыхнёт, потому что на вольности знати посягать – это уже какой-то беспредел, а если потом и на нас наедут?

Правда, де Шале за участие в заговоре казнили, но он был всего лишь средней руки графом – и то потом общество шумело. А сеньор де Бутвиль был самый что ни на есть Монморанси, то бишь, фактически принц крови, километр должностей и титулов, кузен – маршал Франции, ну вот это вот всё. В общем, де Бутвиль был мажором. И вёл себя как мажор. Особенно в части дуэлей.

Помните романс Арамиса из советского мюзикла?
Дерусь семь раз я на неделе,
Но лишь тогда, когда задели,
Когда вы честь мою задели –
Ведь, право, я не дуэлянт...

Честь де Бутвиля была велика, торчала врастопырку, как глубоководная мина, и обладала похожей чувствительностью. Потому её задевало буквально всё, и к двадцати пяти годам этот господин успел создать себе славу самого отчаянного бретера во всей Франции. Он как-то раз даже устроил поножовщину на Пасху. В прямом смысле поножовщину: ссора случилась в трактире, два графа поспорили, но забыли взять с собой шпаги и кинжалы. Потому взяли трактирные ножички да и пошли себе резаться в светлый праздник. И едва успели сбежать от патруля, который явился с вопросами – а чего это они тут режутся, а не яйцами бьются или куличи жуют.

Бутвиль

Вообще-то, в те времена с дуэлями уже боролись, но очень вяло. Но в ответ на такое кощунство возбудился уже Рим, и дуэлянтов неохотно приговорили к повешенью (плюс срытие замков). Дуэлянты, их друзья и слуги разорались в ответ в том духе, что только попробуйте, да мы всех исполнителей вырежем с семьями, а потом ещё Париж подожжём!

Про терроризм тогда знали плохо, потому де Бутвилю за такое почти ничего не было. Судейские испугались да и повесили чучела, никого не арестовали, а де Бутвилю дали возможность отличиться ещё и во всяких горячих точках, типа Ла-Рошели.

Тут как раз Ришелье выпустил свой знаменитый эдикт против дуэлей. С очень конкретными пунктами: дуэлянтов-секундантов – в расход, замки под снос, детям – никаких высоких должностей. Но де Бутвиль помнил, что он же мажор и принц крови, и дуэлился себе до полной потери самосознания – за год с лишним нарушил эдикт двадцать три раза!

– Я дивергент! – орал де Бутвиль и назначал очередную дуэль прямо на Королевской площади.

– Ты дурошлёп, - веско сказал Ришелье и выдал приказ на арест.

Бутвиль с приятелем, правда, попытались убежать, а потом взяли да и сдались. Потому что ну и что, что король уже подписал приговор – кто им и что сделает, они же тут все такие любимцы общества, люди чести…

И король бы не сделал. Он вообще-то хотел Бутвиля простить. Потому что ну посмотрите, он же такой знатный, красивый, богатый, родня вот за него просит, жена у него молодая, беременная… Ну и что, что он плюёт на мои же законы, ой, да на них все плюют, ну подумаешь!

«Ну, либо мы режем глотку Бутвилю, либо вашему эдикту», – испортил малину кардинал Ришелье. Людовик вздохнул и согласился, что эдикта жальче.

Потому с де Бутвиля и его друга-дуэлянта таки сняли головы.

Ришелье под это дело смахнул невидимую слезинку и записал в свой дневник, что его сердце аж прямо разрывалось, так плакал, так плакал над бедными дуэлянтами. Но закон – прежде всего, да. А знать уже как бы и пора призвать к этому самому закону.

Знать напряглась и подумала, что надо бы в бунт. Мария Медичи оживилась и выползла на сцену с интригами.

Но до этого ещё была Ла-Рошель, и вот теперь без неё уже никак.

________________________________________________

Но про Ла-Рошель, конечно, будет после. И если читатели захотят, потому что они же тут главные.

И вот ещё ссылка на предыдущую часть, потому что ну вы же помните: других ссылок тут не бывает.

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 5

«Щас», – сказала Франция, поднатужилась и выдала одного Франсуа Леклера дю Трамбле.

Если посмотреть издали, то отец Жозеф в зародыше – это немного Ришелье: тоже знатный, учился в той же Академии, пошёл по духовному пути, весь такой патриот и неразборчив в методах. Если же приглядеться, выяснится, что всё хуже. Отец Жозеф – был ИДЕЙНЫМ. Причём, что называется, с малых лет.

Когда ему было четыре года, собравшиеся гости попросили мальчика почитать стишочек. Мальчик влез на табуреточку и забабахал рассказ о Страстях Христовых – со слезами, экстазом и экзальтацией, отчего гости, ожидавшие что-нибудь про зайчиков или лисичек, дружно окосели.

В четырнадцать лет Франсуа настигла первая любовь. Отчего он чуть не сбежал прямо из поместья в монастырь – потому что ну их, искушения. Духовное дарование остановил только слуга, который заметил, что дело это зряшное: всё равно ж поймают, чтой-то вы дурью маетесь, молодой господин. Молодой господин призадумался и с аргументами согласился. Потому благополучно отучился, попутешествовал по европам, изумляя там всех своей учёностью и красноречием. Успел даже немного повоевать, произвёл фурор при королевском дворе и вот тогда-то решил – всё, можно, и заявил: “Матушка, я тут решил стать монахом!”

Помните похожую историю, да? Там тоже была семья, смерть отца, постоянное “надо денег” и сын, который мог бы поправить семейное положение. Только вместо Люсонской епархии мать Франсуа уже присмотрела ему богатую невесту. Да, и хитрого третьего брата у него не было. Потому что хитрым братом в семье, в некотором роде, был он сам.

Но там, где мама Ришелье поплакала и отпустила сынка, мадам дю Трамбле решила идти до конца. Сначала она рыдала и не пускала. Потом она не давала благословения. Наконец она его вроде бы дала… но как только радостный сын устремился в монастырь – выдала финт ушами и прибыла к монастырю с солдатами и с приказом от высокого начальства вернуть сыночку. А то злые монахи похитили его с какими-то непонятными целями, а она про это не знает, и благословения не давала (громкие прочувственные рыдания).

И – вот тут нужно оценить уровень убедительности будущего Серого Кардинала. За два часа разговора под стенами монастыря Франсуа успел не просто убедить мать ему выдать благословение. Он натурально её обратил, несмотря на то, что она и так была католичкой. Так что она до конца жизни отличалась повышенным благочестием и сама жила будто в монастыре.

А Франсуа дю Трабле сделался капуцином. Теперь ему нельзя было иметь имущества и денег, нужно было ходить босиком, поститься и умерщвлять плоть. Чем он и занимался с огромным энтузиазмом – а попутно писал труды о религии, произносил такие проповеди, что толпами обращал гугенотов, и как-то тихо-скромно приобрёл за короткое время огромный авторитет как духовный лидер. Особенно среди аристократов. Потому что вот остальные монахи – с ними как-то и поговорить не о чем, латынь не все разумеют. А этот, конечно, босиком и в нечёсанной бороде, зато знает кучу языков, отличные манеры, ну и вообще – видно, что в прошлом дворянин. 

Одна герцогиня даже попросила дю Трабле помочь ей с реформой монастырей в окрестностях. А из соседней епархии как раз приехало ещё одно юное духовное дарование – епископ Люсонский. В общем, эпохальная встреча состоялась, Ришелье новым знакомым очень впечатлился. А отец Жозеф попросту решил, что Ришелье очень подходит на роль “орудия Бога”, а потому этому орудию нужно всячески помогать.

У друзей был даже конфетно-букетный период. Или скорее каретно-дворцовый. Потому что отец Жозеф постепенно набирал влияние при дворе как духовный авторитет. И старательно напоминал про епископа Люсонского всем и каждому. А епископ Люсонский, когда друг его навещал, встречал его в карете. И официально, на правах епископа, давал разрешение нарушить обет и немножечко проехаться, а то сколько можно босиком уже ходить, честное слово.

Босиком отец Жозеф ходил на заглядение и успел обойти всю Европу и заглянуть даже в Рим. Потому что его заветной мечтой (как и положено ИДЕЙНОМУ) был новый крестовый поход.

– А давайте бить турок и освобождать христианские святыни! – предлагал пламенный отец Жозеф папе римскому и сильным мира сего.

– Ой, какие у вас хорошие цели, – кивали ему в ответ. – Войска мы под них, конечно, не дадим.

– Ах так? – сказал отец Жозеф. – Ну, тогда я положу все свои силы на службу Франции!

И пошёл, и стал главой канцелярии министра Ришелье. И есть мнение, что через сколько-то лет уже все правители Европы готовы были с шашками наголо бежать брать Иерусалим.

Красное Преподобие и Серое Преподобие образовали неповторимый дипломатический дуэт. Подтверждая, что одна голова хорошо, а две гениальные, изворотливые головы с повышенной хитростью уж как-нибудь да перевернут всю Европу.

Что самое забавное – у каждого из друзей при этом было по менее хитрому брату, которых они хорошо пристроили. Ришелье для своего среднего брата Альфонса выбил сан кардинала. А дю Трабле для своего младшего – должность коменданта Бастилии (а что, очень удобно, если кого-то посадишь – сразу ясно, кому инструкции давать).

Но за судьбы Франции всё же отвечал именно красно-серый дуэт. Ришелье при этом занимался выработкой глобальной стратегии, доставал на проекты денег и получал шишки от короля и всякоразных недругов при дворе. А отец Жозеф, шлёпая босыми ногами, гулял по Европе, убалтывал министров, ссорил монархов, предлагал союзы и попутно строил сеть осведомителей. И да, всё это делалось скромнейшим образом, со смирением, соблюдением постов, благословениями всех направо-налево… и в одной и той же драной рясе. Доходило до того, что капуцин ездил и с официальными посольскими миссиями, и выглядело это для правителей других государств… “О, послы, расфуфыренные, кланяются, драгоценности-кареты, ну, это как всегда… О! Стоп, это там капуцин в сторонке босой? А-а-а-ахтунг, это отец Жозеф, а разговор-то будет серьёзный!”

При этом дю Трабле успевал ещё окормлять монашеский орден, был настоятелем монастыря, писал проповеди и теологические трактаты, словом – был крайне разносторонней натурой. Об образе жизни “серого кардинала” можно сказать коротко: “Это СПАРТААА!”: подъём в четыре часа, два часа на молитвы, месса, принятие депеш, потом просители… что забыли? А, да, час после полудня, можно и позавтракать. И давайте работать уже, а то разленились, понимаешь, инквизиции на вас нет!

Временами жизнь переходила из разряда “Спарта обычная” в разряд “Спарта экстремальная”. Например, во время осады Ла-Рошели отец Жозеф поселился в щелястом сарае, куда во время штормов на щиколотку затекало море. А ночью нужно было принимать шпионов, которые днём как-то приходить не соглашались. Так что недобор сна всё-таки сказался, Серое Преподобие слегло, но к победе оклемалось и живо побежало служить победную мессу со своим патроном.

Хотя ещё непонятно было – кто кому патрон. Ришелье, конечно, был главным и отвечал за общее направление движухи… Но при привычках кардинала чуть что не так – сворачиваться в позу эмбриона и рыдать, что “усё пропало, со мной будет как с Кончини, уйду в отставку, аааааа” – отец Жозеф выполнял ещё и роль духовной подпорки. Точнее, духовного пенделя (по совместительству – немного психотерапевта). Причём, не стеснялся обращаться к жёстким мерам. Однажды, когда Ришелье раскис в критический момент, отец Жозеф и вовсе начал метать громы и молнии, обозвал патрона “мокрой курицей” и закончил всё библейским “Встань и иди!” Ошеломлённый кардинал и правда встал и пошёл исправлять ситуацию. А то это же отец Жозеф, кто там знает, может, он сейчас сходит за своей любимой плёткой и как начнёт направо-налево плоть умерщвлять, и подарит тебе преждевременный мученический венец.

По умещвлению плоти дю Трабле был большим специалистом. Мало того, что не роскошествовал, держал все посты и ходил босиком и в драной рясе – ещё он, как уже было сказано, лупил себя плёткой. А иногда прижигал калёным железом себе шею или лысину – чтобы жизнь мёдом не казалась.

Господин Дюма почему-то в своём “Красном сфинксе” изображает отца Жозефа этаким лукавым и жадным до славы. К тому же приписывает ему ещё и предательство по отношению к Ришелье. На самом же деле дю Трабле даже в карете начал кататься только в последние годы жизни и только по срочным надобностям – а так-то предпочитал по старинке, босиком. А Ришелье так и вообще прочил его на своё место и несколько лет пытался из Рима выбить кардинальскую шапку для друга. Но, во-первых, отец Жозеф так хорошо поссорил европейских монархов между собой, что они спали и видели его и его плётку (в разных невероятно жёстких комбинациях). Во-вторых Рим и так был не в восторге от Ришелье. А завести ВТОРОЕ ТАКОЕ ЖЕ, да у первого под боком… тут в ход шли простейшие рассуждения: “Если они воротят такое, когда один кардинал, а второй – простой капуцин, то что же начнётся, когда они оба станут кардиналами?!”

В конце концов, кстати, Ришелье Рим таки дожал, но было поздно. Отец Жозеф умер на четыре года раньше своего патрона. Доказав, что он был крепким человеком – с таким-то образом жизни и так долго продержаться!

Слухи твердили, что и на смертном одре отец Жозеф не перестал беспокоиться о судьбах государства. И всё твердил, что нужно взять Бризах (Бризак, Брезах) – город-крепость, крайне важную для войны. В конце концов будто бы Ришелье решился старого товарища обмануть: радостно сообщил ему, что город взят, и “серый кардинал” умер спокойно. А вскоре пришло сообщение, что город и правда взят.

Официальные источники дают немного другую версию событий: что отец Жозеф, будто бы, повторял перед смертью, что должен “Дать отчёт”. А Ришелье очень расстраивался и говорил, что лишился своей опоры.

И это вообще-то правда. Потому что дела, которые проворачивали эти двое…

Но о делах в другой раз.

_________________________

Вот тебе и раз! Мы тут проскочили экспозицию и добрались до вкусненького, голлм, голлм. Впереди заговор де Шале, Ла-Рошель и "день одураченных". Разумеется, если читатели чего-то такого хотят.

И традиционно...

Предыдущая часть тут:

Ришелье. Интриги и котики. Ч 4

Неизвестно, как там с отравлениями мужей, но граф Карлайл поехал в Лотарингию осуществлять диверсию против Ришелье, диверсию не осуществил, приехал и помер. А вот голову графине точно не рубили: правда, её потом посадили в Тауэр за интриги, но скоро выпустили, и она мирно почила в 61 от инсульта.

Но погодите – а как же клеймо? Лилия на плече, чёрный пруд в графском парке, вот это вот всё? Натурально, клеймо было. Но не у Люси Хей, а у Жанны Ламотт, которая немножечко промахнулась мимо времени кардинала Ришелье на полтора столетия в будущее. Оная Ламотт была личностью незаурядной, а потому стремительно приписала себе графский титул, назвалась де Ламотт Валуа, оказалась в любовницах у кардинала де Рогана и стала подругой Марии-Антуанетты (хотя в процессе следственных мероприятий королева утверждала, что «не было ничего, ничего не было»). А дальше следите за руками.

1) У ювелиров есть роскошное ожерелье ещё со времён Людовика XV, и королева вроде как и хочет его получить, но муж, Людовик №16, вряд ли даст денег («Ожерелье продаёте?» – «Нет, только показываю» –  «Красивое…»)

2) Ламотт навязывается провести переговоры с королевой на покупку ожерелья. Мария-Антуанетта якобы согласна.

3) От имени королевы к ювелирам приходит Анри де Роган, кардинал. Платит часть суммы наличными, на часть оставляет заёмные письма.

4) Сроки проходят, заёмные письма не оплачены, подпись королевы на договоре подделана. Королева ожерелье тоже не получила.

5) Следствие ведут колобки. Колобки приходят к кардиналу де Рогану, а тот смотрит честными глазами и говорит, что он правда поверенный королевы, у них же даже свидание было… Колобки с королевой в шоке.

6) Оказывается, что свидание было поддельным, Ламотт подставила своего же любовника, передала ожерелье своему мужу, а он уже начал распродавать камешки и вообще из страны уехал.

7) Профит.

Жанна Ламотт

Ещё Жанна Ламотт была связана с небезызвестным аферистом Калиостро. Так что на ней, что называется, пробы негде было ставить. Но французские палачи такое место нашли и поставили, правда, не пробу, а клеймо. А потом высекли на площади.

Но Жанна Ламотт пропела хриплым голосом «Я уеду жить в Лондон!» и правда уехала к мужу. И оттуда распространяла волны фейков и хейта в сторону королевы, за что ей были очень признательны во время Французской революции.

А вообще-то есть и третий прототип. И второе клеймо. Но… не у жены вымышленного Атоса, а внезапно – в истории Рошфора! В «Мемуарах г-на графа де Рошфора» французского писателя Гасьена де Куртиля к отцу Рошфора подкатывает такая вот аферистка. И он на ней, вроде как, даже женится по рекомендации знакомого священника. А потом на её плече обнаруживают клеймо. И – нет, не вешают, а расторгают брак и гонят в шею.

Эти же мемуары наполнены такими блестящими подробностями, что автора хочется обнять и… посадить в Бастилию (хотя – упс, Людовик Солнце так и сделал). Например, мать Рошфора якобы умерла при родах, а его как-то все забыли и бросили, потому он семь лет жил среди крестьян и вообще чуть ли не в лесу – натуральный Маугли. Потом Акелла промахнулся, а дикого Рошфора вернули домой, откуда он убежал кочевать с цыганским табором. Но диплом почётного ромалэ получить тоже не удалось, и Рошфор решил податься на войну с Испанией. Захватил губернатора города, получил под командование подразделение – и это всё до совершеннолетия, и это только начало приключений.

Есть мнение, что настоящий Шарль-Сезар де Рошфор читал бы произведение де Куртиля, похохатывая и постанывая. Время от времени выдавая в воздух “Ай нанэ-нанэ, хы-хы”, “О, я тут раскрыл заговор де Шале”, “Принесите мне то, чем упарывался автор”.

Нормальных портретов Рошфора нет (почему бы это?)

Реальность же скучнее и прозаичнее: в ней о Рошфоре никто ничего достоверно не знает. Предполагают, что он мог чуть ли не с детства служить в семье Ришелье и постепенно дослужился до доверенного лица кардинала. И ясно, что Рошфор делал что-то важное и секретное, за что ему хорошо платили, но вот что конкретно – тут непонятно, потому что граф придерживался твёрдого правила: “Болтун – находка для шпиона”.

Де Жюссак (тоже вполне реальная личность) выбрал себе немного другой девиз: “Мне бы шашку, да коня, да на линию огня!” Дуэлянтом де Жюссак был постоянным и страстным, из-за чего его пару раз понижали и высылали. Гвардеец вздыхал, возвращался и продолжал лупиться в дуэлях.

– Вашу бы энергию да в русло, – как-то задумался над этим кардинал.

– Мирное?! – ужаснулся воинственный де Жюссак.

Ришелье представил де Жюссака в мирном русле и тоже ужаснулся. Потому дал ему проявить себя на войне, и де Жюссак таки проявил. Сперва отличился при Ла-Рошели, потом рубал испанцев, причём, рубал так лихо, что его прозвали “Железная голова”. При осаде Арраса отличился так здорово, что его вообще назначили руководить городом – и тут-то всё посыпалось.

Потому что энергию таки надо было направлять в мирное русло, а этого де Жюссак не умел и не любил. И всё рвался надавать уже сдавшимся испанцам во щи, и делал это так регулярно и с таким размахом, что его обвинили в жестокости, а потом взяли да и казнили.

де Жюссак смотрит с укоризной

Ещё в романе присутствует капитан гвардейцев кардинала – Кавуа. Этот был знаменит тем, что женился по любви и воплотил вместе с женой девиз “плодитесь и размножайтесь” на практике даже слишком успешно. Отчего вместе с женой и попал сперва в анекдоты, а потом в роман Дюма “Красный сфинкс”. Надо сказать, попал в очень положительном и весёлом ключе.

А котиков в романе почти и не было, а они там самые главные.

О котиках

Котолюбом Ришелье был страстным и отчаянным. В те времена это было немодно, но кардинал моду, что называется, создавал на ходу. Потому кошек у него к моменту смерти было ажно четырнадцать (что возводило силу и независимость кардинала в абсолют).

Ещё не в моде были чёрные коты – потому что они вроде как атрибуты для ведьм, а ведьм надо жечь, и котов с ними тоже. Нужно вообще говорить, что любимцем кардинала был огромный чёрный котяра? С именем Люцифер. Имя явно было задумано, чтобы генерировать вот такие сценки:

– Господа, я выдержал тяжелейшую битву с Люцифером. Будет знать, как опрокидывать мои чернильницы и писать в туфли. В общем, с Божией помощью, заперли мы это чудовище в кладовке, – все уважительно икают, авторитет кардинала взлетает до небес.

– Уфф… всю ночь, господа… глаз не смыкал, с Люцифером боролся. То на грудь навалится. То под дверью завывает. Всю мантию мне подрал, скотина… Пришлось отлупить по попе тапочкой. – Три обморока, кто-то тянется взять у кардинала благословение.

– Люцифер-то совсем расшалился и не пускал меня во дворец. Пришлось дать ему пинка. Будет так продолжать – придётся то ли когти обрезать, то ли кастрировать. – Занавес. Злейшие враги кардинала нервно переглядываются и начинают перетасовывать планы.

У остальных кошек, кстати, тоже с именами было всё в порядке.

Кот давит крыс направо-налево? Назовём Людовиком Жестоким (и можно рассказывать всем и каждому, что Людовик-то таааакую крысу приволок под дверь, и нет, что вы, НЕ ТОТ ЛЮДОВИК). Кошка вылизывает молоко до донышка? Рубиновая Булавка (фразеологизм, который примерно переводится как русское «выплатить до копейки»). Кота привезли из-за моря? Обратимся к латыни и выдадим без затей: «морской + кот» = Фелимаре (то есть, зацените юмор, у кардинала был «морской котик»). Ангорка из Турции мимишна и прелестна? Мими-Пайон (Душечка-Прелесть). Кошка даёт себя тискать? Назовём Безропотной (Сумиз). Поскольку кардинал утвердил первую во Франции газету – одну из кошек так и звали, Газетой. Отличная возможность проводить досуг «с Газетой на коленях».

Ещё двух котят звали Парик и Ракан – потому что писатель Ракан (французский прототип «Рассеянного с улицы Бассейной») как-то снял парик, потом хотел надеть – а там уже котята. Так чуть с котятами и не ушёл.

Ах, да. Кошак весь такой «не подходи, злая рука, обшиплю и сделаю кусь!»? Назовём Пламенным Горцем (И вот уже придворные дамы перешёптываются, что кардинал у себя держит какого-то горца, который кусает за ноги, лазает по деревьям и метит).

Котики - и пусть Франция подождёт!

Кстати, насчёт метит. В те отдалённые времена не было принято лишать котов счастья отцовства. И не на каждом углу кардинальских дворцов стояли лотки. Потому коты кардинала, как бы это выразиться, были чуточку духовиты. Собственно, ходили слухи, что яблочную помаду кардинал попросил изобрести, чтобы постоянно своих любимцев не обонять. Да. И дворцы так часто строил, потому что проветривать часто приходилось.

А ещё, будто бы, мантия кардинала была постоянно в кошачьей шерсти. Потому что если в доме есть котик, то всё в доме – немного котик. А тут их четырнадцать, и слуги натурально уже не успевают.

В общем, если вообразить себе бытие Ришелье по таким-то версиям… когда это шерстяное и воняющее кошками чудо появлялось в Лувре – неудивительно, что все расступались. Ещё у всех перехватывало дыхание. А Людовик старался во всём с министром соглашаться, потому что пусть он уже уйдет, пожалуйста, после прошлого совета четыре часа проветривали и брызгали духами, о-о-о-о-о, моя мигрень! Опять же, тогда неудивительно, что король всегда был в чёрном и грустный. Это он предвкушал, что к нему придёт шерстистый, крепко пахнущий застарелой котятиной Ришелье.

Королева, по тем же слухам, вообще после бесед с герцогом появлялась с красными глазами. То ли потому, что у неё была аллергия на котиков, то ли потому, что без слёз смотреть на это и нюхать это было нельзя.

Но вообще-то, кардиналу удалось внести важный в клад в традиции котолюбия. На котят от кардинальских котов выстраивалась очередь. Чтобы задобрить кардинала, ему приносили всякую кошачью экзотику (кто-то взятки борзыми щенками берёт, а Ришелье – котами, причём тоже вполне борзыми, судя по их повадкам).

Во всяких гнусных и неправдивых источниках встречаются сведения, что, будто бы, на смертном одре Ришелье пожелал, чтобы о его котиках заботились. А о них не стали заботиться, их взяли и сожгли, сначала хотели вместе с дворцом, а потом решили всё-таки, что дворец ещё пригодится, если его проветрить и переназвать, конечно.

Но мы в это не верим. Потому что, во-первых, преемник Ришелье и его преданный последователь кардинал Мазарини был известен, как… ну да, пламенный любитель котов. Не настолько пламенный, чтобы кидать кошек своего наставника в огонь, правда.

Если же коты Ришелье всё ещё кажутся вам котами Шредингера – вспомним, кто был одним из основных наследников кардинала.

При всём желании, любимую дядюшкину племянницу, госпожу де Комбале, герцогиню д`Эгильон, нельзя представить бросающей котиков дяди в огонь. Типаж у неё был не тот.

А про типаж мы сейчас расскажем.

Про шампиньоны и медальоны

А вы помните вот эту милую, почти домашнюю сценку в советском мюзикле, где Рошфор наяривает на клавесине и распевает на пару с миледи куплеты про то, как кардинал был влюблён в госпожу д`Эгильон? Там ещё всякое про поиски шампиньонов, поедание бульонов и скорпионов и медальонах. А кардинал ещё слушает это всё с таким меланхолическим видом, который как бы говорит: «Нет, в самом деле, как дети прям…»

(Песенка про шампиньоны начинается на второй минуте).

А песенка-то не простая, а говорящая о том, что создатели мюзикла активно курили матчасть и были теми ещё затейниками.

Потому что речь в песенке про герцогиню д`Эгильон (или д`Эгийон), она же госпожа де Комбале, она же Комбалетта, она же Мари Мадлен, она же любимая племянница кардинала. Судя по песне – внезапно любимая даже как-то немного в античном смысле. Если судить не по песне – выходит сложнее и интереснее.

Начать с того, что господин кардинал успешно соединял в себе две личности. Одна – это такой нежный, слегка депрессивный цветочек, поливать три раза в день слезами комнатной температуры. Цветочек любит котиков, яблочки и меланхолию, в дождь сочиняет грустные и поучительные стихи. Под этим всем отсыпается вторая личность, она же боевой жеребец. От которого с воплем: «Нафиг!» разбегаются бабы, не желающие такое останавливать на скаку. Вторая личность любит ВЛАСТЬ и ФРАНЦИЮ, чередуя то и это в произвольной форме.

Обе личности идут в коктейле, смешать, но не взбалтывать. Потому своих родных кардинал нежно обожал, старался к ним приезжать и помогать им, как мог… и в то же время ухитрялся из них делать активы.

Так получилось и с племянницей старшей сестры Ришелье. Сестру кардинал очень любил (НЕ в античном смысле), и после её смерти решил, что надо бы устроить наполовину осиротевшей племяшке судьбу. А кто у нас тут в фаворе у короля? О, Люинь, заодно и с ним породнимся. Эй, Люинь, племянники есть? А если найду?

Люинь таки нашёл племянника, и положение Ришелье при дворе упрочилось ещё и через брак. Положение Мари Мадлен через этот же брак усложнилось. Потому что тебе, на секундочку, шестнадцать, ты вся такая миловидная, а у твоего супруга лохматость повышенная, а либидо очень даже наоборот. За что супругу, если учесть лохматость, только спасибо.

Положение «Красавица и Чудовище» было явным, оставалось подождать, пока супруг расколдуется и станет прекрасным прынцем. Супруг, правда, вместо этого помер на войне через два года после свадьбы. «Тоже норм, – оценила молодая вдова. – Мину-у-уточку. А ну как дядюшка опять захочет своё положение упрочить и какого-нибудь гремлина мне подберёт? Нафиг-нафиг, карету мне, карету!»

Племяшка кардинала

Поскольку «В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов» от Ришелье было не скрыться, племянница придумала по-быстрому постричься в монахини-кармелитки. Лучше бы она поехала в Саратов. Потому что дальше следует два варианта истории, один лучше другого.

Первый – больше подходящий сентиментальной натуре Ришелье: мол, посмотрел он на свою племянницу, оценил её красоты, пустил слезу (ну, мы же помним), да и заявил проникновенно: эва, как вы прекрасны, не ходите в монастырь, ваше место возле меня!

Второй вариант – жестокий триллер с заворотами сюжета от «получить у Папы Римского разрешение достать племяшку из монастыря» (Папа Римский крестится и даёт, потому что, если не достать племяшку – достанут уже его) – до «послать за племяшкой в монастырь» (дружное икание монахинь и вопрошание: «А что, так можно было?!»). А теперь, госпожа де Комбале, занимайте своё место рядом с дядей. Куды бежать?!

Здраво рассудив, что, если уж достали в монастыре, достанут и в Саратове, Комбалетта больше бегать не пыталась. Впрочем, кардинал, попытавшись ещё пару раз пристроить племянницу выгодно замуж, тоже эти поползновения оставил.

В общем, так они и жили – племянница то при Ришелье, то в отдельном дворце, но кардинал всё равно её часто навещает. При этом Комбалетта вечно носила траур, как бы показывая, что она тут всё равно почти что в монастыре и даже немножечко хуже. Но кто бы ей поверил, когда тут такое: красивая-молодая-вдовая и в одном доме с дядей-кардиналом, который уххх, жеребец!

Мари Мадлен на жеребце

Понятное дело, в скважину никто не смотрел, но в салонах пересказывали, например, что кардинал любил цветы, а раз так – Комбалетта принимала его всегда с прекрасными букетами в декольте. Ещё, как мы знаем, кардинал любил яблоки и котиков. Возможно, Мари Мадлен носила в декольте и то, и другое – но в салонах до этого почему-то не додумались, а жаль.

Ещё есть история о том, что будто бы госпожа де Шеврез (как мы помним, честная, правдивая, любящая кардинала особа) как-то заметила, что кардинал, просидев до позднего вечера с королём, собирается как раз к своей племяннице. И поинтересовалась: мол, что вам скажет племянница, когда вы к ней приедете в такой час? На что будто бы кардинал ответил:

– А представляете, что она мне скажет, если я не приеду? – воображение так и рисует Мари Мадлен на пороге со скалкой, котом в декольте и с воинственным «и где ты шляисси у короля на ночь глядя» на устах.

А вообще-то, есть хорошее предположение по поводу этих поздних визитов. Оно в том, что у Мари Мадлен кардинал встречался с теми, с кем не мог встретиться днём и у себя. То есть, у неё в поместье была, натурально, явочка (фикус на окне, всё в порядке, грузите апельсины бочками).

В конце концов, делать из племянницы актив Ришелье так и не перестал. Он, например, втиснул её фрейлиной в свиту к королеве-матери. При этом уверяя, что «это же не замуж» и проливая обильные слёзы. И Комбалетте, не очень-то любившей выходы в свет, пришлось несколько лет таскаться за стервозной Марией Медичи, терпеть её дурной нрав и строчить дяде донесения, бубня про себя «…лучше бы выдал замуж за что-то лохматое».

Из-за сложных отношений дяди и королевы-матери Мари Мадлен постоянно прилетало рикошетом. Особенно впечатляюще прилетело во время «дня одураченных» (про него мы ещё расскажем). А парой годами позже Мария Медичи вообще собиралась племянницу кардинала похитить. Потому что, мол, мы можем требовать от Ришелье что угодно, когда у нас в руках единственное, что он любит.

Насчёт любви – оно, пожалуй, правда. Не скажем, правда, в античном смысле или нет – свечку не держали. Но Комбалетта с упорством вливала в болеющего дядюшку бульоны (возможно, даже с шампиньонами). А кардинал ей в ответ дарил кучу разных разностей, а как-то раз задарил целое герцогство – а что, пусть будет, не жалко. Да и в свои последние минуты Ришелье буквально назвал племянницу тем, кого он любил больше всего на свете.

А она после его смерти так и не вышла замуж, занималась благотворительностью, финансировала науку, больницы и прочее всякое. И дожила аж до семидесяти. И кто там знает, что у неё было в медальонах.

Говорили, кстати, что у кардинала от госпожи д`Эгильон то ли четверо, то ли двое детей. А мы вот можем предположить, что иногда даже хитрым политикам нужно кого-то любить. Не по-античному, а по-человечески. И доверять хоть кому-то, кто предан тебе беззаветно.

Потому что есть ещё отец Жозеф, но от него цветов в декольте не дождёшься.

________________________________________________________________________________

И вот так неожиданно (нет) мы добрались аж до Серого Преподобия. Про которое уже в следующий раз. И, возможно, про заговор де Шале - пока не разобралась, как выкладывать, маленькие, но по три или большие, но по пять. Что лучше - чаще или длиннее (гусары, молчать!)?

Ссылки на телеграмм нет. Монетизации нет. Есть ссылка на предыдущую часть.

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 3

Заплатите ТСу чеканным комментом, чеканным комментом, оооуо!

Про врагов

В сухом остатке получилось вот что. Король и кардинал вместе правят страной (притом король по поводу верности кардинала сильно сомневается, да и вообще, ну этого Ришелье, что-то рожа у него хитрая). Происпанская партия при дворе в гневе и в ужасе, потому что тот, кто недавно был вроде как за них – теперь их щемит.

Мария Медичи (глава происпанской партии) бегает и вопит: «И я ЭТО сама туда посадила!» И интригует по-испански, чтобы посадить на трон любимого сынка Гастона, а не этого Людовика, от него сплошь неприятности, фу-фу-фу, он же ещё ЭТОГО слушает!

Гастон, он же Месье наблюдает за гневом мамы уважительно, но из-за занавески. Гастону пока что всего шестнадцать, и интриги он очень даже любит, а заговоры уважает. И с юношеской охотой в них вляпывается, потому что – а ему-то кто и что сделает, с его титулом Дитя Франции (детей, как известно, бить ни-ни). Но по природной трусости Гастон при этом постоянно идёт с королем на примирение и сдаёт всех, решительно всех своих сторонников. Но потом опять вляпывается. Очень хочется трон.

Вельможи старого образца, вроде д'Эпернона, тоже все возмущены и обижены, ибо монарх хочет быть монархом и оспаривает их вольницу, а должно быть всё по-старому, когда каждый у себя в вотчине – король.

Дуэлянты орут, как опоссумы, и ненавидят Ришелье вдвойне за запрет дуэлей. Дело в том, что старшего брата Ришелье Анри как раз на дуэли и закололи (по слухам, противник как раз ляпнул что-то про Армана, Анри полез защищать честь братишки, вышло неудачно). Согласно логике, кардинал должен был отмстить противнику. Ришелье последовал своей логике и отмстил вообще всем дуэлянтам – ибо нечего тут, понимаешь, шпагами за косые взгляды друг друга тыкать и боеспособное дворянское население выкашивать. На войну воевать идите!

Как мы видели в «Трёх мушкетёрах», бравые дворяне к закону отнеслись как-то не очень: раньше, бывало, не так на тебя посмотрит кто – и ребятишки тут же идут самоубиваться на свежем воздухе, а теперь что делать, разговаривать, что ли? Сперва отношение было ещё и несерьёзным, но потом Ришелье парочку дуэлянтов попросту казнил, приговаривая «Да что ж вы себя не бережёте-то?» – и к закону отнеслись серьезнее, а кардинала не полюбили ещё больше.

Населению не нравится увеличение налогов. Риму не нравится, что Ришелье не жжёт гугенотов. Гугенотам не нравится, что у них мало вольностей. В общем, все вокруг Ришелье подражают капитану Смоллетту из советского мультфильма про остров сокровищ: «И вообще! Что? А! Да! Нет! Мне вообще ничего не нравится!»

Наконец, есть ещё Люинь, который помер и оставил вдову. Которая разом потеряла огромное состояние и оказалась удалена от милостей своей подруги, королевы Анны Австрийской. Вдова не растерялась, быстренько вышла замуж во второй раз и стала той самой герцогиней де Шеврез, которая вечная интриганка против короля и Франции, любовница половины Парижа и ещё книжного Арамиса в книге. Герцогиня люто, бешено ненавидела кардинала (почему бы это?), распускала о нём слухи и строила ему козни вместе с подругой Анной Австрийской.

Об этой, к слову, нужно сказать отдельно.

Про Анну Австрийскую

Жизнь у жены Людовика Справедливого как-то не задалась. Во-первых, её прозвали Анной Австрийской, хотя она была испанской инфантой. Но что тут поделаешь, если твоя династия происходит из Австрии, а мать – австрийская принцесса?

Во-вторых, замуж Анна вышла в 14 лет, исключительно из политических соображений и по обмену. Королева Мария Медичи решила создать союз с Испанией, Испания объявила «А давайте принцессами поменяемся!» – ну и поменялись, баш на баш.

Анна Австрийская

В-третьих, мужем Анны оказался Людовик, который был тем ещё сокровищем. Людовик заикался, постоянно чесался и излучал в окружающую среду целомудрие и скуку так же, как Ришелье – хитрость. Женщин король не любил в принципе и считал их сосудами греха. Мужчин он тоже не слишком-то любил, но хотя бы иногда относился к некоторым как к друзяшкам.

При виде юной и красивой жены Людовик так оробел, что непонятно, консумировал брак или нет, но четыре года после свадьбы он изредка захаживал к юной жене на «чашечку кофе», никаких поползновений при этом не предпринимая.

Впрочем, как-то раз состоялась всё-таки сцена из романтических романов – ну, знаете, где красавец-мужчина вносит в спальню на руках…

Исключение было в том, что красавцем-мужчиной был королевский фаворит Люинь. А на руках он внёс короля. В спальню королевы. Потому что «задолбал косить от супружеского долга, ваше величество».

Людовик, правда, из спальни всё равно убежал и не дал сорвать цветок своей невинности.

Ко всему этому у Анны Австрийской прилагалась сварливая итальянская свекровь и плохое знание французского языка. Неудивительно, что королева подружилась с герцогиней де Шеврез – с этой-то хоть было весело!

Понятное дело, сейчас будет история про сарабанду, которой пользовался Дюма при написании своего романа. Смотрит, мол, как-то кардинал Ришелье: а молодая королева ничего так, получше старой будет. А ну-ка пойду и уверю её в глубокой своей любви (заодно предложу сделать ей наследника, а то король чего-то не торопится). А королева договорилась с госпожой де Шеврез кардинала разыграть. И говорит ему: «Я, мил-друг, Арман, и не против бы вам отдаться, но хочется мне подвигов. Вот если бы вы показали, что цените меня больше своего имиджа и сплясали бы для меня испанский танец шутов в костюме с бубенцами! А то что-то ностальгия по родине одолела. Тут-то я и преисполнилась бы к вам горячей благодарностью со всеми вытекающими». А кардинал в святой уверенности в том, что никто не узнает и никто не расскажет (ну, он же влюблён, ему можно) – взял да и переоделся в шута, да и пошёл под скрипку притопывать и бубенцами позвякивать. Тут королева как засмеётся! И герцогиня де Шеврез из-под кровати как захохочет!! А придворные дамы, которые хоронились за ширмочкой в углу – как хором заржут!!!

В общем, Ришелье обиделся – он, мол, со всей душой, в зелёном бархате и с бубенцами. А они ржут, а это он так делает! И возненавидел королеву с того момента.

В этой стройной (кхм-кхм) небольшой истории есть несколько ма-а-а-леньких несостыковок. Во-первых, по салонам (откуда она и попала в книжку анекдотов Таллемана де Рео и откуда её взял Дюма) её разносила явно эта самая герцогиня де Шеврез. Которая, как мы помним, люто, бешено ненавидела кардинала, так что уж она-то не соврёт. Во-вторых, для Ришелье этакий финт был невозможен чисто психологически – ну, мы же помним, тетрадочка, мануальчик, как себя вести, до запятой. Ришелье НИКОГО не любил больше своего имиджа и никогда бы не пошёл на то, чтобы выставить себя смешным. Он буквально за всё время при дворе такого не делал. В-третьих, Ришелье одно время был духовником юной королевы и неплохо так знал – и сколько там у неё пядей во лбу, и насколько она умеет хранить секреты. И насколько она под влиянием госпожи де Шеврез – поскольку от этой самой госпожи де Шеврез не раз и не два пытался избавиться. И обустраивать действо в духе «Я приду к вам танцевать сарабанду, а вы никому не скажете, будет только скрипач, он же тоже никому не скажет…» –это уже не поглупеть от любви, а отупеть до уровня Гастона. Не говоря уж о предложении заделать королеве ребёнка – тут уже и уровней-то не хватает.

Наконец, Анна Австрийская была испанкой. Она состояла в происпанской партии при дворе и вместе со своей подругой интриговала против короля и Франции – и вот это, а не всякие там сарабанды, было причиной того, что кардинал относился к королеве не очень хорошо. Потому что сидит, понимаешь, дофина не рожает, ещё и интригует против моих стараний, я для кого это всё вообще делаю, а?! А?! Гррр, дурища испанская.

Под конец жизни Ришелье, правда, с Анной замирился, потому что она родила дофина и перестала интриговать. Он даже с широкого плеча подогнал ей будущего фаворита – Мазарини. По слухам, сопроводив церемонию подгона отличной рекомендацией – мол, смотрите, какой красава, на Бэкингема похож. Ну, как не взять, а?

И кстати, о Бэкингеме.

Про Бэкингема и подвески

Бэкингем – это такой английский Киркоров. Не в смысле нелюбви к розовым кофточкам, а в смысле гламура и пути на политическую сцену.  

В международных соревнованиях фаворитов Бэкингем мог бы посостязаться с д’Эперноном. Даже последнему не удавалось быть фаворитом сразу у двух королей.

Сперва сын шерифа очаровал Якова I – который возвёл его в рыцари и задарил молодому человеку целую колоду титулов: виконта-графа-маркиза – и, козырной туз – герцога. На последнем титуле, которого в Британии не видали уже полвека, лорды-сэры-пэры возмутились в смысле: «А за какие это заслуги? А нельзя ли и нам?» Но король двусмысленно ухмылялся, напевал что-то про зайку, а в письмах именовал Бэкингема то жёнушкой, то мужем. И во время разлук рассчитывал на скорый брачный союз (но это наверняка был такой сложный дипломатический шифр!).

Когда почитал дипломатическую переписку короля и герцога

После смерти Якова I Бэкингем по наследству переплыл к его сыну Карлу I, и игра «зайка моя – я твой зайчик» продолжилась. С Карлом Бэкингем кутил весело и задорно – например, они с Карлом сгоняли в Испанию, причём, как уверяют – именно посмотреть на Анну Австрийскую, которую тогда прочили в невесты Карлу. Неизвестно, посмотрели или нет – но зато своими манерами ввели чопорных испанцев в шок и трепет и поссорились со всем испанским двором. А через несколько лет ситуация совсем обострилась, испанцы начали хвататься за кинжалы, а Бэкингем решил, что нужно срочно добыть союзников. И поехал добывать их во Францию.

А во Франции – опять же, несчастная Анна. У которой сокровище-муж весь в чёрном, чешется и варенье варит. А тут приезжает весь такой нарядный Бэкингем, ресничками хлоп-хлоп и жемчуга по залу рассыпает.

Бэкингем в жемчугах

Как истинный Киркоров, Бэкингем взял с собой во Францию восемьсот человек свиты (Людовик, глядя на эту толпень в окно, поинтересовался, не переезжает ли к ним английский двор, а потом задумался – может, самому переехать, что ли, чтобы в Лувре тесновато не стало). И двадцать семь костюмов (маловато, но при скромной жизни…). Неизвестно, сколько из них было с перьями, но с брюликами один был точно. А ко двору короля Бэкингем явился в костюме, украшенном жемчугом. Притом, жемчужины прикрепили к костюму некрепко, так что при каждом шаге Бэкингема с него, так сказать, немного сыпалось. Французские придворные честно просыпанное поднимали, но Бэкингем устроил аттракцион неслыханной щедрости и встал в позу: «Ах, оставьте, я себе ещё нарисую!»

В общем, первое появление Бэкингема перед двором Людовика – это тот ещё гала-концерт с завываниями «Вива ля дива! Вива Виктория! А-а-а-афродита!»

На роль Афродиты была скоропостижно назначена Анна Австрийская. Дальше началось искреннее и неподдельное шоу «Ой, мама, шика дам, шика дам!» – с поигрыванием бровями и намёками. На подтанцовке включилась госпожа де Шеврез, которая тоже начала нашептывать королеве, что вона какой красивый и щедрый – надо брать!

Да, выглядело всё как-то так.

Анна Австрийская томилась и вздыхала, Бэкингем изображал влюблённость в де Шеврез, но на самом деле явно увивался вокруг королевы, Ришелье увивался вокруг Бэкингема, но с другими целями: кардинала интересовало, можно ли вместе побить зарвавшуюся Испанию. Но Бэкингема явно Анна Австрийская интересовала куда больше всяких там государственных дел, так что кардинал махнул рукой, обозвал герцога шарлатаном и начал супить бровь. Людовику XIII тоже не слишком-то нравились повадки гостя, потому он решил его сплавить побыстрее и договорился о свадьбе своей сестры Генриетты с британским королём. Вот только невесту нужно было провожать, в свите провожания оказались сразу Анна и Бэкингем – и таки бахнуло.

В заповедных и дремучих странных амьенских садах Анна и Бэкингем остались наедине – и тут герцог воспылал и принялся хватать Анну за всякое. Дальше свидетели путаются, а показания разнятся. Судя по одним источникам, вопль великий подняла сам королева, а все прибежали, а только кусты колышутся, а нет никого! По другим сведениям – вопль из кустов поднял какой-то шпион кардинала (который увидел такое, что не мог не проораться). И когда все прибежали, Бэкингем обнимал ноги королевы. И эти же ноги ей расцарапал – потому что это же Бэкингем, у него повсюду брульянты, в самых неожиданных местах.

Шпион кардинала (примерная реконструкция)

Король про это дело узнал и так рассердился, что гастроли Бэкингема по Франции запретил. Но Бэкингем выдал, что он ещё «Бэк ин гэйм» (вернётся в игру, коряв. англ.).

Дальше источники ударяются в легенды и анекдоты, но не рассказать о том и другом нельзя. Говорят, например, что Бэкингем как-то посетил французский бал-маскарад. Просто попросил герцога де Гиза поменяться с ним пару раз костюмом: танцует с королевой Бэкингем, а маску снимает – а там оп – де Гиз! И никто не узнал, и никто не заговаривал, кто ж на балах-то заговаривает или приглядывается, ну что вы, в самом деле.

Вторая история ещё прекраснее, потому что она о приватном выступлении Киркингэма (Бэккорова?) прямо в Лувре. Мы же помним советский фильм о трёх мушкетёрах – ну, тот, где Бэкингема в Лувр тащит Бонасье, Д`артаньян выполняет роль бодигарда, а в Лувре потом королева и герцог поют про «не сказала да и не сказала нет»? Ага, сейчас.

– Хотите увидеть королеву – станьте местным привидением, – категорически заявила госпожа де Шеврез.

Бэкингем похлопал ресничками и заявил, что он, в принципе, готов на всё, но помирать обязательно?

– Нет, обязательно переодеться в костюм Белой Дамы, – отчеканила де Шеврез. – Вот грим, вот сорочка, вот чепчик, ничего не знаю, любовь требует жертв!

Как мы видим, герцогиню де Шеврез круассанами не корми – дай кого-то во что-то переодеть в своих фантазиях: то Ришелье в шута, то Бэкингема в чепчик. Герцог, конечно, немножко четыре часа попререкался (и сорочка без брульянтов, и чепец без алмазов, мне что, быть некрасивым?!) – но в конце концов в наряд полез. И поплыл себе по Лувру, как привидение, дикое, но симпатишное.

При виде такого немного хэллоуинского наряда королева утратила не просто волю к сопротивлению, но и сознание. Потому неудивительно, что при первых звуках тревоги она подарила Бэкингему ларец с последним подарком мужа – теми самыми подвесками. К тому времени она уже что угодно могла подарить – просто представив, как король собирается её навестить… а у неё в алькове, в некотором роде, Бэкингем в чепчике.

Герцог от подарка отнекиваться не стал, потому что «лучшие друзья бэкингемов – это бриллианты». Дальше последовала та самая распиаренная история с подвесками, которую Дюма пересказал из исторических анекдотов почти верно. Там действительно была бывшая любовница Бэкингема, которая пару подвесков срезала и отослала кардиналу. И гонка с доставкой была, но попроще – только с закрыванием портов. И никакого «Я вам верна, а вы – увы, увы, увы» – не было тоже во время Мерлезонского балета, поскольку подвески попали к королеве ещё до бала. И лет за десять до написания этого самого балета.

Ну и ещё Д`артаньяну в это время было лет двенадцать-пятнадцать, так что он в истории не участвовал.

А Бэкингем всё время вёл всякие бессмысленные войны и транжирил ресурсы, отчего народ считал его немножко демоном. Потому однажды лично обиженный герцогом фанатик Фельтон взял в руки мануал “Будущим Клеманам и Равальякам” и последовал инструкции. Обеспечив Бэкингему – “ля-ля-ля-ля-бум-бум”, а королю Карлу – “цвет настроения синий”. Что касается народа, то там экстренно придумывались анекдоты типа: “Хоронили Бэкингема – порвали три волынки”.

А никакой миледи там на самом деле не было, вот.

Но мы всё равно о ней расскажем.

Но потом.

____________________________________________________________

А пока автор немножечко передохнёт и даст читателям переварить, так сказать.

Ах да, ссылки на телеграмм. И-и-и-и их нет.

А на вторую часть - есть.

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 2

У старинушки три сына:
Старший видный был детина,
Средний сын – служить готов.
А меньшой любил котов.

История и мифы подсказывают нам, что, если где-то есть три брата-акробата – там тут же случается какой-то хаос. Отличный пример – древнегреческая мифология с её троебратием во главе. Если же где-то рядом обретаются ещё три дочери (вспоминаем древнегреческую мифологию и в ужасе зажмуриваемся)…

Семейство дю Плесси очень быстро осознало эту нехитрую истину – как только глава семьи помер, а мать осталась с тремя сыновьями и тремя дочерями на руках. Тут-то отовсюду полезли зловещие символы, такие как: 
- нету денег.
- старший сын Анри пошёл служить ко двору, живёт на широкую ногу.
- ещё больше нету денег.
- дочерям нужно приданное.
- вообще нету денег.
- ещё двух сыновей надо учить. 
- категорически нету денег! 

Тут нужно сказать, что насчёт сыновей тоже есть некие античные ассоциации. Старший брат Анри был красавец-мужчина и весь такой «оу, я тут сейчас всем покажу». Средний, Альфонс-Луи, считался малость странноватым, мягким человеком, зато упрямства явно набрал за троих. Он, например, очень долго учился плавать и достиг больших успехов в «стиле топора». И как-то раз ему закономерно сказали, что плавать он не умеет. Альфонс-Луи тут же кинулся в реку и чуть не стал французским русалом, но какой-то рыбак на лодке его таки выудил и вернул на сушу.

Младший сын Арман при таком раскладе просто обязан был родиться хилым, но хитрым.

В детстве будущий ужас всея Франции много болел и топил сердца хрупким видом «Ой, какой слабенький, сейчас помрёт, ми-ми-ми!» Потом, достигнув мало-мальски осознанного возраста в 10 лет, поехал учиться в колледж, где обучались в основном мажоры. Поскольку деньгами Армана снабжали по остаточному принципу (потому что братьям тоже надо денег, а сёстрам – приданого) – жизнь будущего кардинала была настоящей студенческой, с вылазками в местные яблочные сады и регулярным объеданием персиковых владений возле колледжа. А ещё Арман поражал учителей своей памятью. Память, кстати, правда была отличной: яблоки он запомнил так хорошо, что через годы попросил своего врача изобрести яблочную ароматическую мазь для губ. Мазь назвали помадой (от pomme – яблоко), и Ришелье невольно стал законодателем нынешней косметологии.

Персики Арман дю Плесси тоже запомнил, но в другом смысле. Лет через тридцать после своей учёбы он вдруг заностальгировал и распорядился привести к нему такого-то торговца с дочерями. Торговца и дочерей привели в полумёртвом состоянии (ибо тут живёшь, никого не трогаешь, а тебя вызывает на ковёр всесильный Красный Герцог).

На этом портрете Ришелье немножечко Цербер.

Дальше последовал феерический диалог:

– А не у вас ли был персиковый сад возле Наваррского колледжа?
– Как же-с, как же-с… 
– А школяры-то персики жрали?
– Ох, жрали, окаянные, все персики обожрали!
– Ну так это я их жрал. Нате вам сто пистолей, а дочерям по двести. Нет претензий? 
Ещё никогда в истории персики не были таким выгодным вложением.

Учась произносить речи и истреблять персики, Арман дю Плесси вообще-то мечтал стать военным (ну и что что хилый? Зато карьера!). Потому налегал на танцы-фехтование-манеры-литературу.

В семье тем временем наметилась нехватка денег в последней степени (потому что сёстры и приданое), и единственным светлым окошком была дожидающаяся где-то в прекрасном далёко Люсонская епархия. Давным-давно пожалованная семейству королём для какого-нибудь из детей – на вырост, так сказать.

Стать епископом должен был средний сын, тот который Альфонс и недорусал. Но он расчехлил своё упорство и заявил, что обуяло его желание послужить Богу, а потому он уйдёт в самый строгий монашеский орден. Притом, аргументы наподобие «Сыночка, ну так пойди в епископы и послужи Богу там!» натыкались на категорическое: «Неть! У меня лапки!» и ещё более категорическое «Да ты этих современных епископов вообще видела?!» В общем, ситуация «Я в монастырь уйду! В мужской!» заиграла неожиданно остро.

На портрете у нас средненький. Который, по странному совпадению, потом тоже стал кардиналом.

Мама дю Плесси от этой ситуации вознамерилась немножко упасть в обморок. Казалось, что всё кончено, в семье грядёт фондовый крах и экономический кризис – но тут дверь едва ли не пинком открыл младший сын. С порога заявив:

– Фигня вопрос! Я стану епископом!

Мама дю Плесси от этой ситуации немножко всё-таки упала в обморок – от благодарности.

И Франция бы упала. Если бы знала, к чему это приведёт.

Про Рим и епископство

Тут надо немножко рассказать о том, что собой представляли тогда каноники. Свобод у них было гораздо, гораздо больше, чем у священников сейчас. Аббатства и епархии раздавались в собственность как доходные активы, а на службе церкви можно было сделать неплохую карьеру при дворе. Некоторые аббаты или епископы вообще в своих вотчинах десятилетиями не бывали и предпочитали околачиваться в Париже где-нибудь у престола.

При этом епископом можно было стать с двадцати трёх лет. Арману дю Плесси было восемнадцать, но проблемы он не видел в упор: за три года прокачал образование, экстерном защитил богословскую диссертацию и двинул в Рим знакомиться с папой.

Папе Ришелье не понравился. Потому что – приехало тут какое-то, понимаешь, из Парижу, где еретики средь бела дня бегают, и король тоже немножко еретик, а тут пфе, юный выскочка. Так что Арману Жану было сказано посидеть и подрасти духовно (ой, зря…). Ришелье тут же взялся расти так, что о нём заговорил весь Рим. Потому что красивый – раз, манеры и образование – два… и все помнят хорошую память, да? Так вот, Ришелье по памяти воспроизводил часовые проповеди, которые слышал только раз. Как-то раз удивил этим самого папу римского – а потом на месте составил свою проповедь и удивил папу римского ещё больше.

– Горшочек, не вари, – сказал папа. – Давайте уже сделаем его епископом, пока не пришлось сразу делать кардиналом. Сколько вам лет, молодой человек?

Молодой человек заранее подделал свои метрики и заявил, что ему двадцать три, глядя честными, прозрачными глазами. Так его с этими честными глазами и посвятили в епископы.

После чего новоявленный епископ Люсонский заявил папе римскому, что хочет исповедоваться. В том, что ему на самом деле двадцать один год.

– И ведь тебя теперь не разрукоположишь, – призадумался папа. – И не заявишь об этом никому – тайна исповеди. Мда-а-а, далеко пойдёшь.

Обрадованный епископ Люсонский проехал мимо своей епархии и двинул в Париж делать карьеру при дворе.

Люсонская епархия вдалеке обрадованно икнула.
Сделала она это преждевременно.

Про рецепты карьерного роста

В матушке-Франции правил тогда Генрих IV, он же Генрих Наваррский, он же Генрих Добрый (характер общительный, очень женат).

Это именно тот, который
Жил-был Анри Четвёртый,
Он славный был король,
Любил вино до чёрта,
Но трезв бывал порой.
Ля-ля-ля-ля, бум-бум…

В песенке там ещё про победы, женщин и нанесение Смерти черепно-мозговой травмы рыцарской рукою в ухо. Генрих и впрямь был личностью примечательной. Во-первых, он начал собирать раздробленные земли Франции и прекратил Гугенотские войны. Во-вторых, никак не мог решить, кто ж он такой, католик или гугенот, и в зависимости от выгоды гулял по религиозной дорожке взад-назад. Ещё чаще он гулял налево от своих жён, коих у него было две.

Сначала Генрих был мужем той самой королевы Марго – притом, на свадьбе за жениха был брат невесты, а сама свадьба закончилась Варфоломеевской ночью, словом, отлично отметили. После того как Генрих стал королём, он развёлся с женой. Но у короля Франции были те же проблемы, что и у семейства дю Плесси (дайте денег!), потому он женился на пышной и сварливой итальянке Марии Медичи.

За мужа на свадьбе опять был другой человек, правда, резнёй на сей раз дело не кончилось. Зато Генрих за глаза вовсю обзывал свою жену «толстой банкиршей», она его тоже обзывала по-всякому, и ещё супруги активно навешивали друг на друга рога. Пятидесяти-с-лишним-летний Генрих – со всякими разными, а сварливая Медичи – с двумя итальянцами Орсини и одним Кончини.

Генрих наделал своим любовницам неистовое количество внебрачных детей. Мария Медичи в ответ родила шесть детей (неизвестно от кого, но на всякий случай тоже записали на счёт Генриха). Из детей особо важными для повествования будут мамочкин нелюбимец Людовик и мамочкин любимец Гастон (да, прямо как злодей в диснеевских «Красавице и чудовище»). Особо важных для повествования детей воспитывала, на секундочку, в том числе бывшая королева Марго – такой вот круговорот жён в природе.

Получается, французский двор тех лет представлял собой наваристый такой бульон из фаворитов, фавориток, старых миньонов, злющих феодалов, происпанской партии, разных министров… И вот сюда-то с размаху заныривает епископ Люсонский.

Бульк от погружения вышел вялый. Нет, Генрих на молодого епископа внимание обратил и даже стал называть его «мой епископ». А денег и земель не дал и положения не дал.

Тогда Ришелье начал потихоньку создавать рецепт, которыми сейчас пользуются модные коучи. Первым пунктом в рецепте значилось «Прояви себя».

Проявить себя при дворе было затруднительно, и Ришелье совершил немыслимое. Он поехал в свою епархию в Люсон, чтобы проявлять себя там.

Люсонская епархия, объявленная полем для экспериментов по проявлению себя, вздрогнула и попыталась болезненного епископа подспудно устранить при помощи своей нищеты, грязноты и всеобщего запустения. Того, другого и третьего хватало – Люсон был чуть ли не самой бедной епархией Франции. Голые стены бывшего епископского дворца посматривали ехидно, как бы говоря «И шо ты сделаешь?» Священники не знали латынь, но могли сходу сдать экзамен на профессионального сомелье. Насчёт целибата тоже не все были в курсе, потому от скуки делали детей.

В общем, самое время было опустить руки, сказать «Господь, жги» – и уехать в Париж. Но епархия просто не знала, на кого напала. Многие говорили, что у всех в семействе Ришелье что-то не так с головой. У Армана дю Плесси это проявлялось обычно меланхолией и головными болями – но в особо радостные или потрясающие моменты он, по слухам, называл себя боевым жеребцом, ржал и бегал вокруг стола.

У Люсона при таком раскладе просто не было шансов. Новоявленный епископ, в аллегорическом смысле, бодро бил копытом. Чихая и кашляя, он полез на чердак разрушенного дворца, выкопал траченные молью древние гобелены и приказал задрапировать стены. Он начал отстраивать развалившийся собор с собственных средств. Он таки поехал по епархии, проповедуя повсюду в духе:

– Блудодеяние, разврат, пьянки! Ух, я вас!

– А ну все быстро сплочаться под власть короля!

– Латыни не знаем? Экзамен для духовенства! НЕТ, НЕ НА СОМЕЛЬЕ!

При этом Ришелье дико мёрз и болел, но не помирал – то ли согревался котами, то ли визитами к прежним друзьям по колледжу. И в короткие сроки сумел организовать на землях епископства духовную школу, отвадить народ от гугенотства, написать богословский трактат – и откуда-то взять на все свои проекты денег, что было уже совсем поразительно.

В свободные от служб, проповедей и экспериментов над епархией часы Ришелье тщательно, в тетрадочку конспектировал свои наблюдения за двором и королём. Создавал, можно сказать, мануал «Как вести себя с Генрихом Добрым», полный примечательных отметок: «Когда король бухает, под руку не мешать» и «В глаза не льстить, отвечать остроумно, с искрой». Отсюда второй урок – всегда продумывай, как себя вести с начальством.

В заветной тетрадочке, которую потом нашли для потомков историки, было расписано всё-всё: как с королём шутить, как играть с ним в карты, как отвечать на колкости…

Но тут опять время вспомнить известную песенку:

Но смерть полна коварства,
Его подстерегла,
И нанесла удар свой
Ножом из-за угла.

В истории случился «ля-ля-ля-ля, бум-бум», короля запырял ножом фанатик Равальяк, и тетрадочка стала не нужна.

Отсюда третий урок – дорога ложка к обеду.

Продолжение, вероятно, следует.

А всяких зелёных ссылок тут нет, просто потому что цвет не кардинальский.