IBelarus88

Мы уже писали о похождениях сотрудников Минздрава «на гражданке» во время СВО (Минздрав больше не предупреждает). Сейчас же предстоит освещать ещё более щекотливую тему: состояние именно военной медицины в условиях, когда отнюдь не всё в порядке в плане государственной безопасности.

Для начала зайдём издалека

Есть у меня один знакомый, исходя из определенных объективных соображений, не будем называть его имя и фамилию. Не герой, но срочную службу он прошёл вполне нормально, демобилизовался младшим сержантом ВДВ. Однако дальше начались наркотики и криминал.


После того, как он, нанюхавшись «быстрых», устроил в квартире пожар и выпрыгнул из окна 4 этажа в сугроб, выбив себе собственными коленями два зуба, парня поставили на учёт и в психдиспансер, и в наркологию. Далее же после этого прыжка, сколько уж там он в ВДВ с парашютом прыгал, история молчит, у него возникла явная психическая патология. Она заключается в тяге к риску при нахождении на опасных высотах.

Устроившись работать слаботочником, он в не самом вменяемом состоянии рассказывал аудитории возле ближайшего магазина, что проводил Интернет на крыше тридцатиэтажки без страховки. Скорее всего, это была пустая похвальба, поскольку сейчас даже узбеки с таджиками выполняют высотные работы в страховочных жилетах, а не в «хребтоломах», которыми пользовались 15–20 лет назад.

В конце концов, сержант, не видя на гражданке перспектив трудоустройства с подобным поведением, отправился добровольцем на СВО. После недолгого пребывания в учебке в Белгородской области его отправили прямиком поближе к передовой.

Возникает вопрос: куда смотрели военные психиатры, если человек явно неадекватен?

На передовой такие люди с отсутствием инстинкта самосохранения долго не задерживаются, отправляясь оттуда вперед ногами, да ещё и могут утащить за собой сослуживцев. Это помимо того, что априори ранее судимых по «два-два-восемь» и состоящих на учёте сразу в двух диспансерах не отправишь даже в штрафбат.

Здесь нельзя не отметить, что одноименный сериал – это одно, а в реальности всё по-другому. Разве что только в ЧВК «Вагнер», но это уже тема, видимо, отыгранная после попытки мятежа и гибели при неясных обстоятельствах Пригожина и Уткина.

Однако вышеописанный случай довольно редкий. Конечно, многие рвутся в добровольцы, кто от безысходности на гражданке, кто по причине патриотических настроений, кто как рядовой первого класса, в ВС РФ – ефрейтор Банни из фильма «Взвод», которому на гражданке прямой путь – на нары или на электрический стул.

Очевидно, что основные доходы коррумпированным военным врачам приносит другая категория военнообязанных, та, которую принято поздравлять не с 23 февраля, а с 8 марта. В этом году крупный скандал, связанный с помощью уклонистам откосить от армии, произошёл в межрайонном военкомате Колпинского и Пушкинского районов Санкт-Петербурга.

Врач-терапевт Богданов поставил «откос», что называется, на конвейер, причём он и его подельники даже разработали фиксированную тарификацию для уклонистов. Сам Богданов имел не менее фиксированные 45 % от «выкупа», остальное распределялось между участниками ОПГ, где, помимо военных медиков, были и посредники-«бегунки», которые искали нужных клиентов.

В зависимости от серьёзности фиктивного диагноза банда врачей получала от 140 до 200 тыс. рублей с каждого уклониста. Богданов, конечно, в уголовных понятиях не искушен, а офицеру с букетом преступлений, совершенных на госслужбе, светила бы «красная зона», где такие, как он, не очень котируются.

Потому горе-врач принял соломоново решения сотрудничать со следствием, сдал всех подельников, потому и получил всего 8 лет условно с запретом госслужбы на 5 лет, которые также составили его испытательный срок.

Как тут не вспомнить Клима Чугункина, получившего условно 25 лет каторги. Впрочем, в северной столице это за время СВО далеко не первый подобный инцидент. Так, ещё в прошлом году суд вынес приговор врачу-терапевту одного из питерских военкоматов Вячеславу Козлову.

Причина была та же самая. Так же, как и Богданов, Козлов сдал подельников и стал сотрудничать со следствием. Поскольку в организованной им ОПГ участников было меньше, чем в случае с Богдановым, Козлов получил 4 года условно с испытательным сроком 3 года с лишением права занимать должности на государственной службе сроком на 3 года.

Но Питером дело не ограничивается

Злоупотребления служебным положением были и в пограничных с Украиной Курской, Воронежской и Белгородской областях. В Воронежской области призванные на СВО военнослужащие массово жалуются на местный военный госпиталь, который, по их мнению, неправильно определяет пригодность к военной службе.

Речь о раненых бойцах, которых после лечения от тяжелых ранений отправляли обратно на передовую. Причем многие жалуются на неправильное лечение. Кому-то врачи даже отказались проводить операции по извлечению осколков, при этом не было выдвинуто никакой мотивации таких решений.

И во всех случаях попытки обратиться в суд были безуспешными. Что примечательно, в прошлом году добиться правды через суд для военнослужащих было легче. За 2023 год гарнизонные военные суды Воронежской и Курской областей вынесли 15 решений по неправильному медицинскому освидетельствованию.

Белгородская область территориально подсудна Курскому военному суду, так что такие инциденты были и там. Особенный резонанс получил скандал местного масштаба с призванным на срочную службу военнообязанным Кузнецовым.

Военная медкомиссия не учла у него в общей сложности пять заболеваний желудочно-кишечного тракта. Кто там был прав, а кто виноват, теперь уже непонятно, потому что военные врачи нашли доказательства, что Кузнецов жаловался на плохое зрение и боли в суставах. В итоге суд встал на их сторону, правозащитные организации же на стороне Кузнецова.

Выяснить точно, то ли Кузнецов уклонист, то ли врачи нарушили его права, видимо, теперь уже невозможно.

Насколько же защищены права самих военных врачей, среди которых немало и тех, кто добросовестно выполняет свои обязанности?

Характерный эпизод, который показывает, что и они могут оказаться жертвами коррупции, произошел в Козельске Калужской области, где военного врача Юрия Евича чуть было не привлекли за дискредитацию армии.

Старший лейтенант медицинской службы ДНР, имеющий медаль «За отвагу», имел неосторожность прочитать лекцию по тактической медицине для сотрудников Росгвардии в Южно-Сахалинске. В ходе трехчасовой лекции Евич допустил ряд критических высказываний, которые одним из должностных лиц Росгвардии были вырваны из контекста и упомянуты в заявлении в суд.

Поскольку дело засекречено, ничего конкретно из этих высказываний неизвестно, но, вероятнее всего, речь шла о бардаке в тактической медицине, которой Евич посвятил всю свою жизнь. За военного хирурга вступились и военные корреспонденты, и блогеры, и непосредственные участники конфликта на Донбассе и СВО.

В итоге закончилось все отказным материалом, поскольку правоохранительные и судебные органы не нашли состава преступления.

Таким образом, можно заключить, что и в военной медицине сегодня не всё гладко. Одни занимаются коррупцией, других же пытаются посадить или оштрафовать за правду.

• Михаил Викентьев, Пётр Ненароков

https://topwar.ru/239709-zdes-vam-ne-minzdrav-a-voennyj-gosp...

После прорыва дамбы в Орске 10 тысяч домов и 13 тысяч участков оказались затоплены. Людей эвакуировали, кто-то остался переживать стихию в своем жилище, другие стали помогать тем, кто рядом. Корреспондент 74.RU Людмила Орлова приехала в Орск на следующий день после ЧП. Дальше — ее рассказ от первого лица.

Я попала в постапокалипсис. Именно так мне показалось, когда я увидела потоп в Орске. Никакие картинки или видео не передают этого ощущения подступающей воды.

Стоишь на бетонной поверхности, вокруг полнейшая темнота, и лишь где-то в стороне мигают красно-синие маячки полицейской машины. Чуть вдали — темный силуэт здания в полтора этажа, а вокруг ровное черное поле. Как зеркало — даже в ночи. Переводишь взгляд вниз и видишь, как вода тихо подползла к твоим сапогам, поднимается по ним. Медленно. У тебя есть время сделать шаг назад, отойти, убежать. Но ты стоишь и смотришь, как холодная темная жидкость отвоевывает миллиметры высоты твоих ног, а потом холодом доходит до горла.

И ты ничего не можешь сделать. Когда в доме случается пожар, можно пытаться его потушить, торопить пожарных, бегать с ведром или тряпкой. Пытаться сделать что-то. Пожар — это про крик. Он за считаные часы сжирает имущество. Вода, мне кажется, хуже.

Люди в Орске надеялись, что вода до них не дойдет. Ведь никогда не доходила. Вот этот квартал точно последний. А переночевав, просыпались и слышали плеск у крыльца. Многие до последнего сидели дома, даже на кусочке торчащей из воды крыши, потому что вода не отбирает пространство быстро.

Люди уезжали из своих жилищ, насыпая корм котам, а на следующий день возвращались, с тихим ужасом видя, что из воды торчит лишь треугольник, под которым они когда-то жили. И где-то там остался их кот. Что оставить его было фатальной ошибкой. Нет слёз, злости, только холод внутри.

Особо остро я это почувствовала в затопленном квартале с многоэтажками. Тут стояла машина, а тут — мусорные баки (вокруг плавают пакеты с отходами), здесь при нормальной жизни играли дети, катались с горки, от которой теперь над водой торчит небольшая труба. Вокруг плавают бутылки, баночка от унитазного ершика, даже несколько купюр, прошлогодние прелые листья. В воде, которой не было еще позавчера.

Я согласилась на эту командировку, потому что интересно побывать в эпицентре подобного происшествия (как и на любых других событиях для журналиста). Но пожар в Джабыке, затопленные куриным дерьмом и жиром поля близ радиоактивной реки с нашествием мух и даже, наверное, пандемия не сравнятся для меня по впечатлениям с Орском. Хотя пандемия самая близкая по ощущениям: ты надеешься, что она не придет в твой дом, и с тихим ужасом наблюдаешь, как косит твоих знакомых.

И меня охватило такое же негодование, как и орчан, когда вдруг глава МЧС России доложил президенту, что людей просили заранее эвакуироваться, хотя мэр Орска незадолго до первого прорыва дамбы заявлял, мол, «ребзи, не паникуйте, всё зашибись». И вот эти красивые картинки «во время объезда главы МЧС спасли бабушку» не впечатляют. Где спасатели?

Люди реально сами качали лодки и отправлялись на подмогу тем, кто вовремя не покинул квартал и теперь с ужасом наблюдает, как вода подбирается к его порогу. Весь световой день туда-сюда. Потом на другую точку, потому что оттуда звонят и просят вытащить. На сцепках, надувных лодочках, на веслах, по одному-два человека. Где в это время экстренные службы? Где те самые эмчеэсники, про приезд пачек которых браво отчитывалось местное правительство? Мы три дня с коллегами гоняли по затопленным точкам и почти не видели их. Вы скажете, а как же та клевая машина-амфибия? Одна? На которой катали журналистов? Хочется зло рассмеяться.

Конечно, там работали эмчеэсники и полицейские — они были, и, думаю, ребята службу круглосуточно несли (как и медики). Только этого недостаточно. Правда, откуда-то приволокли целую толпу парней с нашивкой «полиция», чтобы отгородить мэра от людей во время схода негодующих горожан. Что это вообще за свинство?

Когда заговорили про мародеров, я подумала, что это бред — так не бывает. Какое мародерство в таких обстоятельствах? Это слишком трудозатратно по сравнению с выгодой, казалось мне. Но нет. Они реально есть. И отчеты полиции про «мы плаваем, патрулируем» вообще не помогают. Гады выползают, бьют окна, залезают в дома и берут то ценное, что люди пытались спасти от воды, но не смогли унести.

Хочется спросить: а кто виноват в этом всём? Типичное авось? Авось выдержит дамба; авось вода дальше не пойдет; авось как-нибудь само рассосется. Только вот спрашивай или не спрашивай, дома это людям не вернет, как и бизнес, работу. Не вернет утраченного спокойствия и хотя бы мнимого ощущения безопасности. Откуда дальше ждать удар под дых?

В комментариях пишут: «А чего жилье не страховали?», «Слава богу, все живы, а имущество — дело наживное». Вы знаете, сколько стоит застраховать квартиру? Около 10 тысяч примерно — для многих (думаю, большинства) это большая сумма. И не надо высокомерных «они выбрали такую жизнь» — чего ж вы тогда выбрали жизнь душнилы-комментатора? Никто не будет считать, сколько пожилых людей сейчас скончается от проблем с сердцем из-за стресса, у скольких начнется депрессия и они совершат непоправимое. Эти люди тоже утонули, пусть и в горе, а не воде.

Пока я была в Орске, не могла отвязаться от мысли: что будет с Челябинском, если вдруг прорвет Шершневскую плотину. Во что превратится город? (Мои коллеги, кстати, на эту тему сделали материал). Вспоминала разрушение Каховской ГЭС, которое я не воспринимала всерьез должным образом. С другой стороны, если я буду подпускать каждую трагедию так же близко к сердцу, как орский потоп, то оно просто не выдержит.

https://74.ru/text/incidents/2024/04/10/73441718/?utm_source...

Тук-тук, откройте,
Это я - ваше сердце.
Меня заперли за дверцу,
За седьмым замком,
Дураком, босиком, целиком...
Кровь с молоком.

"Я - триста"! ... Эта фраза часто звучит по рации во время штурма. А если не по рации, то бойцы просто передают вместе с позывным: "Тополь - триста". Значит, человек ранен. Значит - совсем беда. А ещё это значит, что через некоторое время (иногда очень нескоро) этот человек попадёт к нам, медикам... Ко мне.

И вот теперь я сам - "триста", обычное дело на войне. Известное дело. Сижу в ПАЗике... Еду по шоссе, такому же ровному, как и мое настроение (и то и другое - редкость в последнее время). Еду долечиваться в госпиталь. Уже и не больно совсем. В наушниках звучит композиция "Тук-Тук" группы Comedoz... И как-то очень она резонирует с моим настроением. Стучатся в мою голову вперемешку и воспоминания и мысли... И тянут, тянут меня в недавнее прошлое.

Тук-тук, откройте,
Это я - ваша совесть:
Недочитанная повесть
С обожжёнными страницами,
С равнодушными лицами,
Где-то за границами.

Да, "трёхсотые" бывают разные. Попадаются среди них и такие. Прячущие глаза в пол. "Самострелы"... Забоялся человек настолько, что прострелил себе руку или ногу, лишь бы в бой не идти. Нет, я их не сужу, не суди да не судим будешь, но некоторую брезгливость всё же ощущаю (и в этом не одинок). Нехорошо, я ведь медик и ко всем должен относиться с одинаковым сочувствием, так ведь?.. Что интересно: прекрасно понимают - за это посадят, определить самострел есть масса методов, а все равно делают. Некоторые сами признаются, было страшно. А иные хорохорятся, до упора настаивают, что случайность, мол, врут в глаза... Такие "пациенты" особенно неприятны.

Один вообще соригинальничал, стреляться не стал, просто вколол себе шприц-тюбик Промедола и отключился в сугробе. Понятное дело, в отключке не страшно. К нам попал в виде ледышки на 90 процентов. Еле спасли чудика, и скорее всего он останется без пальцев ног: отморозил. Но, слава Богу, таких - единицы.

Тук-тук, откройте,
Это я - ваше счастье:
Разобрали на запчасти,
Собираем по осколку...
Толку - искать иголку
На книжной полке?

Счастье, что выжил. Счастье, что дотащили. Удача любит сильных духом. Банально, но факт. Собираем действительно по осколкам. Приматываем к телу то, что осталось от ноги или руки и отправляем дальше. Хирурги разберутся. Но то, что осталось, обязательно надо сохранить. Хотя бы на лоскуты, чтобы было потом из чего кроить культю.

Есть, есть настоящие герои. Я бы так не смог. Вспоминается невысокий, кряжистый старшина. Три дня провел в окопе с костями ног, торчащими наружу: открытые переломы. Не могли вытащить - супостат не давал, накидывал по нашим позициям всем, чем только можно, всеми видами боеприпасов. Но вытащили в итоге, а там уже гнилостный запах, некрозы, возможно, гангрена, то есть - минус ноги... И он, бедолага, молча всё сносит. Не пикнет и не вскрикнет. Наоборот, пытается помочь его нести, уговаривает с ним не церемониться.

Или вот ещё кадр из памяти: везём паренька по срочной эвакуации, он на позитиве, анекдоты рассказывает, а вместо ноги ниже голени - ошмётки. И что характерно - без обезбола. На чистой силе воли едет. Просто терпит. Дай вам Бог, ребята, дай вам Бог.

Тук-тук, откройте,
Это я - ваше горе:
Нарисованное море.
Глубоко до дна,
Не достать, не отстать,
Не восстать, не пролистать.

А бывает и так... Лечу я человеку ноги. От непрерывной носки армейской обуви там ужас, что происходит. И вылечиваю. Он меня благодарит сердечно перед выездом на задание. А на задании ему в первый же день одну из ног отрывает: наступил на мину. Шутим, мол, одну можно было и не лечить, мазь бы сэкономили... Мрачнеет боец. "Сделал дочке подарок на день рождения", бормочет он, пока я его "мотаю". Горе...

Тут же приносят другого, нашего главу сапёров, Грозного (все позывные изменены). Сильный, уверенный в себе мужик, которого я на прошлом Б.З. "поднял" после контузии и сильнейшей пневмонии, и казалось, уже ничто его не возьмёт. Куда он только не совался, какие только авантюрные задачи не выполнял, а вот поди ж ты: от судьбы не ушёл. Смотрит почему-то виновато, говорит: "отвоевался я, Илюха". Горе? Горе. Но главное, что живой. Главное, что живой.

Тук-тук, откройте,
Это я - ваша правда.
Никогда не будет завтра:
К нам придет вчерашнее сегодня,
Как злая сводня
В одном исподнем.

Когда начинается штурм, раненые идут потоком и это - правда.

Зимы здесь мягкие, температура всё время танцует около нуля, и в зависимости от её танца "трёхсотые" вваливаются к нам в мед. блиндаж либо в виде комков грязи, либо в виде конгломератов льда и это - правда.

Пол у нас дощатый и не очень чистый: постоянно наносят землю с улицы, но в такие моменты на него летят окровавленные бинты, льётся кровь и падают клочья разрезанной нами формы, и это - правда.

В часы штурма блиндаж напоминает какую-то толкучку: людей - не повернуться, один перевязывает, другой держит, третий готовит инъекции, четвертый записывает в тетрадь данные раненого, которые ему громко кричит пятый, параллельно вызывая по рации машину, шестой уже надевает бронежилет, каску и хватает комплект неотложной помощи, чтобы сопровождать раненых дальше, и это - правда.

А в то же самое время в том же блиндаже на верхних нарах крепко спит следующая смена медиков, привычно не обращая внимания на суету и шум вокруг. Ребятам нужно восстановить силы. Потому что в любой момент они могут понадобиться. Потому что в назначенный час они встанут и заменят нас, а мы, в свою очередь без сил упадём на нары, и так - до окончания штурма. И это - правда.

Тук-тук, откройте,
Это я - ваша честь.
Постелили у порога,
С чистыми подошвами в берлогу:
И слава Богу. Зачем так много,
Когда всё есть?

Есть на фронте новички. А есть уже обстрелянные. Иногда они работают вместе. Я бывал и с теми и с другими на заданиях. Видел, как первые превращаются во вторых. Так себе зрелище, если честно.

А отличить новичков просто. Помимо прочего - по отношению к медикам. Снисходительное такое отношение, иногда даже с легким презрением: ведь мы, медики, не штурмуем. Не идем под пули. Не рискуем собой. По их, новичков, пониманию, разумеется. Временами приходится слышать: "имей в виду, лепила, отсидеться в блиндаже - не получится". Неприятно, конечно, но я не спешу оскорбляться. Молчу и улыбаюсь с конфуцианским спокойствием.

Потому что уже знаю: всё это - до первого боя, до первого артобстрела, до первого "наката". Потому что ТАМ они увидят нас, медиков, в деле. Увидят меня, очкарика пятидесяти лет, в семикилометровом марш-броске прущего на себе, кроме бронежилета и автомата ещё двадцать килограммов "медицины". Увидят, как мы, плюнув на возможные "прилёты", выскакиваем из окопов и работаем с ранеными, так как никакая медицинская деятельность в них невозможна: слишком они узкие и неглубокие. А уж если кто не дай Бог попадет к нам "трёхсотым"... Трудно снисходительно относиться к тому, кто тебя "собирает".

И ещё я точно знаю, что в нашем взводе не останется ни одного бойца, который после задания не подойдёт чтобы пожать мне руку.

Тук-тук, откройте,
Это я, ваша память,
Я должна вот вот растаять:
Слишком жаркая планета эта,
Здесь мало света,
Одни секреты.

Начмед соседнего полка Вагус - тертый войной и жизнью брылястый майор медицинской службы с печальными глазами библейского пророка хрустко закусывает огурцом и говорит: "у каждого из нас, Илья, есть своё личное кладбище. И у тебя оно тоже будет". Потом до меня дошло, о чём он.

Действительно, когда к тебе приносят одновременно двух и более "тяжёлых", и ты понимаешь, что если займёшься одним из них, то стопроцентно потеряешь остальных, это очень-очень сложный выбор. И ответственность за него, и память о нём остаются в твоей душе навсегда... Навсегда.

Сейчас память навязчиво подсовывает мне уже немолодое лицо бойца с позывным Хусейн: его подтащили к моему блиндажу, пытался автоматными очередями сбить дрон-камикадзе, дрон оказался проворней. Результат - осколок в грудную клетку, в область сердца.

Жить ему осталось не больше минуты, я это ясно вижу, но все равно клею на рану окклюзионную повязку. На бескровном лице застыло странное выражение: смесь сосредоточенности и какого-то, что-ли удивления в глазах. Глаза эти видят уже нечто недоступное мне, а зрачки - не реагируют на ярчайший свет фонарика, направленного прямо в них... Всё.

Закрываю Хусейну веки. И вроде нет тут моей вины, не мог я уже ничем помочь, а всё равно тяжко на душе и по-дурацки стыдно, что он умер у меня на руках. И никак не избыть эту тяжесть.

Наверное, это оно и есть. Моё личное кладбище. Плюс один.

Тук-тук, откройте,
Это я, ваша смерть!
Я устала ждать за дверью,
Я хочу войти: по поверью,
Вся в белых перьях.
Соберётесь по пути,
Пора идти.

И вот он, мой последний выход на ЛБС. Или, вернее, крайний, тут все становятся суеверными. Раннее утро. Мы - в начале "лесополки" (лесополосы). Она изрыта траншеями, завалена мусором. Раньше здесь закреплялся противник. Теперь он - в её дальнем конце. Многое осталось брошенным. Нахожу две складные тактические медицинские койки, качественные, европейские: пригодятся.

Наша мед. точка

Ребята уходят дальше, на штурм, а мы остаёмся, готовить мед. точку. Три плащ-накидки - в одну сцепку. Растянуть на шнурах-паракордах между деревьями. Сверху - масксеть. Под навес - койки (пригодились) и пару-тройку снарядных ящиков, на них - разложить всё необходимое, чтоб было под рукой. Пока это делаем - по рации уже слышно о трёхсотых. Едва закончили, до нас донесли первых...

А дальше включается жуткий конвейер. Ребята понаступали на мины. Плюс дальний конец лесополки стали обкладывать из миномётов. Такого количества отрывов за один выход у меня ещё не было. Работаем. Мотаем. Жгутуем. Чистим раны.

Притаскивают здоровяка Степашу, отчаянного бойца, с которым пройдено уже не одно БЗ. Степаше отчекрыжило ногу. Но не полностью. Она висит на тонком лоскуте мягких тканей. Степаша орёт, несмотря на обезбол. У Степаши - слабая реакция на анальгетики. Нелепо и дико выглядит его стопа, примотанная подошвой вверх к его же колену...

С первой партией раненых мой напарник уезжает на БТР - сопровождать их до следующего плеча эвакуации. Уезжает не вовремя: пошла вторая "волна". Одного за другим подтаскивают нескольких безногих. И ещё - Мела, нашего взводного, двухметрового, мощного мужика, толкового командира и хорошего человека. Взглянув на него я понимаю - плохо дело. Совсем плохо. Регламент предписывает нам сперва заниматься лёгкими и средними. Тяжёлыми - в последнюю очередь. Не могу так. Уговариваю ребят подождать, тем более, что они все зажгутованы и на обезболе, я проверил.

Мела кладут на койку. У Мела нет плеча. То есть совсем нет. Вместо него - дыра с обломками костей. Прилет из миномёта случился рядом, а осколки там немаленькие. Но - чудо: крупные артерии не задеты, иначе бы взводного просто не донесли. И нервы работают, он шевелит пальцами перебитой руки. Теоретически, руку можно спасти.

Ещё большее чудо, что он до сих пор жив: сильнейший травматический шок, да и кровопотеря всё же огромная. Дыхание поверхностное. Пульс нитевидный. Лицо восковое, с заострёнными чертами, та самая "маска смерти", которую я уже научился узнавать. Губы даже не синие - белые. Вот уж воистину Мел. Понимаю, что жить ему - совсем чуть-чуть.

Но, черт побери, на этот раз я могу хотя бы попытаться что-то сделать!

Медикаменты и перевязочный материал. Слева виден тот самый рюкзак с физраствором и всем необходимым для работы

Потрошу рюкзак, в нём был физраствор в полиэтиленовых пакетах... И снова чудо: из пяти пакетов два - не замёрзли. Мастерю проволочный крючок, цепляю пакеты, быстро снаряжаю капельницу. Загоняю катетер в еле видную вену. Машинально бормочу: "Венозный доступ получен", так положено, регламент есть регламент. Подсоединяю канюлю. Вижу, пошёл раствор, хорошо. Сейчас главное - наполнить кровеносную систему жидкостью. Ну и поддержать медикаментозно. С хрустом ломаю ампулы. Дексаметазон, Транексам, Нефопам, всё это шприцем в пакет с физраствором. Во второй пакет идут эуфиллин и хлорид кальция.

Тянутся минуты, рвутся снаряды где-то не очень далеко...

И вот, порозовели губы, появилось нормальное дыхание, стонать перестал, слава Богу. "Маска" с лица ушла. Ожил слегка боец. С помощью ребят, поднимаю его в сидячее положение, тампонирую рану (хотя это и раной не назовёшь), натуго прибинтовываю руку к груди, согнув в локте и выдыхаю: теперь - довезём. А значит, уже можно и нужно заняться безногими...

На следующий день по локации мед. точки начались прицельные прилёты кассет. Двое медиков были ранены. Один погиб.

Наше пребывание в лесополосе наконец окончено, заходит другое подразделение. Прилёты участились. Поэтому ждём, рассредоточившись в посадке. Наконец, команда по рации - выдвигаться к точке погрузки. Выходим на бетонку. Движемся цепью с интервалом. Метров через 50 - съезд с дороги в поле. Там, в поле, уже видно две БМП, они направляются к нам. Народ подошёл к точке погрузки и недопустимо.

И будто накаркал: звук, который ни с чем не спутаешь - надрывный визг дрона-камикадзе! Дрон врезается в толпу. Взрыв. Крики. Подбегаю, вижу, посекло народ мелкими осколками, пронесло, считай. Нахожу одного сравнительно тяжелого, тащу в канаву (естественная складка местности), у него в голове осколок плюс контузия, ничего не слышит, не соображает, но всё время порывется куда-то идти, приходится удерживать. Обрабатываю рану, вяжу ему на голову "шапку Гиппократа", передаю эвакуаторам.

БМП остановились, не доехав. По рации команда - идти до них, срочно грузиться и уезжать. На полпути снова проклятый звук, и снова два камикадзе, на этот раз прямо в машины... И нет у нас больше БМП.

Явно подгадав момент, супостат пускает в ход кассетные боеприпасы. Звучат прилёты. Звучат характерно: шум рассекаемого воздуха, потом небольшой взрыв, две секунды паузы и хаотичная канонада, словно фейерверк. Когда припас достигает цели, он срабатывает и раскидывает пару десятков бомбочек, которые в свою очередь детонируют, разлетаясь сотнями осколков, убивая и калеча. Вот они-то, эти бомбочки, и звучат как фейерверк. Смертельный фейерверк, надо сказать.

На этот раз успеваю сориентироваться, заслышав первый взрыв и падаю. Уши чуть заложило и... Ого! Что-то ужалило меня в правое бедро... Похоже, зацепило. Тут же понимаю, что рана ерундовая, уберёг Господь. А вот парень, шедший рядом, упасть не успел. Позже узнал, что ему осколки залетели в руку и ногу, раздробив суставы и застряв в них: это полгода-год на восстановление.

Чудо, но двухсотых нет. Чудо, что не успели погрузиться на БТР до того, как прилетели камикадзе... Из рации новый приказ комбата - двигаться по полю пешком до "железки", там подберут. Нам не по себе: ясно понимаем, какая мы шикарная мишень для дронов и кассет. Но приказ есть приказ. Двигаемся максимально быстро. Иногда падаем в воронки и глубокие колеи по прилёте очередной кассеты. Бьют они уже не так прицельно, и это спасает.

Чувствую, что-то течёт по бедру. Смотрю и вижу: обильно промокла тёмным штанина до самого низа. Первую секунду пугаюсь - откуда столько крови? Потом удивляюсь - пятно тёмно-жёлтое. Потом доходит, и я облегчённо матерюсь, смеясь. Или смеюсь, матерясь. В подсумке на боку у меня был пластиковый флакон с Бетадином (это йод, только не на спирту). Так вот, другой осколок попал именно в него, избавив меня ещё от одного ранения. Медика спас йод. Символично.

Подходим к железке. Там я узнаю, что было ещё два попадания камикадзе в наших ребят (пока шли, группа порядком растянулась, и авангард мы не видели). Но все живы. Да, отомстил противник за то, что взяли лесополосу.

Подъезжает БМП. Слава Богу! Грузимся! Двадцать минут "американских горок" и мы - на "нуле". Почти дома, можно сказать. Дают 10 минут на сборы. Кидаю в чехол от спальника самое необходимое, броник и автомат оставляю в блиндаже. Снова БМП. Везут к медикам полка. На рану клеят пластырь и отправляют дальше. Едем в медицинском "кунге". Вечером прибываем в эвакогоспиталь. Там вынимают осколок. Больно. Но терпимо. Поспал пять часов. Ночь. Будят. Едем дальше. Снова эвакогоспиталь, расположенный в бывшем санатории, в дивной лесной местности. Тут остаёмся два дня.

Шок. Совсем другой мир. Здесь есть кровати! Унитазы! Оказывается, фарфоровая посуда - не фантастика, она существует! И люди едят, сидя за столами, накрытыми белыми скатертями, а не стоя где попало... А уж снаружи!.. Можно двигаться в полный рост. Спокойно двигаться, а не короткими перебежками. Не слышно выстрелов и взрывов. Поэтому кажется, что кругом звенящая тишина. Но нет. Лес шумит. Всё равно - непривычно. .

Словно во сне иду по главной аллее... Пустующая эстрада с плакатами. На плакатах детские мордашки - очевидно летом тут проходили лагеря отдыха, санаторий-то профсоюзный. Под ними нахохленными птицами замерли инвалидные кресла-каталки: печальное соседство. Подхожу к памятнику бойцам времен Великой Отечественной. Долго стою. Читаю фамилии. Странно, как будто своих повстречал... Хотя, что тут странного? Кто они, как не свои? Самые, что ни на есть. Помним мы про вас, ребята, и про дела ваши помним. И честно стараемся - соответствовать...

Неподалёку от памятника выстроились строгой шеренгой наши временные пристанища: пневмокаркасные модули.

Этакие чудные надувные дома, они вносят в ландшафт фантастическую ноту. В одном из них я и живу. Внутри - тепло и светло, даже уютно. Стоят двухъярусные кровати, ну да к этому не привыкать. Неподалёку время от времени курсирует санитар с матюгальником и выкликает тех, кому подошла очередь на отправку. Приходит момент, когда он называет и мою фамилию. Что ж, значит опять в дорогу... Здесь глубокий тыл. И поэтому дальше нас везёт уже обычный ПАЗик. Армейский ПАЗик цвета хаки, по непривычно ровному шоссе.

Возвращаюсь в реальность. Въезжаем в город. Скоро госпиталь и лечение. Песня в наушниках отзвучала. Плейлист закончился. Воспоминания тоже. Что впереди - неизвестно. Но есть надежда. На мирное небо. На торжество разума. На правду, в которой сила. И на любовь, которая "никогда не перестаёт".

• Илья Белостоцкий. Луганская область, февраль - март, 2024 г

• https://vk.com/@123947-ya-300

https://topwar.ru/238535-ja-300.html

Уже месяц минул с тех пор, как боец 2-го гвардейского армейского корпуса ВС РФ, автор телеграм-канала «Нам пишут из Янины» Андрей Морозов (известный также как Мурз) ушёл из жизни, покончив с собой. Автор сих строк был немного знаком с Андреем, однако как-либо комментировать этот поступок, честно говоря, не хотел. Однако и совсем ничего не написать об этом человеке, наверное, также было бы не совсем правильно.

Самоубийство «Мурза» в самурайском стиле (а именно таковым оно и было, поскольку сам Андрей Морозов был знаком с Бусидо и в своей предсмертной записке, опубликованной в его Telegram-канале как раз на него ссылался) стало для многих абсолютной неожиданностью. Не был исключением и автор этих строк, однако следует учитывать обстоятельства, которые к этому привели.


Во-первых, Андрей много лет провёл на войне, из-за чего у него произошла профессиональная деформация сознания – изменение процессов мышления, возникающее при многолетнем выполнении одной и той же профессиональной деятельности. Мурз был настолько сосредоточен на военном деле, что всё остальное (включая его собственное здоровье и жизнь) имело для него второстепенное значение.

Во-вторых, учитывая, что Андрей Морозов практически не находил себе времени для отдыха и полноценного сна, он уже продолжительное время страдал от синдрома хронической усталости. Это также серьёзным образом влияло на его психологическое состояние и восприятие действительности.

В-третьих, как известно, «кто умножает познания, умножает скорбь» (фраза из книги Экклезиаста), и Мурз, получая реальную информацию о происходившем на фронтах, воспринимал её близко к сердцу, поскольку был человеком идейным и ему была небезразлична судьба его боевых товарищей. Он пытался достучаться до военного руководства, чтобы оно, в конце концов, прекратило практику «мясных штурмов» и наказывало ответственных за таковые. Полная неудача в данных мероприятиях сильно тяготила его.

В-четвёртых, на него оказывалось давление – в первую очередь медийное (Соловьёв, Витязева, Гаспарян, многие Telegram-каналы, которые усилили атаку после его постов о потерях под Авдеевкой), где его называли «пораженцем», «нытиком» и т. д., а его публичные высказывания – «работой на врага». Не всё было гладко и в отношениях с военным руководством, которое явно не одобряло того, что писал Андрей

Именно этот набор факторов по итогу привёл к трагедии.

Понять и осознать поступок Андрея Морозова достаточно сложно, и автор не считает корректным давать ему оценку.

Самоубийство, как известно, всегда резко осуждалось христианской цивилизацией. Исключение делалось для людей, которые, сознательно лишая себя жизни, имели цель спасти другого человека или группу людей от смерти. В таком случае данный поступок в православном христианстве классифицировался не как самоубийство, а как самопожертвование.

Однако в некоторых других культурах, например в Японии, самоубийство, напротив, превозносилось. С точки зрения Бусидо (кодекса самурая), совершая сэппуку (харакири), самурай совершал большой подвиг и демонстрировал душевное равновесие и способность к самоконтролю, ибо путь воина – это путь смерти. Совершалось харакири, если воин считал, что его душа больше не может находиться в собственном теле – причиной могло стать оскорблённое достоинство воина, необходимость подтверждения честного имени, желание сохранить какую-либо тайну, угроза пленения или смерть по приказу господина. Оно также могло быть совершено из-за нежелания мириться с какой-либо вопиющей несправедливостью.

Впрочем, Андрей Морозов не был японцем, а японские традиции никогда не были близки русскому человеку (да и в самой Японии от них уже мало что осталось). Мурз был человеком, полностью погружённым в насущные проблемы военного конфликта на Украине – фактически этим он и жил, причём уже давно. В этом я не раз убеждался лично.

С самого начала он поддерживал «Русскую весну» и после начала военного конфликта на Донбассе отправился добровольцем, однако сначала ему не повезло – он попал в город Антрацит (ЛНР), который находился под контролем отрядов (а откровенно говоря – банд) Николая Козицына, которые приняли его за «шпиона» и подвергли пыткам. Многие местные жители также почувствовали на себе власть казачьего «атамана», ибо грабежи и пытки ради завладения имуществом в то время были не редкостью.

После такого, вернувшись назад, большинство людей плюнули бы на всё и больше бы добровольцами никуда не вызывались (а то и вовсе бы перешли в стан противников республик), однако Андрей поступил по-другому. Подлечившись, он совершил вторую попытку и вновь оказался на Донбассе, впоследствии принимал участие в Дебальцевской операции в составе батальона «Август». Это наглядно демонстрирует, что Мурз был невероятно целеустремлённым человеком и никогда не отказывался от задуманного, несмотря на все препятствия.

Единственная очная встреча между мной и Андреем Морозовым состоялась в далёком 2017 году в небольшом кафе в Луганске (произошла она при содействии Игоря Стрелкова). На тот момент Андрей испытывал определённые проблемы со здоровьем – в частности, сильно хромал на ту самую ногу, которую ему «подлечили» казаки Козицына в 2014 году, и страдал от гипертонии.

Это, тем не менее, не мешало ему заниматься проблемами Народной милиции ЛНР (в основном по гуманитарной части), он постоянно был в разъездах и мало отдыхал. Собственное здоровье, похоже, его не слишком волновало – впоследствии он даже перенёс микроинсульт, потому что практически не находил перерывов для отдыха, полностью погружаясь в работу.

В тот день Мурз искренне возмущался тем, что группа энтузиастов-военнослужащих разработала проект БПЛА, однако руководству он оказался неинтересен, а военнослужащих отчитали за самодеятельность. Обменявшись мнениями относительно политической ситуации в ЛНР (встреча происходила на фоне силовой смены власти в республике), мы договорились поддерживать контакты в дальнейшем.

Никаких сомнений в искренности и идейности этого человека не возникало – наоборот, его погружённость в конфликт на Донбассе поражала. Он всегда повторял, что не любит говорить о вере в победу и её неизбежности, а говорил, что «победу надо делать». И он действительно делал всё необходимое, чтобы её приблизить: снабжал армию связью и БПЛА, учил людей пользоваться БПЛА, занимался ремонтом радиостанций и т. д. После начала военной операции он ещё больше погрузился в работу. Он был уникальным человеком, ибо таких вот людей, на 100 % преданных какой-либо идее, очень мало.

Андрей Морозов был радикалом и не менял своих взглядов – даже после отступления ВС РФ от Киева и под Харьковом, он продолжал выступать за войну до победного конца (которой, на взгляд автора, в сложившейся ситуации добиться уже невозможно, пока всё идёт к разделу Украины между Россией и Западом) и новые волны мобилизации. В возможность добиться мира дипломатией он не верил. Он отчасти осознавал, что политическое руководство ставило себе несколько иные цели в конфликте, но надеялся, что Москве придётся действовать так, как хотят патриоты вроде него – вопреки её желанию.

Автор далеко не во всём был согласен с Мурзом – как уже было сказано выше, возможность полной и безоговорочной победы с русским флагом в Киеве, на взгляд автора, была безвозвратно упущена, и упущена она была в том числе потому, что такая цель и не ставилась. Сейчас же тотальная мобилизация в условиях демографической ямы, которая из без того усугубляется, станет катастрофой для России. Тем более одна лишь мобилизация не способна решить всех проблем. Кроме того, автор не был согласен с некоторыми радикальными взглядами Андрея, касающимися боевых действий.

Однако Андрея Морозова совершенно не в чем было упрекнуть – многие годы он спасал множество солдатских жизней, обеспечивая армию связью и беспилотниками, и делал всё возможное для того, чтобы добиться победы. Именно благодаря таким людям, как он, Донбасс стал частью России.

При этом вместо благодарности Андрей получал вёдра помоев от известных медийных личностей. Он хотел говорить правду, но так как правда зачастую бывает неказиста и даже ужасна, мало кто готов её воспринимать. Человек склонен верить в то, во что хочет верить, и склонен слышать то, что хочет слышать, поэтому ему гораздо легче поверить информации о том, что взятие такого-то города/штурм такой-то позиции прошёл с минимальными потерями и без особых проблем, чем тому, о чём писал Мурз. По этой причине Андрей Морозов не был понят массами.

В какой-то момент, подвергаясь информационным атакам, Андрей понял, что совершенно ничего не может изменить. Его находящаяся в постоянном напряжении нервная система не выдержала, и он принял решение уйти из жизни, оставив завещание и написав прощальное письмо. И рядом не оказалось никого, кто бы смог его остановить.

• Виктор Бирюков

https://topwar.ru/238826-poslednij-samuraj-novorossii.html