Проснулся не свет, ни заря от тупой и ноющей боли в районе челюсти, опять этот зуб! Затянул я с удалением этого осколка некогда вполне нормального зуба, теперь похожего на изъеденный гольфстримом айсберг, неоднократно запломбированный, сломавшийся пару лет назад на каком-то особенно жилистом куске вяленого мяса. Хотел же удалить превентивно, когда посещал стоматолога, лечить она его отказалась, сказав, что реанимации не подлежит, но и удалять не стоит, не мешает же.

И вот уже вторую неделю, как стал мешать, жить мешает даже, если честно! Вначале глушил "найсом", пропил "тетрациклина" (чтоб флюс не образовался), но не помогло - слегка разбарабанило, до явных признаков ассиметрии на лице. Просто панически боюсь стоматологии и всего с ней связанного, причем если с лечением и профилактикой никаких проблем нет - сейчас всё делают безболезненно, без отвратительно визжащей бормашины с ножным приводом, как во времена советского детства, то с удалением через раз возникают проблемы. 

Даже врачи матерятся, сталкиваясь с моими аномально длинными корнями, с содроганием вспоминаю, как в Челябинске, в бытность мою студентом - два с половиной часа пытались удалить зуб, пока не выбили его с помощью молотка и инструмента, подозрительно напоминающего долото. Оказалось, под этим несчастным зубом, в его корнях - вырос другой зуб, соседний. Безжалостно выбили оба, но за это время я натерпелся такой боли и чувства беспомощности, что к Фрейду не ходи, ясны и понятны истоки фобии перед дантистами.

И ведь неделю назад решился! С утра припёрся в поликлинику, одел бахилы и встал в очередь в хирургический кабинет. Но был подвергнут остракизму со стороны медперсонала за отсутствие марлевой повязки. В это время, на фоне панической атаки зуб внезапно перестал болеть и я с радостью сбежал из очереди. И не поверите, все прошло, и даже флюс рассосался, сам, вот какие чудеса творит современная медицина,  особенно страх перед ней.

И вот приплыл - щека опухла вообще на отличненько, дам даже что-то билось и пульсировало, так что пришлось бежать вприпрыжку к упийцам в белых халатах, едва дождался наступления восьми часов утра.

В регистратуре меня огорошили:

- Удаление и лечение только платное, врачей не хватает, поэтому удаляем только с восьми до десяти, лечение тоже только до двенадцати. -

Дежурно и лениво изложила скучающая девица, залипающая в экран своего телефона.

Отступать было некуда, поэтому я на всё кивал головой и соглашался.

Выдернули, как ни странно, легко и быстро, правда маску всё таки сняли, при обезболивании и удалении, как камень с души упал сразу!

На обратном пути, пользуясь тем, что взял с собой маску, зашёл в гипермаркет "Равшан", где испытал дежавю - как в СССР времён тотального дефицита, когда на витринах стояли пирамиды из банок с морской капустой и батареи трёх-литровок с берёзовым соком. Так и сейчас, на месте овощных лотков, куда я сунулся прикупить имбиря, с целью замариновать - теперь зиккуратом стояли упаковки с туалетной бумагой, полки с алкахой медово отсвечивали коньяками и виски, вместо широкого некогда ассортимента беленькой. Продавщицы в зале пояснили, что овощей и фруктов да, нет и вообще - советуют брать консервы, пока есть. От цен на жестянки с консервами посетил когнитивный диссонанс - ну не полезет мне в рот худосочные прибалтийские шпроты за 300-а рублей! Они что, совсем с дуба рухнули?

Людей в магазине было, на удивление, мало. Ценам никто, в отличие от меня не удивлялся, народ деловито разбирал по тележкам все продукты длительного хранения и даже баснословно дорогие консервы. Мои сигареты тоже подорожали в полтора раза! Ебушки-воробушки, не зря говорили, что хотят как в Европе - поднять цены на никотин до десяти евро за пачку, поэтому прикупил 4-е блока на всю имеющуюся при себе наличность, хоть и лежало дома больше десяти блоков, но раз пошла такая разруха - лучше брать. цены у нас имеют обыкновение только расти, на внезапные скидки рассчитывать не стоит. Ещё порадовался, что не зря, видимо, в этом году посадил четыре районированных куста табака, висящего сейчас на даче. В том году, после экспериментов с ферментацией- вполне остался доволен качеством получившегося продукта и даже прикупил оптом кучу упаковок с бумагой для самокруток, планирую сэкономить на сигаретах. Но лень победила - куда легче вытащить из пачки сигарету (особенно на ходу), чем крутить самокрутки.

Весь табак прошлого года ушёл в фонд для обмена с деревенскими, им мой самосад, особенно после быстрой ферментации по рецепту из гугля - пришёлся по душе, да и сам часто скручивал по вечерам, и в этом году посадил побольше. Ну и бородинского взял пять булок, решил обновить запас сухарей, а старые отвести в деревню же, отдать соседской скотине, за что меня всегда то молоком-сметаной угощают, то яйцами свежими и по традиции - каждой осенью, после основного медосбора, презентуют трёх-литровку мёда.

С соседями надо поддерживать хорошие отношения, а то ведь как у нас, на Руси - сосед в запале злобы может если не кляузу участковому написать, так красного петуха подпустить, и на фоне личной неприязни, и просто из чувства классовой ненависти..

На улице был вполне обычный промозглый осенний день, на пятачке так же сидели нахохлившиеся старушки с соленьями и скромным выбором даров лесов и шести соток, дворники в ярких жилетах и в масках с матерками сметали мокрую и прилипшую к асфальту листву, в воздухе, кроме, аромата из выхлопных труб и запахов фастфуда (от которых неожиданно резко захотелось есть, прямо накатило, и от того, что после удаления не рекомендовано кушать пару часов - захотелось даже ЖРАТЬ!) - не пахло никаким пиздецом. Ничто не предвещало, как говорится, и даже посещение магазина не особо удивило, в 90-х, во времена детства было  гораздо веселей...

С покатушками на танках в "ворлд оф танкс" начались проблемы - выхода в бой приходилось ждать две-три минуты, клановые вылазки за укрепрайон стало проблемно собрать, бойцы буквально забили на игру и перестали появляться в сети. Первую неделю мы ещё шутили про "жертв короновируса" (многие перед тем, как уйти в оффлайн, писали что заболели, но обещали в больнице играть с ноута, но почему-то пропадали), потом стало не до шуток. В сети тоже нагнетали, на форумах попадалась противоречивая информация, официальным СМИ веры не было, но и той ахинее, что попадалась в тырнете, о работающих в три смены крематориях, переполненных моргах, и даже о целых населённых пунктах, закрытых на карантин за колючкой - верилось не особо. В щенячий оптимизм впадать, уподобляться антипрививочникам и любителям теории заговора, которые утверждали, что никакого вируса нет, а весь ажиотаж поднят с целью подвергнуть население массовой чипизации и окончательному порабобщению - тоже не получалось, слишком много было тревожных звоночков со всего земного шара.

Истина, как обычно - была где-то рядом. Анализируя обстановку с Иванычем, рассматривали вариант свалить в случае обострения обстановки в деревню, и пришли к мнению, что рано. во первых, во вторых - крестьяне в деревнях при всех социальных катаклизмах очень уязвимы, тут тебе и продразверстки, и партизаны могут ночью нагрянуть, выгрести все запасы сала и картошки, и полицаи из комендатуры днём заявиться официально, продналог собрать. Решили пока сидеть в городе и не отсвечивать, всё таки инфраструктура, органы власти и правопорядка, махновщины в городе пока не наблюдалось.

Вообще ничего экстраординарного не происходило, кроме резкого роста цен и ужесточения масочного режима, на улицах всё чаще стали попадаться патрули ППС, усиленные росгвардией и молодыми курсантами, судя по внешнему виду, за неделю таких патрулирований и крупных штрафов за отсутствие маски и объяснения внятной причины пребывания на улице - улицы практически обезлюдели, как и проезжая часть. Закрыли несколько крупных сетевых маркетов, за нарушение масочного режима, как говорили на улице. На что было, в сущности пофиг, так как хватало магазинчика продуктового в соседнем доме, да и покупал там в основном хлеб (тоже подорожавший в два раза), так как внезапно подорожавшие продукты были уже не по карману, выручали запасы с огорода, ну и удалось по выпавшему снегу вырваться на охоту и добыть лося и пару косуль, забил свой морозильник и Иваныча, сварил и закатал тушенки, 14 семьсот-граммовых банки вышло.

Привез самосад из деревни, так что теперь курили его с Иванычем, всё больше времени стал проводить у него, так как одному тоскливо, в танки катать стало невозможно, в интернетах разыгралась вакханалия и стала твориться лютая дичь, почувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Иваныч научил играть в гусарика (разновидность преферанса, в который можно играть вдвоём), так и коротали дни и вечера, играли на сигареты и как я ни осторожничал, но за пару недель проиграл ему уже два блока. С алкоголем пришлось пока завязать, так как на продажу спиртного ввели ограничения, но и без этих ограничений цены настолько кусались, что сообща решили - пусть подавятся.

У меня, помимо 50-и килограммового мешка сахара было ещё 7 пакетов по 5-ь кило, купленных ещё весной, было гораздо больше, но много ушло на варенье. Так что после недели вынужденного сухого закона у Иваныча стояла люминевая фляга на 40 литров, которую прислонили к батарее, заботливо укутали парой одеял и бушлатом. Унутрь засыпали 10 кг сахара, пачку дрожжей и залили всё это теплой водой и теперь там происходило таинство брожения, на кухне стоял наготове небольшой компактный аппарат для самогоноварения из нержавейки. Иваныч за всеми этими хлопотами стал рассеян и невнимателен, отыграл у него больше блока сигарет обратно, но всё ещё пока был в минусе...

Вторую вирусную волну народ в провинции встретил скептически и даже в штыки - отсутствие штабелей трупов на улицах, наглядно представляющих опасность инфекции, внушало смутные опасения, что нас опять разводят и пытаются поиметь. Подспудно зрело недовольство карантинными мерами, благодаря которым и так небольшой достаток среднестатистических граждан начал катастрофически ухудшаться. Правда, все это дальше рамок срачей в интернете и выпускания пара возле подъезда не выходило. Демос продолжал жить, руководствуясь мудрым правилом: "нас ебут, а мы крепчаем".

Меня лично карантинные меры особо не затронули, дачный сезон подошёл к концу, всё, что можно было переработать из даров сада и огорода - было переработано, и по традиции - заложены несколько буртов (яма в земле, в которую закладывают овощи, засыпают землёй и в таких условиях корнеплоды прекрасно хранятся всю зиму, радуя весной). Поэтому сидел в основном дома, изредка участвуя в интернет-батлах, да играл в танки. Запас стратегический из круп, сахара, соли, спичек и прочего - был сделан основательный, это уже на генетическом уровне заложено, после 90-х придерживаюсь принципа: "запас карман не тянет".

С работой стало совсем туго, туристов, которых раньше и в летний сезон, и в межсезонье, и иногда зимой водил по горам и сплавлял по рекам - резко не стало, поэтому сидел в режиме экономии и дома, изредка лишь по просьбе Иваныча выходя в магазин, себе хлеба прикупал заодно и ему, как обычно - "путинки".

Иваныч - это отдельная песня, отставной милиционер, сосед по подъезду, охотник с неплохой коллекцией гладкоствола и нарезняка, выбирающийся на охоту раз в пятилетку, нажраться в узком кругу старых товарищей и пострелять по банкам, вот и все его охотничьи достижения. Задружились мы с ним на почве любви к алкоголю, он к тому же, как представитель старой советской формации - стыдится своих запоев перед соседями и частенько просит меня прикупить пару по 0,5 путинки, чтоб самому не отсвечивать. Пару раз мы с ним конкретно так погудели, нашли общий язык и с тех пор я поддерживаю с ним контакт, не обламываясь сходить в магазин в соседнем доме, когда он запивает (это у него стабильно раз в месяц, после пенсии и на неделю).

С самого начала знакомства у меня, как у параноика, беркемнутого и верящего если не в фоллаут, так в зомбиапокалипсис - созрел гнусный план, при наступлении глобального пиздеца воспользоваться если не всем его арсеналом, то хотя бы частью. Каково же было моё изумление, когда он во время очередной пьянки сам подвел разговор к этой теме и мы договорились на берегу - что в случае аллеса я могу рассчитывать на Иваныча с его огнестрелом легализованным, но и он в свою очередь должен быть уверен во мне. Ей богу, был он в своё время хорошим оперативником, с такой непринуждённость он расколол меня и практически завербовал! По крайней мере, сейчас для своих браконьерских вылазок расходники в виде патронов беру у него, причем не покупаю даже, а типа дарит. Ну и я в долгу не остаюсь, то из сада овощей подкину, то с охоты кусок мяса привезу, ну и под собственноручно пойманную и завяленную рыбку частенько пьём пиво местного разлива (неплохое, кстати. в отличие от квазипродукта в бутылках), попутно обсуждая внутреннюю и внешнюю геополитику. Как правило - быстро приходим к консенсусу, что место всех политиков как минимум - в первых рядах шествия ЛГБТ-сообщества, а в лучшем случае - тушки их импозантны и хорошо украсят собой столбы, если их там развесить по феншую. И берём водки...

«Как же хорошо! Как, мать твою, чудесно!» вот и все о чем он думал, с восторгом пятилетнего ребенка, прыгая по лужам. Иногда он все же замирал и подставлял лицо упругим, необъяснимо теплым струям дождя. Нельзя сказать, что в его городе дождь был редкостью. Скорее он был обыденной реальностью, но вот гроза в конце сентября! Это чудо, не иначе. И такая, знаешь, что бывает лишь там, где о чем-то вечном шепчутся друг с другом облака и море. Почему же все вокруг с ужасом бегут в относительную сухость остановок, навесов, метро, магазинов? Почему никто не хочет насладиться последним в этом сезоне НАСТОЯЩИМ дождем? Как глупо пропустить такой подарок от природы. Эта леди и так не балует Северную Пальмиру ни солнцем, ни крепким морозом. Иногда он даже думал, что так вечность оплакивает тысячи, сотни тысяч погребенных во влажной почве создателей этого чуда. Постоянная сырость, много, очень много воды! И, черт возьми, если ты болен ревматизмом - тебе противопоказан этот город. Но если в душе всегда сплин, а на лице, ни к кому не обращенная улыбка – то тебе сюда, чувак!

Этот город любит поэтов грусти, художников смерти, писателей тоски. Таких, с изломом, с постоянным чувством ненужности, с пустотой во взгляде. Таких, может, как ты?! А, может, и таких, как я…

В такие вот моменты он искренне жалел, что не умеет писать, неважно что, стихи, картины, романы. Просто не умеет и все! А хотелось бы рассказать все то, что храниться глубоко в душе. Поделиться всем тем восторгом, что рождается в его сердце каждый раз, когда по карнизу начинает уныло барабанит дождь. И тогда все запираются дома, а он идет в город. Там потоки небесной воды смывают его сердца всю злость, неудовлетворенность, печаль. После этих прогулок он возвращается домой новым живым, действительно живым, человеком. Интересно, есть ли в этом мире ещё один город с такими же дождями? С такой же серостью, что, на удивление, заставляет улыбаться?

Так вот, он с радостным визгом бежит вперед по какому-то (совсем неважно какому) проспекту. И он уже насквозь мокрый. А ему так хочется самому превратиться в дождь! Рассыпаться на бесконечное множество капель. И упасть на щеку вот той божественно-красивой девушке, на лысину тому смешному толстяку, потом собраться в лужу и ласково лизнуть носок лаковой туфли высокой, с лицом снежной королевы, женщины, опуститься в ладошку рыжей девчушки, отразиться в её по-детски невинных глазах. Такие вот мечты у парня, что совсем не умеет писать!

А он идет все дальше и дальше, а ливень все сильнее и сильней! И мыслей все больше и больше! Проспект кончился, впереди перекресток, почти неразличимый за стеной дождя. Ага, теперь зеленый! Он идет вперед и где-то на середине улицы встречает меня. Я тоже люблю дождь, потому и иду сейчас тут. Он так же заставил меня бежать из дома без оглядки! Мы и взглядом-то встретились со странным пареньком всего на какую-то долю секунды. Но вот её хватило, что бы прочитать в них все это! Как в книге с твердым кожаным переплетом.

Эй, если ты когда-нибудь прочитаешь это, то обязательно дай мне знать! Знаешь, я ищу тебя…

    Сильченко и Гомунидзе возвращались с дальнего кордона. На дальнем кордоне они обсудили многочисленные лесные новости, произвели натуральный обмен запчастей на запчасти и выпили бражки. Естественно, возвращались они на ближний кордон. Им хотелось успеть засветло.

День был перед Рождеством, снега было мало, вовсю давили крепчайшие январские морозы. Морозы давили воду из подо льда, отчего по всей реке дымились наледи, точно костры невидимых бойцов невидимого фронта. Это когда на сорокаградусном морозе открывается чистая вода, то пар над ней встает столбом, будто кто-то в костер добавляет кучи палых листьев. Воздух был холоден и неподвижен, так что казалось, что от него можно откусывать целые куски, как от антоновского яблока. И в этом неподвижном воздухе столбы водяного дыма вставали тут и там вдоль русла, отмечая опасные места.

      Гомунидзе вспомнил, как они с дедом Бабкиным вспоминали рассказы «местных» о наледях, иначе - гнилухах. «Местными» здесь было принято безлико называть аборигенов - эвенов, орочей, камчадалов. Почему-то никто не называл местным того же Сильченко, хотя его деда привезли на Колыму из-под Харькова аж в тридцать пятом - с карабином и в сапогах, контру охранять. И деда Бабкина тоже никто местным не называл, хотя прожил он здесь больше тридцати лет. И уж никто местным не называл Акакия Гомунидзе, но уж хоть это было по справедливости.

     Акакий Гомунидзе приехал сюда в середине восьмидесятых зарабатывать деньги. В его воображении ему в руки плыли килограммы золота, тонны икры и тюки соболей. Особенно тюки соболей, потому что Акакий был охотником в своей родной Мингрелии. Стрелял перепелов из-под пёсика.

     Но Гомунидзе был совершенно никчемным человеком. И после безуспешных попыток стать старателем, рыбнадзором, просто жуликом, он стал тем, кем и остался - младшим егерем, которого брали с собой вместо собаки - чтобы скучно не было.

      Его бывалые компаньоны развлекались тем, что давали ему всякие невыполнимые задания, в духе бравого солдата Швейка, а чаще, подвыпив, рассказывали ему всякие невероятные и страшные истории. Даже будучи обманут на сотый раз, Акакий легко поддавался практически на любой обман, говоря при этом: «Ну соврал вчера человек, однако, он когда-то же правду скажет!» И жестоко при этом ошибался.

       Вот и сейчас он катился на снегоходе вслед за Сильченко и вспоминал давешнюю беседу. Дед Бабкин накатил третью стопку размером с добрый стакан и отводил душу.

     - Да, ну вот еще говорят, что в этот туман, что над наледью, заходить нельзя, иначе тебя съест…

      - Да что ж это такое меня съест? - изумлялся Гомунидзе.

      - Да то и съест, что у «местных» там нечисто. Чёрт там живет. - Дед Бабкин почесал голову, придумывая, как могут звать чёрта у местных, вспомнил художественную литературу и продолжил, - Камака называется. Как ты в этот дымный столб сунешься, так тебя книзу и припечатает.

       - Ну да, конечно припечатает, - ведь там вода течет, тебя мороз тут же и прихватит, - усомнился Акакий.

       - А что же она течет там, дурья твоя голова, ежели ее не чёрт туда вытаскивает? Как бы она иначе на поверхность при таком морозе выходила? А сам чёрт в тумане сидит и ждёт, пока кто мимо пройдет. - дед Бабкин задумался, что бы соврать пострашнее, потом прикинул и сказал: - вот, ты мимо этого дыма, который с чёртом, идёшь, а он тебя с дороги сбивает и в наледь заводит.

        - А и вправду, - Гомунидзе завращал своими круглыми, с красными белками, глазами. Все приятели с удовлетворением переглянулись: дошёл грузин до нужного состояния. - Почему когда так холодно, вода наружу прёт? Чёрт её гонит, говоришь?

         Нормальному человеку на самом деле трудно понять, что такое наледь. Во время лютой зимы вдруг на поверхности льда появляется свободная вода. Это происходит, когда реку, ручей, или просто источник перехватывает до самого дна, а воде нужен выход, вот она и пробивается на поверхность сквозь все препоны и заливает поверхность жидкой дымящейся глазурью. Порой мороз до дна перехватывает целые реки, и вода, рвущаяся наружу, потоком идет поверх льда, замерзая, так сказать, «на ходу». Потому и «наледь», так как вода «на льду». Вода эта замерзает очень быстро, поэтому если в нее попадает снегоход, трактор или человек, то она забивает льдом катки, схватывает ткань, кожу или войлок, и добирается до тела. В итоге, техника встаёт, а человек, на хорошем морозе попавший в наледь, замерзает насмерть, если находится далеко от огня, печки, или хорошо разогретого движка.

          - Да, да, наледь местный чёрт нагоняет, типа шайтана что-то, - вступил в разговор Сильченко. Он служил в армии где-то в Туркмении и потому считал, что любая нерусь верит в аллаха и шайтана. - Помню, мой приятель Вова Жилин ехал на «Буране» и глядит - наледь впереди парит. А из этой наледи фигура человеческая. Вова подкатывает, может помощь нужна, а человек рукой машет - сюда, дескать, сюда. Ну, Вова подруливает, а под снегом - вода, уже от наледи просочилась, «Буран» рушится по самую фару, Вова обмёрз, еле выжил.

         - А что человек? - с ужасом спросил Гомунидзе.

         - Человек! - зловеще прошипел Сильченко, - Вот уже в больнице Вова вспомнил, что то был старик Костылин, который в том самом месте семь лет назад в наледи замерз…

         Этот разговор не выходил из головы Акакия, пока он разогревал порядком остывший снегоход, пока заводил его, пока выруливал. За это время Сильченко уже укатил вперед на полкилометра, а Гомунидзе с осторожностью жал газ, со страхом вглядываясь в туманные столбы, встающие в лиловых сумерках над Крысиной рекой.

         Сильченко, улетевший вперед, все скалил зубы, вспоминая, как они снова напугали «Каку». Неожиданно он услыхал, как мотор снегохода заревел, корму машины словно прижало к снегу, и увидел, как вокруг него по снегу расплывается густо-синее пятно.

         Наледь прорвалась сквозь руселко крохотного ручья прямо под лыжней и ещё таилась под снегом, но вот-вот вода должна была выйти наружу.

         Сильченко только вскочил на сиденье снегохода, как прямо под «Бураном» потекла вода и вокруг заклубилось облако пара.

        - Куда же девался проклятый хачик, - с бешенством подумал он.

Гомунидзе же увидал, как впереди него перелетел глухарь и сел на лиственницу.

        - Ай, какой птица! Перепел наверное ведро надо, чтоб такой сделать! – восторженно сказал он сам себе и начал скрадывать его с малопулькой. Но глухарь, уже настороженный сильченковским «Бураном» не подпускал и потому уже почти совсем стемнело, когда Акакий решил бросить это неперспективное занятие.

          - Ничего, фара есть, не страшно ехать, - решил он про себя, - потом Коля, наверное, ждёт за поворотом.

          А за поворотом в тусклом свете фары он увидал воду, выступившую прямо на лыжне, поднимающийся впереди столб тумана и человеческую фигуру посреди него, бешено размахивающую руками…

        - Забыли чего-то, Волчатка, - пробормотал дед Бабкин, услыхав вой возвращающегося снегохода. «Буран» нёсся к кордону на второй космической скорости, взлетая в воздух, опускаясь в снег и взлетая снова, - нет, застряли, - поправился старик и направился к своему снегоходу.

         Тем временем машина на пределе своих возможностей влетела на кордон, Волчатка с визгом как змей извернулся из под лыжи, поленница рассыпалась, а Гомунидзе кубарем скатился с сиденья и опрометью заскочил в избу. Не успел дед толком что-нибудь сообразить, как в избе щелкнул засов, а затем - затвор карабина. Снегоход так и стоял, уткнувшись в поленницу, ворча невыключенным двигателем, и его оранжевая фара, как драконий глаз, подмигивала, насмехаясь над происходящим. И поверх треска снегохода и скулежа собаки из избы доносился жуткий вой.

          «Шайтан! Шайтан в воде! Убью, не подходи! Чёрт воду гонит сквозь снег, Колю забрал, меня зовет! Не подходи, убью!»

          Когда дед Бабкин добрался до Сильченко, тот немало подивился его внешнему виду, хотя от злости почти потерял способность соображать. Дед был одет в сторожевой тулуп и бахилы, хранившиеся, как знал Сильченко, на лабазе, голова у него была завязана какой-то невыделанной собачьей шкурой, на руках были верхонки для рубки дров.

          Но на нартах у деда были бензопила, лебёдка, запасные валенки и бахилы и к полуночи уже намертво вмёрзший снегоход они вдвоём выпилили из наледи и поставили на высокое место.

       - Ты что это так вырядился, - спросил падающий от усталости Сильченко, - и где этот ммм… чудак?

        - Ммм… чудак, - осторожно отвечал Бабкин, - закрылся в избе. Нам, наверное, туда так запросто не попасть. А вырядился я оттого, что одевался на лабазе. Ты понимаешь, он тебя за чёрта принял. И выстрелить сквозь дверь грозится. Так что нам с тобой придется до света в бане сидеть. На свету мы его как-нибудь вдвоем уговорим.

         Через день егеря снова собирались в дорогу. Гомунидзе очень не хотел покидать деда Бабкина, но у того уже была собака, и в конце концов, он все-таки был напарником Сильченко.