К 79-летию возвращения в Россию писателя Куприна
30 мая 1937 года Александр Куприн пересёк советскую границу, возвращаясь в СССР из эмиграции.
Судьба писателя
Самое преступное, что можно сделать с собственной памятью – это оставить в ней одни ужасы и забыть всё хорошее. Людей с такой особенностью мы называем даже не злопамятными, а неблагодарными (в самом мягком варианте). Сегодня, когда мы справляем 79-летие возвращения на Родину писателя Куприна, стоит поговорить о том, каким на самом деле был, например, в России 1937-й год.
Почему вернулся – несколько позже. Почему уехал?
Александр Куприн – один из тех русских писателей, о которых мы недавно вспоминали: их талант прошёл огранку военной службой и во многом ею был раскрыт. Куприн – офицер, хоть и рано (в 1894 году, в возрасте 24 лет и в чине поручика) вышедший в отставку .
Второй раз на военную службу он пошёл уже во время Первой мировой войны (1914-1915), был демобилизован из-за проблем со здоровьем. Но через четыре года (1919) поступил снова, на этот раз в Северо-Западную армию Юденича. Служил уже не в строю, был редактором газеты.
После поражения армии Юденича покинул Россию (Эстония, Финляндия, Франция).
С возвращением тоже понятно. Эмигрантский хлеб нелёгок, в 1930-е годы семья писателя откровенно бедствовала, а сам Александр Иванович подорвал своё и без того неважное здоровье: «Эмигрантская жизнь вконец изжевала меня и приплюснула дух мой к земле. Нет, не жить мне в Европах… Если уж говорить о том Париже, который тебе рисуется и представляется, то я его ненавижу».
За год до того, как вопрос его возвращения был решён, у Куприна обнаружили рак. В Россию он ехал не столько жить, сколько умирать.
В общем, история хоть и грустная, но вполне понятная. Непонятно другое. На дворе – 1937 год. Как мог офицер, активный участник белогвардейского, а затем и белоэмигрантского движения Александр Куприн не понимать, что произойдёт с ним в тот момент, как только он ступит на советскую землю?
СССР конца 1930-х
В какую страну ехал Куприн?
«Когда из этой гнетущей атмосферы изолгавшейся демократии и лицемерной гуманности попадаешь в чистый воздух Советского Союза, дышать становится легко. Здесь не прячутся за мистически–пышными фразами, здесь господствует разумная этика, действительно “more geometrico constructa”, и только этим этическим разумом определяется план, по которому строится Союз», – это из «Москва 1937» Лиона Фейхтвангера, произведения документального, написанного по итогам длительного визита писателя мировой величины в СССР.
При этом нет смысла говорить, что мол, «ничего он не узнал и не понял – “воронки”-то к нему домой не приезжали!» Всё он знал и всё понимал. И написал про два лица СССР, одно из которых – борьба, «...суровая беспощадность, сметающая со своего пути всякую оппозицию». Просто он видел и другое лицо – созидание.
Для Фейхтвангера это был не просто визит в социалистическую страну. На тот момент он тоже лишился родины. Правда, не по собственному выбору, а по причине прихода Гитлера к власти в Германии. Поэтому анекдот о «не нужно путать туризм с эмиграцией» – это не про него. И не про Куприна.
Первый, скажем, очень хорошо видел альтернативу. В родной Фейхтвангеру Германии его книги изъяли из библиотек и сожгли. Какое уж тут созидание.
У Куприна была другая претензия к версии реальности, выбранной им в 1920 году: «Больших дел и больших идей эмиграция не ведает. Даже на сильную ненависть к виновникам её бегства на чужбину у неё не хватает темперамента».
Оба писателя, глядя в 1937 году на СССР, ясно видели главный смысл нашего государства на планете Земля: созидание и размах.
Впрочем, неверно будет говорить, что в 1937 году это видели только два писателя. То же самое увидел и весь остальной мир – например, на Всемирной выставке в Париже (статус этого мероприятия на пике индустриальной эпохи трудно себе сегодня даже представить). Созидательность нового российского государства, результаты двух первых пятилеток, индустриальный потенциал, изображённый в виде карты промышленности СССР, скульптура «Рабочий и колхозница» Веры Мухиной, венчавшая советский павильон, – всё это было оценено по достоинству. Советская делегация увезла из Парижа 270 наград – включая 95 гран-при, 70 золотых медалей, 40 серебряных и 6 бронзовых За каждой из этих наград, кстати, стояли реально внедряемые в СССР инновации, высотки, запускаемые ГЭС и строящиеся индустриальные гиганты.
Главный приз выставки в результате разделили павильоны СССР и Германии, однако точку в этой выставке поставила война. А заодно и скорректировала решение жюри.
Об ответственности творцов
Известно, что человеческая память избирательна. Однако если особенностью индивидуальной памяти является сохранение лучших воспоминаний и вытеснение негативных, то в случае с нашей коллективной памятью имеем результат прямо противоположный. 1937 год остался в памяти синонимом кровавой бани и апофеозом государственного террора. Почему так?
С одной стороны, «кровавый 1937-й» – это один из элементов мифологии о высшем государственном руководстве того периода (Сталине прежде всего и почему-то заодно о Берии), начало строительства которой было положено в том числе его преемником (Хрущёвым). Однако в политике Никиты Сергеевича нет с 1964 года, на свете – с 1971-го. А жупел «1937 года» продолжает служить основным содержанием плевков в наше прошлое. В том числе от людей, которые даже Хрущёва в живых не застали, не то что Сталина с Берией.
Есть мнение, что происходит это ещё и потому, что в какой-то момент времени слово «созидание» – основная тема сегодняшнего материала и главная ценность советского строя в глазах Куприна и Фейхтвангера –превратилась в свою опасную противоположность. Не в разрушение. Класс созидателей стал креативным классом. А это совсем не синонимы, как может показаться.
Созидание – это не только творение, но и осознание смысла, а также готовность нести за него ответственность. Без этого созидание постепенно превращается в копирование чужих форм и смыслов. К литературе и окололитературной деятельности (скажем, журналистике) это относится в первую очередь. Поэтому наши современники (из числа пафосных уезжантов) ни Куприна, ни Фейхтвангера попросту не поняли бы.