– Прелестная мадемуазель Деболовская, присаживайтесь.

– Как вы любезны сегодня, Мирон.

– Вина?

– Будьте добры.

Пока господин Горленко разливает вино, мадемуазель Деболовская с наслаждением смотрит на волны и втягивает морской воздух.

– Хорошая была идея сюда приехать.

– Везде хорошо, где брата вашего нет, – подмигивает господин Горленко.

– Бросьте, Мирон. Не нужно так о нем. Он хоть и не лучший человек на свете, но за глаза не стоит.

– Прошу прощения, – кланяется Горленко.

– Что-то вы подозрительно галантный нынче.

– Так ведь с вами наедине наконец-то.

– Вы говорили, что мы едем сюда как друзья.

– А уедем как пара! – смеется Горленко.

– Так я и знала, Мирон, – она ставит только что поднятый бокал обратно на стол и встает.

– Подождите, я же пошутил, – хватает он ее за руку.

– Не очень смешно. Я хотела здесь отдохнуть, а не ухаживания терпеть.

– Не переживайте, я же правда шучу. Садитесь, отдыхайте, расслабляйтесь. Вообще я планирую за женой вашего брата приударить.

Мадемуазель Деболовская вновь ставит бокал на стол и удивленно смотрит на Горленко.

– Ха-ха, ну что вы так смотрите, дорогая? Вы же сами знаете, что ваш брат ей только с мебелью не изменяет, да и тут я до конца не уверен.

– Но это же не значит, что теперь и ее нужно в разврат утаскивать.

– Зачем же разврат сразу?

– А у вас какие-то более долгоиграющие планы?

– А обязательно что-то планировать? Нужно, что ли, сразу о свадьбе думать?

– Нет, ну… а впрочем, не мое это дело. Устала я за всех переживать. Хочу себе позволить чуть больше эгоизма.

– Вот это правильный подход. Так бы вас за него и расцеловал.

– Вам только повод дай.

– Дай, – кивает Горленко.

– Не дам, – говорит мадемуазель Деболовская и залпом осушает бокал.

– Еще подлить?

– Лейте, – машет она рукой и снимает перчатки. – Душно тут. Вообще я бы вам посоветовала с моим братом не связываться – он из-за жены и пристрелить может. Да и не только из-за жены, а просто ради забавы, – она слегка расстегивает платье. – Очень душно.

– Очень, – улыбается Горленко и мысленно накручивает ус. Он видит в этом ее поведении недвусмысленный намек. А брат мадемуазель Деболовской видит Горленко в прицел, сидя в кустах.

невинное создание

– Евгения, говорят, вы от мужа ушли и пьяной голой вчера на пляже бегали, детей совращая, – сообщает Ангелина.

Евгения давится арбузом.

– Вы осторожнее, а то ведь люди могут и рассердиться, – советует Ангелина.

– Простите, а вы в курсе, что я не замужем?

– Как так?

– Ну как-то так. А голой я вчера на пляже действительно была, но я ушла в удаленное место, чтобы не видел никто, но глаза, похоже, все равно нашлись.

– А детей зачем совращали?

– Никого я не совращала. Я разделась и пошла плавать, а какой-то мелкий оборванец мою одежду утащил. Я за ним и побежала. Кто вам всю эту чушь наплел?

– Мирон.

– Вот ведь гад какой. Мирон! – кричит Евгения.

Входит Мирон.

– Зачем вы слухи про меня распускаете? Наговорили Ангелине черт знает что. Сходила поплавать вечером, а стала совратительницей детей.

– Ой, да не принимайте близко к сердцу, – отмахивается Мирон. – Расценивайте как шутку. Уж больно вы, Евгения, серьезная.

– Серьезная? Вы про меня небылицы сочиняете!

– Зато людям слушать интересно. А история о том, что вы голой купаться пошли, и у вас кто-то юбку утянул особого внимания не привлечет.

– Могли бы любое другое имя взять, раз все равно выдумываете.

– А кому захочется про незнакомого человека слушать? А о знакомом история иначе воспринимается.

– Вы меня простите, Евгения, – говорит Ангелина, – но тут я с Мироном согласна. Ну что с того, что приврал немного? История меня затронула, я весь день размышляла над тем, как это вы так поступать можете, было о чем подумать. А вы своим занудством все только испортили.

– Я вам факты даю.

– Ой, да кому нужны эти факты, – фыркает Ангелина.

– Это вообще-то моя жизнь и моя репутация! Вы за мной, Мирон, получается, следили? А потом еще и подглядывали!

– Я случайно там оказался.

– Да что вы? Ангелина, вы представляете, пошла вчера плавать обнаженной, оборачиваюсь: а за камнями Мирон с биноклем стоит. Тут вижу: подзывает к себе мальчонку, дает ему денег и говорит стащить у меня одежду.

– Каков негодяй! – негодует Ангелина.

– Все это ложь! – заявляет Мирон.

– Надо оповестить людей, чтобы таких подлецов остерегались! Как все-таки хорошо, что мы журналисты, – говорит Ангелина.

невинное создание

– Почему вы не даете мне шанса, Алла? – конючит Родион. – Ведь вы же видите: я перед вами и так, и эдак.

– Не получится у нас ничего, Родион, милый.

– Но почему? Вы уже столько лет одиноки! И я тоже. А нам вдвоем хорошо: иначе бы мы так много времени вместе не проводили.

– Я же не говорю, что мне с вами плохо.

– Так почему же не получится тогда? Можно же хотя бы попробовать.

– Ох, Родион. Чувство юмора у нас с вами различное.

– И только?

– Ничего себе – и только!

– Вы из-за такой мелочи готовы счастьем пренебречь?

– Мелочи? Да вы что! Юмор – это никакая не мелочь!

– Я, что же, по-вашему, шучу плохо?

– Я этого не говорила.

– Я ведь вам и шутки пересказываю, и изображениями смешными делюсь постоянно, и видеозаписи потешные показываю.

– Вот именно.

– И весело нам бывает вместе.

– Родион, котик, я лишь говорю, что оно отличается: мы смеемся над разным и смешное видим в разном. Я не очень понимаю ваших шуток, а вы не понимаете моих.

– Мне всегда казалось, что вы просто сдержанная, поэтому мало смеетесь.

– Смеюсь я много, только не с вами.

Родион ошарашен.

– У вас что, есть кто-то, с кем вы смеетесь?

– Да, но ничего серьезного. Так, посмеиваемся иногда.

Родион затихает в грусти, переваривает информацию.

– А вообще я чаще сама с собой смеюсь.

Молчат.

– Да не грустите вы, Родечка. Вам улыбка больше идет.

– А как мне шутить после ваших слов? У меня теперь будут комплексы.

– Ой, бросьте, какие еще комплексы!

– Ракетные! – злится Родион.

Люди, которые перестают шутить, обычно становятся воинственными.

невинное создание

– Андрей, спойте мне песню.

– Какую?

– Романтичную.

– Я таких не знаю.

– Что, ни одной?

– Ни одной.

– Не может быть. Хотя бы эту-то все знают: ла-ла-лай-ла…

– Я могу про смерть спеть.

– Ну куда про смерть, Андрюша? Сидим на песке, луна сияет, а вы про смерть петь вздумали.

– Про ямщика еще знаю.

– Ой, вот не надо эту. Я хочу что-нибудь доброе. Чтоб в такт волнам покачаться.

– Про убийство вялой мухи могу.

– А можно я сама попробую? Я пару аккордов знаю.

– Ну уж нет, гитару я вам не дам.

– Какой вы жадный, фу. Вот вроде бы музыкант, должны делиться с людьми энергией, а вы…

– Я трагический музыкант.

– Сказала бы я вам, какой вы музыкант, да воспитание не позволяет.

– А с первым встречным самогон на пляже жрать позволяет?

– Вы не передергивайте!

– Ладно, спасибо вам за компанию, можете идти куда шли, Ирина.

– Я Инна.

– Неважно.

– Ну и пойду!

Инна уходит в чернеющую воду и уплывает, оставляя Андрея одного с гитарой на пляже.

Он поет песню о таинственной незнакомке, появившейся из ниоткуда и ушедшей в никуда, ставшей пелагической дивой и растворившейся в морской пене поутру. Когда Андрей заканчивает петь, из темной ночной воды вновь выходит Инна.

– А говорили, романтичных песен не знаете.

– Оставите вы меня уже в покое?!

– Да я только самогон допить.

невинное создание

– Дождь идет, – сообщает Инесса, глядя в окно.

– Всегда восхищался вашей наблюдательностью, – восторгается Глеб.

– Это у меня еще от дедушки.

– А я вот тоже, кстати, все замечаю, – врывается в разговор Ольга.

– Да что вы? – безучастно спрашивает Глеб.

– Да. Вот вчера я заметила, как у нас на балконе голубь сидел, а больше никто в компании не видел. Мне даже преподаватель в университете говорил, что я все-все замечаю.

– Не люблю, когда дождь, – тихо говорит Инесса. – Мне всегда от него тоскливо.

– Почему? – спрашивает Глеб.

– А я жила в Азии, так там дождь, бывает, неделями льет, – говорит Ольга. – Я спокойно под ним по десять километров в одну сторону проходила, да. А потом брала мопед и ехала под дождем обратно. Я вообще в любую погоду себя отлично чувствую.

– Похвально, – кивает Глеб.

– Да. У нас жара на юге бывала под сорок градусов, все из дома не выходили, а я спокойно в огороде копалась. Я вообще выносливая.

– А… – начинает Глеб, но не успевает.

– Мужа как-то в командировку отправили на крайний север, я с ним поехала, – сообщает Ольга. – Так и там совершенно прекрасно себя чувствовала.

Глеб забывает, что хотел сказать, поэтому спрашивает:

– Инесса, вы же чай любите? Мне друзья из Китая чай привезли. Хотите попробовать?

– А я чай никогда не любила, – отвечает Ольга. – Когда маленькой была, дедушка все время заваривал какую-то дешевую и очень крепкую дрянь и поил меня этим. С тех пор от вида чая аж воротит.

– Не откажусь, – отвечает Инесса.

Глеб уходит заваривать чай, а по возвращении застает обреченную Инессу и Ольгу, травящую байки о жизни.

– Ваш чай, – Глеб ставит кружку на стол. – Осторожно, он горячий.

– А я люблю горячее, – заявляет Ольга. – Всегда ем и пью только исключительно горячее. У меня рецепторы особенные. Да и вообще могу горячее голыми руками брать – у меня очень высокий болевой порог. Еще в детстве врачи удивлялись, как много я могу терпеть.

– А я, Ольга, уже не могу терпеть, – не выдерживает Глеб. – Вы вообще о чем-нибудь, кроме себя, говорить умеете?

– Я даже как-то руку сломала и не почувствовала ничего, – отвечает Ольга.

– Я, может быть, хотел бы иногда и мнение Инессы по какому-нибудь поводу послушать.

– Ой, я тоже очень люблю слушать. Раньше, помню, даже просто приходила на разные встречи и слушала, слушала, слушала. У людей так много разных историй в жизни, есть чему поучиться. Вот, например, я как-то… когда же это было… сейчас… лет пятнадцать назад, наверно… нет, даже все семнадцать, пожалуй…

Мимо пробегает сбежавший из зоопарка лев и съедает Ольгу.

– Очень вкусный чай, – улыбается Инесса Глебу.

– Вот даже и сейчас ничего не почувствовала, – говорит Ольга.

невинное создание

Фёдор забредает в бар. В баре много людей. Фёдор протискивается к стойке.

– Пива! – кричит Фёдор.

Пиво ему дают. Фёдор осматривается. На другом конце стойки одиноко сидит Пётр.

– Ба! – мысленно вскрикивает Фёдор.

Фёдор пробирается через людей. Оказывается рядом с Петром.

– Пётр! – кричит он.

Пётр вздрагивает.

– Сколько лет, сколько зим! – перекрикивает толпу Фёдор.

Пётр смотрит подозрительно.

– Не знал, что вы тоже сюда переехали, – голосит Фёдор.

Пётр моргает.

– Как у вас дела? – Фёдор кладет руку на плечо Петра.

– Вы кто вообще? – спрашивает Пётр.

Фёдор убирает руку с плеча Петра.

– Фёдор.

– Какой ещё Фёдор?

– Работали с вами.

– Где?

– В институте.

– Каком ещё институте?

– Вы что, не Пётр?

– Нет.

– Вылитый Пётр.

– Вполне возможно.

– Даже голос такой же.

Пётр прокашливается.

– Неужели?

– И родинка такая же на щеке.

– Да?

– И даже левого мизинца, как и у Петра, нет.

– Вот это да.

– Вы меня разыгрываете, Пётр?

– Я не Пётр.

– Вы даже картавите, как Пётр.

– Послушайте, меня зовут Александр, работаю ветеринаром.

Фёдор растерянно молчит.

– Вы же даже врёте, как Пётр.

Непётр нервно дышит.

– И дышите, как Пётр.

– Я лучше пойду.

– Вот-вот, и уходите, как Пётр.

– Я не Пётр!

– Пётр!

Непётр убегает.

– От себя не убежишь! – кричит ему вслед Фёдор.

В этом месте стоит признаться читателю, что Пётр все же является Петром, только не тем, которого знает Фёдор. Этот Пётр скрывается от правосудия, а тот, другой, тот преподает в Болонье. А история эта и вовсе о том, что в мире столько всего происходит, что чёрт ногу сломит.

невинное создание

– Георгий Григорьевич! А, Георгий Григорьевич?

– Что, Дашенька-душенька?

– Георгий Григорьевич, а вы сильнее Геннадия Антоновича?

– Сильнее, Дашенька.

– А быстрее?

– Значительно быстрее.

– А умнее?

– Ну тут, конечно, так легко не ответишь, но думаю, что умнее.

– А богаче?

– Конечно! А что вы, собственно, меня с Геннадием Антоновичем сравнить решили?

– А он мне говорил, что вас сильнее.

– Выдумщик.

– И быстрее.

– Ох, брехун!

– Сказал, что сравнение двух противоположностей – дело неблагодарное, так что не с вашим умом его ум сопоставлять.

– Что бы это значило?

– Вы, говорит, болван.

– Вот шакал!

– И еще, что вы враль, и басни о своем богатстве сочиняете, а на самом деле за душой у вас нет ничего.

– Я ему язык-то вырву! – бьет кулаками по столу Георгий Григорьевич.

Входит Геннадий Антонович.

– Явился, пустослов! – упирает руки в бока Георгий Григорьевич.

– Что такое? – перекрещивает брови Геннадий Антонович.

– Что вы там обо мне Дашеньке наплели?

– Что я вам там о нем, Дашенька, наплел?

Дашенька растерянно смотрит то на одного, то на другого, нервно хихикает, хватает сумку и убегает прочь.

– Что тут вообще происходит? – спрашивает Геннадий Антонович.

– Теперь и я не очень понимаю, – чешет ухо Георгий Григорьевич.

– Давайте ее догоним и спросим, – предлагает Геннадий Антонович.

– Давайте!

Бегут. Тут-то и выясняется, что Геннадий Антонович носится, как ветер на сквозняке, а Георгий Григорьевич плетется, рубашку потом марая. Однако вскоре у них на пути возникает медведь. Геннадий Антонович тормозит, но тут, тяжело дыша, подползает Георгий Григорьевич и сносит медведю голову. Впереди – новое испытание: необходимо доказать гипотезу Римана. Оба проводят в поиске ответа несколько десятков лет, обрастают бородами, но таки доказывают ее и бегут дальше. Стоит также заметить, что Георгий Григорьевич и Геннадий Антонович получают премию за доказательство, оба теперь богаты, и спорить тут больше не о чем.

Дашеньку они находят в придорожном кафе недалеко от Еревана, где она работает посудомойщицей.

– Дашенька! – восклицает Георгий Григорьевич. – Душенька! Объяснитесь!

– Да уж, будьте так любезны! – дублирует просьбу Геннадий Антонович.

Дашенька от изумления разбивает посуду, и ее увольняют. Неисповедимы пути Господни.

невинное создание