- А это – наша семейная реликвия, - мужчина с гордостью показал на самовар с необычной нижней частью, - тульская фабрика «Берта Тейле и сыновья», начало двадцатого века.

- Действительно, уникальная вещь, - согласился гость.

- Вы не поверите, - хозяин дома осторожно протер бархатной тряпочкой пузатые бока, - но ему я обязан своей жизнью, точнее, рождением. Это очень долгая история, ее незадолго до смерти рассказал мой отец.

- Буду признателен, если расскажете.

- На фронте он был тяжело ранен и эвакуирован далеко в тыл, в Ташкент…

***

- Сука тыловая, - безногий инвалид презрительно плюнул на пол кабинета и, звеня медалями, выкатился на своей тележке за дверь.

Через минуту донесся возмущенный голос адъютанта и хриплый мат, прерываемый натужным кашлем.

Прилизанный майор вытер платком вспотевший лоб и снял трубку:

- Капитана Васильева. Алло? Сергеич? Надо что-то решать, невозможно работать. С кем? С инвалидами, они же неуправляемые, творят, что хотят. Сегодня один требовал выдать хлебные карточки. Конечно, отказал, как я могу, нет оснований. Знаешь, здесь, в тылу, тоже не сахар был. Что? Курская дуга? А ты меня не попрекай, я честно исполнял свой долг на том месте, куда меня отправила партия. И нечего хмыкать, вы, фронтовики, все одинаковые. Вернемся к делу. Требую навести порядок. Откуда я знаю как, арестуй, в конце концов. Нет оснований? А угрозы должностному лицу? Издеваешься? Что значит, когда побьют, тогда и приходи, прикажешь дожидаться? У меня тоже работы много. Алло? Алло?

Положив трубку, майор несколько секунд смотрел в окно. Там, окружив недавнего посетителя, что-то обсуждали несколько инвалидов. В грязных гимнастерках, на костылях, тележках, с беспрерывно трясущимися головами и обезображенными лицами.

- А что я могу поделать? – успокоив таким образом совесть, офицер потянулся к недопитому стакану чая.

***

- В общем, мужики, не нужны мы никому, - подвел итог Игнат.

Если смотреть на него слева – красавец-мужчина, а справа – нет ничего. Все обгорело.

Мы - никто. Нас не существует для родителей, жен и детей. Пропавшие без вести на бумаге, а в жизни – калеки, выписанные из госпиталя и отпущенные на все четыре стороны.

Зачем возвращаться? Была бы хоть одна нога, а без обеих… Кому нужны обрубки? Самовары, как здесь называют. Только лишние проблемы и заботы. Скажете, жестоко? Может быть, но так лучше. Отпели, поплакали и живите дальше. Мне было проще, я детдомовский, никого нет, поэтому остался здесь, в Ташкенте. Васька – самовар. Безногий калека, двадцати лет от роду.

В госпитале нас был целый этаж. Таких, как я, там называли счастливчики, ведь руки есть. Не то, что у «наседок», только голова и туловище: их выносили на прогулку в корзинах. Сидят и просят:

- Браток, помоги, убей.

А ведь и убил бы, за что их мучить? Мало того, что они отдали? Неужели ордена и медали вместе с ведрами крови не дают права решить самому – жить или нет? Те, кто могли – уходили. Вскрывали битым стеклом вены, вешались. Кто-то стрелялся.

На фронте мы хотели выжить, а сейчас – ждали смерти. Вместе, так веселее. В нашей компании три самовара: я, Закир - артиллерист и Сергей – летчик, обгоревший танкист Игнат, два сапера: Айдар и Виталий. Первый трясется весь, второй – без глаз. Был еще Леша – разведчик, безрукий, схоронили неделю назад. Бросился на штырь, прямо в сердце.

Выпили у могилы бутылку «Яблочного крепленого», помянули и на рынок. Там наше место, днем побираемся, вечером, если повезло – пьем.

Мы – прокаженные. А когда пьяные - дикая, неуправляемая сила, справиться с которой невозможно. Чем нас напугать, если мы вышли из ада? И живем в аду? Нам осталось только вспоминать, перебивая друг друга хриплыми голосами, о своих командирах, атаках и боях. И звенеть наградами на грязных вонючих гимнастерках.

Тыловые "герои" нас обходят стороной, им страшно. Они не подадут. А вот фронтовики, вдовы и матери, получившие похоронки, - всегда.

Госпитальные после выписки тоже, когда прощаются, оставляют что-то из пайка. Они уезжают домой, счастливые, они нужны.

А мы – нет. Только маме Наиле. Старая узбечка, получившая похоронки на своих сыновей и мужа, отдала все, что было, фронту. За нее мы, не раздумывая, пойдем хоть на черта, хоть на дьявола.

Однажды её обокрали, но барыга (скупщик краденого – авт.) радовался недолго. Нашли его, избитого до полусмерти, за рынком. Много нас вокруг там, калек, собраться вместе было недолго. А украденное вернули. Маме Наиле.

Мы её любим. И всегда ждем. Она приносит свежеиспеченный оби-нон (узбекская лепешка на дрожжевом тесте и воде – авт.). И плачет, глядя на нас.

Однажды мама Наиля сказала:

- Вася, пойдем ко мне. Будешь сыном. Вымою, откормлю, найдем работу. Глядишь, и женим. Наши девушки очень красивые, а жены какие! Буду на старости лет внуков нянчить, Аллах не дал от родных сыновей, твои родными станут. Ты подумай, сынок.

В тот вечер я заплакал, впервые за много лет.

А утром мама Наиля не пришла.

Весь день я сидел у рынка и напряженно вглядывался в проходящих мимо людей.

- Вась, - ко мне неслышно подошел Игнат, - пойдем.

- Куда? – предчувствуя что-то ужасное, я посмотрел на обезображенное лицо друга.

- К маме Наиле.

***

Они оставили мне бутылку и ушли.

Я пил и плакал у свежего холмика, поминая единственного человека, которому я был нужен.

Утром меня нашли там же, на кладбище. Рядом с мамой Наилей.

Да, я умер. Это было совсем не больно. В глаза ударил яркий свет, и чей-то голос сказал:

- Пойдем, твое время пришло.

- Разреши мне остаться.

- Ты измучен болью и заслужил спокойствие, пойдем

- Я хочу помочь.

- Кому?

- Такому, как я. Который не хочет жить.

- Кем ты хочешь остаться?

- Меня называли…

***

-… самовар. Вот он, ты понял? – майор медицинской службы с грохотом поставил на тумбочку изделие тульских мастеров, - а ты – человек, герой, фронтовик. запомни, люди живут и без ног.

- Вы не понимаете, - пытался возразить раненый.

- Я все понимаю, - врач тяжело вздохнул, - ты не первый такой. Благодари Бога, что медсестра увидела, и тебя спасли. Не о себе думай, а о тех, кто ждет. В общем, самовар пусть здесь постоит, а ты отдыхай. И думай о жизни.

***

- В ту ночь отец увидел сон о молодом инвалиде и старой узбечке, которую называли мама Наиля. А самовар врач подарил на память.

Мужчина вновь достал бархатную тряпочку:

- Отец говорил, что нем живет душа безногого солдата. Поэтому он всегда теплый.

Автор: Андрей Авдей

Источник: https://vk.com/four_ls

Вот и весна. Земля наконец-то избавилась от снежных оков и облегченно вздохнула свежим легким ветерком. Пришла пора запрягать лошадей и выходить в поле - время пахать.- Навались, бабы!
Одна за плугом и трое в упряжи. Вместо коней, их нет уже давно, еще в сорок первом забрали на фронт. Все для него, все для победы. Лошади, телеги, шитые ночами рукавицы и … мужики.
Сыновья, племянники, внуки, мужья. Остались только дети, глубокие старики. И бабы.- Навались!

Ноги дрожат от напряжения, пот ручьем, но ничего. Вытянем, мужикам хуже. Здесь не стреляют, не рвут бомбами землю. Здесь пашут, на себе. И ждут.Каждый день, почтальона. Дядю Мишу.
Их деревушке повезло, немцев остановили в каких-то двух сотнях километров.

«Не дошла сюда война», - скажет кто-то. И будет неправ: война была здесь в каждой из двух десятков хат. Много раз. Сначала уходящими на фронт колоннами бравых красноармейцев во главе с молодыми и не очень офицерами. Маршировавшими с песнями и залихватским посвистом.
А потом – бесконечными колоннами отступающих. Шли без песен и улыбок, в грязных гимнастерках, перемотанные окровавленными бинтами. Небольшое деревенское кладбище разрослось. Хоронили умерших: русских и белорусов, казахов и украинцев, татар и поляков, грузин и дагестанцев, разных национальностей, разной веры. Бабы отпевали всех одинаково и хоронили как родных.
А по вечерам смотрели на дорогу – ждали почтальона. Смешливую Катьку из соседней деревни.
Ждали и боялись. Что несет? Измазанный штампами треугольник или извещение?
И замирали, глядя, как останавливается почтальонша у Михайловны. Как, опустив глаза, протягивает похоронку. Муж.- Бабы!
Они сбегались к стоящей на коленях подруге и утешали. Как могли.

Почту приносили два раза в неделю. Два вечера надежды и страха. Потом Катька пропала. Ушла на фронт вместе с похоронкой на жениха.
Новым почтальоном стал дядя Миша.- А ну, еще немножко, потянули, бабоньки вы мои дорогие.

Это бригадир, Иван. Муж Семеновны. Счастливая. Одного дождалась, даст Бог, и сыновей увидит. Ну и что, что без ноги. Зато живой. Да хоть совсем без ног - только бы вернулся.
Так думали многие. И два раза в неделю ждали.
Дядю Мишу. До войны он был председателем колхоза. Вместе с Иваном служили. Выжили под Сталинградом и после госпиталя вместе вернулись домой. Один на костылях, другой – молчит и только изредка улыбается.
Вся деревня знала примету – если дядя Миша поклонился кладбищу – значит, похоронка. И бабы, замерев, ждали. А он, тряся головой, шел. Медленно, глядя прямо перед собой.
На секунду остановился у хаты Светки-учетчицы. За неделю до войны замуж вышла, пожить-то не успела по-человечески и на тебе, - призвали мужа. Застыла девка, но Бог миловал, дядя Миша дальше пошел, а Светка разревелась. Чего реветь? - радуйся, дура.- Бабы!

Вся деревня бросилась к Михайловне. Погладить по седым волосам, обнять, утешить. Опять похоронка. Сын.
А дядя Миша подошел к хате Ивана. И под вой и причитания они долго стояли, молча глядя друг другу в глаза.- Меняемся!

Можно стянуть с головы платок и облегченно выдохнуть. Потом война прошла в третий раз. Обозами с ранеными. Кто-то бредил, кто-то стонал, а кто-то молча смотрел в синее небо.

И метались бабы у подвод, протягивали вареную картошку, куски зачерствевшего хлеба, воду. Может, и их мужиков кто-то напоит, накормит и утешит добрым словом? Раненые улыбались, благодарили, а некоторые оставались в деревне навсегда. Отпетые по церковному обычаю - мусульмане и католики, иудеи и атеисты, православные и неизвестные. Без имен, без фамилий, обгоревшие, изуродованные, без лиц.
Слава Богу, справились, одно поле вспахано и засеяно. Теперь домой.- Дядя Миша!

Это кричали дети. Бабы высыпали на улицу и, затаив дыхание, смотрели на приближающегося почтальона. Вот он поравнялся с кладбищем. Остановился.Деревня замерла. Поклонится или нет?
А дядя Миша стоял и смотрел на ровные ряды могил.
Поклонится?

Нет, не кланяется. Стоит. Наконец, словно решившись, он поправил выгоревшую фуражку и отдал честь. А затем повернулся лицом к деревне и низко поклонился.
В этот вечер никто не пришел к Михайловне, получившей похоронку на младшего сына. Выла вся деревня. Девятнадцать извещений.«Ваш сын…, ваш муж…, ваш отец… пал смертью храбрых…, умер от ран…., пропал без вести».
А дядя Миша стоял, молча глядя в глаза Ивану, и сжимал в руках двадцатое извещение. Сын.
- Навались, бабы!

Одна за плугом и трое в упряжи. Вместо коней. По лицу струится пот и текут слезы, плакать можно, а останавливаться нельзя. Надо пахать. Весной день месяц кормит. А слезы текут.- Немцы!

Бабы, забыв о плугах, со всех ног бросились в деревню. Бригадир не сказал ни слова. Ничего, земля подождёт. Пусть бегут...
По дороге медленно тянулась колонна пленных. В непривычной серой форме, грязные, оборванные, измученные. Они шли, опустив головы.
На них смотрели. Молча. Кто-то сжимал кулаки, кто-то шептал проклятия, кто-то вытирал слезы. - Бабы!

Это Михайловна подошла к остановившейся колонне. В руках сверкнул нож. Стоявшая невдалеке молодая вдова, Светка-учетчица, закрыла глаза.- На, поешь.

Подоспевший Иван замер от неожиданности, глядя, как женщина нарезает тонкими ломтями хлеб и кладет в протянутые руки. - Бабы!

И заголосила деревня. Заметались вокруг платки. Пленным несли воду, хлеб, картошку.Солдаты из конвоя пытались оттеснить женщин, да разве справишься? Положено стрелять, но тут же свои…

Молоденький лейтенант, глядя на растерянных конвоиров, выхватил пистолет и крикнул Михайловне:- Назад, нельзя, буду стрелять!

Она посмотрела ему в глаза и повернулась спиной: - Возьми, голодный небось.

Последний кусок хлеба лег в чью-то грязную ладонь.- Данке...
- Конвой! - лейтенант оглянулся.
- Что делать собрался? - спросил подошедший Иван.
- У меня приказ, это ж немцы, да они... нельзя… Что они делают? - сбивчиво начал офицер.
- Это, лейтенант, бабы, - и посмотрев в сторону кладбища, Иван повторил, - наши бабы.

Автор - Андрей Авдей (ТС)

Источник-https://vk.com/four_ls

В 2010 году меня призвали в армию. Отслужив положенные 1,5 года, я остался на контракт (+2 года). За всё время службы командование части менялось, как перчатки. Приходили разные люди, спокойные, сумасшедшие, вообще отбитые... Про каждого можно было много чего рассказывать.

Где-то в 2011 году пришел на место начальника тыла части один подполковник... Я таких людей вообще не видел, в смысле, таких... тупых...

Строительными, сантехническими работами, электрикой у нас занимался батальон обеспечения. И как-то наш бравый подполковник проходил мимо 2-х солдат, которые резали металлическую трубу с помощью болгарки. В общем он подошёл, посмотрел, а через минуту останавливает работу и начинает тупо орать: "Как вы работаете? Кто командир роты? и т.д." Солдаты в недоумении начинают смотреть на свои СИЗ. Всё оказалось в порядке, всё было исправно. "Так в чем проблема? Разрешите уточнить, товарищ подполковник". На свой вопрос солдаты услышали гениальный ответ: " Ваш диск на болгарке не заточен!!! Им работать нельзя!!! А ещё доложите командиру о замечании"- сказал и сразу ушёл. Солдаты поржали, сказали, командир поржал, сказал ещё кому-то, в общем через пару дней об этом знала вся часть и естественно ржали. Также и до нашего великого тыловика дошла инфа, что с него всё ржут. Много тогда людей от него выговор получили, ибо нехуй смеяться на целым начальником в звании подполковник, спервадослужитесь, как говорится)))

Был ещё такой весёлый случай с ним. В общем в части были какие-то проблемы с отоплением, как раз в разгар отопительного сезона. Долгий ремонт, холодина, в общем все уже устали ждать и терпеть, реально было холодно... Когда организация, занимающаяся ремонтом сказала, что они заканчивают - поступает команда свыше нашему официрену, доложить о том, что отопление есть... Как сказал наш комбат, этот одаренный на голову полдня сидел в своём кабинете и держался за батарею... Собственно эффект был тотже... Ржала все, потом пиздюлей тому, кто ржал, выговор).

В конце концов большинство людей уволилось по окончании контракта... А этот подпол, как я слышал, до сих пор там в должности начальника тыла)

Доброго времени суток!

Продолжаю рассказ об обеспечении советской армии в годы Великой Отечественной войны.

Важной составляющей фронтового быта, от которой зависит боеспособность личного состава, является медицинское обеспечение. И тут надо остановиться на настоящем биче «окопной жизни» - педикулезе.

Так, командир 786 полка подполковник Ф.З. Захаров так охарактеризовал ситуацию в части: "Командиры подразделений плохо заботятся о культурном быте и гигиене своих подчиненных. Регулярного осмотра на предмет выявления педикулеза не проводится, в помещениях, где размещаются бойцы, грязно".

Распространению вшивости способствовало то, что бойцы часто пользовались чужой одеждой и постельными принадлежностями, в том числе принадлежащими местному населению. Обмундирования не хватало, оно изнашивалось, гибло в боях, да и какому нормальному человека время от времени не хочется сменить одежду? Так как "генерал Мороз" не жалел и своих, то к приходу зимы бойцы старались запастись тёплыми вещами, которые можно было бы одеть под форму. В связи с этим вместе с установлением холодной погоды педикулез распространялся еще сильнее, что грозило опасностью заболевания сыпным тифом. Очаги педикулеза и сыпного тифа то угасали, то вспыхивали вновь. По "популярности" с ними соперничало другое заболевание — чесотка. Вскоре после прибытия в часть многие новобранцы "передислоцировались" в дивизионные медсанбаты — "по поводу чесотки". Чесотка — это заразное кожное заболевание, обусловленное паразитом — чесоточным клещом. Заболевший человек ощущает по всему телу резкий, усиливающийся по ночам кожный зуд, сопровождающийся высыпанием мелких пузырьков и волдырей.

Во время войны лечение больных состояло в применении различных мазей. Распространен был и метод Демьяновича, согласно которому донага раздетые больные втирали в тело — сверху вниз — раствор гипосульфита, а затем соляную кислоту. При этом ощущается давление на кожу, схожее с натиранием мокрым песком. После лечения больной может еще 3-5 дней чувствовать зуд, как реакцию на убитых клещей. При этом многие бойцы за войну успевали переболеть этими заболеваниями по многу раз…

Вообще мытье в бане и прохождение санитарной обработки как "старики", так и прибывающее в части пополнение, проходили, в основном находясь во втором эшелоне, то есть, не принимая непосредственного участия в боях. Причем мытье в бане чаще всего приурочивалось к весне и осени. Летом бойцы, как правило, купались в реках, ручьях, а иногда собирали дождевую воду. Зимой же не всегда была возможность не только найти уже готовую баню, сооруженную местным населением, но и построить самим временную. Передислокации частей иногда были настолько частыми, что не только военные укрепления, но и бытовые помещения часто оставлялись вскоре после их постройки. Утром в бане мылись немцы, а вечером — наши…

В этих условиях в целях ликвидации заболевания по войскам были даны указания производить ежедневный осмотр на вшивость. Обнаружение вшивости считалось чрезвычайным происшествием. Больных приказано было до стрелковых и политических занятий не допускать, но подвергать тщательной санитарной обработке. Она заключалась в мытье в бане, с обязательным прожариванием всего обмундирования и стрижке волос.

О результатах осмотра приказано было ежедневно доносить в штабы воинских частей. В каждом батальоне или роте было предписано иметь помещение (дом, землянку или шалаш) для карантина, куда помещать вновь прибывшее пополнение и лиц, вернувшихся из командировок и отпусков. При входе в населенные пункты выделялась баня-вошебойка, в лесу — землянка. Санитарная служба обязана была, вместе со страшим врачом полка, обеспечить для бойцов смену белья не реже, чем один раз в 10 дней, обеспечивая их бельем и мылом.

Если распорядок дня, питание и гигиена являлись теми факторами, что относились в первую очередь к жизни бойца внутри своей части, то получение денежного довольствия становилось уже, наряду с перепиской, основной возможностью помочь своей семье и близким. Отсылка денег домой — родным, участие в обязательных займах Госбанка, покупка того же продовольствия у населения могли быть осуществлены только в условиях регулярного получения денежного довольствия.

Вот таким было ежемесячное денежное довольствие военнослужащих военно-морского флота СССР в годы ВОВ:

1941 г.:

командир тральщика - 1200 руб.,

командир боевой части - 1100 руб.,

фельдшер-900 руб.,

старший политрук - 1400 руб.,

помощник командира тральщика - 1050 руб.,

батарейный комиссар - 1300 руб.,

боцман на сторожевом корабле - 750 руб.

1944 г.:

командир военно-морской базы — 2400 руб.,

командир бригады траления — 1900 руб.,

командир подводной лодки — 2100 руб.,

командир лидера — 1400—1500 руб.,

командир боевой части — 1800 руб.

старший командир по информации разведывательного отдела штаба флота - 1400 руб.

командир оперативной части Морского пункта связи разведывательного отдела штаба флота - 1100 руб.

командир дивизиона катеров - 1500 руб.

Сталин очень чутко реагировал на изменения обстановки на фронте, настроения и нужды войск. Вот разгорается «харьковская катастрофа» - мы покатились к Сталинграду и Северному Кавказу. И появился приказ № 0528 от 1 июля 1942 г. о создании истребительно-противотанковых частей. Он определял: «…за каждый подбитый танк командиру орудия и наводчику - по 500 рублей, остальному расчету - по 200 рублей». Кроме того, офицеры истребительно-противотанковых полков и бригад получали полуторный оклад денежного содержания, а младший состав - двойной. Не завидуйте: про них на фронте говаривали «Ствол длинный, а жизнь короткая» - они должны были останавливать прорывы немецких панцерваффе. Тем не менее были герои, подбившие и пять, и девять танков противника в одном бою!

Но дороже всего ценились корабли. За потопленный эсминец или подлодку командиру и штурману нашего корабля причиталось по 10 000 рублей, а остальным членам экипажа по 2500 рублей. За транспорт - по 3000 рублей и 1000 рублей соответственно. За сторожевик - 2000 и 500 рублей. За буксир - 1000 и 300. То есть потопленный миноносец стоил пяти бомбежек Берлина! Самая большая премия досталась Герою Советского Союза летчику М. Борисову - он торпедировал линкор «Шлезиен» и получил 10 000 рублей.

С партизанами было сложнее. Командир и комиссар отряда должны были получать не менее 750 руб., заместитель командира - 600 руб., командир роты, взвода или самостоятельно действующей группы - не менее 500 руб. Но зачем партизанам советские рубли на оккупированной немцами территории?

Правильно, деньги за них получали родственники на Большой земле. Или причитающуюся сумму партизану выплачивали по возвращении из отряда. Понятно, что платили лишь тем, кто числился в списках Центрального штаба партизанского движения.

Кстати, ничего похожего на нашу систему выплат у немцев не было. Пилотов люфтваффе за сбитые «Яки» и «Лавочкины» награждали орденами.

За подбитые русские танки стали поощрять лишь с 1944 года. За наш ИС-2 полагался внеочередной отпуск. Иногда - продуктовая посылка семье «от фюрера».

Таким образом, являясь одним из факторов боеспособности личного состава, фронтовой быт создавал такие условия, когда присутствие самых необходимых явлений в жизни бойцов становилось жизненно необходимым. Бойцы и офицеры жили по строгому распорядку дня, в сложных бытовых условиях, когда самые необходимые для обеспечения жизнедеятельности вещи, такие, как питание, мытье в бане и санитарная обработка, денежное довольствие и свободное от службы время становились практически единственными доступными удовольствиями. А так как и они зачастую отсутствовали, то их наличие превращалось в самодостаточный комплекс "радостей жизни".

Представляя разные социальные, возрастные и национальные группы, солдаты и офицеры создавали круг общения, со своими дружбой и нелицеприятием, различной репутацией отдельных бойцов. Главным было то, что суровые условия войны и армии, диктующие поведение человека, были взаимозависимы с личными волевыми, нравственными и физическими качествами воинов.

Вместе с тем, как полученные конкретным человеком воспитание, образование, образ жизни и работа "на гражданке", так и все названные факторы фронтового быта предрасполагали к тому или иному поведению в бою и у костра. В этом взаимодействии и создавалась высокая или низкая боеспособность части или отдельных бойцов. В подразделениях, частях и соединениях формировался целый спектр субъективного восприятия своих однополчан — от "героя", "боевого парня", и "души-человека", до "труса", "гниды" и "штабной крысы".

В целом можно сказать, что человек, попавший на фронт, при желании мог проявить себя любым из названных способов, хотя все зависело не только от индивидуума, но и от окружающей обстановки. Поэтому не будет преувеличением сказать, что люди на фронте проявляли все свои внутренние качества, показывали внутреннюю суть, и в итоге делились на бойцов и на "остальных". А о том, что преданных Родине солдат было большинство, говорит тот факт, что советские солдаты сумели напоить своих лошадей водами Эльбы, Дуная и Шпрее.

И напоследок еще чуть-чуть фоток.

Помывка в полевой бане

Стирка белья во фронтовой прачечной

Старший товарищ показывает молодому воину, как правильно обертывать ноги портянкой

Моряки Северного флота играют в бильярд на берегу Кольского залива

В подразделение привезли валенки

Доставка почты на передовую

Просмотр кинофильма на передовой

Поезд-баня

Помывка солдат Вермахта в захваченном населенном пункте

А это помывка в полевых условиях

Немецкий солдат мастерит игрушки

Слабоумие и отвага

И напоследок - харизматичный немецкий танкист)))