Кристаллы чистейшего эквадорского кокаина взвились вверх. Частички белой пыли не могли сопротивляться тяге воздуха. Они летели по трубе из свернутой стодолларовой купюры. Совсем крохотные малыши осели на щеке, одном из глаз и парике изображенного на купюре Джорджа Вашингтона. Но большинству крупинок не повезло, и они летели дальше. Там начинался другой туннель – уже из живой плоти, поросший жесткими кудрявыми джунглями волос. Кое-каким частичкам порошка удалось прилипнуть к курчавой растительности. Но остальные летели дальше – в мозг, чтобы взорваться в нем брызгами холодного, сладкого удара.

– Ха! – Гавриил Глебович вынул сто долларов из носа и замер кадыком вверх, запрокинув голову и зажмурившись.

Тело олигарха вновь наливалось силой. Та появлялась в кончиках пальцев, и Гавриил Глебович разминал кулаки, как юный драчун. Или дрочун. Через «о». Гавриил Глебович криво улыбнулся одной стороной рта.

Год назад он стал богат, и река его жизни невероятным образом выпрыгнула из скучного русла и перескочила в какое-то новое, невообразимое. Ценой богатства стала потеря семьи. Дочки от Гавриила Глебовича сбежали, а жене Вике он вынужден был сделать лоботомию в домашних условиях. Теперь Гавриила Глебовича окружали совсем другие люди – не сказать, что сливки общества. Пройдохи и мошенники. Клейма ставить негде. Новая жизнь была опасной.

Большие деньги манили всякую сволочь. Как отвратительные мотыльки на свет лампы к большим деньгам слетались самые худшие образцы человеческой породы.

Безопасность была первым вопросом, который Гавриил Глебович решил раз и навсегда. На этом экономить не стоило. С первыми шагами помог Семен Аркадьевич. А дальше олигарх сам подобрал надежных людей – офицеров-афганцев с боевым опытом. Не все проблемы решались силой – во многих случаях с бандюками удавалось договориться. Давать им заработать.

Какое-то время Гавриил Глебович считал бандитов проблемой. Наивный. Настоящие трудности начались сейчас, в сентябре 1993 года.

Буквально на днях к Гавриилу Глебовичу в кабинет прорвался Николай Николаевич. Человек с мертвыми глазами. От одного его взгляда олигарха продирала какая-то замогильная жуть.

Таким взглядом мог смотреть какой-нибудь монстр Стивена Кинга. Но не человек. Казалось, будто Николай Николаевич знает о жизни что-то настолько гнусное, что смотреть на круговращение бытия иначе, чем с омерзением, не может. Это был взгляд откуда-то из глубин ада. И эти мертвые глаза смотрели на Гавриила Глебовича как на дерьмо.

Николай Николаевич плел разговор уверенно. Его слова сплетались в жесткую сеть, из которой не вырваться. Да, гость представлял одну могущественную госструктуру. У которой возникли некоторые вопросы относительно происхождения кое-каких денежных средств. Да, он прекрасно понимал, что по документам все может быть чисто, но при желании прицепиться можно ко всему. Гость уверенно постукивал ладонью по столу. Словно отбивал какой-то ритм.

– Ко всему, – словно заклинание повторял гость. – Прицепиться можно ко всему.

– Было бы желание, – хитро сказал Гавриил Глебович.

За этот год он научился хитро разговаривать.

– Желание есть, – тухлым болотным огоньком сверкнули глаза Николая Николаевича.

– Можно ли как-то направить это желание в другую сторону? – аккуратно спросил Гавриил Глебович.

Гость хотел четвертую часть доходов Гавриила Глебовича. Не шестнадцатую, не десятую, не восьмую. Четверть!

Он был осведомлен в финансовых делах олигарха. Откуда-то знал все это. Наебать его не получалось. Все реки, протоки и даже мельчайшие ручейки, питавшие водой бабла море благосостояния Гавриила Глебовича были известны этому гнусному и дотошному человеку.

– Я буду приезжать к тебе каждые полгода, – сказал Николай Николаевич, перейдя на хамское «ты» после неизбежной капитуляции Гавриила Глебовича. – Я буду знать все твои делишки. Мне страшно представить, что с тобой будет, если ты попытаешься меня наебывать. Лучше не пытайся.

Гавриил Глебович чувствовал себя даже не выжатым лимоном. Использованным гондоном чувствовал он себя. И лишь эквадорский кокаин мог надуть опозоренную резинку воздухом смысла жизни.

Гавриил Глебович рассказал о визите отвратительного гостя милому другу Семену Аркадьевичу.

– Можно ли что-то с этим поделать? – спросил олигарх.

Семен Аркадьевич посмотрел на Гавриила Глебовича с ироничной печалью. Они сидели в кабинке грузинского ресторана.

– Я вас поздравляю, – неожиданно сказал наставник.

– С чем? – оторопел олигарх.

– С признанием. Это успех. Вы наконец-то признаны очень богатым человеком. Видите ли, милый друг, если у вас меньше десяти миллионов долларов, вы этих людей не интересуете. Но если они начинают на вас копать, значит, вы достигли процветания.

– Но я не хочу с ними делиться!

– Никто не хочет.

– И вы тоже, что ли, платите?

Семен Аркадьевич только усмехнулся в ответ.

– Почему вы мне ничего об этом не рассказывали? – взорвался Гавриил Глебович.

– Об этом никто и никогда не рассказывает, милый друг, – сказал Семен Аркадьевич. – Так что добро пожаловать в клуб.

– С этим ничего нельзя поделать? – простонал олигарх.

– Как приказать солнцу перестать светить? Дождю проливаться на Землю? Как запретить человеку умирать? Это – явления одного порядка, милый друг. Смиритесь, с этим бесполезно бороться. Готовьтесь отчитываться, делиться. Вы еще легко отделались.

– Это отвратительно! – возмутился Гавриил Глебович.

Мудрый Семен Аркадьевич только развел руками.

***

Но на самом деле что-то поделать с этим было можно.

Зарядившись для храбрости эквадорским кокаином, Гавриил Глебович решительно снял со стены портрет Ельцина. За ним в стене был утоплен сейф. Олигарх набрал код, запустил руку внутрь, нащупал в самой глубине статуэтку.

Конечно, Гавриил Глебович ощущал холод страха. Конечно, какая-то жуть разливалась от этой маленькой скульптуры, изображавшей старика с большим носом.

«А ведь года еще не прошло, – подумал Гавриил Глебович. – Старик рассердится».

По-хорошему, тереть старику нос следовало еще через три месяца. Но олигарх чувствовал, что так долго не вытерпит. Ему удалось убедить себя, что старик не рассердится. Что ему те три месяца? Пустяки! Шелуха!

А потом Гавриил Глебович решительно потер статуэтке нос, и отыгрывать обратно стало поздно.

«Что же я наделал?!» – подумал олигарх.

Он быстро оглянулся. Нет, в кабинете никого не было. Лишь стоял на полу под столом портрет Ельцина.

«Фу-уф! Не сработало! Пронесло!» – подумал олигарх.

– Ты созрел для страшной расплаты, смертный? – раздался голос.

Гавриил Глебович подпрыгнул от неожиданности. Где спрятался старик?

Голос раздавался из-под стола. С олигархом разговаривал голосом Ельцина портрет.

– Здравствуйте, – робко сказал олигарх.

– Здравствуй! – прокрякал Ельцин. – Ты разбудил меня раньше срока. Я зол, понимаешь. Ты будешь жестоко наказан.

– Послушайте, я… Ну, по ошибке нос вам потер.

– Дело уже сделано. Наказание будет.

– А если я ничего не загадаю?

– Без разницы.

– Хорошо, – сказал олигарх. – Вот мое желание. Я хочу, чтобы это ебаное государство разрушилось к ебеням.

– Ты охуел, – сказал Ельцин. – Ты понимаешь, шта ты загадываешь? И кому?

– Но вы же не Борис Николаевич, – промямлил олигарх, панически думая: «А вдруг? А вдруг?»

– Борис Николаевич – это пустышка, которую делят между собой множественные демоны, – изрек портрет. – Его самого уже не осталось. Вымыло могущественными силами. Конечно, я – не он. Но ты охуел, смертный. Твое желание невыполнимо.

– И что теперь? – спросил Гавриил Глебович, холодея.

– Загадай что-нибудь попроще.

Гавриил Глебович чувствовал, что его одурачили. Наебали!

И он попросил Ельцина вернуть ему дочек. Не сказать, чтобы Гавриил Глебович соскучился. Но порой ему казалось, что раньше было лучше. Ему было одиноко. Он порой задумывался, что совсем не прочь хоть чуть-чуть вернуть старые дни. Нет, Вику он назад не желал ни под каким соусом. А вот дочек можно было и вернуть.

– Это выполнимо, – сказал старик. – Жди. Дочки к тебе вернутся.

– А какова будет расплата?

– Ты станешь уродом, – ответил Ельцин. – Тебя будут бояться маленькие дети. Ты станешь отвратителен. Теперь прощай. Не вздумай беспокоить меня раньше, чем через год.

И портрет замолчал.

Вешая Ельцина обратно на стену, Гавриил Глебович понимал, что лоханулся, свалял дурака. Проебал желание. Дочки, конечно, хорошо. Но, блин, он о них совершенно не думал, когда вызывал джинна. Ему дочек просто впарили. Он их не хотел.

А теперь ему еще и в урода превращаться.

***

Через три дня позвонил Семен Аркадьевич.

– Я к вам по неожиданному поводу, милый друг, – сказал наставник. – Помните наш недавний разговор? О непреодолимых обстоятельствах?

– Помню, – откликнулся Гавриил Глебович.

– Есть шанс что-то изменить. Я хочу познакомить вас с людьми, проблемы которых схожи с вашими. Да-да, вы правильно поняли. Это – клуб. Элитный клуб. В который вам пора бы уже войти.

– Но как эти люди смогут изменить обстоятельства непреодолимой силы? – спросил Гавриил Глебович. – Это будет сходка неудачников, с которых стригут бабло, вот и все.

– Не будьте так категоричны, – засмеялся Семен Аркадьевич. – Но вы правы. Будет кое-что еще.

– Что?

– Подобие ритуала, – сказал этот мудрый человек. – Нам предоставлен невероятный шанс.

– Вы меня заинтриговали.

– Что ж поделать. Но случилось чудо. Но к делу. Будет ритуал. Уникальный и действенный. Он стоит некоторых денег. Больших.

– Например? – спросил Гавриил Глебович.

– Пятьсот с лица.

– Рублей?

– Ну, что вы как маленький? Тысяч долларов, конечно.

– Это очень много.

– Игра стоит свеч, – ответил Семен Аркадьевич. – Поверьте, милый друг. Я заеду за вами завтра вечером. Оденьтесь нарядно. Приготовьте взнос.

***

В лимузине Гавриил Глебович чувствовал себя неудобно. Ему стал невыносимо жать костюм. Вроде бы, он был хорош, сшит в Лондоне, на Севил-Роу, точно по мерке. Но теперь олигарх едва влез в пиджак, а брюки застегнул, наверное, попытки с двадцать пятой.

«Я начинаю очень сильно толстеть», – понял Гавриил Глебович.

На коленях он держал чемоданчик с пятьюстами тысячами долларов.

Лимузин принадлежал Гавриилу Глебовичу. Водитель следовал за «мерседесом» Семена Аркадьевича. Ехали они к Волоколамке, а там – скорее всего, на Рублевку.

Семен Аркадьевич взять деньги сразу отказался.

– У вас будет возможность внести свой взнос в торжественной обстановке, – сказал он перед отъездом.

Они действительно приехали на Рублевку.

Здесь стоял дворец, взлетали в небо огни фейерверков и шутих. На сияющей лужайке перед дворцом происходил не то карнавал, не то концерт. Выступала какая-то рок-группа, певшая про то, что не стоит прогибаться под изменчивый мир. Чуть в стороне от сцены бил фонтан. Погода для середины сентября стояла просто прекрасная.

Туда-сюда сновали официанты, разносили закуски и бокалы с шампанским. Проплывали фотомодели и королевы красоты – все в провокационных мини-юбках и на шпильках. Где-то жарили барбекю. Гавриил Глебович ощутил зверский аппетит.

Были здесь и другие олигархи. Некоторых Гавриил Глебович видел по телевизору. Других узнал по описанию. Семен Аркадьевич знакомил Гавриила Глебовича с этими могущественными людьми.

– Наконец-то вы с нами, – сказал Гавриилу Глебовичу лукавый Березовский. – Мне рассказывали о вас. Вы очень талантливы. Ведь правда?

Гавриил Глебович смущался, как подросток, которого впервые пригласили потусоваться взрослые пацаны.

Березовский похлопал Гавриила Глебовича по плечу и отошел.

– Давайте я, наконец, взнос отдам! – сказал Гавриил Глебович Семену Аркадьевичу. – Я устал носиться с этим чемоданом.

– Уже скоро, дорогой друг! – сказал его проводник. – МЫ уже очень скоро начнем. С вашего позволения, я сейчас исчезну.

И Семен Аркадьевич тут же испарился.

Рок-группа отыграла. Музыканты стали складывать инструменты. Все вокруг жрали и пили. А Гавриил Глебович таскался с чемоданом, и у него была свободна только одна рука. Гавриил Глебович, черт побери, был голоден! Когда у него, наконец, заберут этот взнос?

В какой-то момент Гавриил Глебович нос к носу столкнулся с курчавым вокалистом группы. Тот с аппетитом лопал барбекю. Словно дразнил.

– Здрасьте! – сказал вокалист Гавриилу Глебовичу.

– Здрасьть! – буркнул в ответ олигарх.

– А вы у нас кто? – спросил музыкант.

– Гавриил Глебович, – представился олигарх.

– Слушайте, я ведь слышал о вас! – обрадовался музыкант. – Вы же тот самый феномен! Послушайте, как я рад! Большая честь с вами познакомиться!

Гавриилу Глебовичу стало приятно. Все-таки певец был, кажется, знаменитый. Раза три его Гавриил Глебович видел по телевизору.

Приятный был тип.

– Минуточку внимания! – раздался усиленный динамиками голос Семена Аркадьевича со сцены.

Действительно, милый друг и наставник был уже там, у микрофона.

– Небольшое техническое объявление, – продолжал Семен Аркадьевич. – Прошу членов закрытого клуба собраться у фонтана. Также у нас есть один кандидат в члены клуба – Гавриил Глебович. Прошу поприветствовать!

Раздались аплодисменты. Рок-музыкант аплодировал с преогромным восторгом.

Гавриил Глебович сердечно пожал ему руку и стал протискиваться к фонтану. Все олигархи были уже там.

Продолжение следует...

Но что же стало с сестрами – Оксаной и Олей? Находились ли они в своем узилище в ночь с 3 на 4 октября, когда особняк сектантов запылал, подожженный Глебасом? Нет, сестричек там уже не было. А куда же они делись?

Судьба сестер изменилась за пару недель до расстрела. Сидя на цепи, Оксана и Оля потеряли счет дням. Они даже не догадывались о том, что наступила осень. Сентябрь в 1993 году была теплым. Поэтому девушки думали, что на дворе всего лишь август.

К особняку секты еще не приходило телевидение, и изредка Глебас думал о том, что, пожалуй, можно было бы попытаться спасти ситуацию, предпринять то-то и еще вот то-то. Но дальше мыслей дело не заходило. Глебас уже знал, что предприятие кончится бегством. Знал и просто плыл по течению.

Бегство – дело дорогое.

Поэтому Глебас с Эльвирой стали распродавать активы. Они продали несколько квартир, два подмосковных дома. Но кое-что еще осталось.

По криминальным каналам Глебас запустил слух, что у него есть две беременные девственницы. Вдруг кого заинтересует? Так всего сто тысяч долларов за пару.

Но время шло, а спроса не было. Посредники разводили руками. Девок не хотели брать даже тертые торговцы блядями.

– Одноразовый товар, братан, – объясняли они Глебасу. – Никто за двух целок не даст столько бабла.

– Это не простые целки! – растолковывал продавец.

– Да уж понятно, – хмыкали торговцы блядями. – И на что ты людей толкаешь? Это ведь не простые бабы. Мы не знаем, кто на них западет.

– Ну, вдруг… мало ли… торг уместен. За пятьдесят могу отдать. Да даже за двадцать пять, – импровизировал Глебас.

– Мы поспрашиваем, – говорили торговцы блядями.

Но это их «поспрашиваем» означало всего лишь: «Отвали, чувак! Ты заебал». Не более.

Надежды не было никакой. Глебас с тоской думал о том, что придется этих сучек валить. Но почему-то ему было очень стремно это делать. Он заговаривал об этом с Эльвирой.

– На меня грех перевалить хочешь? – сказала ему Эльвира. – Да ты охуел, братец?

– Но ты же им уже письки выжгла…

– Но не убила! Ты на что меня толкаешь?

– Да все равно ты… Ладно, проехали.

– Нет уж, договаривай! Что «все равно я»? Конченая, да? Ах ты, тварь!

– Да ничего я такого в виду не имел! – выл Глебас.

В общем, девки были той еще проблемой. Глебас с тоской думал о том дне, когда придется их валить.

– Давай их кормить перестанем, – предложил он в другой раз.

– Ну, ты и сука! – сказала ему Эльвира.

Так ни к чему и не пришли. Глебас не имел ни малейшего понятия, как решать эту проблему. Сама мысль о том, что надо изобретать какое-то решение, была невыносимой, раздражала.

И вдруг клюнуло. Один из торговцев блядями позвонил в особняк.

– Короче, нашелся покупатель на целок твоих.

– Лох? – с надеждой спросил Глебас.

– Не думаю, – ответил торговец блядями. – Из опасных.

– Ну, ладно! Ладно!

***

Покупатель приехал на опиздинительном, сверкающем, как антрацит, джипе-хаммер. Тот, как танк, въехал на подворье секты и завоевательно застыл.

Из джипа вышел огромный и словно бы квадратный великан с шеей, как ствол сосны. Гигант обошел джип, открыл дверь с пассажирской стороны.

Пассажир оказался немолодым дядькой с ежиком седых волос, глубокими морщинами на лице и большим носом. Выражение лица было надменное и брезгливое. Словно он вступал в какое-то говно.

– Где они? – спросил седой дядька у Глебаса, не затруднившись на «здрасьте».

– Я покажу, покажу! – засуетился, заизвивался Глебас.

От гостя исходила властность – ледянящая, страшная.

– Только они дорого стоят, – сказал Глебас.

Гость посмотрел на Глебаса таким мертвящим взглядом, что любой другой превратился бы в камень.

– Где они? – повторил седой дядька.

– Я покажу! – вмешалась Эльвира, угодливо сверкая золотом искусственных зубов.

Впрочем, на нее гость тоже смотрел, как на говно.

Глебас и Эльвира повели гостей в особняк.

В коридоре несло говном. Это от девок. Ведро поганое опрокидывали, убирай за ними.

Гость шел за Глебасом, и выражения лица главарь секты не видел. Вместе с гостем перли два огромных охранника в черных костюмах.

Эльвира зазвенела ключами, открыла комнату, в которой были заперты сестры. Из комнаты вырвалась волна зловония. Тут-то гость поморщился, это уже не укрылось от Глебасова взгляда.

Девчонки испуганно вскочили с кроватей, звеня цепями.

Гость стоял, зажав нос платком.

– Почему грязные? – страшно спросил он.

– Что? – заизвивался Глебас. – Что?

– Грязные, блядь, почему? Почему на цепи? Ты ебанько?

– Они… провинились…

Повисло тяжелое молчание, как бывает при грозе, когда вот-вот ебанут гром с молнией.

– Отмыть, одеть в чистое, – сказал гость.

Девчонки смотрели на визитеров во все глаза, но настороженно, как юные волчицы. Они, ясен фиг, боялись Эльвиры. Да и кто бы не боялся. Глебас сам ее стал побаиваться, после того, как она… паяльником… блядь.

Когда Эльвира потянулась к ошейнику Оли, та закричала жутким криком.

– Заткнись! – рявкнула Эльвира. – Быстро заткнулась!

Освобожденные девушки шли осторожно, недоверчиво.

– Сколько ты их так держишь? – спросил Глебаса гость.

– Три месяца, – сказал он.

Врал, конечно. Почти пять.

Девки шлепал по коридору босыми пятками. Смелели с каждым шагом. Вот они уже начали хихикать.

Эльвира затолкала их в душевую. Проконтролировать поручила одной из сестер.

Пока девок отмывали и переодевали, гость вышел из особняка, стоял во дворе, опираясь на трость – массивную палку с наконечником в виде звезды Давида. В какой-то момент гость требовательно протянул одному из охранников ладонь.

И охранник достал из кармана пиджака диво дивное – рацию не рацию, а как будто телефонную трубку , которая работала без проводов. Глебас никогда таких штук не видел, только слышал о них. У гостя, несомненно, был сотовый телефон. Огромный, весом, наверное, килограмма три. Стоили такие штуки целое состояние.

Охранник держал сотовый телефон перед гостем, а тот настукивал на кнопках чей-то номер. Послышались щелчки, потом тишина. Вдруг пошел гудок.

У Глебаса от восторга перехватило дух.

И тут щелкнуло соединение.

– Алё! – сказал в трубку седой гость. – Я на месте. Нет. Не проверял. Девчонки в безобразном состоянии. В ужасающем. Хорошо. Действую по обстоятельствам.

Глебас стоял, не решаясь подойти к этому опасному дядьке, боясь завести разговор о деньгах. Стоял, как лох. И злился. Прежде всего, на себя. Надо было отмыть девок. Да и расковать. Они же чахлые. Они бы не съебались. А теперь ни полтинника не срубишь, ни даже двадцати пяти тонн баксов. «Требую двадцать! – решил для себя Глебас. – Ни центом меньше!»

Появилась Эльвира. За нею, щурясь на солнце, девки в застиранных платьях из секонд-хенда.

Гость раскачивался, опираясь на трость, разглядывал девок.

– Вот они, – сказал Глебас после, наверное, пяти минут молчание. Сказал, лишь бы что-нибудь пиздануть и разрушить это чудовищное молчание, которое было почему-то очень мучительным для него.

– Зачем ты мне лжешь? – спросил вдруг жутковатый гость.

– В смысле? – удивился Глебас.

– Они не беременны, – сказал гость. – Ты знаешь, что бывает с теми, кто пытается меня наебать?

Глебас отчаянно покосился на Эльвиру.

– Они беременны! – почти не дрогнувшим голосом заявила сияющая госпожа.

– У них должен быть живот, – отрезал гость. – У них нет живота. Спрашивается – за кого ты меня держишь?

– Да я, чем хотите, поклянусь – беременны они! – затараторила Эльвира. – Это какой-то непонятный феномен. Ну, не растет у них живот. Ну, что поделаешь? У нас тесты на беременность есть. Хотите проверим?

– Свои тесты засунь себе в беременность, – бросил носатый гость.

Он кивнул охраннику, тот достал из кармана пиджака упаковку своих полосок.

«Нормальный такой бычара, с тестами на беременность в кармане, – подумал Глебас. – Хотя в жизни и не такое бывает».

– Ну, тогда мы с девочками пойдем, пописаем? – сказала Эльвира.

Девочки вздрогнули от ужаса.

– Нет, – сказал гость. – Девочки будут проходить тест на моих глазах.

– Но вы же мужчина.

– У всех свои недостатки. – сказал гость.

– Так, – сказала Эльвира девочкам. – Быстро ссыте на бумажки.

Гость кивнул им.

Сучки переглянулись. Наконец, старшая взяла из рук зловещего старика бумажку, присела, задрав полоску сарафана. За ней тут же последовала младшая.

Девочки, похоже, тоже боялись старика. Кое-как они выдавили из себя мочу. Сначала старшая, потом младшая.

Наконец, они встали с бумажками в руках. Эльвира потянулась к ним.

– Брысь! – рявкнул мрачный старик. – Только мне.

Девочки опасливо протянули ему полоски бумаги.

– Ждем результата, – сказал старик. – Я не завидую. Не стоило вам меня наебывать.

Глебас заочковал. Леденящие страх выкручивал нутро, как сушилка в итальянской стиральной машинке.

«А вдруг действительно не беременны? – с ужасом думал Глебас. – Вдруг наебали нас бандосы? Да, конечно, наебали. Тесты-то у нас чьи? Бандосовские. А они, может, две полоски показывают по любому. Могу хоть я на них поссать – тоже беременным окажусь. А на нормальном-то тесте сейчас как выяснится…»

– Хм, – сказал старик, глядя на две полоски, что проявлялись на одной и на другой бумажке.

«Слава тебе, Господи! – подумал Глебас. – Пронесло!»

Гость с мрачным прищуром смотрел на него.

– Ну, допустим, – сказал старик. – Будем проверять девственность.

– А как? – заозирался Глебас. – А где?

– Здесь, – бросил старик.

Он махнул тростью на уродливую плитку двора.

– Ложитесь, девочки, – сказала Эльвира. – Пизды показывайте.

Старшая сестра нисколько не обломалась выполнить это распоряжение. Улеглась, раздвинула ноги. За ней последовала и младшая.

Гость, словно Буратино в дверь на холсте, вонзился крупным своим носом в пизду старшей. Хмыкнул, бросился к второй пизде.

– Девственницы! Сами видите! – бормотала Эльвира. – А? А?

– А это что? – страшно заорал старик, указывая на сожженный клитор старшей.

Глебас зажмурился.

– Это… – забормотала Эльвира. – Это…

– Что это за пиздец? – продолжал кричать старик.

– Это наши праматери демона истребляли, – пробормотала Эльвира.

Гость ударил Эльвиру по голове навершием посоха.

Глебас оглянулся. Сектанты попрятались. Но мало ли – вдруг подглядывают за унижением госпожи? Хуево, если увидят.

– Что вы делаете? Ай! – закричала сияющая госпожа.

И ей снова прилетел удар. На сей раз в скулу.

– Пошла прочь! – рявкнул ей старик.

Он кивнул охранникам. Те подхватили девушек и повели к джипу.

Чувство внезапной обиды нахлынуло на Глебаса. Его задумали нагло кинуть.

– Подождите! – крикнул он.

Гость остановился. Охранники тоже.

– А деньги? – спросил Глебас.

– Деньги, – повторил гость, разглядывая главаря сектантов мертвящим взглядом. – Деньги тебе, да?

– Да, – подтвердил Глеб.

Улыбнулся и словил удар посохом по ебалу. Удар оказался настолько сильным, что Глебас упал.

Охранники затолкали девчонок на заднее сиденье джипа. Хаммер ровно, как по маслу, тронулся с места.

Глебас провожал танк на колесах взглядом и думал, что и хрен с ним. Живы остались, и то ладно. И от девок избавились. Все могло быть хуже.

Продолжение следует...

Катастрофа в кинотеатре «Таджикистан» стала для секты золотозубой госпожи Эльвиры началом конца. Дальше все было только хуже. Секта стремительно теряла свои позиции. Многочисленный лох шел куда угодно, но не к Троесестрию. Лох был как осетр на нересте, который забивался во все подряд ловушки, но почему-то стал избегать госпожу Эльвиру и ее старух с примкнувшим к ним праотцом Надеем. Полны были сети у баптистов и адвентистов, у мунитов и Свидетелей Иеговы, у хаббардистов и рейкистов. Процветали все, но только не бывшее Троесестрие.

К осени 1993 года поток новых людей совершенно иссяк. Хуже того, происходило немыслимое – из секты стали бежать верующие. То ли ЛСД в компоте перестало действовать, но некоторые из адептов прозревали и задумывались: «А что это мы здесь делаем? Какой ерунде поклоняемся – грязные, нищие, голодные?»

Совершенно деморализующий эффект оказал на общину побег сестры Серафимы – кладовщицы и по совместительству бухгалтерши. Уж эта-то компот с ЛСД не пила, вообще была правой рукой сияющей госпожи Эльвиры. Сестры Серафима ушла не просто так, а прихватила с собой все бабло из сейфа. Конечно, были и еще заначки, но поступок беглянки серьезно расшатал материальное положение общины, поставил ее на грань нищеты.

Сестра Эльвира сначала недоумевала, не верила. Она-то Серафиме, Фимке, доверяла во всем. О мужиках языками чесали, даже пердела при кладовщице свой госпожа Эльвира. «Опять благодать испускаешь?» – прикалывалась еще Серафима. А теперь – надо же! – сорвалась с крючка. Начала самостоятельную игру. «Только это хуевое начало, – думала госпожа Эльвира. – Так вот своих же кидать, на доверии. Мир-то тесен, девочка. Встретимся еще. Ты еще не знаешь, кого решила кинуть».

Но сестра Серафима, похоже, была умнее, чем казалось сияющей госпоже. Она, как с опозданием дошло до Эльвиры и Глебаса, решила их уничтожить.

Спустя примерно две недели после побега Серафимы с кассой, к воротам особняка подъехала «Нива», до окон заляпанная сентябрьской грязью. Оттуда вышла какая-то вертлявая бабенка на каблуках и с микрофоном, а с ней – оператор с огромной камерой. Бабенка стала позировать на фоне особняка, а мужик все это снимал на свою камеру. А потом незваные гости стали ломиться в ворота.

Эльвира решила сама поговорить с пришедшими. Глебас страховал ее, засев за сараем со стволом.

Когда сияющая госпожа открыла калитку, чтобы узнать, что нужно пришельцам, ей прямо в золотые зубы ткнули лохматый микрофон.

– Правда ли, что вы похищаете людей и держите их на наркотиках? – нахально спросила девка.

– Чего? – оторопела госпожа Эльвира. – Да кто вы такие?

– Центральное телевидение, – сказала девка. И, не давая своей собеседнице опомниться, продолжила забрасывать вопросами: – Правда ли, что ваша секта отбирает у прихожан квартиры и все деньги? Правда ли, что вы тесно связаны с преступным миром?

– Кто это вам сказал? – растерялась сияющая госпожа.

– Просто ответьте! – наседала девка, тыча шваброй микрофона.

– Да я тебе сейчас твой микрофон твой в жопу твою вставлю! – закричала госпожа Эльвира. – Пизда! Хамка!

– Вы оскорбляете, а мы – между прочим, центральное телевидение!

– А ты меня не пугай, мандавошка! Мала еще меня пугать!

С этими словами госпожа Эльвира захлопнула калитку, лязгнула засовом.

Телевизионщики не настаивали, помаячили у входа минут с пятнадцать, и уехали.

– Надо валить, – сказал Глебас. – Это не к добру.

Порцию ЛСД в компоте удвоили. Но это были уже припарки мертвому телу. Секта гибла.

Примерно через неделю по телевидению вышел сюжет. Показали сестру Серафиму, которая, утирая ехиднины слезы, рассказывала о беспределе, который творит секта Троесестрие – переписывает на себя квартиры, зомбирует простых людей. После ее клеветнического рассказа показали особняк, госпожу Эльвиру в неузнаваемо уебищном ракурсе. Мат запикали, но слова разобрать было можно.

– Похоже, что это пиздец, – сказал Глебас.

– Он и есть, – согласилась госпожа Эльвира.

Собственно, у них все было готово к бегству. Оставалось только выгнать сектантов – желательно так, чтобы они не болтали. А как это сделать?

Глебасу и Эльвире повезло. Сюжет про секту мог бы стать информационной бомбой. Но взрыва не случилось. В начале октября 1993 года Москву сотрясали события более громкие. В Белом Доме засел взбунтовавшийся Верховный Совет в окружении немногочисленных вооруженных и десятков тысяч безоружных сторонников. Его осаждала регулярная армия, милиция и танковые соединения. Внимание общественности и международных СМИ было приковано к этому конфликту, а на сектантов в этой ситуации всем было наплевать, даже ментам.

Но Глебас и Эльвира оказались во власти совершенно неправильного чувства, что весь мир пошел на них войной.

Утром 3 октября Глебас придумал выход из положения.

– В Останкино засел Антихрист! – принялся он проповедовать после завтрака с компотом. – Он ведет мир к последней битве. Сегодня! Сегодня состоится великая битва. И ее выиграете вы, смиренные кроткие люди! Мы поедем туда все! Все! От мала до велика! Мы выцарапаем из Останкино нечистую силу! Вам на помощь придут все силы добра!

Весь день прошел в приготовлениях, служениях и исповедях. Ближе к вечеру автобус ЛиАЗ отвез сектантов к Останкинскому телецентру. Эльвира и Глебас обещали подъехать позже.

У Останкино действительно было много народу. Стояли автобусы и толпы людей, сжимавших красные флаги с серпом и молотом, андреевские – с косым крестом и черные анархистские – с белой буквой «А» в круге. Вокруг Останкино толпились самые разные люди – усатые казаки, гопники, тетки, злые дядьки в куртках, бандиты, сумасшедшие, патлатые неформалы, пенсионеры. Сектанты растворились в большой разгневанной толпе.

***

Останкинский расстрел 3 октября 1993 года – один из самых подлых эпизодов позорного времени. 900 ментов и омоновцев устроили восставшему народу кровавую баню. Безоружную многотысячную толпу выкашивали автоматным огнем, поливали пулеметами с боевых машин пехоты. Менты добивали лежащих. Массовый расстрел продолжался несколько часов.

Офицеров милиции, которые командовали побоищем, наградили орденами и присвоили звания героев России.

В тот вечер по улице академика Королева текли ручьи крови, сливавшиеся в большую реку черной крови. Свет прожекторов выхватывал людские фигуры, которые тут же уничтожались прицельным огнем и очередями. БМП ездили прямо по телам распластанных на асфальте людей, ебашили очередями по живым, расхуяривая их тела в мясо. Из технических внешних помещений башни работали снайперы.

Официально признано 46 погибших. Подлинного числа расстрелянных вам никто никогда не скажет. Также нет сведений о том, кто из сектантов Троесестрия выжил в этой бойне. Естественно, все они погибнуть не могли. Хотя как знать. Но больше никто из них не давал, по примеру сестры Серафимы, интервью на телевидении. А сама секта так и не вызвала к себе массового интереса.

Тем же вечером 3 октября помещение сектантской общины сгорело. Было возбуждено дело о поджоге. Под подозрение попали главари общины. Но никто не знал, где их искать. То ли они погибли у Останкино вместе со своей паствой, то ли пустились в бега.

Во время следственных действий была обнаружена выгоревшая комната с рамами кроватей, к которым крепились цепи с ошейниками. Человеческих останков на месте пожара не обнаружили.

***

Был один человек, кто мог бы рассказать о дальнейшей судьбе беглых главарей секты. Человека этого звали Марусей.

Три года спустя пластмассовая гангстерша, уже несколько лет будучи в бегах, столкнулась с Эльвирой в Рио-Де-Жанейро.

Маруся работала официанткой в баре на пляже недалеко от пляжа Капокабана. Однажды вечером в бар вошли золотозубая немолодая тетка в компании какого-то мужика с пухлыми порочными губами.

– Ты заебал! – кричала золотозубая тетка на своего спутника. – Бросай своих пидоров! Ишь, понравилось ему хуи сосать! Делом займись!

– А что плохого? – неубедительно бубнил порочногубый. – Я деньги нам с тобой зарабатываю.

– Головой работать – это не значит тупо сосать хуй! – кричала тетка. – Опомнись!

В матерящейся тетке беглая Маруся, к своему ужасу узнала сектантку, которой уже покойный Шварц когда-то продал двух невинно зачавших девчонок-беглянок из каннибальской семьи. Маруся оказалась настолько удивлена, что уронила на пол бокал с подноса. Теперь на нее смотрел весь бар. В том числе и тетка с золотыми зубами, и ее спутник-хуесос. В глазах тетки сверкнуло узнавание.

Маруся поняла, что из Рио придется уезжать. Она пожила здесь всего ничего. Город ей нравился. Он был опасен и безумно интересен. А теперь из-за этой золотозубой пизды придется пускаться в бега.

Сматываться Маруся решила сразу после смены. Под утро старший официант Энрике отсчитал Марусе заработок. Сегодня вышло меньше обычного.

– Вычет за бой посуды, Пластида! – объяснил он.

На улице Марусю караулили золотозубая Эльвира и хуесос.

– Ну, здрасьте! – развязно обратилась к пластмассовой беглянке сектантка. – Как вы здесь поживаете?

– Eu não entendo (Я не понимаю), – отвечала Маруся на плохом португальском.

– Хуендо, – перебила ее Эльвира. – Значит, так, голубушка. Мы – твои соотечественники и попали в затруднительное положение.

– И что? – спросила Маруся.

Действительно, притворяться не было смысла.

– Через плечо, – сказала золотозубая тетка. – Нам деньги нужны. Помоги нам. Мы так понимаем, ты в бегах. Но мы про тебя никому не скажем, нет. Только денег нам дай. Помоги нам.

Хуесос молчал, лишь важно кивал.

Маруся ощутила омерзение. Значит, шантаж? Так поступать было большой ошибкой со стороны этих жадных и недалеких людей.

Впрочем, согласилась Маруся не сразу. Сначала она торговалась. Так было надо. Иначе сектанты заподозрили бы неладное.

В итоге сошлись на трех тысячах долларах. Их Маруся согласилась вручить сектантам немедленно. Только надо было пройти к ней домой.

Маруся повела слабоумных шантажистов на дикий пляж, где забивали стрелки банды из фавел. Было опасение, что она застанет там разборки. Но нет. Не было ни бандитов, ни полиции. Лишь пустынный засранный пляж и безграничный океан, в котором мелькали какие-то искры и блики.

– Смотрите! – неожиданно сказала Маруся, взмахнув в сторону статуи Христа на горе пластиковой рукой.

Эльвира повернула голову. Марусе этого хватило, чтобы вцепиться тетке в волосы на затылке, а пластмассовой рукой толкнуть ее в подбородок. Раздался хруст, шейные позвонки безнадежно сломались, и золотозубая шантажистка рухнула в обоссанный песок.

– Э, ты что? – испугался хуесос. – Эй, я ничего! Я молчать буду!

Он упал на колени. Маруся прицелилась, чтобы уебать его ногой в подбородок. Но не стоит недооценивать хуесосов. Тот подловил ногу Маруси и опрокинул ее на песок, навалившись сверху. Противник стал душить Марусю, обдавая вонью тухлой спермы изо рта.

Маруся положила ему на глаза большие пальцы и стала давить. Хуесос мотал головой, душил сильнее. Но и Маруся усиливала давление. Сознание уже истекало из нее, когда она почувствовала, что у сектанта лопнули глазные яблоки, и по пальцам, наконец, потекла слизь.

Хуесос завопил, убрал руки от горла Маруси. Пластмассовая гангстерша оттолкнула его. Враг носился по пляжу, ослепший и беспомощный. Маруся разбила ему голову большим камнем.

Потом ее долго рвало. Укоризненно смотрел с горы Иисус.

Она забежала домой, в квартирку на границе фавел, за три минуты собрала вещи и понеслась в аэропорт Галеан.

Три года спустя, повстречавшись с пропавшими девушками и поговорив с ними, Маруся жалела, что убила сектантов слишком быстро, не дала помучиться. Они легко отделались, и этого было уже не исправить.

Продолжение следует...

В особняке вернувшихся сектантов встретила тревожная тишина. Те, кто оставался на базе, словно догадывались, что проповедь кончилась плохо, хуже не бывает. Когда из автобуса стали выходить верующие со свежими следами рукопашной схватки на телах и лицах, те, кто остались дома, подняли негодующий крик. А тот сменился воплем ужаса и отчаяния, когда во двор вынесли свежеотбывшую на тот свет бабу Надю.

– Кто это сделал? – понесся стон по сектантскому подворью.

– Великое горе! – воздела над головой руки сияющая госпожа Эльвира. – Праматерь Надежда вознеслась в Рай.

– Кто это сделал? – выли сектанты.

– Виновника наказал Создатель! – произнесла сияющая госпожа, не моргнув глазом.– Виновник отправился в Ад.

– Что случилось? – вся секта рухнула на колени.

Лишь старухи Вера и Любовь, стояли, скрючившись.

– Тяжелое испытание оказалось ниспослано нам, – отвечала госпожа Эльвира. – Людское безверие. Плененные разумы в паутине. Пауки, гнусные пауки косности и сколопендры ненависти нанесли по нашей общине удар. Но мы выстоим, братие и сестрие! И Создатель еще накажет тех, кто помогал убить праматерь Надежду.

С этими словами предводительница сектантов покосилась на сестер. У Оксаны пробежал озноб по позвоночнику.

– Я боюсь, – прошептала Оля, схватив сестру за руку.

– Не бойся, – ответила Оксана. – Наконец-то нас убьют. Это же круто!

– Или трахнут, – вздохнула Оля.

– Замолчи, малявка! – возмутилась старшая сестра. – Тебе вообще нельзя!

– Это нечестно и несправедливо! – отзеркалила гнев младшая.

Сияющая госпожа еще раз свирепо глянула на сестер, и те сочли нужным замолчать. К тому же сзади их схватили за волосы мужики-сектанты.

«Сейчас я разберусь с текущими делами и займусь вами, малявками», – прочитал сестры во взгляде госпожи Эльвиры.

Оксана поняла, что эта опасная тетка – вовсе им не мамочка. Она не испытывает к сестрам никакой нежности. Недавние кровавые события не предполагали какой-либо любви.

– Собираемся для великого ритуала! – провозгласила госпожа Эльвира. – Праматерь Надежда выберет преемницу.

Все сектанты, за исключением тех двоих, что держали сестер, выстроились в очередь к капоту старой черной «волги», на который положили тело бабы Нади. Госпожа Эльвира подошла к бабе Наде, задрала подол ее юбки, погрузила руки в подъюбочные глубины, что-то потянула вниз, вытянула трусы покойницы.

Оксану замутило. Она вдруг вспомнила выпускную вечеринку с Поносом. Хотя, казалось бы, при чем тут этот сальноволосый возмутитель спокойствия?

Трусы праматери были в подозрительных желтых пятнах. Тем не менее, мать Эльвира поднесла их к своему ярко накрашенному лицу, жадно втянула в себя запах, а затем запрокинула подол старухиной юбки к голове, почти закрыв лицо. Открылась пизда, заросшая густым седым волосом.

– Великая Праматерь, выбери себе достойную преемницу! – торжественно провозгласила Эльвира.

Она склонилась над мертвой бабкой и жадно, взасос, приникла к ее седой зоне бикини, начав взасос целовать старческий морщинистый срам.

Поцелуй длился, наверное, больше минуты. Секунд сто – сто двадцать.

Затем сияющая госпожа разогнулась, передала трусы следующей в очереди тетке. Та, по примеру Эльвиры, жадно внюхалась в желтые пятна на ткани и бросилась лобзать мертвую пизду. Затем переходящие трусы оказались у молодой вредной и румяной девки, которая явно не любила сестер. Румяная втянула запах трусов и тоже набросилась на седое лоно.

Сектанты нюхали и впивались в пизду неистовыми куннилингусами.

Наверное, на сотом – сто тридцатом человеке пизда издала громкий, не то чавкающий, не то пердящий звук.

– Пёрнула пиздушка! Пёрнула! – оживленно зашушукались сектанты.

Недоуменно оглядывался тот, на ком зазвучала мертвая промежность. Это был тот самый кривоголовый очкастый дядька, который героически проявил себя во время побоища в кинотеатре. Сейчас он хлопал глазами и вытирал влажные тонкие губы.

– Тоха избранник! Тоху выбрали! Тоха – новая праматерь! – загомонили верующие.

Госпожа Эльвира, казалось, растерялась. Но ненадолго.

– Тоха – больше не Тоха! – авторитетно провозгласила сияющая госпожа. – Ему перешел благословенный дух праматери Надежды. И теперь он – праотец Надей!

И сама первой бросилась даже не на колени, а легла лицом на земли, вытянув перед собой руки. Словно совершала на земле заплыв. Вся секта рухнула на колени. Даже те, кто держал за волосы сестер, тоже упали навзничь, потянув за собой сестричек.

Только старухи Вера и Любовь остались стоять, равнодушно глядя перед собой.

– Какое будет твое первое повеление, праотец? – спросила госпожа Эльвира.

У праотца чернел огромный синяк под глазом.

– А какое, например? – спросил он.

– Что делать с девственными чадоносицами? – спросила сияющая госпожа.

«Это же про нас! – поняла Оксана. – Наша судьба решается!»

– Они грешницы, – шипела госпожа. – Своим злонравием они нанесли нам ущерб. Ужасный ущерб.

Свежеизбранный праотец приблизился к сестрам. Мужики, которые их держали, стали тянуть их за волосы вниз. Снова пришлось рухнуть на колени.

Праотец склонился над сестрами. От него воняло замшелой пиздой и грязными трусами. Запах был невыносим, и Оксану вырвало. Тут же собезъянила и Оля – ее тут же вывернуло, словно она готовилась, или ее тоже так же сильно мутило.

– Нечистый в них сидит, – раздался скрипучий голос праматери Веры. – Изгнание нужно.

– Покаяние и затвор, – дохнула смрадом праматерь Любовь.

– Выжечь грех с корнем, – усмехнулся праотец. Хотя видно было – не шутил.

– Выжечь с корнем грех! Покаяние и затвор! – рявкнула госпожа Эльвира.

«Кажется, мы влипли!» – подумала Оксана.

А потом ее рывком поставили на ноги. Куда-то поволокли.

***

Они оказались в той комнате, в которой и обитали в этом особняке.

Сестер раздели догола и привязали к кроватям за руки и за ноги.

От холода отвердели обнаженные соски.

«Неужели нас все-таки выебут?» – думала она.

Страха не было. По телу бурлила радость. Кипела вожделением юная сочная пизда. Предвкушала трение сладкая кнопочка пиписьки.

«Быстрее бы!» – бурлил кипяток мыслей в чайнике головы.

К Оксане приблизился очкарик – праотец Надей. Сверкали его очки, под ними скалился коричневый бурелом кривых зубов.

«В принципе, можно и с ним поебаться, – блаженно думала Оксана. – Он тут, типа, шишка важная. Так тому и быть».

Но ебать ее праотец не спешил. В какой-то момент его отодвинула в сторону госпожа Эльвира.

– Прежде, чем произойдет то, что произойдет, девочки, я хочу, чтобы вы все поняли правильно, – обратилась к ним сияющая госпожа.

Она стояла в проходе между койками Оксаны и Оли.

– Вы проявили себя как мутные шлюхи, – продолжала госпожа Эльвира. – Почему проповедь в кинотеатре превратилась в трагедию?

– Потому что туда пришел Понос, – сказала Оксана.

– Которому кто-то мацал – не скажу что, – перебила девушку госпожа Эльвира. – Скольким парням ты так вот мацала? Или, может, еще и сосала?

– Да как вы могли подумать? – возмутилась Оксана.

– Да вы же проститутки! Это же видно, – рявкнула госпожа Эльвира. – Кого вы вздумали дурить, а? Вы должны очиститься от греха.

Ох не нравилось это все Оксане.

– Сейчас с вами кое-что произойдет, – продолжала госпожа Эльвира. – И произойдет для вашего же блага. Многие думают, что грех непобедим. Но нет, одолеть его можно. Весь секрет греха в том, что он – притягателен. Он сладок, как навоз для мухи. Как побороть грешное стремление? Сделать так, чтобы удовольствия от него не было. Когда-нибудь, девочки, вы скажете мне спасибо. А сейчас…

Уже какое-то время в комнате разносился странный запах. Пахло каким-то горячим металлом и какой-то химией. Как на заводе.

Запах доносился из-за изголовья кровати, а посмотреть, что там происходит, Оксана не могла.

И вдруг оттуда, из слепой зоны, появился праотец Надей. В руке у него была палочка на ручке. Верхняя часть палочки светилась оранжево-красным.

«Да это же паяльник!» – сообразила Оксана.

Праотец тянул паяльник к нежной узкой пизде.

Нет!

Оксанка пыталась свести вместе ноги. Но это и не могло получиться, потому что лодыжки были привязаны к изножью кровати.

– Не дергайся, – сказал праотец. – Лежи смирно. Если будешь вертеть жопой, сделаешь себе же хуже.

– Нет! Пожалуйста! Не надо! – бормотала Оксана, брызнув слезами, как клоун – клизмой.

– Для твоего же блага.

– Нет!

Оксану била крупная дрожь. Ее подбрасывало на постели. Руки и ноги были жестко зафиксированы, но средней частью тела – пиздой, талией и жопой – Оксана еще могла сопротивляться.

– Пожалуйста! Ну, пожалуйста, не…

Госпожа Эльвира бросилась на Оксану, вдавила колено в живот, руками стала прижимать к кровати бедра.

И Оксана уже не видела, что происходит.

И вдруг пришла яркая, ало-оранжевая боль, мгновенно разлившаяся по всему телу.

По комнате понеслась вонь горелого мяса.

Боль не прекращалась. В пизде, как в Хиросиме, словно взорвалась боеголовка «Энола гей».

Оксана потеряла сознание. И беспамятство было как океан пламени.

***

Сектанты посадили сестер на цепь. Цепи были тяжелые, с собачьими ошейниками. Они неприятно холодили кожу, согреть их не получалось. А цепь крепилась к изголовью кровати. К одной из вертикальных железяк. Отойти от кровати Оксана могла, но не дальше, чем на жалкий метр.

На другом конце комнаты была кровать Оли. На сестре тоже был ошейник с цепью. Дотянуться друг до дружки сестры не могли. Но могли дойти до поганого ведра, которое стояло как раз в проходе между кроватями. Притом, дотягиваться надо было ногами, а потом тянуть ведро к себе. Осторожно, чтобы не расплескать содержимое. А, сделав свои дела, так же осторожно надо было оттолкать ведро обратно, в центр прохода.

Необходимый опыт пришел не сразу. Два раза ведро опрокидывалось, его содержимое выливалось на пол. И никто его не убирал. Лишь через два дня пришла какая-то тетка и ворча, стала оттирать засохшее говно.

Для сестер, уже одуревших от одиночества, это было великое событие. Праздник! В изнурительной скуке пленения они вспоминали приход уборщицы, как самый веселый праздник, который, конечно, захотели повторить. Они снова опрокинули ведро. Предварительно несколько дней его наполняя. А потом, наполнив до краев, опрокинули.

Но праздника не случилось. Уборщица отхлестала сестер тряпкой по рожам и ничего не стала убирать. В комнате развелись мухи, а по полу ползали наглые черви. От не фиг делать сестры наблюдали за ними, и устраивали червячные гонки. Но опарыши никуда не стремились, перекатывались все больше на одном месте.

Пизды у девочек болели. У Оксаны на месте сожженной пиписька образовалась горелая корочка, ковырять которую девушка боялась.

Оксане хотелось придушить Олю, которая ныла – целыми днями, нескончаемо. Как будто без нее хуево не было.

– Ы! Зачем мы сбежали из дома! – бубнила сестра. – Ы! Сидели бы дома! Ы! Как ты думаешь, мама нас съест? Ы! А папа живой, интересно? Ы! А как нам теперь ебаться? Ы! А давай еще попробуем повеситься?

Повеситься, кстати, не получалось. Хотя, при желании можно было отойти на метр, нырнуть вперед. И при этом тут же цепь отдергивала тело назад, как тарзанка. Если нырнуть так раз сорок, то, может, и получиться сдохнуть.

Оля болтала и болтала. А Оксане хотелось ее придушить.

Оксана чувствовала себя чудовищно. В животе что-то шевелилось. Но не росло. На цепи в комнате девчонки провели не меньше месяца, но талия не увеличилась ни на миллиметр. Это даже не казалось. Возможно, причиной тому было плохое питание. Действительно, кормили дерьмово – кашей с плесеневым привкусом, да жидким супом. Но не выросли животы и к исходу второго месяца.

Вскоре начался и третий месяц. За окном уже была глубокая осень. Ничего не происходило. Оксана уже давно разучилась думать – за бесполезностью. Все равно думать было не о чем. Она чувствовала себя безмозглой медузой. Просто куском плоти. Который жрет, гадит. И все. А остальное все не нужно. От всего остального – большие проблемы. К тому же, если не думать, то можно было отсечь от попадания в мозг Олиной бесконечной болтовни про то, что ей холодно, ошейник натер и хочется сдохнуть. И про ну поговори со мной.

А однажды открылась дверь, и вошли совсем новые люди.

Продолжение следует...

Оксана поняла: Понос заметил то, что она его узнала.

«Блин! Что же делать?» – думала старшая сестра.

Но что она могла предпринять? Уйти со сцены и тем самым провалить все представление? Оставаться здесь? Да? И чтоб Понос на нее пялился? Да и пусть пялится, жалко, что ли? А если рот разинет? Да не будет этого. Он слишком чмошен и труслив, этот Понос.

Оксана почти успокоилась.

Сияющая госпожа говорила так складно и убаюкивающе, что от нее исходила уверенность. «Девочки, все будет хорошо!» – успокаивала крепкая, как у лошади, спина сектантки Эльвиры.

Кто-то в зале уже поверил сияющей госпоже. Две тетки в дешевых куртках стали раскачиваться из стороны в сторону, как на сеансах Кашпировского. Какая-то бабулька быстро и мелко крестилась. Припадочного вида пожилая мать пихала острым локотком в бок своего тощего, плешивого сынка с головой в форме продолговатой тыквы. Она продолжала колоть его своим острым локотком, а сынок что-то нервно шептал бледными губами. К своему удивлению Оксана прочла по его губам: «Да не дрочил я! Не дрочил!»

Оксане было не до смеха. Но вдруг на нее напало хихиканье. Такое с ней три-четыре раза случалось в школе, на уроках. Оксана просто начинала ржать над какой-то ерундой, а остановиться не могла. А смех у нее всегда был очень заразным, и вскоре вслед за Оксаной ржать начинал весь класс. Эти приступы внезапного смеха очень бесили училок. Кончалось все, как правило, плохо. Училки вызывали маму или (если везло) вместо мамы в школу отправлялся папа. Но чаще все-таки мама. В школе она начинала наполняться злостью, как ванна горячей водой из-под крана. А стоило выйти за пределы школы, как мама затаскивала Оксану в гаражи и начинала пиздить. Не так, чтобы сильно больно, но обидно.

– Вот тебе, манда проститутская! Вот тебе за то, что меня позоришь!

С первых таких пиздюлей Оксана запомнила, что смеяться опасно. Смех имеет свои последствия. За него приходится расплачиваться болью и слезами. Вот и сейчас приступ смеха, напавший на Оксану из-за плешивца и его мамочки, напоминал о школьных годах. Дурные предчувствия усилились. Но в то же время старшую сестру невероятно веселил этот лысеющий онанист.

«Он же, сука, старый! А мамочка запрещает ему дрочить! У-ха-ха!»

Смех был как припадок. Он сотрясал дело, бугрился в теле, как чужой под скафандром астронавта. Он был заразен. Смех мгновенно перескочил на повторюшку-Олю, и вскоре та тоже веселилась, сама не зная, чему. Но от души. Такой вот парадокс.

Сияющая госпожа Эльвира стала явно паниковать.

– А ну, прекратите ржать! – шипела она. – Как вам не стыдно! Что вы здесь устраиваете?

А народ в зале пребывал в недоумении. Прекратили раскачиваться тетки, креститься бабки, даже мамаша престарелого онаниста вплавилась взглядом в сцену с гримасой внезапной ненависти.

– Святые девочки смеются, – нашлась госпожа Эльвира. – Они смеются над несовершенством человеческой природы.

– Да они просто торчат! – крикнул кто-то из гопников.

«Я крутая! – поняла Оксана. – Меня за наркоманку принимают!»

И от этой мысли она стала смеяться еще сильнее, еще жизнерадостнее.

***

Каждый смешок этой твари был для Поноса пощечиной.

«Она же надо мной смеется! – понял Вова. – Вот же тварь! Тварь!»

Вова привык к тому, что женщины над ним, случается, прикалываются. Но настолько цинично, оскорбительно и прилюдно над ним не потешались еще никогда. Вова остро ощутил все свои обиды, почувствовал остывающее говно под штанами школьной формы, встретился с горьким взглядом мамы: «Обосрался? Как не стыдно?! Ты же большой, Вова!» Вову снова ошпарило презрением отца. Горечь позора закипела желчью. Зазвучали в ушах оклики: «Э, Понос!» И снова приходило шокирующее понимание, что это к нему, к Вовочке так обращаются. Снова отмолотили по роже все пощечины и пиздюли. А все из-за этой бабы! Она ему, Вове, жизнь сломала. Вот кроме шуток. Дьяволица! И как она надсмеялась над ним после выпускного. Как Вова ей поверил, открылся, а она ему прямо в трепещущее нутро наблевала.

А сейчас смеется. Над ним! Превратила жизнь в задротский кошмар и смеется!

– Святые девочки забавляются над вашими грехами! – вещала в микрофон сектантская тетка. – Над несовершенством человеческой природы!

– Да они просто торчат! – заорал какой-то урел.

«Сейчас же, немедленно! – сказал себе Вова. – Ты имеешь шанс растоптать эту тварь. Подставить ее, отомстить за позорное стылое говно в штанах. Я же тем говном семью нашу разрушил! Отец к матери охладел, ушел через три (или четыре) года. И он мной брезговал. Я это знаю. Когда он случайно натыкался на меня, то первым выражением его лица была брезгливость. Это только потом он улыбался. А так он смотрел на меня как на кучу говна! Моя жизнь – это ад! Я мог бы ебать нормальных телок, а не спидозных шалав. И это все она! Тварь, которая изгадила мне жизнь – выдает теперь себя за святую невинность!»

Вова вскочил с места и завопил.

***

Оксана все еще смеялась. Мамочки! Какой бред! Что она здесь делает? И это было весело.

– Они аферистки! – раздался дребезгливый голос.

Это был Понос. Его серые глазки бегали по телу и лицу Оксаны.

– Молодой человек! – осадила одноклассника сияющая госпожа.

На секунду Оксане показалось, будто Эльвира задавила Поноса. Тот даже подался жопою к креслу – вот-вот сядет.

Но Понос вдруг дернулся, словно что-то его обожгло. И он заорал:

– Да она проститутка!

– Кто? – наехала на него Эльвира.

– Вот эта. Оксанка.

– Это не Оксана, – высокомерно осадила Поноса сияющая госпожа. – Святую девственницу зовут Ирина.

И снова, казалось, победила. Но только казалось.

Оксана уже не смеялась.

Понос заозирался, выпучил глаза и завопил:

– Ирина? Хуина!

– Не материтесь в нашем присутствии, – холодно сказала Эльвира. – И вообще! Охрана! Вас сейчас выведут!

– Аферистки! – орал Понос. – Да она мне хуй мацала!

– Тебе? – недоверчиво посмотрел на Поноса один из гопников.

– Мне! – захихикал Вова.

В зале раздавались смешки. Возмущались женщины.

– Она проститутка! Вот эта вот! – вопил Понос, указывая на Оксану.

Из других уст Оксана обрадовалась бы этим словам. Но сейчас возмутилась.

– А ты чмо! – закричала в ответ Оксана. – И вонючка!

– Ты его знаешь, что ли? – спросили гопники.

– Да я с ним за одной партой сидела, – крикнула Оксана, понимая, что плетет что-то не то. Но остановиться уже не могла.

– Так, девочки, пойдемте! На выход, на выход! – засобиралась госпожа Эльвира.

– Вот видите! – кричал Понос.

– А помнишь как ты прямо в классе обосрался? – крикнула в ответ Оксана.

В зале уже ржали. Сияющая госпожа схватилась за голову, отпустила Оксану, и девушка подбежала к краю сцены.

– И никакой хуй я тебе не мацала, урода кусок. Даже не мечтай.

– Она матерится! – крикнула какая-то бабка (кажется, дрочерская мамочка).

– Вот видите, она проститутка! – ликующе возопил Понос.

Сзади на Оксану набросилась сияющая госпожа, обхватила за талию, стала уволакивать со сцены.

– А ты трусы постирай хоть раз в жизни! – крикнула Оксана Вове. – Воняет от них, что глаза режет!

Разъяренный Понос ринулся на сцену. А Оксану уволакивала Эльвира. Девушка отбивалась от сектантки локтями. Понос уже почти залез, когда наперерез ему бросился Глебас, перехватил агрессора и ударил бывшего Оксаниного одноклассника кулаком в нос.

– Аферисты наших бьют! – понеслось по залу.

Мамочки! Весь зал был за Поноса. Люди повскакивали с мест. Кто-то просто кричал, кто-то размахивал кулаками, а кто-то по примеру Поноса, лез на сцену, у края которой уже вовсю шла махаловка.

Глебас схватил стойку от микрофона, и носился по краю сцены, как Бон Джови. Только в отличие от рок-звезды он хуячил этой стойкой по головам и рылам тех, кто лез на сцену. А вот невнятный очкарик-сектант, которому Оксана никогда бы не дала, оказался бойцом, что надо. Он схватил огнетушитель и обрушивал его на головы тех, кто штурмовал боковую лестницу. Две тихие тетки из секты держали другой подъем. Баба Надя валялась на сцене, то ли имитируя сердечный приступ, то ли действительно – с ним.

– Врача! Врача! – стонала она.

Но всем было насрать на бабу Надю. Потому что побоище уже переползло на сцену, которую обороняли очень слабые силы. Что они могли против объединенной мощи всего зала?

– Бей бля-дей! – скандировал зал. – Бей бля-дей!

Глебаса повалили на сцену, и сейчас он орал и закрывался ладонями и коленями, а его щипали какие-то старухи. Кривоголовый очкарик еще стоял на ногах, но и то – каким-то чудом. Его били в три кулака, а какая-то баба щипала его за жопу, отчего боец подпрыгивал на месте. Теток просто сбили с ног. Сияющую госпожу Эльвиру схватили за волосы, поставили подножку, случайная злобная тетка вцепилась ей в лицо. Ни Оксану, ни Олю никто не бил. Пока. Но к ним подбирался Понос, поливая сцену кровью из разбитого хрюкала.

– Нас сейчас убьют! – радостно пискнула Оля.

Оксана тоже обрадовалась. Но было и страшно. Тем более, что на сцену вышел и давешний маньяк в очках и шляпе. Да и сорокалетний дрочер тоже был где-то рядом. И лысые страшные гопники.

Девушек окружили, деваться было некуда.

И тут у входа в зал стало что-то происходить. Раздался дружный рев:

– Наших бьют!

Это, наконец, с большим опозданием прибыли сектанты, застрявшие на ЛиАЗе. Тот, не иначе, как чудом, вдруг завелся и довез верующих к кинотеатру «Таджикистан».

Как засадный полк в Куликовской битве, помчались в бой крепкие, свежие силы сектантов. Мужики вырывали с мясом кресла и кидали их в сторону сцены. Впереди неслись самые крепкие, они врезались в толпу, сшибали людей с ног, кувалдами кулаков били по рожам, добивали ногами и локтями.

Во всем зале воцарилась кровавая неразбериха. Взлетали в воздух кресла, чьи-то сумочки, ботинки. Кто-то кричал, кто-то прыгал. А госпожа Эльвира вновь была на ногах. Из расцарапанного лица текла кровь. Где-то поодаль вставал и Глебас. Физиономия у него была как у зомби.

– Уходим! – крикнул Глебас.

И сектанты стали отступать к выходу, благо сейчас прорваться к нему стало уже не за пределами возможностей теории вероятности. А сияющая госпожа бросилась к бабе Наде. Схватила ее за руку, стала хлопать по щекам. И вдруг страшно закричала:

– Умерла-а! Убийцы! Вы ее убили-и!

Весь воинственный кураж агрессивной толпы мигом сошел на нет. Разгневанные люди вдруг стали, абсолютно не сговариваясь, выходить из зала. Кто-то даже убегать, как зачинщик драки – Понос.

Зал опустел.

– Надо «скорую» вызвать! – суетилась Эльвира.

– Не надо «Скорой», – возразил Глебас. – Где «скорая», там и менты. Заебемся объяснять.

Мужики подхватили бабу Надю, без особого труда вынесли ее из зала. Правда, у самого выхода случайно въебали ее головой о дверной косяк. Оксана надеялась, что произойдет чудо, и баба Надя воскреснет. Но та не шевелилась и, кажется, начала костенеть.

Сектанты набились в старенький ЛиАЗ. Тот закашлялся, и тряско снялся с места парковки.

– Нам не повезло, – вздохнула Оля, прижимаясь в толпе сектантов к старшей сестре.

– Конечно, вам не повезло, – раздался голос матери Эльвиры. – Из-за вас, проституток, погибла баба Надя.

– Мы не виноваты.

– Мда? – издевательски сказала госпожа Эльвира. – Вы не виноваты, а мы очень злы. Вам, девочки-припевочки, будет очень плохо. Я уж постараюсь.

***

Хоть Вова Понос и вылетел из зала, как ошпаренный, вскоре, уже на улице, его походка приобрела плавность и стала даже немного летящей. Вова Понос был счастлив. Он отомстил. На душе было чисто и радостно. Она сияла, как свежеотмытый унитаз.

«Теперь у меня все будет хоро…» – начал было думать Понос, как его внезапно сбила машина.

Сбив, протащила метров десять. Остановилась. Это был шестисотый «мерседес». Из него вышел смуглый надменный человек.

– Иэ! Куда прешь, тварь! – заорал он уже на мертвого Поноса.

На лице у Вовы застыла улыбка. Он умер совершенно счастливым и отмщенным.

Продолжение следует...