Про бюст товарища Хатаевича (37й год)
В 70х знакомый моих родителей Николай Сергеич рассказал историю, которая с ним приключилась в июле 37-го.
Николай Сергеич, тогда ещё просто Коля, работал на Днепропетровском металлургическом заводе. До революции завод принадлежал «Брянскому металлургическому обществу» с франко-бельгийским капиталом и назывался «Брянским». С 30х завод стал «имени Г.И.Петровского», а сейчас это «Евраз Днепровский металлургический завод».
Николай работал в «горячем цехе», горновым, так что выдали Коле в заводском профкоме законную путёвку на две недели июля в лесной санаторий и поехал он отдыхать.
А в 37м году Днепропетровской областью заведовал первый секретарь обкома товарищ Мендель Маркович Хатаевич. Мендель Маркович был первым секретарём меньше четырёх лет, но в Днепропетровске уже и центральный парк был имени Хатаевича, и одна из центральных улиц, и Театр Русской драмы в соседнем Днепродзержинске тоже был "имени товарища Хатаевича". И в вестибюле этого санатория стоял бюст того же товарища Хатаевича. «Страна должна знать своих героев!».
Санаторий, был как санаторий: лес, речка, палаты, отдыхающие.
В советских санаториях отдыхали по распорядку дня: в 7:00 подъём, а в 8:00 - зарядка. Все отдыхающие выходили на площадку и...«поставьте ноги на ширину плеч».
В то роковое утро Коля сачканул и на зарядку не пошёл. Лежит один в палате и радио слушает. И вдруг передают в новостях, что "Хатаевич разоблачён как враг народа".
Коля был простой доменщик, но почему-то вдруг после такой новости с ним случился приступ идейной активности. Николай подорвался с кровати, выскочил в вестибюль, схватил тяжелый гипсовый бюст товарища Хатаевича, вытащил его на крыльцо перед которым отдыхающие делали зарядку и на глазах офигевших граждан шваркнул бюст вдребезги об ступеньки. Театральным жестом указал на обломки и громко заявил: "Товарищи! Это - враг народа!"
Отдыхающие в момент прекратили физкультурные упражнения и в шоке уставились на мужика. Воцарилось гнетущее молчание. Главврач, который стоя на ступеньках проводил физзарядку, выразительно прошептал: "Это же бюст товарища Хатаевича!"
Николай кратко проинформировал отдыхающих о только что услышанных новостях. Мол так и так, «только что по радио передали: разоблачён, враг народа, со всеми вытекающими..."
Но по мере того, как он пересказывал радиосообщение под пристальными народными взглядами, его рассказ как-то терял убедительность. И он сам уже вовсе не был так уверен, что по радио передавали именно про товарища Хатаевича... А что если он ослышался и разоблачён был совсем даже не тов.Хатаевич, а, к примеру, тов.Каганович?
Вопрос о текущем статусе секретаря днепропетровского обкома был актуален для всех отдыхающих днепропетровцев, но прояснить его оказалось не так-то просто. Телефонов в стране было мало и в этом санатории не было вообще. В средствах массовой информации к 37-му году уже вовсю действовал оруэлловский принцип: "враги народа из истории вычёркиваются навсегда!" - один раз передали по радио про "врага народа" и всё! Больше "врага народа" никогда и нигде уже не упоминают. Санаторий был расположен в лесу. Такой роскоши, как «машина», в санатории не было. Газеты и почту привозила из города полуторка раза два в неделю вместе с продуктами.
В таком нервном информационном вакууме Коля провёл три долгих дня...
Говорит: "Смотрю, со мной уже никто не здоровается, стороной обходят, в домино играть не зовут и за обеденным столом я уже почему-то один сижу. Тоскливо и страшно. Сам я уже точно знаю, что ослышался. А что дальше делать - не просто непонятно, а как раз очень даже понятно, - вся моя судьба уже чётко предопределена в самом плохом смысле этого слова...
Ну, наконец через три дня привезли газеты и всем санаторием кинулись читать...
Пронесло ! Оказалось, что товарищ Хатаевич всё ж таки никакой не «товарищ», а самый натуральный «враг народа»!
Сразу я стал уважаемой личностью, весь санаторий со мной здороваться начал и в домино со мной играть. А главврач выписал мне продление путевки на неделю. Для восстановления нервной системы.
Правда, после этого случая утренние новости я долго не мог слушать. Напрягало как-то...
Бюсты местных начальников после 37 года ставить в вестибюлях, кстати, перестали. Видно били часто...»