Конец пути,

пусть полный бак в автомобиле, пусть новые покрышки, не сел аккумулятор, не барахлит движок и масло только-только поменяли, — всё это, как оказалось, признаки вторичные. Конец пути —

это когда возможность дальше ехать есть, но нет дороги.

Конец пути,

и не поможет здесь умение водить автомобиль. Конец пути — это когда у тебя машина, а для движения дальше нужна лодка.

Свет фар — работают отменно, но вот бы что ли замигали или потухли вовсе; они подсвечивают, отчётливее видно, что дальше нет пути. Откуда-то поднимаются светлячки и будто бы танцуют вокруг нас, но на самом деле это мы попали в танец светлячков.

На противоположном берегу — деревья, наверное, которым лет почти столько же, сколько и планете. И на их фоне стаи птиц выглядят как стаи мошкары. Стелется туман по водной глади; конец пути —

это когда хочешь найти решение, но не можешь даже увидеть своё отражение в реке.

«Давай вернёмся назад?» — говорю, но она отстёгивает ремень безопасности, встаёт с водительского места и выходит из салона. Я следом выхожу; я так привык, что если молча что-то делает — то, значит, настроена серьёзно.

Она снимает кеды и остаётся босиком — носки не носит, оттого вечно натирает ноги. Поворачивается ко мне. Со мною не прощается, и я с ней не прощаюсь; только, разве что, с её карими глазами. Конец пути

она ступает по воде, переходя на противоположный берег. За нею

улетают светлячки; и в зарослях теряются с ней вместе. С какой-то нежностью поднимаю с земли оставленные ею кеды и кладу на заднее сидение машины. Мне кажется, что мы с нею ещё встретимся. Обязательно встретимся.

Только будем совершенно другими людьми. Нужно ехать. Конец пути — я задаю себе вопрос:

«как я поеду, если не умею вести машину?».

Однако это не повод не двигаться, даже если на секунду кажется, что это так.

В городе начали пропадать люди. Я осматривался в кофейнях, в фойе, задумчиво ходил по аллеям, подолгу наблюдал за уютными двориками и пришёл к этому неутешительному выводу. Да, в моём городе начали пропадать люди.

На календаре — двенадцатое октября и я сделал вывод, что на улице осень. Более важного вывода за неделю я не сделал. Сидел за столом и пытался составить фоторобот каждого пропавшего человека, но возник ряд проблем. Во-первых, все выходили похожими один на другого (чёртовы славяне, все на одно лицо), во-вторых — я не был уверен, что нарисованные мной люди хоть когда-нибудь существовали, ну и в-третьих — я совсем не умел рисовать. Проблема, конечно, в людях, а не во мне. Если им есть, что возразить —

то пусть отыщутся (или начнут существовать), чтоб высказать мне это в лицо. Я иногда поражаюсь своим детективным способностям и своей дедукции. Пью чай и смотрю в окно. Сколько красок в диком винограде! И будто каждую минуту появляются новые. Осень.

В городе начали пропадать люди. И раз я часть этого города — то ни в коем случае нельзя допускать мысли «а, пронесёт как-то»; и тем более — «да ну, мои друзья и родные не такие, они не пропадут». И не пронесло: моя хорошая подруга, которая жила поблизости в доме с уютным и чистым двориком, пропала. Она не поставила лайки на два моих последних поста в инстаграме, не посмотрела ни одну из моих сторис, да и, справедливости ради, нечего было лайкать и смотреть у неё. А видимся мы в принципе редко,

но только тогда, когда оказываемся друг другу нужны, как воздух. Я набрался смелости и пошёл на её поиски, чтобы узнать, в чём же дело. Начать решил с её квартиры. На улице было прохладно и я оделся не по погоде. Но зато выгляжу красиво.

Удивительно, но моя подруга открыла дверь. Она была в длинной домашней футболке и волосы собрала в пучок (пучки у неё всегда получаются потрясающе!). В руках держала книгу Уолта Уитмена, между страниц вставив палец. Мы поздоровались, и я, смутившись, спросил всё ли у неё хорошо. Она улыбнулась — сказала, что да и сразу же поинтересовалась целью моего визита. Я ей объяснил, перед этим предупредив, что ни в коем случае не хочу её пугать, что в городе начали пропадать люди. А она… Инстаграм… Посты…

она засмеялась и сразу спросила, а почему я не написал ей. Я смутился: действительно, если переживаешь можно просто написать. Вечно эти женщины со своими адекватными и рациональными предложениями портят иррациональный мир мужчин!

— Люди начали пропадать потому, — объяснила она, — что осень. Октябрь — это время когда почта привозит долгожданные книги и ты с нетерпением бежишь забирать их. А потом, сидя дома, делаешь чай и читаешь, читаешь, читаешь. Так и случилось со мной. Я ждала, пока этот сборник появится в продаже. Долго ждала! Ты посмотри, посмотри, какой он красивый. Я читаю Уитмена и чувствую себя такой свободной. И будто понимаю каждого американца. Спасибо тебе за беспокойство. Это… Мило.

— Я почти к этому пришёл, — ответил я. — Ну, теперь мне спокойнее. Тогда я пойду. Дома чай по пакетикам расфасован. Сделаю, что-нибудь с полки возьму и буду читать. Осень… Думаю, что ж меня так тянет на чтение, а это осень.

— Да стой, — говорит она и берёт меня за холодную руку, — раз пришёл — заходи. Я только сделала чай. Прочту тебе парочку строк из «Листьев травы». Тебе понравится.

Не влюбляйтесь в поэтов. Не надо. Поэт будет шептать вам, как вы красивы, настолько, настолько, что эпитетов не подобрать, но это уловка: он давно подобрал эпитеты для того, чтоб описать ваши волосы, ваши глаза, румяные щёки, изящные брови… У него готовы наброски стихов о шорохе вашего платья, у него готов черновик элегии о запахе ваших духов, у него зреет сонет о магии ваших вздохов.

Не влюбляйтесь в поэтов — кроме шуток — не надо. Ваши пальцы только-только неловко и робко коснутся, а он уже знает, что стихотворение об этом должно быть написано дактилем. Для описания вечерней совместной прогулки (той самой, когда он провожал вас домой) по вашей улице лучше всего подойдёт амфибрахий, а чтоб написать письмо — четырёхстопный ямб. Не влюбляйтесь в поэтов:

себя в стихах узнавать страшнее, чем кажется.

Не влюбляйтесь в прозаиков. Не надо. Вы открываете душу ему и рыдаете у него на груди; он молчит. В каком-то непонятном исступлении гладит ваши волосы. Вы всхлипываете, сильнее прижимаясь к его жилетке. Понимаете. Вам тоже не нашлось бы, что в такой ситуации сказать. И он не знает, что сказать, но зато уже прекрасно знает, как эту сцену он опишет в своём романе.

Не влюбляйтесь в прозаиков — кроме шуток — не надо. Вы красите губы помадой, тушью — ресницы, бреете ноги, но взяв в руки его рассказ, вы поймёте, что он описал вас только в те моменты, когда вы без косметики сидели на кухне в растянутой майке и курили его сигареты. Вам будет казаться, что он вас не понимает, но читая его рассказы будет оказываться, что себя не понимаете вы. Не влюбляйтесь в прозаиков:

быть персонажкой романа не так весело, как кажется.

Не влюбляйтесь в них: ни в поэтов, ни в прозаиков. Упаси вас господь. Не влюбляйтесь в них; потому что они непременно вас полюбят в ответ.

Умение договаривать друг за другом слова, заканчивать предложения не теряется с прошедшими годами.

Сначала теряются, в сущности, безделушки: подаренный кулон невзначай кладётся в ту шкатулку, из которой украшения не носятся уже с полгода; солнцезащитные очки

забываются на столе во дворе и их крадут цыгане.

Фотографии нещадно удаляются из галереи, но остаются на компьютере. И как в шестом классе: прячутся в папку с какой-нибудь игрой, чтоб не нашли взрослые,

только теперь взрослые — это не их родители, а они сами.

Удивительно, но это работает.

Далее — нечто более сентиментальное. Хранится его пачка сигарет, хранится, хотя чего её хранить? Но что-то не даёт, не отпускает, и вот уже в один момент последнюю сигарету оттуда она стреляет случайному старику; хотя он, как водится,

отказывается брать последнюю. Но она даже настаивает.

А он, подметая в комнате, выметает из-под рабочего стола её гигиеническую помаду с запахом манго. Открывает, нюхает, в надежде вспомнить что-то, или уловить запах губ, которых эта помада касалась, но даже пыль, в которой она извалялась, пахнет сильнее.

Он вечерами мог её вертеть в руках часами.

Теряются традиции, которые образовались за время, проведённое вместе. Появились напитки, которые ни в какую не лезут в горло, а если лезут — то после них ужасно тошнит; появились кафе, в которых еда отчего-то стала ужасной на вкус без объективных причин, а парки стали пустее

на два человека.

Она и он смотрят друг на друга, но не видят. Не видят тех людей, какими были когда-то. И именно в этот момент начинают теряться воспоминания. Потому что тех людей больше нет, счастливые и несчастливые моменты скорей походят на фантазии, причём весьма, весьма нелепые. Или кажется, что это всё приснилось.

Но в какой-то момент беседы, беседы даже не друг с другом, она и он, отвечая на поставленный вопрос, внезапно понимают, что эхом друг за другом повторяют слова.

Умение договаривать друг за другом слова, заканчивать предложения не теряется с прошедшими годами. И даже забыв всё, что связывало их, двоих, чужими до конца

не стать.

Шаги осени по тротуару стучат каблуками

или

каплями по крышам. Слишком хорошо слышно. Она не берёт такси, она не садится в автобусы; её не видели ни в троллейбусах, ни в трамваях. Она не спускается в метро: она убеждена, что это метро должно к ней подниматься. Только слышно, как дождь повторяет ритм, который задаёт осень по тротуару стуча каблуками. Эхо ложится на крыши

или

звук отскакивает на асфальт. Какой бы ни шёл дождь — он обойдёт её стороной, не намочит плеч, волос, не коснётся щёк. Так что она носит с собой зонт только для того, чтобы подчеркнуть своё изящество. Чтобы по изогнутой, по деревянной рукоятке нетерпеливо, нервно барабанить пальцами. Я из кухни слышу, как она идёт

или

это идёт дождь. Играет лёгкий джаз и варится спагетти. Кошка беспокоится от запаха нарезанного лука: зовёт открыть окно, чтоб лучше нюхать дождь, чтоб свет из кухни падал на цветы и отражался в каплях, что лежат на лепестках. Что лежат на лепестках, как бусы, которые обычно осень надевает на свидание. Я вижу, как блестят её глаза

или

это свет потухших фонарей. Она не хлопает дверями и не снимает туфли; ни в коем случае не позволяет трогать её пальто. Всегда всё вешает сама и так увлечена. В стакане с портером осела пена: стою, из кухни наблюдаю за прихожей. Она со мною одного роста, но с каблуками, конечно же, становится выше. Она обнимает меня

или

позволяет её обнять. И я щекою припадаю к холодным бусам. Отстраняет меня, взяв за талию, будто я какой-то зонтик. Но улыбается — и от коричневой помады улыбка тёмная. Играет лёгкий джаз и сварена спагетти. Ей предлагать бессмысленно: она садится на диван, закидывает ногу на ногу и любуется своими блестящими туфлями

или

чёрными колготками. Она положит мою руку себе на колено и сверху накроет своей рукой. И будем мы сидеть на кухонном диване, смотря на пустоту микроволновой печи. Дождь усилился, вернулась кошка, и стала ходить, тереться нам о ноги. Сегодня у меня свидание. Осень пришла. Часы идут, а мы сидим. Молчим. И страшно не молчание;

страшно слово проронить.

Осень не уйдёт; а даже если так — то обязательно вернётся. Это что-то, что похоже на судьбу. И вкус судьбы собой напоминает портер.