ДЛЯ КОГО СВЕТЯТ ЗВЁЗДЫ?
Люди зря не скажут. И если они говорят: «Слово -— не воробей, вылетит — не поймаешь», - то так оно и есть. Старый Густав и не спорил с этим. Просто, беседуя с внуком, шестилетним Олли, ещё раз убедился в меткости народной мудрости.
- Деда, - обратился в тот раз к нему Олли, - а Пека, что живёт через два дома от нас, вчера разговаривал со мной через окно, с улицы...Он дразнился надо мной, над тем, что меня хворь поборет. Я спорил с ним, что есть Царство Небесное, а Пека кричал, что если человек умер, то он вовсе не уходит в другой мир, а лежит в земле трупом и гниёт. И его едят черви... И он... И он ни с кем не встречается, не читает книжки, ни с кем не разговаривает, а гниёт, гниёт и превращается в падаль... И там, под землёй, сыро, страшно и черти водятся...А ещё я сам по телевизору видел...
- Больше бы слушал этого болтуна Пеку! — поспешно прервал внука старый Густав, не на шутку рассердившись на соседа-сорванца. Руки его даже затряслись от негодования, и он не сразу подыскал нужные для такого случая слова. - Я вот надеру уши этому прохвосту!...Шалопай!...Мелет, что ни попадя... Нет, Олли, - уже спокойнее продолжал дед, прижимая мальчонку к груди и гладя его по белокурой головке. — Я же тебе рассказывал, глупышка, что когда Господь призывает человека к себе, то душа христианина переселяется в мир иной, на небо, и там находится неотлучно. Там светло, благостно, торжественно...Души христиан меж собой общаются и в том находят отдохновение. Только с нами они разговаривать не могут, но нас видят и за нас радуются, если нам хорошо...
И старый Густав в очередной раз принялся пересказывать внуку библейский миф о переселении душ, переиначивая его на свой лад, и время от времени тайком смахивая со щеки горючую старческую слезу.
И едучая невыносимая стариковская печаль оказывалась более чем объяснимой: маленький Олли был давно тяжело и неизлечимо болен. Постепенно он перестал передвигаться даже по дому и окончательно слёг в постель. Хвороба неумолимо прогрессировала, с каждым днём увеличивая страдания бедолаги; подчас делая их нестерпимыми. Лекарства ему помогали всё хуже, подчас не облегчая мук, а порой они и вовсе превращались в бесполезную вещь. И однажды родители Олли, сломленные жалобами мальца, бессилием и тягостной неизбежностью, пришли к выводу о том, что остаётся единственный выход — эвтаназия (правомерный и высокогуманный способ лишения жизни неизлечимо и тяжело больного человека на основании его добровольного волеизъявления, а также согласно заключению медицинской комиссии и решению суда). Ведь их сынишка в приступе отчаяния всё чаще ронял выстраданные и услышанные им где-то страшные слова: «Уж лучше бы умереть, чем так мучиться!»
Родители Олли — сын Густава Рууд и его же сноха Эмилия, уступая мольбам мальчика, подали заявление по установленной форме. Медицинская комиссия, а потом и суд тщательно и всесторонне исследовали обстоятельства уникального дела, повстречались с самим горемыкой и вынесли положительный вердикт. Близкие стали психологически готовить Олли к заключительному акту семейной трагедии, которого тот прежде ждал с нетерпением. Но едва вопрос усыпления перешёл в практическую плоскость и обратился в задачу нескольких дней, мальчик объяснимо забеспокоился.
-...Значит, там нет чертей, и я не превращусь в падаль? – в «надцатый» раз выслушав деда, успокоенно спросил Олли, делая ударение на слове «там» и доверчиво глядя голубыми глазами.
- Конечно же нет, милый мой дружочек! — отвечал Густав, ощущая острые уколы терзаний в собственном сердце. — И ещё, не забывай, что если ты передумаешь, то никто тебя усыплять и не будет.
- У меня же жжёт внутри, деда...Больно-пребольно, - тяжело и совсем по-взрослому констатировал внук. И продолжил выяснение неизвестности, где никогда не бывал. — Деда, если там так...благостно..., то не мог бы ты пойти со мной, - мыслил мальчуган уже неземными категориями.
И впервые, с каким-то недетским проблеском, испытующе взглянул на старика.
- Я...с тобой..., - растерянно произнёс Густав и на ничтожную долю секунды замялся.
Как же он потом казнил и презирал себя за проявленный миг мужской нерешительности и скудоумия: да разумеется же! Не малыш должен был догадаться до такого исхода, а он сам, старый
пень!
-...А что, это мысль, Олли! — спохватившись, с искренней признательностью присоединился к пожеланию внука дед. -Пожалуй, я приму твоё приглашение и составлю тебе компанию. Спасибо!
- Здорово! — обрадовался тот. — Вдвоём нам там будет веселее, правда?
- Правда, Олли.
- Деда, а если души христиан уходят на небо, то, наверное, они во что-то должны превращаться?
- Наверное, дружочек...
- А во что?
- Во что?...- туговато соображал Густав.
- Верно, в астронавтов, в космические корабли..., - подсказывал ему мальчуган.
- Что ты, Олли, - засмеялся старик, лихорадочно придумывая продолжение. — Космические корабли — людских рук дело. Нет, они превращаются...Они превращаются...в звёзды!...Видишь, дряхлый я становлюсь, забываю всё... Да, Олли, души христиан превращаются в звёзды. Прежде, когда Господь ещё создал только Адама и Еву, небо было тёмным, потому что на нём было мало светил. С течением времени людей нарождалось больше и больше. И когда Господь призывал к себе доброго человека, то загоралась новая звезда. А ежели тягал на Великий Суд злого упыря для кары заслуженной, то злодей обращался в чёрную дыру. И с течением дней свод небесный всё светлел и светлел, становился краше и краше, потому как добрых людей — неизмеримо, а злых демонов — чуть. И звёздами своих душ христиане управляют, как капитаны кораблями. А на досуге они ходят друг к дружке в гости, да на нас, землян, смотрят.
- И бабушка Марта тоже? — живо среагировал Олли.
Марта, жена Густава, вот уж как год умерла. Олли видел её усопшей и потому, под впечатлением последних событий, всё чаще в детских наивных рассуждениях возвращался к её образу.
- И бабушка Марта — тоже, - подтвердил старик.
- Значит, мы её там встретим?
- Полагаю, что так...
- Здорово! — облегчённо выдохнул мальчик. — Значит, мы туда точно пойдём вдвоём, деда?
- Вдвоём, - зарёкся перед ним Густав, снимая камень с души.
- А для кого, деда, светят звёзды?
- Как для кого, внучек?...Конечно же для землян. Чтобы люди чище были, добрее, светлыми душой. Ведь через солнечные лучики проливается не только благодать Всевышнего, но и святая любовь призванных на небо к тем, кто остался на Земле. Ибо святая душа есть частица Господа нашего! И благодаря душам-звёздочкам, излучаемому им теплу, люди и живут, селятся по свету белому, радуются, любят, поют песни...
- А Господь не превратит нас с тобой в чёрные дыры?
- Не думаю, Олли. Мы же ничем не прогневили Бога. Ему не за что на нас пенять.
И с того памятного разговора с внуком Густав принялся деятельно готовиться к своему последнему переходу. Узнав волю его, домочадцы спервоначалу решили, что с ним не всё в порядке.
- Да он же спятил, старая калоша! - кричала на засекреченном семейном совете сестра Густава Гертруда.
- Папа, одумайся. Так не принято. Не по-людски это, - увещевали его Рууд и Эмилия. - Да и врачи с юристами не разрешат тебе. Для того нужно, чтобы страдания были непереносимыми и унижающими человеческое достоинство.
- Пусть услышат боль моего сердца!...Коль они милосердны! — парировал выдвигаемые доводы восставший еретик. — Пускай измерят глубину моих переживаний!...Ежели у них отыщется такая мера... А отпускать маленького мальчика одного в неведомый звёздный мир по-людски?!...
И в этом месте спора Густав смущённо замолкал, спохватываясь, что сболтнул лишнего, и сам уже не вполне различая то, где кончается истина и начинается смягчающая, утешающая сердечную боль утраты легенда.
- Ну, убедились, что он спятил? — подлавливала его на промахе сестра. - ...Ну ляпнул малышу неразумному, не подумав, что ни попадя, так можно же отступиться и промолчать. Никто и не узнает, - нудила она пуще прежнего.
- Замолчи, серость ты ничтожная! — прекращая бесполезные дебаты, цыкал на неё брат. — Лгать Олли! Обманывать самое чистое существо...Да поди в моём поступке, в этом моём обещании и заключается весь смысл моего никчёмного существования. И оправдание бытия. Бесспорно, важно, как мы встречаемся и делим общую судьбу, но стократ важнее — как мы расстаёмся, как мы уходим...С какими чувствами к любимым...
До Олли неведомо каким путём просочились отголоски семейных разногласий, и он при случае встревоженно осведомился у Густава:
- Деда, а баба Гертруда говорит, что не по-христиански уходить на небо не по своей воле.
- Мир Богом создан таким, - отвечал ему Густав, - что человек рождается в нём не по своей воле, но по большой любви. И удалиться в инобытиё он должен точно так же. И на то есть для меня веление свыше. Было мне знамение, и сказал Всевышний: «Знай, Густав, ежели спросит тебя Олли про дальнюю дорогу, то его устами говорю я. И ступай вместе с ним, если сможешь. И зато Я тебя не осужу. В порядке исключения...Ибо много ещё зла и стужи во Вселенной. Не хватает на всех животворящего тепла. И ваша с Олли помощь мне очень пригодится».
Крепок пока был телом старый Густав. И покоптил бы он ещё пару-тройку лет Поднебесье. Да только дух его был стократ неукротимее и мощнее плоти и требовал иного. Не стало с ним рядом доброй, верной Марты. А как представлял он себе, что угаснет его бесценная земная звёздочка, что останется он сиротиной ещё и без крохотульки Олли, напрочь заполонившего его сердце, так и вовсе хотелось завыть волком и сунуть голову в медвежий капкан!...Что Рууд с Эмилией?...У них есть годовалая Марточка, названная так в честь покойной бабушки. А уж душу Олли он, старый Густав, не отдаст никому!
Медицинская комиссия и суд не могли не услышать боль сердца Густава, так как билось оно, словно громадный вечевой колокол, перекрывший набатом всю округу. И глубину его переживаний уважаемые органы измеряли, да не измерили до дна — не нашлось у них такой беспредельной меры. И тогда уж ничего другого не оставалось им, как пойти навстречу старому чудаку, дабы удовлетворить его истинно христианское предназначение.
...Большой Густав и маленький Олли попрощались с родными и близкими и остались в больничной палате вдвоём. В кроватях, сдвинутых вплотную. Напоследок старик шепнул доктору: «Сделай, мил человек, так, чтобы я уснул чу-у-уточку раньше внучека — ему не столь боязно будет отправляться в дальнюю дорогу». И потому теперь Густав немеющим языком с трудом отвечал на вопросы любознательного Олли, а вскоре и совсем замолчал, задышав ровно и покойно. Олли, которого вдруг отпустила вечная и неутихающая боль, скосив глаза посмотрел на дедушку, сжал немеющими непослушными пальчиками его холодеющую ладонь и подумал: «Надо догонять его, а то каково ему там будет без меня...» Мальчик умиротворённо смежил затяжелевшие, слипающиеся веки, и его мерно замедляющееся дыхание присоединилось к прохладному дыханию деда.
Олли засыпал, и ему чудилось, что по бескрайнему звёздному полю навстречу ему и дедушке бредёт бабушка Марта и говорит: «Вот и свиделись, милые мои...А я тут без вас вовсе замоталась. Ну ни в какую солнечную лампочку не могу ввернуть, да и всё тут. А ведь скоро утро, и надо посветить Рууду, Эмилии и моей любимице Марточке...»
Иван Непутёвый