Вернулась в детство
Побывала в гостях у старшей маминой сестры. И телепортнулась в детство.
Пы.Сы. Деревня кстати называется Балдейка
Ностальгия
Разгребал недавно старый хард в поисках чего ни будь интересного и наткнулся на папку с фото которые делал будучи ещё школьником. Полистал и так тепло и лампово мне стало. И с Вами хочу поделится. Не пинайте сильно за качество.
Лето-Осень 2020
Снято на Huawei Honor 6A 13мп.
ТУРГЕНЬ - ИССЫК - ТАЛГАР
И пришла осень. Тёплая, сухая, ласковая Алма-Атинская осень. Остались позади вступительные экзамены в ВУЗах, участия в которых я не принимал из-за болезни. Упорно направляемый родителями в мединститут, я из вредности, всеми силами сопротивлялся и нисколько не жалел о том, что не стал студентом. Не любил я учиться. Зато был страшно рад, когда прочел приказ о том, что в начале сентября еду в командировку. Вторым лаборантом в группе был всё тот же Женька, а зоологом Юрий Серафимович Лобачёв, занимавшийся в то время адаптацией сибирских куниц в горах Заилийского Алатау.
Короткие сборы, погрузка и мы с Женькой опять трясёмся в кузове ГАЗ-51, только не по трассе Алма-Ата – Фрунзе, а в обратном направлении. Первая наша стоянка была в Тургеньском ущелье, в шестидесяти километрах от Алма-Аты. Поселились мы в глухом, тёмном и диком отщелке, в полуразвалившемся чабанском домике. Занавесили брезентом окна и дверь, подправили печурку, раскидали по полу кошмы и спальники, и началась командировка. Наутро следующего дня Лобачёв с ружьём ушёл в горы и спустя несколько часов вернулся за нами. Ему удалось подстрелить молодого горного козла. Нужно было его разделать и перенести в домик мясо. Питанием на ближайшие две недели мы были обеспечены.
Работа была не сложная, но физически тяжёлая. Деревянные ловушки весом по 5-6 килограммов каждая, нужно было устанавливать в каменных россыпях, настораживать, разложить в них протухшую коровью требуху и каждый день проверять и переставлять. Каждый из нас по несколько часов в день носил на себе от 20 до 25 килограммов этих сооружений плюс приманка. Чаще всего ловушки были пусты. Иногда в них попадали ласки или горностаи, которых мы несли в домик к Лобачёву. Зоолог делал промеры, определял вес зверьков, вставлял им в ухо серьгу с номером и отпускал. Куниц, не было, как раньше, весной, не было хорей.
Через неделю Лобачёв уехал в Алма-Ату, а ещё через пару дней вернулся на грузовике и мы переехали на тридцать километров ближе к дому, туда, где плескалось когда-то красивейшее и чистейшее озеро Иссык. Однажды, в выходной день моренное озеро, расположенное выше, прорвалось и в Иссык сошёл мощный селевой поток. Погибло много отдыхавших на берегу людей, была снесена дорога, часть пионерского лагеря, находившегося ниже по ущелью, и дома в селе, стоявшие на берегу речки. Сохранилась турбаза, мутная лужа и помятый катер на берегу.
Вот здесь, на дне бывшего озера, в начале крутого отщелка, мы и поставили палатку с печкой-буржуйкой. Середина сентября в горах – это уже поздняя осень. И здесь не довелось нам поймать заветную куницу, хотя старались мы с Женькой изо всех сил. Лобачёв со скуки подался в самоволку, в Алма-Ату, мы, зная о наличии спирта в его запасах, разыскали фляжку, в которой зоолог консервировал блох и клещей с горностаев, отлили огненной воды и долили обычной. Так, впервые в жизни я попробовал настойку, которую паразитологи – противочумники ласково называют «Блошовочка». Потом побренчали на гитаре, а ещё потом, когда настойка заиграла в организме, пошли на турбазу в кино.
Девушек на турбазе было великое множество. Нас встретили, накормили, напоили, сводили в клуб и на танцы, а потом пожелали спокойной ночи. Это был удар! Переться ночью за семь километров обратно в палатку, чтобы завалиться в спальник, когда вокруг столько женщин … Мы стали ныть, что идти далеко, устали, спать хочется – сил нет, никто нас сирых не приютит и не обогреет.
- Хорошо! Пойдём! – сказала мне крепкая рослая девица, - Придумаем что-нибудь.
Она повела меня в двухэтажную гостиницу турбазы, мы спустились в подвал, где оказалась казарма не менее чем на десять кроватей. На восьми из них спали девушки, на девятую легла приведшая меня туристочка, а десятую, без матраца и подушки она предложила мне. Облом был велик … Я полежал минут пятнадцать на голой сетке, встал и тихо покинул помещение. Недалеко от палатки, в свете луны, я заметил идущего впереди человека с гитарой.
- Женька! – заорал я, - Ну, как туристочки?!
- Нормально! – откликнулся Женька, - А у тебя?
- Аналогично!
Часам к десяти утра вернулся из самоволки Лобачёв. Вид у него был усталый, но довольный. Нам с Женькой он привёз фляжку домашнего вишнёвого вина. Через час Юрий Серафимович в тридцати метрах от нашей палатки обнаружил следы и экскременты медведя, который, видимо, добирался до вонючей коровьей требухи и тухлого серебристого хека.
- Всё, мужики. Валить отсюда нужно. Он нам теперь житья не даст.
Мы с Женькой не возражали. Скучно было на Иссыке. Турбаза далеко, девки сонные, медведь за палаткой... Нет, определённо, нужно было отсюда валить.
Следующая стоянка была в начале Талгарского ущелья, чуть ниже того места, где соединяются две большие щели – правый Талгар и левый Талгар. Палатку мы поставили в усадьбе егеря, в яблоневом саду.
- Мужики, - обратился к нам наутро начальник, - А не пора ли вам съездить в город, побыть дома, помыться в баньке?
- Пора! – ответили мы хором.
- Двоих сразу не отпущу, тяните жребий.
Мы потянули спички и ехать выпало мне.
Собрав грязное бельишко, я рысью припустил к остановке автобуса. Талгар – пригород Алма-Аты, до дома рукой подать и через час я отмокал в горячем душе, мама заводила стирку, а отец ворчал, глядя на мои, стоящие носки. Он пытался мне внушить, что постирать их можно было и в речке. Я внимательно слушал и вспоминал, как он возил стирать свои носки на лошади, через два перевала, из ущелья Большой Кокпак в село Нарынкол, за пятьдесят километров от стационара. А ведь там, рядом с лабораторией протекал светлый, быстрый ручей.
- Теперь о делах, - сказала мама, когда я был отмыт и накормлен, - Тебе пришла повестка из военкомата. Я за тебя расписалась и завтра ты должен явиться на комиссию.
- Я не могу завтра идти в военкомат. Меня нет в городе. Я в командировке и приеду через две недели.
- Ты в городе и пойдёшь в военкомат! - Мамы рядом не было. Передо мной сидела женщина, прошедшая войну от Воронежа до Берлина, коммунист, комсорг батальона. – Если ты не пойдёшь – пойду я! Я не допущу, чтобы мой сын был дезертиром.
Наутро я проходил медицинскую комиссию в военкомате, был признан годным к строевой службе и получил повестку на расчёт. К вечеру, набив рюкзак винищем и закусками я отправился в Талгар, где и устроил «отвальную» в нашем маленьком бродячем коллективе. Потом будет «отвальная» в лаборатории, проводы дома, но это - потом. А пока..., я прощался с горами.
КАРОЙ
Счастье - оно у каждого своё. Я был счастлив. Позади вступительные экзамены в Смоленский медицинский институт. Переживания мамы, двойка по химии, прогулки по берегу Днепра, пьянки в студенческом общежитии – всё это теперь в прошлом. А впереди самостоятельная работа, зарплата и финансовая независимость. Не поступил? И слава Богу! Не хотел я быть врачом.
Отдохнув пару недель от поступления в ВУЗ я, по совету родителей, решил устроиться учеником фрезеровщика на электротехнический завод. Мне было всё равно где и кем работать, до армии, по моим подсчётам оставалось месяцев семь – восемь.
Мой друг и одноклассник Вовка предложил мне съездить с ним в институт зоологии Академии наук Казахстана, куда он хотел устроиться лаборантом. До начала работы на АЭТЗ оставалось несколько дней, делать было нечего, я поехал. Мы долго тряслись в автобусе, потом в троллейбусе и наконец оказались под самыми горами, где среди яблоневых садов находился Академгородок.
Вовка пошёл на собеседование с начальником отдела кадров, а я сидел в приёмной и скучал до тех пор, пока туда не зашла СУДЬБА. Она явилась в виде крупной, толстой тётки и спросила,
- На работу устраиваешься?
- Нет, - ответил я, - Друг устраивается. Я его жду.
- А не хочешь работать у нас в институте, в лаборатории гельминтологии?
- Хочу, - ответил я не веря своему счастью.
Если бы я в тот момент знал значение слова «гельминтология», через год мог бы стать классным фрезеровщиком. Но, как сказал незабвенный Остап Бендер: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Через день я в новеньком белом халате с отвращением наблюдал, как хмырь лет под пятьдесят, которого звали Михаил Никифорович, готовит препараты из человеческой печени и диафрагмы, а кругленькая седая старушка просматривает их под микроскопом.
Старушку звали Варвара Ивановна и была она заведующей лабораторией, в которой мне предстояло работать. Заарканившая меня в директорской приёмной СУДЬБА, оказалась старшим научным сотрудником. Ещё за одним столом сидел мужик лет под тридцать, лицом и фигурой сильно напоминавший Квазимодо из « Собора той самой матери», но довольно высокого роста. Это был вечный студент Игорь. Он, как и Михаил, числился на должности прозектора.
Занимался я в основном приготовлением препаратов из внутренних органов и разборкой коллекционного материала. Сейчас поясню, что это такое. В коллекционной комнате, на стеллажах, стоит множество банок и бутылок. В них, в формалине плавают те самые гельминты, про которых я не знал, что они - глисты, и, которых должен был разбирать в соответствии с их принадлежностью к цестодам, нематодам, эхинококкам и скребням. Короче, влип я капитально. А в лаборатории млекопитающих, где работал друг мой Вовка, работало ещё несколько пацанов, моих ровесников. На обед они варили сайгачьи головы, запивали их пивом, которое им продавали в буфете на талоны с лиловой печатью «МОЛОКО. 0,5л.», чистили черепа ондатр и хорей и вообще, жили полноценной жизнью.
Почти весь сентябрь я, как и большинство лаборантов и МНСов института, провёл на уборке табака в одном из табаксовхозов, а по возвращении вновь уныло занялся разборкой круглых и плоских червей. И вдруг …
- Саша! Вы знаете, Саша (завлаб обращалась ко всем только на «вы»), вам придётся съездить в командировку. В Карой.
Ехать мне предстояло с Михаилом – мужиком, как я уже говорил, немолодым и угрюмым. Это несколько окисляло мою радость, но, как сказал кто-то мудрый, полного счастья не бывает. Через день мы получили аванс, купили билеты на самолёт и вылетели в Карой* - город-призрак, город-мечту (идиота). Каких-нибудь четыре часа тряски, грохота, болтанки и посадок в каждом попутном ауле и лайнер АН-2 запрыгал по кочкам каройского аэродрома. «Ну, здравствуй, Карой!», - мысленно произнёс я,- «Как долго мы шли к тебе полтора года назад с Капалов».
Карой – глухое казахское село, стоит на протоке Нарын – одной из многочисленных проток в дельте реки Или, впадающей в озеро Балхаш. Нет на земле места более унылого, чем этот аул. Серые, глинобитные домишки с плоскими крышами, дворы, в которых не растёт ни травинки, а в углу качается от ветра сортир, слепленный из камышовых мат. Двери в таком сортире обычно нет.
Переночевав в одной из таких мазанок, мы наутро, на попутном грузовике, выехали в охотничий посёлок Жидели, стоящий на берегу одноимённой протоки. Большинство жителей этого посёлка занимались промыслом ондатры, охотой на водоплавающую птицу, кабанов, и рыбалкой. Поселились мы в саманной избушке у одного из знакомых Михаила. Побросали рюкзаки и к вечеру отправились на рекогносцировку. Метрах в двухстах от окраины посёлка у меня из под ног с криком и громкими хлопками крыльев взлетел фазан. Михаил выстрелил и птица камнем упала в кусты. С большим трудом разыскал я фазана, а ещё минут через пятнадцать Михаил подстрелил второго. На берегу протоки мы развели костерок, долили водички во фляжку со спиртом и отметили начало командировки.
Утром следующего дня началась собственно работа. Мы обошли все дворы посёлка и попросили хозяев привести на поляну и привязать всех своих собак. Нужно заметить, что живущие в прибалхашских тугаях псы несколько отличаются от живущих в городах пуделей как размерами, так и характером. Такая собака не побоится в одиночку пойти на кабана.
Итак, после обеда, на облюбованной нами поляне были собраны и привязаны почти все собаки посёлка. Только один кобелёк размером с таксу явился добровольно, был нам не нужен, а потому не привязан.
Михаил резал на куски тушки добытой ондатры, «заряжал» их мощным слабительным, а я на лопате подавал «клиентам». Примерно через час наступил эффект. Собачки по очереди принимали форму радуги, я стремительно мчался к ним с лопатой и старался поймать на лету научный материал для Варвары Ивановны и Ии Борисовны. Собаки нервничали. Я тоже . Кобелёк, добровольно явившийся изгонять из организма глистов, тоже получил от нас порцию слабительного, но оно на него не подействовало. Я дал ему вторую – результат тот же. После третьей, рассчитанной на вес крупной собаки, он лёг под куст и сладко заснул, а проснувшись, отправился в посёлок. То, что удалось подхватить на лопату, я помещал в ведро с водой, чтобы сделать смывы, а затем, отмытых гельминтов – в бутылки с формалином. Понятно, что такая работа не прибавила мне любви к гельминтам, которых когда-то академик Скрябин вытащил из дерьма и водрузил на пьедестал.
Кроме работы с собаками мы с Михаилом расставили петли на многочисленных звериных тропках вдоль проток, присутствовали при снятии шкурок с добытых ондатр и консервировали в формалине их внутренние органы. В свободное время, которого было достаточно, я шлялся с ружьём по тугаям или на малюсенькой шаткой плоскодонке уплывал по протоке в загадочный мир дельты Или. Природа радовала то встречей с выводком подросших лебедей, то многотысячной стаей лысух, то стайками диких уток на пролёте. Были и не столь приятные встречи. Однажды, переправившись на другой берег протоки Жидели, я отправился вдоль берега, в надежде спугнуть фазана или зайца. Метров через двести мне повстречалось небольшое стадо коров, которое возглавлял чем-то очень рассерженный бык. Своё плохое настроение он решил выместить на мне. Бык раздул ноздри, заревел и стал рыть копытами землю. Понимая, что ружьё с патронами, заряженными мелкой дробью меня не спасёт, я стал отступать к воде. Ну, а если кто-то отступает, то кто-то должен наступать. Бычара так и сделал. Был конец октября, я был одет в сапоги и тёплую куртку, и во всём этом пришлось лезть в воду. Бык по берегу сопровождал меня до самой лодки и, наверное, очень жалел, что сейчас не июль, вода холодная и гоняясь по ней за лаборантом из лаборатории гельминтологии можно заполучить насморк. Это было моё первое купание в октябрьских водах Балхаша. Второе тоже было не очень приятным.
Как-то вечером, незадолго до захода солнца, мы на лодках отправились на утиную охоту. Хозяин дома, в котором мы остановились, высадил меня посередине плёса на поросшую камышом кочку. На ней умещались только две мои, плотно сдвинутые ноги. Я стал терпеливо ждать уток. Время от времени с разных сторон раздавались выстрелы. Наконец, почти уже в темноте, я дождался уток, которые сели на воду метрах в 30 от меня. Я выстрелил дуплетом, то-есть нажал сразу на оба курка. Результат был ошеломляющим. Ружьё полетело в воду с одной стороны кочки, я с другой, а уток как ветром сдуло. Чтобы достать ружьё, стоившее примерно десять моих зарплат, мне пришлось дважды нырять в ледяную октябрьскую воду.
Через час я сидел у горячей печки, а Михаил растирал меня спиртом и на чём свет стоит крыл матом начальство, которое навязало на его голову сопляка. Я твёрдо решил, что с гельминтологией пора кончать.
Ответ на пост «Ностальгия по лету ...»
Немного летних фотографий из велопохода вдоль Угры.