Sanviktorovi4

Был у нас в прокатке парень, не скажу что малахольный, или, там, тормоз, но какой-то аморфный. Плыл по жизни Лёша, по кличке Большой, на большом расслабоне. Чтобы он резко оторвал свою задницу, и подорвался куда-то - я такого даже и не припомню.
И речь у него была соответствующая темпераменту - в растяжечку: - Да ну на... Оно нам на? Чё напрягаться то? Может само как-то устроится?
Однажды Алексей объяснил своему другу как его на работе по телефону найти (это были времена до изобретения мобильников, телевизоров и паровозов). Дал номер телефона поста управления: - Трубку оператор возьмет. Мы, резчики, не всегда на посту бываем, но наш старший сидит там постоянно. Попроси позвать к телефону старшего резчика, а уж он найдет меня.
Теперь сама история.
Случилась на участке вальцовки авария. А значит участок резки получил законную возможность для отдыха. Мужики на посту управления сгоношили банчок. Чтобы неожиданно нагрянувшее начальство не спалило, затихарились за шкафом маслонасоса.
А там места - только две лавочки поставить. Из положения вышли так: сели лицом друг к другу, на колени положили большой щит со стены по технике безопасности.
И игра пошла.
Ставки повышаются. В центре растет кучка монет и купюр. Вдруг, звонок телефона.
В общем веселии не принимал участия только Лёха. Он и снял трубку.: - Сейчас позову. Коля, тебя.. Старший резчик: - Кто там? - Не зна-аю. - Так спроси кто, и что надо. - Да прям... Буду я ещё спрашивать. Сказали позвать - я позвал. - Большой, ты же видишь, мне не выбраться отсюда! - Да не мои проблемы... Все игроки, хором: - Леш, да будь ты человеком, не выделывайся! - Да я вообще сейчас могу трубку бросить.
Вот этого делать было категорически нельзя. Т.к. если это начальство домогается, с целью озадачить каким ни будь ЦУ, и его подобным образом проигнорить, потом нахлобучат так - весело не будет никому.
Был проделан следующий акробатический этюд. Игроки подняли щит над головами на вытянутых руках, одновременно встали, и на цыпочках, чтобы щит прошел над верхним срезом маслонасоса (в проход, не наклонив импровизированный стол, и не ссыпав с него карты и деньги, пронести его было нельзя) траурной процессией вышли из закутка.
Коля берет трубку. Глаза его округляются: - Лёха, а ведь это тебя! - С чего? Просили старшего резчика позвать. - Да вот, мужик какой-то, тебя спрашивает. - А-а-а-а... Это друг мой наверное.

Не отхватил Большой тогда, лишь благодаря своей комплекции. Случись схватиться им один на один (один участок резки на одного Лёшу), люлей навешал бы Лёша. Навешал бы в своём стиле: задумчиво и меланхолично.

То что стихи не моя стихия, я понял ещё в школе. Ухватив главную идею темы урока и запомнив основные тезисы, я мог забить на домашнюю зубрежку. Вызванный к доске, при минимуме знаний, я так мастерски лил воду, что выплывал на четверку, а то и на пятерку. Со стихами такой трюк не проходил. Их приходилось тупо учить. И к концу одиннадцатого класса школа сумела сформировать у меня стойкое неприятие поэзии.
Распрощавшись с учебой, с легкой душой простился и со стихами.
Я так думал.
Где-то на третьем месяце службы, комполка проводил очередной обход подразделений: нарушений не выявлено, полковник доволен, но тут сопровождающий его замполит вопрошает - А почему я не вижу в тумбочках у солдат книг? Ротный: - Ну, как же? Вот Устав караульной службы, Устав гарнизонной службы, Дисциплинарный устав. - А художественная литература? Советский солдат должен читать, расти духовно. Ротный берет под козырек.
Но думать, что нас просто обязали записаться в полковую библиотеку, это значит плохо думать про армию.
Роту привели туда строем.
Перед входом уже стояло несколько столов с писарями. Ротный объясняет задачу: справа, в колонну по одному, бегом, залетаете в библиотеку, хватаете книгу и на выход, записываетесь, и бегом в строй. На все про все - полчаса. Некогда мне тут с вами, охламонами, вожжаться.
Еще стоя в строю, я прикинул, что книга должна быть не особо толстой, но большого формата - чтобы можно было хранить в ней бумагу для писем и конверты, и использовать её как подставку при письме.
Отдышавшись, вновь стоя в строю, разглядываю свой улов: Ё-моё, - Блок. Сборник стихотворений.
Но особо то не расстроился. Читать я её не собирался, будь она даже детективом. На первом году службы как-то, знаете ли, не до чтения. И Александр Александрович благополучно отправился на полку моей тумбочки.
Служил сборник, как и намечалось, канцелярской принадлежностью. Но в последние месяцы, когда время приобретает тягучесть резины, альманах все же открылся.
Не помню как называлось стихотворение, но там было про то, что если ночью в снегопад встать под фонарем, и долго смотреть вверх, начинает казаться, что это не снег опускается на тебя, а ты летишь сквозь пространство.
Я оторопел. Как же так? Это же я! Я летел в открытый космос раскинув руки с болтающимися варежками на резинках. Это же была моя детская тайна! И вдруг какой то дядька, за сто лет до меня, нагло крадет мой полёт.
Я даже немного расстроился. Поэт вновь был отправлен в компанию к своим друзьям-уставам, но занозу в душе, все же, оставил. И через неделю был открыт вновь.
"Есть игра: осторожно войти,
Чтоб вниманье людей усыпить,
И глазами добычу найти,
И за ней незаметно следить"
И вновь пошли флешбеки. Я и мой друг Жорик, два здоровенных балбесА, вперившись взглядами с задней парты в спину Таньки Охохониной, отличницы, красавицы, и т.д. и т.п. шепчем: - Вот я расстегиваю верхнюю пуговку на её платье, расстегиваю вторую, третью... - Погоди, погоди... Вот показывается лифчик. Я отстегиваю первый крючок...
И тут Танька резким движением закидывает руку себе за спину, пробегается пальчиками по пуговкам, проверяя застегнуты ли они, и вновь возвращается к конспектированию.
Мы прифигели: как она могла почувствовать? Слышать то она нас , через весь класс, точно не могла.

С этих двух откровений возник мой интерес к Блоку, а затем и к поэзии в целом.
Спасибо тебе, замполит, за приказ.

Соседка Маринка постоянно звенела про меня по посёлку:
- Вот же Шурик, вот же хитрожопый мужик! Как ни спросишь, всё у него урожай неважнецкий. Редко когда скажет - средненький. А мне то с окон их участок виден, и таскает, и таскает к себе в закрома, и вёдрами, и мешками, и вёдрами, и мешками.
Доля правды в её словах, конечно, была. Меня ещё отец учил: урожаем не хвастай. Сглазишь. На следующий год останешься на бобах.
Как-то лето выдалось прохладным и дождливым. Маринка мне плачется:
- Картошки собрали, хорошо если половину от прошлогодней.
Я ей вторю: - Тоже пробовал у себя подкапывать кусты. Не урожай - слёзы.
В выходные принялся за копку. У меня участок спускается тремя уступами к маленькому прудику. Нижняя грядка самая сырая, и там совсем печально, на средней дела получше. Чтобы клубни ветерком обдуло, скидал всё на среднюю - получился нехилый такой бурт. Приступил к верхней.
- Да, Санёк, вижу я твои слёзы.
Оборачиваюсь - Маринка. Пошла на ключик бельё полоскать, и через забор заглядывает на среднюю грядку. То, что нижняя пустая, ей не видно. Говорю ей, так и так, а на самом то деле урожай и правда подкачал. Смотри. Выкапываю при ней куст, а там штук 25 клубней, и все ровненькие, с приличную такую мужицкую ладонь.
- Нет-нет. Это случайно.
Копаю второй, третий, четвертый... Все как на подбор. Растерянно оборачиваюсь на соседку, а той уже и след простыл. В задумчивости чешу репу. И тут вспоминаю: по осени менял подгнившие венцы в хлевушке, и брёвна сжёг аккурат на этом месте. Ну как картошке было не ответить на такую подкормку.
Продолжил. Через полчаса возвращается Маринка. Черт меня дернул оправдываться и ещё раз демонстрировать незавидность урожая.
Это был не куст, а куст-чемпион. Ни до, ни после мне уже таких встречать не приходилось.