Тревожный 2023 год. Что говорит Библия?
Мировые события 2023 года неопровержимо подтверждают слова из Библии о том, что мы живём в «последние дни» (2 Тимофею 3:1).
Мировые события 2023 года неопровержимо подтверждают слова из Библии о том, что мы живём в «последние дни» (2 Тимофею 3:1).
на волне баянов. для меня любой развлекательный ресурс становится мертвым, когда выкладывают это, и в комментах на первых местах обычные комменты вместо обвинений в баянопостине
https://www.youtube.com/watch?v=gK5Ht6BvsLA
Памяти моего деда посвящается.
«Увы – порою совесть
человеческая возлагает
на себя бремя ужасов
столь тяжкое, что сбросить его
можно лишь в могилу…»
Эдгар Аллан По.
Воздух вдруг сделался обжигающе осязаемым и квадратным и никак не хотел проникать в грудь. Он колючим спазмом замер где-то в районе гортани, не опускаясь ниже, где его вожделели два угасающих, похожих на сморщенные воздушные шарики, легких. В квадратной комнате, несмотря на разгоравшееся утро, было темно, даже сумрачно, и лишь крохотный робкий луч снайперским прицелом просачивался сквозь узкую щель меж тяжелых, темно-кремовых штор, падая на прикроватную тумбочку с тремя пыльными образами и стаканом воды, в котором уныло барахталась пузатая муха. Рядом, в других комнатах, раздавались звуки детской возни, негромкие женские голоса, позвякивание тарелок. Но сейчас самое важное и всеобъемлюще сосредоточилось в этом несбыточном глотке воздуха, который, вопреки всем законам, изменил свои физические свойства до неузнаваемости, до тошноты, до лопающихся кровавых нитей сосудов в белках стекленеющих выцветших глаз.
Двенадцатилетний мальчик стремительно выскочил из подъезда. Он почти бежал, пряча что-то под несуразной, на вырост, болоньевой курткой цвета грязного неба, простеганной поперечными полосами и с засаленными нижними карманами. Стоптанные кожаные ботинки быстро стучали по изъеденному трещинами асфальту, маслянистым лужам, и брызги слякоти цеплялись за широкие трубы коричневых штанов.
Пятиэтажный дом из серого и красного кирпича напоминал по форме букву «U». Открытой частью он словно пожирал уродливый каменный сгусток из пары десятков невысоких однотипных гаражей, с крыш которых дети из близлежащих дворов с замиранием сердца зимой прыгали в мягкие сугробы. Однажды, один из прыгунов пропорол мышцы икры о кусок острого стекла битой бутылки, затаившейся в снежной вате, но уже через пару дней о случае забыли. Правое крыло дома-подковы выходило на неоживленную, с редкими машинами, улицу Новоболотную, спускавшуюся к зданию старейшей в городе средней школе о двух корпусах, левое крыло – на искусственно созданный водоем: озеро Пионерское.
Озеро служило местом летнего отдыха горожан, не имевших возможности пережить невыносимо-жаркие дни на побережье Черного или Азовского морей. Филиалом местного «курорта» служила раскалявшаяся, покрытая плачущим под раскаленными лучами битумом, крыша U-образного дома. В зимнюю пору по береговой кромке озера энтузиасты прокладывали лыжню, по которой угрюмо нарезали километровые круги с напряженными школьники во время уроков физкультуры. С трех сторон озеро обрамлял чахлый хвойный лесок, захламленный консервными банками и бутылками — результат культурных покушений на доступную природу местных жителей; впрочем, осенью, в нем можно было полакомиться брусникой, черникой, а если повезет, даже найти разлагающийся парашют моховика на уродливо-корявой ножке.
Со стороны пятиэтажки леса не было, и берег представлял песчано-каменистый спуск к зеркалу водоема. Как раз в эту сторону спешил мальчик, осторожно придерживая свою ношу под курткой. Было около четырех часов дня, но уже смеркалось. Стояла промозглая, с резкими порывами студеного ветра, северная осень, задававшая настроение всему городку и его обитателям. Любой населенный пункт с одним-единственным предприятием, где трудится большая часть жителей, воспринимается как утроба, однородный организм, просыпающийся, дышащий, страдающий, любящий и ненавидящий в унисон.
В те безрадостные будни, когда немилосердный ледяной ливень заставал люд на улице, бредущий рано утром к автобусным остановкам и расползавшийся вечером обратно в постылые жилища, какая-то общая неумолимая тоска, октябрьская апатия, заполняла внутри, заливая сургучом печали в недрах душ все радостное и счастливое. Совсем иным, при любой погоде, выглядел и воспринимался обывателями пятничный вечер. Город жил пятницами, наслаждался субботами и настороженно замирал в воскресенья. В эти счастливые, но короткие отрывки времени завтрашний день представлялся смутным силуэтом палубы незнакомого корабля в густом тумане. Если б можно было убить ради вечной пятницы, то многие, не задумываясь и не колеблясь, решились бы это, однако, из чувства приличия, никто не смел себе в этом признаться.
Мальчик жил с мамой на четвертом этаже, в тесной тринадцатиметровой квартирке с маленькой кухней, комнатой-пеналом, черно-белым телевизором и компактной сидячей ванной. Он обожал принимать ванну. В предвкушении встречи с теплой водой, он забирался с ногами на выступ, предназначенный для сидения, и дрожал от холода. Желтая вода тонкой леской струилась из крана, медленно приближаясь к ледяным мальчишеским ступням. По вечерам, когда домашние задания были выполнены, и по выходным, когда мама отсыпалась до полудня после тяжелой трудовой недели, мальчик предавался любимому чтению. Самым уютным и удобным местом для чтения была цилиндрическая нерабочая стиральная машина здесь же, в ванной комнате, всегда набитая скомканным бельем для стирки. Он устраивался сверху на мягкий ком из полотенец, пододеяльников, простыней и часами, под недовольное урчание водопроводных труб, самозабвенно погружался в книжные истории. В городской библиотеке книги выдавались только на десять дней, но мальчик всегда сдавал их раньше и тут же брал новые. Книги всегда были с надломленными по всей длине корешками, прокуренными шафрановыми страницами и с вечными жирными отпечатками больших пальцев по краям. Но таинству букв, обретающих смысл в предложениях, это не вредило.
Квартира двести тринадцать была одной из разбросанных налево и направо по длинной кишке выкрашенного в казенный зеленый цвет коридора, что заканчивался общим балконом с видом на упомянутую уже старую школу. Дверь балкона была заколочена, а вместо стекол, аккуратно и тихо вынесенных в одну из ночей каким-то неизвестным, но, без сомнения, добрым человеком, остро в этих стеклах нуждающимся, были втиснуты фанерные листы, поэтому дневной свет попадал в коридор только с лестницы. Если же перегорала одинокая тусклая лампочка, то мрак надолго захватывал странную территорию, и жильцы, чертыхаясь, жгли спички и пальцы, чтобы попасть ключами в замочные скважины.
Тут же, в конце коридора, находился электрический щит, с потрескивающими в нем счетчиками энергии. Раз в месяц к ним подходили ответственные жильцы, карябали карандашами на бумажках показания и платили за электричество в жилищной конторе на первом этаже. В нижней части полого щита кто-то давно выбил треугольный кусок. Через этот искусственный лаз проникали в электрическое чрево беременные кошки и производили на свет потомство, наполняя коридор знакомыми многим специфическими запахами.
В конце августа здесь поселилась пятнистая черно-белая кошка, благополучно разродившаяся пятью детенышами. Из коридора часто доносился писк котят, громкие окрики строгой матери, звуки жизнедеятельности пушистого семейства. Около входа в жилище располагались всегда на свежей газете блестящая жестяная миска с водой и глубокая тарелка, из которой нередко торчал хвост трески или огрызок заветревшейся бурой колбасы. Иногда неизвестный неравнодушный человек выкладывал горку белоснежного зернистого творога, и выводок пищал от удовольствия с удвоенной силой.
Однажды, кошка пропала, очевидно, в поисках пропитания, так как привычные плошки с водой и пищей пару дней пустовали. Голодные котята, встревоженные долгим отсутствием матери, громко выражали неудовольствие пронзительным писком, а самые смелые предпринимали робкие попытки выбраться на разведку. Вылазки заканчивались тем, что голова одного из малышей на мгновение показывалась в отверстии и тут же исчезала, напуганная огромным и страшным внешним миром. Все-таки внутри щита среди братьев и сестер было уютно и безопасно.
В тот день мальчик, вернувшись из школы, подкрался к щиту, привлеченный шумом животных. Немного подумав, он отлучился в квартиру, откуда притащил небольшой кусок розовой колбасы, положил невдалеке от рукотворной (а, может, «ноготворной») норы и принялся ждать. Внезапно, наступила тишина. Видимо, запах колбасы достиг своих, оцепеневших от страха и любопытства, голодных адресатов. Ожидание растянулось на несколько томительных минут, сменившись невнятным, еле различимым шорохом. Наконец, видимо, самый смелый и дерзкий, просунул голову в отверстие, вытянув свою короткую шею навстречу нестерпимо вкусному запаху. Вскоре показалась маленькая меховая лапка, а вслед за ней — и половина тела. Мальчик, затаившись и почти не дыша, терпеливо, словно охотник с ружьем на изготовку, ждал.
Пока первый котенок пытался разведать ситуацию снаружи, в искусственной норе усиливался гвалт. Это галдели остальные его братья и сестры — каждый хотел успеть отведать деликатеса, запах которого нестерпимо обжигал слипшиеся от нужды внутренности, заставляя забыть про все меры предосторожности. Мгновение, и возле спасительной колбасы сгрудились, недовольно повизгивая и отпихивая друг друга, пять пушистых комочков. Конкуренция, впрочем, никому не помешала почувствовать божественный вкус и насладиться им в полной мере.
Первым почувствовал, а вскоре и увидел опасность тот, что ходил в разведку. Он, стремглав, метнулся к спасительному входу, за ним – остальные. Четверо были уже внутри, но последний, замешкавшийся и не такой проворный, ярко-рыжий с тонкими, молочного цвета поперечными полосками, котенок не успел: ботинок доморощенного зверобоя преградил ему путь, перекрыв доступ к отверстию и навсегда отлучив от семьи. Маленькое пушистое существо в панике и недоумении настойчиво пыталось пробиться, просочиться назад сквозь неожиданный и непреодолимый заслон, даже не пытаясь убежать. Ведь там были его дом, родственники, спокойствие и привычные запахи. Котенок еще не осознавал, что в один миг по чьей-то странной воле он разом лишился всего самого дорогого. Между прошлым и настоящим со страшной, безумной скоростью возникла непреодолимая железобетонная стена, и чей-то порядок, чьи-то помыслы, слова и законы сегодня оказались сильнее того мира, что существовал до сих пор. С одной стороны стены зеленел склизким налетом, с признаками больного беспокойства, необъяснимый интерес к страданию, с другой – застыло ожидание своей участи в липкой темноте безжалостной неизвестности.
Секунды того, что нельзя уже было назвать жизнью, подсвечивались разгоравшимся, словно спираль лампы накаливания от реостата, утренним солнцем. Сколько же оно повидало за миллиарды лет существования и сколько же ему, беспристрастному свидетелю, еще предстоит увидеть! Счастливые семейные ужины и многокилометровые железнодорожные составы, неумолимо ползущие бесконечными гусеницами в края, где «труд делает свободным»; воздвигнутые индустриальные мегаполисы и пепел его создателей в руинах небоскребов; гордость за достижения и чувство запоздалого раскаяния за уничтожение собственного народа. Рано или поздно приходит то, что заложено в тех, кто способен думать: понимание расплаты за свои действия и бездействие, особенно, когда слишком поздно, когда воздух становится квадратным, когда он острыми гранями инопланетного, сверхъестественного материала разрывает горло, кромсает пищевод, беспощадно крошит легкие…
Мгновение, – и перепуганное животное уже под курткой. Бегом по пыльным отрезкам лестничных пролетов, минуя изувеченные почтовые ящики, плечом пихая хлипкую дверь подъезда, ныряя в загаженный двор с алюминиевым макетом космической ракеты (по сути, туалет для местных алкашей), мимо засеянной окурками и экскрементами бродячих собак детской песочницы, хлипкого деревянного домика и уставших покосившихся от старости качелей.
Густонаселенный современный дом напоминает не останавливающееся ни днем, ни ночью беспокойное гигантское сердце. Подъезды, холлы, лифты, лестницы, коридоры словно артерии и кровеносные сосуды, по которым течет жизнь обитающих в этих стенах абсолютно разных, и, порой, чрезвычайно удивительных людей: то ровная и неторопливая словно глубокое, широко раскинувшееся озеро, то бурная и клокочущая как стремительная горная река.
Затянутое жирным антрацитом туч хмурое, почти ночное, только без звезд, небо готовилось исторгнуть ледяные, пронизывающие до костей, струи осеннего ливня. Несмотря на предчувствие непогоды, водная гладь казалась спокойной, лишь слабые волны подкатывались к песчаному берегу и тут же отползали обратно. Мальчишка, запыхавшись, уже добежал до места, миновав по пути всегда гудящую одной нотой трансформаторную подстанцию из такого же серого кирпича, что и дом. Распухшие от зловонных объедков мусорные контейнеры, притулившиеся рядом, часто привлекали внимание тех, кто искал что-нибудь интересное для своих нужд. Например, возле баков иногда появлялись роскошные квадраты белого пенопласта, из которых дворовые ребята мастерили кораблики с мачтами-веточками с кусками ткани и килями из затупленных ржавых лезвий из отцовских бритвенных станков. Наш герой любил запускать парусники на озере и наблюдать, насколько далеко уплывет от берега несуразная посудина. Часто у судна отваливался киль, и оно засыпало, покачиваясь на боку, заставляя нервничать хозяина.
Мальчишке посчастливилось не встретить по пути знакомых, что было на руку, так как куртка шевелилась и издавала характерные звуки. Полоска песчано-каменистого берега казалась пустынной, а спешащим невдалеке прохожим совершенно не было дела до одинокой сгорбленной фигурки мальчика, бросавшего осторожные взгляды по сторонам. Неуютное небо исказила гримаса страдающего от тяжелых мук больного — в мгновение сделалось темно и зябко. В такие моменты рождаются самые противоречивые желания: спрятаться в суете урагана семейного быта или, наоборот, проснуться в городе без людей в окружении пустых домов, где только что существовала жизнь. И если прогулка днем по необитаемым, застывшим как памятники улицам и наслаждение ощущением полного контроля, власти и понимания, что все это принадлежит тебе, приятно щекочет кожу, то с наступлением темноты верными спутниками становятся лишь полосы вибрирующего от пяток до макушки страха. Как сказал один философ, из всех людей стоит опасаться одиноких, ибо только им, в предрассветные часы, приходят в голову самые жуткие образы.
Одним движением мальчик расстегнул куртку, и живой комок отлетел в воду метров на десять. Что такое было это расстояние, да еще в ледяной субстанции, для недавно появившегося на свет животного, только-только вставшего на еще не окрепшие лапы? Голова котенка то поднималась, то опускалась как гигантский рыжий поплавок, мерно приближаясь к берегу. Невзирая на обжигающий холод и нарастающие волны, замерзающее тело стремилось к едва виднеющейся песчаной полоске. Был это шок или инстинкт самосохранения, но все силы, какие только оставались в тщедушном тельце, уходили на желание плыть навстречу, увы, призрачному спасению. Мальчишка, испугавшись, что кто-нибудь его заметит и грозно окрикнет, вбежал в воду, схватил уже почти доплывшую до берега сырую, изможденную тушку и с силой, насколько было возможно, зашвырнул котенка обратно в разверзнутую пасть озера. В это время первые капли давно зревшего дождя, наконец, достигли почвы и вмиг яростный ливень обрушился на все, что стояло на пути, создавая непроницаемую водяную завесу.
Ветер нарастал и касался невидимым медиатором струн электрических проводов на столбах, извлекая из них резкие, словно металлом по стеклу, фальшивые завывания. Волны озера смешивались с выливающимися в него потоками ливня, пережевывали и выплевывали на поверхность мусор, что скрывался в глубине до проявления стихии.
Долго простоял на берегу мальчишка, разбухшая куртка стала как будто еще больше и тяжестью напоминала рыцарскую кольчугу. Он решил, что озеро все-таки поглотило бедное животное и его страшную тайну. Ливень, наконец, обратил на себя внимание, и мальчик устремился в сторону U-образной мрачной крепости, ежесекундно оглядываясь. Он словно опасался, что котенок выберется сейчас из шипящей пены на берег, догонит и будет преследовать, обличая своим видом малолетнего палача. В панике от внезапного кошмарного наваждения, мальчик снова прибежал к берегу. Ему на секунду показалось, что где-то вдали, почти на середине озера, мелькнуло рыжее пятно.
Увы, не было спасения для несчастного существа. Облипшая короткой и бесполезной в студеной воде шерстью тушка потеряла всякую чувствительность, лапы устали перебирать и больше не слушались, студеная безжалостная масса заполонила всё и стала для животного новым миром и последним пристанищем. Кровь отдала последнее тепло разбушевавшейся природе, и сердце, постепенно замедляясь, стихло. Поединок был неравным. Озеро победило и приняло в свое растревоженное лоно навсегда успокоившуюся жертву.
Гнет от содеянного, как вонзающиеся в тело тысячи иголок под прессом всесильной многотонной правды, усиливался, превращая малейшее воспоминание в страшную муку. Он должен был доплыть! Должен! Не мог он погибнуть! У этого котенка даже имени не было. Где ж это видано, чтобы можно было сгинуть безымянным?
Полуживая, отравленная смрадным дыханием ужасного и необъяснимого тишина отчаянно цеплялась за скользкие миллисекунды призрачного миража бытия. Скрюченные пальцы высохших, словно мертвые куриные лапы, старческих кистей оставляли розовые разводы, скользили по гладкой поверхности полированной тумбы, но им не за что было зацепиться. Время! Вот, от чего не осталось ни робкой пылинки, ни полупрозрачной капельки усталого дождя, ни малейшего следа.
Чудовищная боль и осознание неотвратимого, смешанное с пугающим отчаянием, наполняли комнату, где все еще бесновался солнечный луч. За дверью по-прежнему шумела, играла яркими красками, переливалась детским смехом кипучая и неугомонная жизнь. Никто, казалось, не подозревал, какая тяжелейшая борьба происходит всего лишь в нескольких метрах. А, может, все только этого и ждали?
Слетели на ковер стакан воды с мертвой мухой и бесполезный уже образы. Пространство сузилось до крошечной, едва видимой точки. Нарастающая и всепроникающая боль необъяснимого неземного происхождения вытеснила все прижизненные воспоминания. Вместе с пыткой пришло четкое и осязаемое понимание, что это навсегда, до последнего дуновения из окаменевших стариковских губ, и невозможно заглушить или не замечать страдание.
Солнечный луч торопился выскользнуть скорее из комнаты. Он понял, что произошло и, в последний раз опалив огненной мантией поднимающийся к потолку вихрь мелкодисперсной пыли, наконец, исчез, растворившись в городском шуме бескрайнего проспекта.
Воздух больше не казался квадратным. Исчезли беспокойство и страх. Стихли странные звуки, похожие на всхлипы насоса на холостом ходу, а может, их заглушила странная последняя в жизни боль, принесшая с собой страшную картину. Картину, на которой мальчик на берегу, застывший в безграничном отчаянии, напряженно всматривается в черную воду ненавистного осеннего озера.
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509