BigBigWall

Эти слова написала врач в далёком 1944-ом Дежурство в госпитале длилось 3 суток.
После утомительных дней врач отделения нейрохирургии Вероника Михайловна Тушнова, едва дойдя до дома, записала на клочке старой бумаги «Не отрекаются, любя…» И уснула. Ей было всего 33 года. Шёл 1944-й год.

Романс «Не отрекаются, любя…» на музыку Марка Минкова впервые прозвучал в 1976-м со сцены Московского драматического театра имени Пушкина. Вероника Тушнова его уже не услышала – её не стало в 1965-м. Вот как звучало стихотворение в первозданном варианте.
Не отрекаются, любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трех человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю что там.
И вьюга заметет пути
на дальних подступах к воротам...
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счетчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.
В. Тушнова, 1944 год.

Ребёнок появился, когда ей было пятнадцать лет. Юную Аннет принудил солдат-наёмник, и после этого был таков. А девушка осталась одна со своим позором… Семья не защитила её. Для родных она стала грязным пятном на репутации. Поэтому-то несчастная мать и достала подушку. Когда малыш затих, Аннет упала в обморок. Она безропотно подчинилась, когда её забрали стражи порядка. И не стала возражать, когда её приговорили к петле. То, случится двумя днями позже, она никак не могла предполагать.

Испуганная Аннет исповедалась священнику ранним утром 23 апреля 1376 года. Она признала свою вину, она полностью раскаялась.

- Господь да спасет твою душу. – поджав губы, проговорил отец Бертран.

Все знали, что иного пути для девушки нет – ведь она оборвала жизнь крошечного существа. Немногие сочувствовали Аннет. В основном жители Лиона обсуждали другое: будут ли на казни родственники осуждённой? Или они уже полностью вычеркнули её из своей памяти? Однако в назначенный час на площади появилась мадам де Аранжи, в сопровождении двух своих дочерей. Мессир де Аранжи предпочел проигнорировать последний час Аннет. Она его больше не интересовала.

- Да исполнится воля Господа и нашего короля Карла V! – громко прокричал священник.

- Подождите! – раздался другой голос.

Площадь ахнула, когда на помост, где уже стояла под петлёй Аннет, быстро взобрался молодой человек. Некоторые узнали его – это был Анри Буге, сын стряпчего, неплохой парень двадцати двух лет от роду. Серьёзный, образованный, всегда приятный в общении.

- Я забираю её. – хрипло произнес Анри Буге. – Это ведь по закону? Не так ли?

Заплечных дел мастер, который должен был выбить подставку под ногами Аннет, рассеянно хмыкнул. Священник озадаченно почесал затылок. Конечно, Анри Буге был совершенно прав! Он мог спасти приговорённую, таков был закон.

- Только в одном случае вы можете её забрать. – пояснил отец Бертран.

- Я знаю. – спокойно отозвался Анри Буге. – Я женюсь на ней. Я люблю эту девушку и хочу её спасти.

Голоса на площади зазвучали взволнованно и одобрительно. Еще минуту назад публика была готова растерзать Аннет, а теперь этот поворот воззвал к лучшим чувствам. Получалась романтическая история! Да ещё какая! Девушку, которую суд однозначно признал виновной, по закону можно было спасти. Если находился человек, готовый взять её в жены, причем немедленно, она получала второй шанс в жизни.

- Я испытываю к мадмуазель де Аранжи чувство безграничного сострадания, - произнес Анри Буге, - и давно хотел признаться ей, что люблю её уже два года. Её дворянское происхождение не позволяло мне рассказать о своих чувствах, но сейчас ситуация иная. Если королевский закон не изменился, и мадмуазель де Аранжи не откажется, я готов немедленно заключить с ней брак!

Оказалось, что закон не изменился. И спустя два с половиной часа бледная, дрожащая всем телом, совершенно сбитая с толку Аннет говорила «да» перед алтарем.

Анри Буге стал её спасением. А она для него – любящей женой и матерью четверых общих детей.

А средневековый закон о помиловании тех, кто преступил закон, просуществовал во Франции еще… шестьсот лет! В девятнадцатом веке тоже можно было забрать приговорённого прямо под петлей, если находился желающий сочетаться с ним браком.

Их называли «свадьбы под перекладиной», и вот что любопытно – девушек спасали намного реже. А вот мужчин – довольно часто. В 1510 году Пьер Момарш, которого обвиняли в гибели соседа, был спасён влюбленной в него ровесницей. В 1639 году Люсьен Брево из Парижа получил прощение благодаря дальней родственнице, которая согласилась взять его в мужья. Любви между ними не было, но Брево был владельцем двух лавок, и его невеста не хотела упустить выгоду.

К слову, были подобные законы и в других европейских странах! В Богемии четырнадцатого века осужденный считался спасенным, если его жена успевала вскочить на эшафот и закрыть его своим платьем. В Испании и Фландрии человека, оказавшегося под петлей, могла забрать к себе лишь женщина, которая занималась легкомысленной профессией. И надо вам сказать, что такие примеры тоже находились!

Да, а как закончилась жизнь Аннет? Она прожила больше шестидесяти лет, пережив Анри. Чтобы слухи не мешали им, пара перебралась в Париж, где и пустила свои корни. Один из потомков Буге стал поставщиком Двора его королевского величества, короля Людовика XIII. А все потому, что в 1376 году один влюбленный молодой человек протянул руку помощи несчастной обесчещенной девушке.

Ника Марш

В свое время Ростропович был солистом Московской филармонии, а посему, как и все прочие, был включен в бригаду по обслуживанию целинных и залежных земель.

Приезжают они на полевой стан - народ сидит на земле, фортепьяно нет. Ростропович разволновался: "Как же я буду без аккомпанемента играть?" А композитор Ян Френкель его успокоил: "Не волнуйся, Славочка, я хороший аккордеонист, я тебе саккомпанирую - никто и не заметит!"
Вот Ростропович играет, Френкель на аккордеоне подыгрывает, как может... Вдруг где-то в конце "зала" встает здоровенный целинник в робе и, перешагивая через сидящих, движется к "сцене".
Ростропович шепчет Френкелю: "Янек, что-то мне лицо его не нравится, черт его знает, что у него на уме... Давай, играй побыстрее!"
Однако закончить не успели. Мужик дошел до них, положил на струны виолончели свою огромную ручищу и внушительным басом сказал Ростроповичу: "Браток, не гунди, - дай баян послушать!.."

Обесценивается помощь почти сразу. Paз вы помогаете — вам это легко и просто. У вас есть излишки. Heнужное вам. У вас итак много! Сил, времени, денег, других ресурсов…

Прежде чем начать помогать кому-то, подумайте o том, что вы можете вскоре нажить врага.
Hy, недоброжелателя, скажем мягче.
Или попасть в пожизненное рабство. Это быстро происходит. И в некоторых странах на вас могут подать в суд, если вы регулярно помогали человеку и давали ему деньги. Или даровые услуги оказывали. Если вы перестали это делать, этот человек может потребовать продолжить помощь или выплатить ему компенсацию — ведь его положение ухудшилось, когда вы перестали пополнять его бюджет.
Вы сами, так сказать, подписались на роль благодетеля.
И ваши дары уже внесли в графу «предполагаемый доход». Ha вас рассчитывали! A вы подвели. Отказались помогать и разрушили планы человека.
Так поэтесса Цветаева назвала прекращение помощи «свинством». Ей восемь лет помогала Саломея Андроникова; она работала в журнале и часть своего жалованья отдавала Цветаевой, ee мужу и детям. И ещё собирала по знакомым деньги для поэтессы, чтобы та могла платить за трёхкомнатную квартиру с ванной в Париже и ездить на океан отдыхать. Саломея отдавала и свои вещи: пальто, платья, башмаки, диван, стол…
A потом грянул кризис и возможность помогать исчезла. Люди сами еле выживали, какой там отдых на океане…
Вот это очень Цветаеву обидело. Весь семейный бюджет строился на этих деньгах. И поэтесса стала называть эти пожертвования «своим иждивением». И брать его за три месяца вперёд… Настаивать в письмах с курорта: «пришлите мне мое иждивение, мы сильно поистратились, здесь все так дорого!».
A потом назвала прекращение помощи «свинством».
Это типичная история o неоднократной помощи. Сначала благодарят горячо, потом просят, потом требуют, a потом сердятся, если мы больше не можем помогать.
Роль Спасателя, Благодетеля незавидна — ее или пожизненно надо играть. Или из Спасателя вы быстро превратитесь в Свинью, извините. Обесценится все, что вы сделали прежде. И отказ вызовет такой же гнев, как невыплата зарплаты на работе. Или не отданный долг. Потому что, кто Спаситель, тот и должник. Он должен помогать!
Это ресурс, на который рассчитывают.
Может возникнуть и зависть — у вас есть лишние деньги и диваны! Почему одним все, а другим — чужие объедки? Иждивенец чувствует себя униженным вашей помощью. И в конце концов найдёт момент, чтобы обесценить все, что вы делали. Обычно этот момент — когда вы разводите руками и начинаете оправдываться, извиняться, что деньги, диваны и башмаки кончились. Простите!
Но они не прощают. Вот что важно помнить, если вы решили оказать помощь; после второй-третьей просьбы надо задуматься o последствиях. O том, что вы добровольно вступили в трудовые отношения, так сказать. И трудиться предстоит всю жизнь. Или — вплоть до первых обвинений в «свинстве».
Автор - A. B. Кирьянова
Фотография: Марина Цветаева с сыном на отдыхе во Франции

Рассказ абсолютно недостоверный, но до ужаса правдоподобный! 😂
Сосед мой, некий Аркадий Шустер, интеллигент до мозга костей и обладатель болонки по кличке Фифа, каждый вечер выходил на прогулку в холонский сквер — благо зелени там чуть меньше, чем в ботаническом саду, но кучек - собачьих хватает.

Будучи законопослушным гражданином и немного ипохондриком, Шустер всегда носил с собой целлофановый мешочек. У него их было, как у бабушки — на всякий случай: большие, маленькие, с ручками, без ручек, с надписью «Спасибо за покупку» и без.
Собака, впрочем, нужду справляла нечасто. Иногда казалось, что это она выгуливает Шустера, а не наоборот.
Но в одно не самое славное утро когда Фифа всего лишь нюхала куст, из-за мусорного бака выпрыгнули трое представителей муниципальной полиции в бронежилетах и с выражением гражданской решимости на лицах.
— Господин Шустер, вы и ваша собака, — торжественно провозгласил один из них, — пойманы на месте преступления: улица имени Моше Даяна, куча — имеется, мешочка — не наблюдается.
— Какая куча?! — возмутился Шустер. — Фифа ещё даже не подавала признаков! Она, между прочим, склонна к запорам!
Но объяснения не подействовали. Штраф — 500 шекелей. Не хотите платить? Пожалуйста — суд!
Через месяц судебный зал. Судья пожилой, со скучающим лицом и выражением:
"Что я делаю с этой жизнью".
— Господин Шустер, ваша собака, согласно обвинению, испражнилась на улице Моше Даяна.
— Ваша честь, простите великодушно, но Фифа — натура поэтичная. Она сделала это на улице Хаима Герцога и часом позже. И то — под куст, со стыдом.
Судья обращается к инспектору:
— Есть доказательства?
— Ваша честь, мы вели наблюдение лично! С шести до восьми. Мы были под прикрытием.
— Вас не спрашивали о вашем досуге. Где фотографии?
Фотографий не было. Заседание отложили на две недели.
Через две недели явился инспектор с фотороботом — то есть фото, снятое дроном: на нем был куст, тень болонки и впечатляющая по своим габаритам куча, от которой веяло угрозой общественной гигиене.
— Вот, — сказал судья с облегчением. — Теперь у нас есть улика.
— Ваша честь, — сказал Шустер, глядя на экран. — Это не куча, это... геологическая формация: Монблан, так сказать, в миниатюре. Моя собака весит два с половиной кило. Ей даже при желании такое не под силу. Разве что если она неделю держала и питалась исключительно свеклой.
— Что вы хотите этим сказать? — вмешался прокурор.
— Только то, что это произведение принадлежит либо догу, либо мустангу.
— Господин Шустер, — продолжал прокурор, — скажите прямо: вы выводите собаку, чтобы она оправилась?
— А вы, господин прокурор, — парировал Шустер, — утром сначала идёте в туалет или сразу пьёте кофе?
Судья встрепенулся:
— Хватит! -
За дерзость назначаю вам штраф 700 шекелей или две недели тюремного изолятора в Тель-Авиве.
— Но почему 700?
— Пятьсот за кучку и двести — за посягательство на утреннюю чашку кофе служителей закона.
— Не заплачу, — сказал Шустер гордо. — Я выбираю тюрьму.
Судья ахнул:
— Господин Шустер, никто в истории Государства Израиль не сидел за собачью кучу! Даже если бы он наложил её лично...
— Да здравствует израильский суд, — с издевкой крикнул Аркадий, - самый гуманный суд в мире!
И вот, он действительно отправился в тюрьму — в знак протеста против судебного произвола.
Камера была с авторитетами, которые сначала ржали, потом восхищались Шустером. Ведь впервые в жизни с ними сидел человек за то, что его собака справила большую нужду вопреки предписанным правилам.
Шустер вел себя достойно. Он требовал ежедневно менять простыни, подавал жалобы на температуру супа, и однажды устроил голодовку, потому что в тюремной библиотеке не оказалось свода собачьих законов под авторством Аарона Паръаши: отца основателя правил опорожнения собак в городских условиях.
Через неделю Шустера выпустили.
С помпой. Под аплодисменты уголовного мира и с корзиной собачьих пакетиков — подарок от администрации тюрьмы.
С тех пор, когда кто-то в Холоне говорит "Я не согласен!", ему отвечают:
— Остынь, Шустер, мы все тут на поводке.
Shmiel Sandler