Эй, толстый! Пятый сезон. 47 серия
Пять лет назад, весной 1993 года, сестры Оксана и Оля (которых по новым документам звали Ирина и Лидия) тряслись от страха на заднем сиденье автомобиля «ауди» сектантки Эльвиры
.
– Не боись, девчонки, – говорила эта золотозубая женщина, направляя свой автомобиль по московским улицам куда-то в сторону МКАД. – Ну? Чего бояться?
Если сильно поглупеть, можно было поверить, что это баба желает сестрам хорошего. Если отупеть настолько, чтобы забыть, как меньше получаса назад она совала свои намазанные розовым жирным лаком когти девушкам в святая святых.
– Не чего, а кого, – сказала Оля.
– И кого же? – нахмурилась тетка.
– Вас, – сказала Оля.
– И правильно, – сказала сектантка. – Бойтесь меня. Я в вашу дуристику ни на грош не поверила. Просто я вас пока не раскусила. Но я раскушу, девочки. И работать вас заставлю.
– Проститутками? – радостно пискнула Оля.
Тетка ничего не ответила.
***
Приехали в большой загородный дом где-то за Люберцами, в слякотных сумерках производивших впечатление большой помойки.
В доме было очень много людей. Как во дворе рыцарского замка с картинки учебника истории за шестой класс. Три мужика сколачивали молотками какие-то деревяхи. Две женщины несли железный чан с чем-то мучнистым и склизким.
Больше всего места за оградой занимал дом. Был он большой, недавно побеленный, с колоннами – тоже в побелке. Эта свежеотремонтированность делала дом похожим на сельский дом культуры накануне приезда комиссии из райцентра. Сходство усугублялось и странным портретом над входом. На картине были изображены три бабки, правая из которых была до дрожи похожа на убитую и частично съеденную Веру Юрьевну.
Автомобиль Эльвиры остановился и припарковался на асфальтовом пятачке, за которым начиналась грядка непонятно с чем.
Когда Эльвира распахнула дверцу и вышла, во дворе начался цирк. Абсолютно все присутствующие во дворе бросились на колени. Мужики бросили деревяхи с молотками, женщины – чан с варевом. Все стояли на коленях.
– О сияющая госпожа, приветствуем тебя! – голосом, как у актера Боярского, заорал один из мужиков.
– Приветствуем, сияющая госпожа! – чуть вразнобой, но громко обратились к госпоже Эльвире сектанты.
– Приветствую вас, паства моя, – вознесла Эльвира над головой когти с маникюром.
Потом она опустила руку и сунула ее в толпу. Кто-то из мужиков дотянулся до руки и стал жадно, с урчанием, целовать ее. А кто-то этого урчащего еще и отпихивал. В конце концов, это удалось, и руку принялась слюнявить крепкая, в теле, баба. Деловито обсасывала пальцы, которыми не дольше, чем полчаса назад предводительница секты ковырялась в чужих пиздах.
– Великое чудо привезла вам я, – негромко, но очень отчетливо, хорошо поставленным голосом обратилась сияющая госпожа к пастве. – Две девственницы, непорочно зачавшие. Две!
– Ах! – пронеслось по толпе.
– Я вырвала их из когтей Нечистого, – продолжала Эльвира. – И теперь эти невинные малютки с нами.
Кто-то в толпе стал вскрикивать. Вопли были женские. Словно кто-то ебался. Но что-то понять в многолюдной толпе было трудно. Еще какая-то женщина в старушечьем платке билась в припадке.
– Смотрите, какие они невинные! – провозгласила Эльвира. – Чистые! Беспорочные! Возрадуемся же, что приходят последние времена! И приходят на наших глазах!
– Да! Да! Алилуйя! – стонала толпа.
А дальше на девочек напали. Их хватали за руки, за ноги, за одежду, тянули в разные стороны. И слюнявили мокрыми губами, языками, кто-то терся об Оксанино запястье явно сопливым носом, впрочем, эти сопли быстро слизал чей-то благоговейный язык. Какая-то баба тянулась в Оле язычищем, огромным, как у коровы. Оксана пыталась увернуться и тут же ткнулась в чьи-то дряблые, но хищные губы, которые стали влажно жамкать рот старшей сестры.
Оксане стало дурно, а дальше все случилось очень быстро. Волна дурноты устремилась вверх по пищеводу и изверглась наружу мучительной, вязкой струей.
Вопли восторга немедленно стихли. Стало тихо. Но тишина эта была зловеща.
– Изверглась, – носился в толпе громкий шепот. – Изверглась скверною.
«Вот теперь меня, наконец, убьют», – умиротворенно подумала Оксана.
– Потому что не надо лезть к святой грешным рылом! – блеснула золотом зубов сияющая госпожа. – Грехи, грехи страшные на вас. Тошнит от вас девчонок, чистых сердцем. Прочь! Прочь! Расступись!
– А откуда нам знать, что это – истинные девственницы? – завопила облеванная.
– А оттуда, что сейчас нам их девство Троесестрие засвидетельствует! – гаркнула в ответ Эльвира.
Она схватила девочек за руки, грубо и решительно повела их в дом.
***
Троесестрием оказались те три бабки, коллективный портрет которых висел над входом. Старухи сидели за столом, в тесной комнате на втором этаже и казались неким очень странным трибуналом.
Бабка справа действительно до жути была похожа на Веру Юрьевну.
«А вдруг я все-таки померла? – обрадовалась Оксана. – Это мне просто кажется, что я жива, а на самом деле-то нет. И сейчас прабаба Вера меня снова в лес отведет и скажет мертвеца искать? Может, я умерла, и сама не заметила? Круто было бы!»
Но пока дела обстояли вовсе не круто. Старухи хищно вглядывались в девочек. Действительно, как какой-то обвинительный трибунал.
– Это не целухи, – сказала средняя бабка.
– А вы проверьте, баба Надя, – огрызнулась сияющая госпожа Эльвира.
Старух звали – баба Вера, баба Надя и баба Люба. Притом, Верой звали не ту, что была похожа на прабабушку, а другую старуху – ту, которая сидела на другом конце стола. Это немного успокоило Оксану.
– Проверим, – заквохтала, затрясла дряблыми шматами щек как раз-таки баба Вера.
Сестер положили спинами на стол. Эльвира заставила их снять штаны и трусы, раздвинуть ноги.
– Здесь только женщины, – успокаивала она девочек.
Но снять трусы Оксану как раз не ломало. Она же мечтала стать проституткой, а тем только этим и приходится заниматься. Так что исполнила требуемое она без проблем. А за старшей сестрой безропотно повторила и Оля.
Старухи принялись разглядывать пизды сестричек. Оксана видела бородавку на веке у бабы Любы.
Потом отчего-то пискнула Оля. А следом вскрикнула и Оксана. Потому что пизда ощутила влажное прикосновение.
«Да это же старуха мне лижет!» – подумала Оксана. Так оно и было. Судя по всему, куннилингус делала баба Люба. Противоестественность, невозможность этой ситуации брызнула щекотным электричеством по нервным отросткам тела старшей сестры. То, что делала старуха, было приятно. А лизала бабка умело. Кончиком языка теребила кнопочку пиписьки. Наслаждение подступало и вот, наконец, прорвалось. Оксана застонала. Она понимала, что у нее случился оргазм.
Следом застонала Оля, которую лизала, кажется, баба Надя.
– Пиздяной сок, – забормотала баба Люба.
И снова принялась шершавить мякоть пиписьки теркой языка.
– Дай и мне сочка юного, – заблеяла баба Вера.
И тоже приникла к межножью Оксаны. А баба Люба тем временем пошла лизать Олю.
Сложно было сказать, сколько длился этот хоровод. Но старые сектантки, кажется, все-таки напились пиздяного сока.
– Хороший сочок, забористый, – сказала баба Надя.
– Блядский, – определила баба Вера.
– Плодоносный, – добавила баба Люба. – Они брюхаты. Чую.
– Блядовиты, но целы, – сказала баба Надя.
А баба Вера вдруг затряслась, ее глаза словно вывернулись наизнанку, и на мир вокруг теперь смотрели будто бы белки в обрамлении багровых сосудов, а вовсе не зрачки.
– Роды вижу, – забормотала баба Вера.
Остальные две старухи притихли, стали жадно слушать.
– Роды нескорые. Снося не брюхатые. Окаянство. Никогда такого не было, – вещала тезка прабабушки. – Разрешатся от бремени, когда отца похоронят.
– Он мертв! – пискнула Оля.
Бабка словно замерла, задумалась, слизала капли пиздяного сока с дряблых губ.
– Не вижу его среди мертвых. Когда он войдет туда, в мир выйдут новые жильцы. Супостаты. Гибель миру несут.
– Молчали бы, баба Вера! – рявкнула золотозубая Эльвира. – Что вы говорите-то такое?
– Что вижу, то и говорю.
– Нет уж, баба Вера! – встала руки в боки Эльвира. – Я вам верю, но сейчас вы какую-то, простите, хуйню несете.
Старухины зрачки вдруг вернулись на место.
– Я все сказала, – проскрежетала жуткая бабка.
– А я, извините, ничего не поняла.
Но бабка словно погрузилась в какой-то полусон.
***
Из комнаты Троесестрия сияющая госпожа Эльвира вывела сестер, находясь в состоянии совершеннейшей ярости.
Она протащила их по коридору, спустилась этажом ниже, толкнула какую-то дверь.
За дверью оказалась обшарпанная спальня в старых, выцветших до бесцветности, обоях. В комнате стояла широкая кровать-траходром, рядом был почему-то стол с верстаком. В комнате пахло смазкой и стружкой. На полу валялись железяки, куски труб и прутьев.
Хозяин странной комнаты сидел на табуретке и курил вонючую папиросу.
– И кого ты привела, Эля? – спросил этот человек.
Был он курчав и похож на цыгана. Как магматические выступы на земной коре, прорастали сквозь кожу лица родинки и бородавки. Пухлые мерзавские губы обрамляла негустая щетина. Одет этот человек был в серые джинсы и тельняшку с длинным рукавом.
– Это наше счастье, Глебушка, – с придыханием, как старомодная актриса, произнесла Эльвира. – Это беременные девственницы.
– Блядь, – вздохнул тот, кого называли Глебушкой. – Ты понимаешь, что этот товар – неликвиден?
– Но это же чудо!
– Это ебаное чудо никому нахуй не покажешь, – крикнул в ответ Глебушка. – Никому! Как мы сможем привлечь верующих? Что, фотографии пизды вывесим?
– Их двое, – поправила Эльвира.
– Во-во! Двух пёзд! Кто на это клюнет?
– Ну, знаешь ли, мужики придут, наверное.
– Никто не придет. Отвечаю. Никто! Это не покажешь. И никому не продашь.
– У меня есть дар убеждения.
– Дар охуения у тебя есть.
– Глеб, не ругайся. Все-таки, мало ли… вдруг это необычные девчонки…
Глеб мазнул по сестрам взглядом гадостным, как осклизлый унитазный ершик.
– Это аферистки. А тебя объебали.
– Я немного отдала. Три штуки бакинских.
– Ты ебанулась. Что нам теперь с ними делать? Вдруг проблемы?
– Почему ты такой трусливый, Глеб?! – сказала Эльвира. – Тебе в руки идет удача, а ты ее боишься.
– От некоторых удач стоит держаться подальше, – буркнул Глеб.
***
Потом Эльвира увела девушек из этой комнаты, отвела по коридору в другое помещение – маленькое, с двумя кроватями и столиком между ним. Лязгнул замок. По всему выходило, что сияющая госпожа их заперла.
– Я хочу домой, – сказала Оля, садясь на кровать, которая немедленно плаксиво заскрипела пружинами.
– К маме, что ли? – хмуро огрызнулась Оксана.
– Нет, к маме не хочу.
– А к кому?
– Хочу к папе.
– Папу съели, – возразила Оксана.
– Та бабка не видела его в мире мертвых.
– Кому ты веришь?
– А почему бы не помечтать? Представь, что папа жив. Что он разбогател. Что он нашел нас.
– Хватит нести чушь.
– Давай мечтать! – пылко воскликнула Оля. – Если мы очень-очень захотим, то папа будет жив. Я очень-очень хочу вернуться к нему. Я даже готова, как эта бабка сказала, не рожать, пока он не умрет.
В дальнем углу упала со стены картинка с изображением какого-то крючконосого сказочного старичка.
Оксана зевнула и стала подумывать о том, как бы лечь спать.
Слышны были отзвуки голосов – Эльвиры и Глебушки. Они что-то орали друг другу, но слов было не разобрать.
– Слушаешь чушь всякую, – сказала Оксана.
– Не чушь! – воскликнула Оля.
– Все равно заткнись, – срезала старшая сестра.
Продолжение следует...